Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– Благодарю вас, ваша светлость, – проникновенно сказал горбун. – Любовь, честолюбие, любопытство – откуда я знаю, каким словом назвать снедающую меня страсть? Ваши люди смеются, это их дело, но я страдаю!

Гонзаго протянул ему руку. Горбун поцеловал ее, однако его губы при этом дрогнули. Затем он заговорил снова, да таким странным тоном, что повесы вмиг утратили всю свою веселость.

– Любопытство, честолюбие, любовь – какая разница, какое имя носит зло? Смерть есть смерть, и неважно, что послужило ее причиной – лихорадка, яд или удар шпагой.

Горбун тряхнул копной густых волос, и глаза его заблестели.

– Человек мал, – продолжал он, – и тем не менее он может перевернуть весь мир. Доводилось ли вам видеть когда-нибудь разбушевавшееся море? Огромные валы, неистово выплевывающие пену прямо в лицо хмурому небу? Слышали ли в ы его голос, этот оглушительный рев, с которым не могут сравниться даже раскаты грома? Какая потрясающая мощь!

Перед нею ничто не в силах устоять, даже гранитные скалы, которые порою обрушиваются, подточенные волнами. Говорю вам – да вы и сами знаете – это ни с чем не сравнимая мощь! И вот, по волнам над сей бездной плавает доска – утлая дощечка, которая дрожит и скрипит. Но что это? На доске сидит какое-то хрупкое существо, которое издали кажется даже меньше птицы, да и крыльев у него нет – это человек. Но он не трепещет; я не знаю, что за волшебная сила таится за его слабостью и какова ее природа – небесная или адская, но человек – этот нагой карлик без когтей, без перьев, без крыльев – человек говорит: «Я хочу!» – и океан покорен!

Все внимательно слушали. Для окружавших его людей горбун предстал в совершенно ином свете.

– Человек мал, – повторил он, – очень мал! Доводилось ли вам видеть когда-нибудь огненную корону пожара? Медно-красное небо, к которому толстым, тяжелым столбом тянется дым? Ночь – хоть глаз выколи, но даже далеко стоящие дома виднеются в отблесках этого кошмарного зарева, а стены ближних строений выглядят совершенно белыми. А фасад горящего дома? Это величественное и ужасное зрелище. Прозрачный, словно решетка, он глядит своими окнами без оконниц, дверьми без створок, он зияет дырами, за которыми бушует ад, он скалится рядами зубов чудовища, имя которому огонь. Пожар тоже величественен, он яростен, как буря, и грозен, как океан. Бороться с ним невозможно, о нет! Он превращает мрамор в пыль, гигантские древние дубы в пепел, он гнет и плавит железо. И что же? На пылающей стене дома, которая дымится и трещит, среди танцующих языков пламени, раздуваемых союзником пожара ветром, виднеется тень, что-то черное, какое-то насекомое, песчинка – человек. Он не боится огня, так же как и– воды. Он властелин, он говорит: «Я хочу!» – и бессильный огонь пожирает себя и гибнет.

Горбун утер лоб. Затем украдкой оглядел слушателей и вдруг разразился хорошо нам знакомым сухим и дребезжащим смехом.

– О-хо-хо, – продолжал он, видя, что его аудитория задрожала, – я жил настоящей жизнью. Да, я не вышел ростом, но я человек. Почему же мне не влюбиться, господа хорошие? Почему не быть любопытным или честолюбивым? Я немолод, но молодым я никогда и не был. Вы находите меня уродом, не так ли? Но раньше я был еще страшнее. Это преимущество уродства: с годами оно становится все меньше и меньше. Вы теряете, я выигрываю – на кладбище мы будем равны.

Горбун насмешливо оглядел всех клевретов Гонзаго.

– Но есть кое-что похуже уродства, – продолжал он. – Это бедность. Я был нищ, я никогда не знал своих родителей. Мне кажется, что мать с отцом, едва увидев меня в тот день, когда я появился на свет, унесли мою колыбель вон из дома.

