Текст книги "Тайна Обители Спасения"

Кокотт и Пиклюс были неразлучными друзьями, несмотря на разницу в возрасте: Пиклюс был лет на двенадцать постарше юного франта. Что ж, такая разница не только не препятствует дружбе, но даже благоприятствует ей, достаточно вспомнить Ниса и Эвриала – троянских героев Вергилия. Внешность у господина Пиклюса была романтически-претенциозной, что не редкость среди клерков сутяжного ведомства: в частности, он имел длинные волосы, ниспадающие на воротник потертого сюртука.

– Выкладывай! – скомандовал Приятель-Тулонец. – Малыш нам не помешает, пускай и он ознакомится с этой историей.

– Так вот, – с важным видом заговорил Пиклюс, – наш молодой человек уже в Париже.

– Надо же! – ехидно отозвался Приятель-Тулонец. – Если хочешь, я могу дать тебе его адрес.

– Если вы знаете об этом больше меня... – начал было Пиклюс.

– Поближе к делу! – не дал ему договорить Приятель-Тулонец. – Ты явился сюда отчитаться передо мной, а не капризничать. Видел ты укротительницу?

– Я как раз от нее. Она расположилась со своим балаганом на площади Валюбер перед Ботаническим садом, но послезавтра собирается отбыть из города.

– Вспоминает она про Флоретту?

– Ясное дело, вспоминает, хотя бы из ревности!

– Вот как? – оживился Приятель-Тулонец. – Интересно, очень интересно! Наш престарелый Отец настоящий везунчик, он, должно быть, родился в рубашке!

– Я пригласил укротительницу выпить, – продолжал Пиклюс, – в кафе на Орлеанском вокзале. Дамочка ничего себе, даже приятная, только слишком уж могучего телосложения. Она, видать, была по уши влюблена в этого молоденького Мориса и все еще к нему сильно привязана. Как ни странно, укротительницы диких зверей весьма склонны к романтическим чувствам. Наша тетушка Самайу тоже дамочка томная и сентиментальная, что не помешало ей отправить на тот свет муженька, впрочем, без всякого злого умысла: она шутки ради шлепнула его гимнастической гирей, отчего бедняга и скончался, пролежав прежде пять недель в больнице. Теперь она кропает стишата, и недурные, если не считать орфографии, да поет под гитару чувствительные романсы...

Приятель-Тулонец, нетерпеливо топнув ногой, заметил:

– Меня не интересует тетушка Самайу, давай про Мориса и Флоретту.

– Доберусь и до них. Мадам Самайу поведала мне, что малышку из ее балагана забрали богатые родственники, чтобы сделать ее графиней или чем-то вроде того, но при том добавила, что история эта очень странная, поскольку у девочки не было никакого знака – ни медальона, ни материнского крестика, по которому можно было бы произвести настоящее опознание. Когда Флоретту забрали, Морис чуть было с ума не сошел. Не знаю, известно вам или нет, но паренек этот происходит из приличной семьи и гимнастом в балаган к тетушке Самайу он нанялся только ради малышки, в которой души не чаял.

Девчушка в балагане считалась ясновидящей, изображала сомнамбулу и творила всякие чудеса, пока с ней самой не приключилось чудо – прикатила карета и отвезла ее во дворец на Елисейских полях, где она разгуливает теперь в шелках и бархате... Все это имеет отношение к делу... Морис с горя выкинул большую глупость: несмотря на то, что мадам Самайу зазывала его в мужья и собиралась передать ему по брачному контракту балаган, зверей и весь инвентарь, он записался в солдаты и отправился в Африку. Укротительница все глаза выплакала, чуть было не умерла с горя, но тут отыскался один музыкант из ее же оркестра, который сумел утешить дамочку.

– Ничего не скажешь, – отозвался Кокотт, – история презанятная!

– А девчонка? – спросил Приятель-Тулонец, вновь выказывая признаки нетерпения.