Когда я открыл глаза, то увидел над головою серое небо, с которого струились потоки воды на мое бедное дрожащее тельце. Кто была та женщина, что вскормила меня своим молоком? Я наверное, полюбил бы ее. А, теперь не смеетесь? Если и есть на свете человек, который молится за меня Господу, это она. Первое запомнившееся мне ощущение – это боль от ударов, я понял, что существую, благодаря бичу, который раздирал мою плоть. Моей постелью была мостовая, едой – отбросы, которых не ели даже собаки. Это славная школа, господа, ей-богу, славная! Если бы вы знали, как стойко я переношу любое зло! Добро изумляет и пьянит меня, словно капля вина, ударившая в голову человеку, не пившему до этого ничего, кроме воды.

– В тебе, должно быть, много ненависти, мой друг, – тихо проговорил Гонзаго.

– Что ж, это верно, ваша светлость. Порой мне приходится слышать, как счастливчики сожалеют о прекрасных юных годах, но у меня, когда я был совсем дитя, в сердце копился только гнев. Знаете, чему я завидовал? Радости других детей. Другие были хороши собой, у них были отец и мать. Разве они хотя -бы жалели того, кто был одинок и несчастен? Нет. Тем лучше! А закалили мою душу, сделали ее стойкой насмешка и презрение. Иногда они убивают, но я выжил. Злоба придавала мне силы. А став сильным, был ли я злым? Тех, кто враждовал со мною, больше нет, господа хорошие, так что ответить на это некому.

Эти слова прозвучали столь странно и неожиданно, что никто не проронил ни звука. Захваченные врасплох озорники быстро позабыли свои язвительные улыбки. Гонзаго внимательно слушал и удивлялся. Речи горбуна отдавали холодком угрозы со стороны невидимого врага.

– Став сильным, – продолжал горбун, – я захотел еще одного: богатства. Лет десять, а то и больше, я трудился, слыша вокруг лишь смех и улюлюканье. Труднее всего достается первый денье, второй добывается уже легче, третий спешит ко второму, из двенадцати денье получается су, из двадцати су – ливр. Я изошел кровавым потом, прежде чем скопил свой первый луидор, он хранится у меня до сих пор. Когда меня охватывают уныние и усталость, я рассматриваю его, и моя гордость оживает, а гордость – это сила человека. Я копил – су к су, ливр к ливру. Я никогда не ел досыта, но зато пил вволю – за воду в фонтанах платить не надо. Я ходил в отрепьях, спал без матраса. Но сокровищница моя неуклонно пополнялась, я копил, копил, копил!

– Значит, ты скуп? – поспешно спросил Гонзаго, словно очень хотел доставить себе удовольствие найти слабую сторону У этого странного существа.

Горбун пожал плечами.

– Дай Господи мне когда-нибудь стать скупцом, ваша светлость! – ответил он. – Если бы только я умел любить эти несчастные экю, как мужчина любит свою возлюбленную! Это была бы страсть! Я посвятил бы жизнь ее утолению! Что такое счастье, если не цель в жизни, если не предлог для того, чтобы выбиваться из сил, чтобы жить? Но по своему хотению скупым не станешь. Я долго надеялся, что мне это удастся, но стать скупцом так и не смог.

Горбун тяжело вздохнул и скрестил руки на груди.

– У меня был радостный день, – опять заговорил он, – всего один. Я пересчитал накопленное и долго раздумывал, что сделаю с деньгами: их оказалось вдвое, даже втрое больше, чем я рассчитывал. Я был как пьяный и все твердил: «Я богат! Богат! Я куплю себе счастье!» Оглянусь вокруг – никого. Я взял в руки зеркало. Морщины и седина в волосах. Уже! Как скоро! Разве не вчера еще я был мальчишкой и получал отовсюду тумаки? «Зеркало лжет», – решил я и разбил его. Какой-то голос внутри меня воскликнул: «Ты правильно сделал! Так и надо поступать с наглецами, которые осмеливаются говорить здесь правду!» И снова звучал этот голос: «Золото прекрасно! Золото юно! Сей золото, горбун, старик, сей золото, и ты пожнешь молодость и красоту!» Что это был за голос, ваша светлость! Я понял, что схожу с ума, и вышел из дому. Я брел наудачу по улицам, ища благосклонного взгляда, доброй улыбки. «Горбун! Горбун!» – кричали мужчины, которым я протягивал руку. «Горбун! Горбун!» – вторили им женщины, к которым я устремлялся всем своим бедным и чистым сердцем. «Горбун! Горбун! Горбун!» И они смеялись. Лгут те, кто утверждает, что золото правит миром.

– Так нужно было им показать это твое золото! – воскликнул Навайль.

Гонзаго задумчиво молчал.

– Я показывал, – ответил Эзоп II, он же Иона. – И люди протягивали руки, но не за тем, чтобы ответить мне рукопожатием, а чтобы пошарить у меня в карманах. Я хотел с помощью золота купить себе друзей, любовницу, но лишь привлек воров. Вы улыбаетесь, а я плакал, плакал кровавыми слезами. Но проплакал я всего одну ночь. Дружба, любовь – глупости все это. Нужно искать удовольствий, всего того, что может купить любой!

– Дорогой мой, – перебил Гонзаго холодно и надменно, – узнаю я наконец, чего вы от меня хотите?

– Я подхожу к этому, ваше высочество, – изменившимся в очередной раз тоном ответил горбун. – Я снова вышел из своего убежища, еще робкий, но уже снедаемый желаниями. Во мне возгорелась жажда наслаждений, я становился философом. Я ходил, блуждал, и наконец взял след. На каждом углу я принюхивался, стараясь уловить, откуда тянет неведомыми мне наслаждениями.

– И что же? – осведомился Гонзаго.

– Принц, – поклонившись, ответил горбун, – ветер дул с вашей стороны.

4. ГАСКОНЕЦ И НОРМАНДЕЦ

Это было сказано жизнерадостно и весело. Этот дьявольский горбун, казалось, умел управлять всеобщим настроением. Гонзаго и окружавшие его повесы, только что крайне серьезные, разразились смехом.

– Ах, значит, ветер дул с Моей стороны? – воскликнул принц.

– Да, ваша светлость. Я поспешил к вам и с порога почувствовал, что угадал верно. Не знаю, что за аромат проник мне в мозг, – наверное, это был аромат благородных и разнообразных удовольствий. Я остановился и решил попробовать. Он меня опьяняет, ваше высочество, мне это нравится.

– А у господина Эзопа губа не дура! – воскликнул Навайль.

– Большой знаток! – заметил Ориоль. Горбун посмотрел ему прямо в лицо.

– Вам приходится носить кое-что по ночам, – тихо проговорил он, – так что уж вы-то понимаете, что ради исполнения своего желания человек способен на все.

Ориоль побледнел. Монтобер воскликнул:

– Что он хочет сказать?

– Поясните, мой друг, – велел Гонзаго.

– Ваша светлость, – простосердечно сказал горбун, – чего уж тут долго объяснять. Вам известно, что вчера я имел честь покинуть Пале-Рояль в одно время с вами. Я видел, как два благородных господина несли носилки, а поскольку это дело необычное, решил, что им хорошо заплатили.

– Неужто он знает?.. – ошеломленно начал Ориоль.

– Кто лежал на носилках? – перебил его горбун. – Разумеется. Пожилой господин под мухой, которому позже я помог добраться до дому.

Гонзаго опустил взгляд, лицо его то бледнело, то багровело. Все были крайне изумлены.

– Быть может, вы знаете также, что стало с господином Де Лагардером? – тихо спросил Гонзаго.

– Что ж, у Готье Жандри твердая рука и верный глаз, – ответил горбун, – я был рядом с ним, когда он нанес удар, право слово, весьма неплохой удар. Те, кого вы послали на поиски, расскажут вам остальное.

– Они сильно опаздывают.