– Сейчас доложу. Месяцев пять или шесть мадам Самайу ничего про Флоретту не слышала и не знала даже, куда ее увезли. Ей отвалили за девчонку кругленькую сумму да и забрали – вот и все. Но однажды утром на ярмарке в Сен-Клу, когда укротительница как раз хлопнула кружечку пива и собиралась покормить своих зверей, в ее балаган заплыло облако из тафты, кружев, цветов и всяческих побрякушек: Флоретта! Малышка бросилась матроне на шею со словами: «Где он? Я умру, если вы не скажете мне, где он!»

– Я же говорил, что он везунчик! – воскликнул Приятель-Тулонец, хлопнув в ладоши. – Родился в рубашке.

Пиклюс, прерванный на полуслове, поглядел на него удивленно, а догадливый Кокотт пояснил:

– Патрон имеет в виду своего старичка... давай дальше.

– Значит, – вновь заговорил Пиклюс, – вашему старичку нужно, чтобы Флоретта и Морис обожали друг друга? Тогда все идет как по маслу. Мадемуазель уже раз десять тайком наведывалась в балаган, с большим риском для себя и единственно ради того, чтобы поговорить о предмете своего обожания. Но до чего же чувствительны дамы, укрощающие диких зверей! Взаимная любовь юных голубочков разрывает сердце тетушке Самайу, но она следит за ней с захватывающим интересом, словно за театральным спектаклем. Поверите ли, она даже сочинила на эту тему романс и порывалась мне его пропеть.

Именно она написала в Африку пареньку: Возвращайтесь, вас ждут.

Но в подробности она входить не стала по просьбе мадемуазель Флоретты, которая чует вокруг себя какую-то опасность... вам, патрон, виднее, права она или нет.

И хотя уехать в Африку гораздо легче, чем вернуться оттуда, молодой человек нашел способ бросить военную службу и сегодня должен явиться с визитом к мадам Самайу, отчего та с утра пребывает в смятении.

Пиклюс замолчал, а Приятель-Тулонец задумчиво произнес:

– Интересная разыгрывается партия, три шара нужно загнать в одну лузу!

И строго добавил:

– Господин Пиклюс, если вам нечего больше сказать, можете спуститься вниз. А с тобой, Кокотт, мне надо кое-что обсудить.

Пиклюс повиновался, и как только дверь за ним закрылась, Приятель-Тулонец произнес:

– Теперь, малыш, говорить буду я, а ты будешь слушать, причем очень внимательно. Задача тебе предстоит несложная, ты к этом делу привык, но действовать придется с сугубой осторожностью: речь идет о том, чтобы расплатиться с законом. На улице Оратуар-дю-Руль, рядом с Елисейскими полями, в доме номер шесть имеются меблирашки...

– Знаю, – прервал его Кокотт, – этот дом как бы поделен на две части. У меня там была знакомая дама, она проживала в задней. Надо было пересечь двор, он там идет отлого вверх, чтобы подняться к ней. Окошко в ее комнате располагалось в пяти футах от пола, потому как госпожа маркиза д'Орнан не желала, чтобы в ее сад заглядывали посторонние.

– Отлично, малыш, очень кстати, что ты там бывал. Меня интересует как раз та часть дома в глубине двора, где проживала твоя дама. Там на третьем этаже расположены две смежные комнаты...

– Номера семнадцать и восемнадцать, – подсказал Кокотт.

– Именно. Ты возьмешь с собой инструмент и откроешь дверь номера семнадцать.

– Да, но консьерж видел меня раз двадцать!

– Твоя забота, придумаешь что-нибудь, – холодно произнес Приятель-Тулонец.

– А если в номере семнадцатом кто-то будет? – спросил Кокотт.

– Там никого не будет. Влюбленный, прибывший из Африки, помчится в балаган получать сведения о своей красотке.

– Так, значит, это... – начал было Кокотт.

– Не отвлекайся, – сурово одернул его Приятель-Тулонец. – Бери блокнот, я тебе продиктую имя: господин Шопэн. Это бедный музыкантик, который бегает по урокам. Если консьерж тебя остановит, скажешь, что ты к нему, он по вечерам принимает учеников. Понятно?