– Дело не такое быстрое. Мэтр Плюмаж и брат Галунье…

– Так вы их знаете? – снова удивился Гонзаго.

– Я знаю всех понемножку, ваша светлость.

– Тьфу, дьявол! Послушайте, мой друг: а известно ли вам, что мне не нравятся люди, которые слишком много знают?

– Согласен, это может быть опасным, – мирно признал горбун, – но может и принести пользу. Давайте по справедливости. Не знай я господина де Лагардера…

– Черт бы меня побрал, если я стану пользоваться услугами этого человека! – прошептал Навайль, стоявший позади Гонзаго.

Он полагал, что горбун не услышит, но тот ответил:

– И зря.

Впрочем, вся остальная компания придерживалась мнения Навайля.

Гонзаго медлил. Горбун продолжал, словно хотел сыграть на его нерешительности:

– Если бы меня не перебивали, я уже рассеял бы ваши подозрения. Когда я остановился на пороге дома вашей светлости, я тоже колебался и пребывал в сомнениях. Это был столь желанный мне рай, но не тот, что сулит наша церковь, а магометанский со всеми его утехами: прелестными женщинами и отборными винами, нимфами в венках из цветов и пенящимся нектаром. Готов ли я на все ради того, чтобы заслужить этот сладостный рай, чтобы мне, ничтожному, обрести убежище под вашей мантией принца? Вот о чем я спросил себя, прежде чем войти, и я вошел, ваша светлость.

– Потому что ты чувствовал, что готов на все! – прервал его принц.

– Да, на все! – решительно ответил горбун.

– Боже милостивый, что за аппетит к наслаждениям и благородству!

– Я мечтаю об этом уже сорок лет, эту поседевшую голову распирает от желании.

– Послушай-ка, – проговорил принц, – благородство можно купить – спроси у Ориоля!

– Мне не нужно благородства, которое покупается.

– Спроси у Ориоля, как может тяготить имя.

Эзоп II комическим жестом указал на свой горб и заметил:

– Неужто сильнее, чем это? Затем, уже серьезно, продолжал:

– Имя и горб – две эти ноши могут раздавить лишь слабого духом. Я слишком незначительный человек, чтобы сравнить меня со столь выдающимся финансистом, как господин Ориоль. Если его гнетет имя, тем хуже для него, меня мой горб не смущает. Маршал Люксембург был богат – разве он показал спину врагу в битве при Неервиндене?129129
  Люксембург, Франсуа Анри, герцог (1628-1695) – маршал Франции. Неервинден – деревня в Бельгии, где в 1693 г. французы разбили англо-голландцев.


[Закрыть] У героя неаполитанских комедий, непобедимого Пульчинеллы горб спереди и сзади. Тиртей был хром и горбат, таким же был Вулкан, ковавший молнии. Воплощение мудрости Эзоп, чьим прославленным именем вы меня наградили, тоже имел горб. Горбом титана Атласа был небесный свод130130
  Пульчинелла – персонаж итальянской комедии дель арте. Тиртей (VII в. до н. а.) – древнегреческий поэт, вдохновлявший спартанцев в боях. Вулкан – бог-кузнец, покровитель ремесел в древнегреческой мифологии. Атлас (Атлант) – согласно древнегреческой мифологии титан, Державший на плечах небесный свод.


[Закрыть]. Ни в коей мере не сравнивая свой горб с этими прославленными наростами, я хочу напомнить, что мой стоит сегодня пятнадцать тысяч экю ренты. Что я был бы без него? Я с ним не расстанусь, он ведь воистину золотой.

– Видимо, в твоем горбе заключен ум, друг мой, – заметил Гонзаго. – Обещаю, ты будешь дворянином.

– Благодарю, ваша светлость. И когда же?

– Тьфу, черт! Что за спешка? – послышалось вокруг.

– Это делается не так быстро, – сказал Гонзаго.

– Они правы, – отозвался горбун, – я спешу. Простите меня, ваша светлость, но вы только что сказали, что не любите получать услуги бесплатно, поэтому я беру на себя смелость просить у вас вознаграждения немедленно.

– Немедленно? – воскликнул принц. – Но это невозможно!

– Позвольте, я вам объясню; речь не идет более о дворянстве.

Горбун подошел поближе и вкрадчиво проговорил:

– Совершено не обязательно быть дворянином, чтобы сесть рядом, скажем, с господином Ориолем сегодня вечером за ужином.

Все расхохотались, за исключением Ориоля и принца.

– Как? Ты и это знаешь? – спросил Гонзаго и нахмурился.

– Случайно услышал несколько слов, – смиренно пролепетал горбун.

В компании раздались возгласы:

– Ужин? Значит, мы сегодня ужинаем вместе?

– Ах, принц, – проникновенно заговорил горбун, – что за танталовы муки я испытываю? Мне так и видится маленький домик с потайными дверьми, тенистый сад вокруг, будуары, куда сквозь плотные занавески проникает приглушенный свет дня. Потолки расписаны нимфами и амурами, мотыльками и розами. А какая перед моими глазами встает раззолоченная гостиная! Гостиная для роскошных празднеств, где цветут улыбки! Я вижу ослепительные канделябры…

Горбун даже прикрыл глаза ладонью.

– Вижу цветы, чувствую их благоуханье, а рядом стоят кубки с отборными винами, сидит множество прелестниц…

– Его еще не пригласили, а он уже пьян, – заметил Навайль.

– Это правда, – сверкая глазами, отозвался горбун, – я |и вправду уже пьян.

– Если желаете, ваша светлость, – шепнул Ориоль на ухо Гонзаго, – я предупрежу мадемуазель Нивель.

– Она уже предупреждена, – ответил принц.

Затем, словно желая подчеркнуть всю необычность причуды горбуна, добавил:

– Господа, сегодняшний ужин будет не такой, как всегда.

– А в чем же отличие ?^У нас будет царь?

– А вот угадайте.

– Комедия? Господин Лоу? Обезьяны с ярмарки Сен-Жермен?

– Гораздо лучше, господа. Ну что, сдаетесь?

– Сдаемся! – в один голос вскричали повесы.

– У нас будет свадьба, – объявил Гонзаго.

Горбун вздрогнул, но все решили, что это от предвкушения.

– Свадьба? – переспросил он, всплеснув руками и закатив глаза. – Свадьба в конце небольшого ужина?

– Настоящая свадьба, – подтвердил Гонзаго, – с полной церемонией бракосочетания.

– А кого мы поженим? – поинтересовались весельчаки. Горбун затаил дыхание. Только Гонзаго собрался было ответить, как на крыльце появился Пероль и воскликнул:

– Ура! Вот наконец и наши молодцы!

За ним шли Плюмаж и Галунье с выражением той невозмутимой гордости на лицах, что так идет людям, сознающим свою полезность.

– Друг мой, – обратился Гонзаго к горбуну, – мы с вами еще не закончили. Далеко не уходите.

– К услугам вашей светлости, – ответил Эзоп II и направился к своей будке.

Он лихорадочно размышлял. Едва дверь конуры за ним закрылась, как он тут же рухнул на матрас.

– Свадьба! – бормотал он. – Да это скандал! Но речь не может идти о каком-нибудь дурацком представлении, этот человек ничего не делает просто так. Что же кроется за этим спектаклем? Никак не соображу, в чем тут дело, а время идет.

Он крепко обхватил голову руками.

– Хочет он этого или нет, – продолжал Эзоп II со странной решимостью в голосе, – а я, клянусь Господом, буду на ужине!

– Как дела? Что новенького? – с любопытством восклицали между тем придворные Гонзаго.

Они уже начали принимать близко к сердцу все, что касалось Лагардера.

– Эти удальцы желают говорить только с вашей светлостью, – сообщил Пероль.

Плюмаж и Галунье, проспав большую часть дня за столом в трактире «Венеция», были свежи словно розы. Они гордо проследовали сквозь толпу повес низшего ранга, подошли к Гонзаго и поклонились с игривым достоинством истинных фехтмейстеров.