– Понятно.

– Тогда слушай дальше. Ты входишь в номер семнадцатый...

– Дверь открыть отмычкой? – уточнил Кокотт.

– Да, но очень осторожно, не оставляя следов. Ты войдешь и слева от входа, прямо возле кровати, увидишь в стене дверь, ведущую в номер восемнадцатый: она заколочена. Малыш, мы платим тебе большие деньги за то, что ты дока в слесарном деле, и ты должен провести операцию очень тщательно: сперва ты отвинтишь от двери две задвижки, а потом взломаешь замок.

– По-прежнему не оставляя следов?

– Наоборот! Ты должен сыграть роль неопытного грабителя. Надо, чтобы следы взлома были явными и уличающими, но при том – тут-то и должен проявиться твой талант – все вещи должны оставаться на своих местах, а дверь сохранять невинный вид до тех пор, пока ее кто-нибудь не толкнет... Понятно?

– Ну, – ухмыльнулся Кокотт. – Еще как понятно! А потом?

– А потом ты забросишь отмычку под стул, клещи оставишь возле кровати, аккуратненько закроешь входную дверь и дашь тягу, приговаривая: ну и славный же я провел вечерок – заработал купюру в пятьсот франков... А теперь проваливай и пришли сюда Куатье.

Приятель-Тулонец встретил Куатье стоя. Он даже слегка побледнел, наблюдая, как атлет тщательно, одну за другой, закрывает обе двери. И было от чего побледнеть: зверинец мадам Самайу навряд ли мог похвастаться экземпляром столь устрашающего вида. Это был огромного роста дородный молодец с мощными руками и ногами и сплющенной головой, уходящей в непомерной ширины плечи.

Он был уродлив и мрачен: он внушал страх.

И однако внимательный взгляд не смог бы в нем обнаружить ничего такого, что говорило бы о злобном нраве – напротив, звероподобная физиономия его имела выражение печальное и страдающее.

Он был когда-то добрым солдатом и даже дослужился до офицерского чина, в память о чем и получил кличку. О своем прошлом Куатье никому не рассказывал, но молва утверждала, что его обманула любимая женщина и он убил ее в приступе ревности, а с места преступления сбежал. Вскоре на большой дороге нашли труп его соперника с раздробленным черепом.

Закрыв двери, он застыл у порога.

– Старина, – стараясь казаться уверенным, заговорил Приятель-Тулонец, – я вызвал тебя по делу: нынче ночью наступит день.

Куатье не проронил ни слова в ответ.

– Ты по обыкновению не болтлив, – продолжал Приятель-Тулонец тоном более жестким. – Надеясь на твое благоразумие, все же напоминаю тебе, что конец веревки, обвязанной вокруг твоей шеи, находится в наших руках и останется в них навсегда. Пока мы тобой довольны, полиция не тронет тебя, можешь не опасаться, но как только ты посмеешь ослушаться...

– Я жду, – грубо прервал его Куатье.

– Хорошо, вижу, ты человек понятливый. Так вот, тебе предстоит поработать на улице Оратуар-дю-Руль в доме номер шесть.

– Запишите адрес на бумажке, у меня плоховато с памятью.

Приятель-Тулонец, выполнив просьбу, приступил к инструктажу:

– Ты отправишься сейчас же, ибо путь туда не близкий. Войдя в дом, ты скажешь консьержу: я к господину Шопэну на вечерний урок.

– Запишите и это.

– Записываю. Тебе надо пересечь двор: господин Шопэн живет в задней части дома на четвертом этаже. Ты поднимешься на пятый, там чердак, и спрячешься за поленницей дров, справа от двери.

– Справа от двери, – повторил Куатье. – Ясно!

– Тебе придется подождать, и довольно долго. Уроки у господина Шопэна заканчиваются в десять часов, и тебе надо явиться туда раньше ухода его учеников, а твое дело намечено точно на два часа ночи.

– На два часа ночи, – снова повторил Куатье. – Ясно!