– Ну, рассказывайте скорее, – велел принц. Плюмаж и Галунье переглянулись.

– Давай ты, мой благородный друг, – сказал нормандец.

– У меня не получится, голубчик, – отвечал гасконец, – лучше ты.

– Дьявол вас раздери! – вскричал Гонзаго. – Долго еще вы будете испытывать наше терпение?!

Тогда оба громко затараторили разом:

– Ваша светлость, дабы оправдать высокое доверие…

– Тише! – вскричал оглушенный принц. – Говорите по очереди.

После нового ряда взаимных любезностей заговорил Галунье:

– Будучи человеком более молодым и не столь заслуженным, я повинуюсь моему благородному другу и приступаю к рассказу. Начну с того, что мне повезло больше. Если я и оказался удачливее, чем мой благородный друг, то это вовсе не моя заслуга.

Плюмаж гордо заулыбался, поглаживая свои чудовищных размеров усы. Напомним читателю, что эти два милых плута условились посоревноваться друг с другом во вранье.

Прежде чем они начнут состязаться в красноречии подобно вергилиевым обитателям Аркадии131131
  Имеются в виду герои «Буколик» («Пастушеских песен») Вергилия – аркадские пастухи. Аркадия – область в Пелопоннесе в Древней Греции.


[Закрыть] мы должны сказать, что наши друзья испытывали известную тревогу. Покинув трактир «Венеция», они еще раз зашли в дом на Певческой улице. Никаких новостей о Лагардере не было. Что с ним стряслось? Плюмаж и Галунье понятия об этом не имели.

– Только короче, – велел Гонзаго.

– Ясно и четко, – добавил Навайль.

– В двух словах дело обстоит следующим образом, – начал брат Галунье. – Объяснить истину всегда недолго, а те, кто любит разводить турусы на колесах, просто сбивают людей с пути истинного, я так считаю. Таково мое мнение, и я имею причины думать так. Эх, жизненный опыт… Но не станем отвлекаться. Итак, утром я ушел отсюда с приказом вашей светлости. Мы с моим благородным другом сказали себе: «Два шанса лучше, чем один, поэтому пусть каждый пойдет по избранному им следу». У рынка Вифлеемских младенцев мы разделились. Что делал мой благородный друг, мне неизвестно, а я отправился в Пале-Рояль, который работники уже приводили) в порядок после праздника. Там только и было разговоров/ что об одном. Примерно на полпути между индейским вигвамом и домиком садовника и привратника мэтра Лебреана была обнаружена лужа крови. Чудно: я сразу смекнул, что здесь нанесли удар шпагой. Я пошел взглянуть на эту лужу, мне показалось это разумным, а потом двинулся по следу – о, это было не так-то просто! – тянувшемуся от вигвама через переднюю покоев регента на улицу Сент-Оноре. Слуги меня спросили: «Приятель, ты что тут потерял?» – «Портрет своей любовницы», – ответил я. Они засмеялись, как остолопы, а они остолопы и есть. Ежели бы я заказывал портреты всех своих любовниц, то провалиться мне на этом месте, если бы мне не пришлось платить ого-го сколько за дом, где бы они все поместились!

– Короче, – велел Гонзаго.

– Да что вы, ваша светлость, я и так стараюсь, как могу! По улице Сент-Оноре ездит столько верховых и карет, что след совсем затоптали. Я двинулся прямо к реке…

– Каким путем? – осведомился принц.

– По улице Ораторианцев, – ответил Галунье. Гонзаго и его сообщники переглянулись. Если бы Галунье назвал улицу Пьера Леско, то теперь, когда они знали о похождениях Ориоля и Монтобера, нормандец сразу потерял бы всякое доверие. Но по улице Ораторианцев Лагардер вполне мог спуститься к реке. Тем временем брат Галунье преспокойно продолжал:

– Я говорю вам все как на духу, прославленный принц. На улице Ораторианцев я снова вышел на след и дошел по нему до самого берега. Там опять ничего. Неподалеку болтали какие-то матросы, я подошел. Один, говоривший с пикардийским акцентом, рассказывал: «Их было трое. У раненного дворянина срезали кошелек, а потом сбросили его с откоса у Лувра. Я спросил: „А самого дворянина-то вы разглядели, господа хорошие?“ Сначала они не хотели отвечать – думали, что я из шпионов господина начальника полиции. Но я добавил: «Я служу у этого дворянина, его зовут господин де Сен-Сорен, он

Родом из Бри и всегда был добрым христианином». – «Упокой, Господи, его душу! – сказали они тогда. – Мы его хорошо рассмотрели». – «А как он был одет, друзья мои?» – «На лице черная маска, а сам в белом атласном полукафтане».

По кучке слушателей пробежал шепоток, они стали обмениваться знаками. Гонзаго одобрительно кивнул. И только на лице у мэтра Плюмажа-младшего играла скептическая улыбка. Он думал про себя: «Вот хитрющий нормандец, раны Христовы! Но погоди, мое сокровище, мой черед еще не пришел, битый туз!»

– Ну, стало быть, так, – продолжал Галунье, ободренный успехом своей побасенки. – Может, я изъясняюсь не как литератор, но ведь моя работа – держать шпагу, да и присутствие вашей светлости меня смущает, при моем чистосердечии этого не скроешь. Но в конце концов правда есть правда. Исполняй свои долг, и плевать на то, что о тебе будут говорить! Я прошел вдоль Лувра, потом между рекой и Тюильри до самой заставы Конферанс. Затем двинулся по Бур-ла-Рен, потом трактом на Бийи и бечевником на Пасси, миновал Пуэн-дю-Жур и Севр. У меня была одна мысль, сейчас увидите. Наконец, я добрался до моста Сен-Клу.

– Сети! – прошептал Ориоль.

– Вот именно, сети, – подмигнув, согласился Галунье, – вы попали в самую точку.

«Неплохо, весьма неплохо, – подумал мэтр Плюмаж. – Этак я и впрямь сделаю из этого плута Галунье что-нибудь путное».

– И что же ты обнаружил в сетях? – недоверчиво нахмурившись, осведомился Гонзаго.

Брат Галунье расстегнул свой полукафтан. Плюмаж вытаращил глаза. Этого он никак не ожидал. Предмет, который Галунье достал из-за пазухи, был найден им вовсе не в сетях у моста Сен-Клу. Этих сетей он в глаза не видел. В те времена, так же как и сегодня, сети у моста Сен-Клу были скорее всего широко распространенным мифом. То, что брат Галунье извлек из-за пазухи, он нашел в покоях Лагардера этим утром, во время первого их посещения. Он взял это без каких-либо определенных целей, просто потому, что не любил, чтобы что-нибудь валялось без дела. А Плюмаж тогда ничего не заметил. Это был ни много ни мало белый атласный полукафтан, в котором Лагардер явился на бал к регенту. Галунье предусмотрительно окунул его в трактире «Венеция» в ведро с водой. Он протянул полукафтан Гонзаго, и тот в ужасе отпрянул. Все вокруг испытали то же чувство: это был вне всякого сомнения наряд погибшего Лагардера.

– Ваша светлость, – скромно проговорил Галунье, – труп слишком тяжел, и я сумел принести только это.

«Ризы Господни! – подумал Плюмаж. – Мне придется Держать ухо востро, этот плут – малый не промах!»

– А ты видел труп? – осведомился Пероль.

– Позвольте, – приосанившись, заметил брат Галунье. – Разве мы с вами вместе пасли гусей? Я вам не тыкаю. Оставьте свои непристойные фамильярности, его светлость ничего такого вам не позволял.

– Отвечай на вопрос, – потребовал Гонзаго.

– Вода там глубокая и мутная, – ответил Галунье. – Сохрани меня Бог что-нибудь утверждать, когда я не уверен.

– Вот так-то! – вскричал Плюмаж. – Именно этого я от него и ждал! Раны Христовы! Да если б мой кузен соврал, я перестал бы с ним знаться!

Подойдя к нормандцу, он отсалютовал ему шпагой и добавил:

– Но ты не соврал, золотце мое, Господь тому свидетель! Да и как мог труп оказаться в сетях в Сен-Клу, если я видел его в нескольких добрых милях оттуда, в сырой земле!

Галунье опустил глаза. Все взгляды обратились на Плюмажа.

– Миленький мой, – снова заговорил тот, обращаясь к приятелю, – с позволения его светлости, я готов дать блистательное подтверждение твоей искренности. Ты – редкий человек, и я горжусь, что ты – мой брат по оружию.

– Оставьте, – перебил его Гонзаго, – я хочу задать этому молодцу один вопрос.

И он указал на Галунье, который стоял перед ним с самым невинным и чистосердечным видом.

– А как насчет тех двух удальцов, что охраняли молодую женщину в розовом домино? – проговорил принц. – О них вы можете что-нибудь сообщить?

– Должен признаться, ваше высочество, – отвечал Галунье, – что я занимался только другим делом.

– Битый туз! – вмешался Плюмаж, чуть заметно пожимая плечами. – Не надо предъявлять к мальчонке чрезмерных требований. Мой друг Галунье сделал, что смог. Слышишь, Галунье, я считаю, что ты достоин всяческих похвал. Я доволен тобой, сокровище мое, но все же тебе со мною не тягаться. Куда там, тебе до меня далеко.

– Значит, вы добились большего? – с оттенком недоверия поинтересовался Гонзаго.

– Oun per рос132132
  Немножечко (искаж. итал.).


[Закрыть], ваше высочество, как говорят во Флоренции. Раны Христовы! Уж коли Плюмаж берется искать, он находит не тряпки в воде, а кое-что посущественней.

– Посмотрим, что вам удалось сделать.

– Прежде всего, принц, я поговорил с двумя мошенниками – ну, точно так же, как сейчас имею честь беседовать с вами. Secundo, то бишь, во-вторых, я видел тело…

– Ты в этом уверен? – вырвалось у Гонзаго.

– В самом деле? Говорите же! Рассказывайте! – посыпалось вокруг.

Плюмаж подбоченился и начал:

– Ну что ж, начнем по порядку. Я себя уважаю, а тот, кто полагает, что первый встречный может меня перещеголять – безмозглый тупица. Есть, конечно, люди не без способностей, как вот, к примеру, мой кузен Галунье, но им до меня далеко. Для этого всего нужны и природные данные, и умение, и особые познания, не говоря уж про интуицию, прах меня побери, верный глаз, нюх, острый слух, твердые руки и ноги, крепкое сердце. И у нас все это есть, клянусь головой! Расставшись со своим другом на рынке Вифлеемских младенцев, я сказал себе: «Ну, голубчик Плюмаж, пораскинь-ка мозгами: где могут быть эти забияки?» И пошел я эдак от двери к двери, заглядывая во все углы. Знаете «Черную голову» на улице Сен-Тома? Всяких рубак там пруд пруди. И вот около двух два этих мошенника выходят из «Черной головы». «Привет, земляки!» – говорю я им. «А, Плюмаж, привет!» – А я знаю их обоих как облупленных. – «Ну-ка, пойдемте со мной, голубки». И веду их на другой берег, напротив Сен-Жермен-л'Осер-Руа, в ров подле бывшего аббатства. Ну, мы и поговорили un per рос в терцию и кварту. Спаси, Господи, их души, они уже никогда не будут никого охранять, ни днем, ни ночью.

– Так вы вывели их из игры? – уточнил Гонзаго, который не совсем понял.

Плюмаж нагнулся и сделал вид, что снимает с кого-то сапоги, причем дважды. Затем, снова приняв серьезный и гордый вид, нагло заявил:

– Да что там, их же было только двое, а я и не таких уделывал!