– В особняке Орнан есть часы, с твоего чердака их прекрасно слышно. Так вот, когда они отобьют два, ты спустишься на лестничную площадку третьего этажа и тихонько постучишься в дверь, расположенную слева.

– Третий этаж, дверь слева, ясно.

– Тебя спросят: «Кто?» Ты ответишь: «Ювелир».

– Вот как! – воскликнул Куатье. – Ювелир!.. Ладно.

– Дверь откроется, и ты окажешься лицом к лицу с вооруженным человеком.

– Вооруженным... пусть.

– Для начала его надо оглушить ударом кулака, потому что если ты вытащишь нож, он прострелит тебе череп.

Куатье согласно кивнул.

– Потом ты любым способом прикончишь его.

– Понял. Мне забрать что-нибудь?

– Ничего, кроме трости с набалдашником из слоновой кости, она должна быть в этой комнате. Отыскать ее надо быстро, пока не всполошился жилец из соседнего номера.

– Так, а когда я найду эту трость?

– Заберешь ее и уйдешь.

– Через дверь?

– Нет, через окно, оно выходит в сад особняка Орнан, стена снизу доверху покрыта решеткой, ты спустишься по ней, как по лестнице. Оказавшись в саду, ты пойдешь по первой аллее направо, в конце ее есть калитка, выходящая на территорию Божона.

– Калитку взломать?

– Нет, вот ключ.

Не приближаясь к атлету, Приятель-Тулонец бросил ему ключ, завернутый в банковский билет. Тот подхватил его на лету. Развернув билет, он взглянул на цифру и спросил:

– А сколько я получу, закончив дело, господин Лекок?

– Столько же.

Не сказав ни слова, Куатье повернулся и вышел, аккуратно притворив за собою двери.

Приятель-Тулонец, с облегчением вздохнув, пробурчал:

– Мне все время кажется, что этот кабан когда-нибудь распорет меня своими клыками. Это, конечно, неприятно, но каков громила! Его как будто сделали по заказу – специально для нас!

Он спустился по винтовой лестнице и снова оказался в низенькой бильярдной зале, где игра была в полном разгаре.

– Вот и я, душечка, – сказал он, обращаясь к толстой трактирщице. – Чем мы угостим этих славных ребят на прощание? Раз подогретое вино уже выпито, не мешает им пропустить по глоточку пунша.

Он положил на стойку двойной Луидор и вышел, провожаемый одобрительным шумом.

В нескольких шагах от трактира, возле Галиота, преданно поджидал хозяина зашторенный экипаж. Приятель-. Тулонец забрался в него и приказал кучеру:

– В особняк Орнан, да гони что есть духу!

Лошадь рысью пролетела через весь Париж и въехала в ворота элегантного особняка, расположенного на Елисейских полях, вправо от улицы Оратуар-дю-Руль. Здесь из кареты вышел вовсе не еврейский финансист в поношенном старомодном плаще – с подножки соскочил мужчина элегантного вида, только что выбритый, в лакированных туфлях и черном фраке, украшенном орденскими ленточками.

Он вошел в прихожую с уверенным видом завсегдатая, и мажордом тотчас же возгласил:

– Господин барон де ля Перьер!

Кучер, не выказав никакого удивления по поводу чуда, свершившегося в глубинах его экипажа, занял свое место в ряду карет, выстроившихся вдоль тротуара большой аллеи Звезды.

III
ПОРТРЕТЫ

Квартал этот весьма оригинален и совсем не похож на остальной Париж. Даже улицы не носят тут привычных названий – скажем, Людовика Великого или Бонапарта, а поименованы в честь знаменитых поэтов, несмотря на отдаленность отсюда Одеона: имеется здесь улица Бальзака, улица Шатобриана, улица лорда Байрона.

В этот странный уголок не проникла еще идея выравнивания, столь необходимого для блага граждан и для спокойствия господина префекта: тут много подъемов и спусков, извилин и крутых поворотов – словно некий волшебник задумал сделать этот квартал помехой на пути всеобщей унификации.

Париж суетится справа и слева, на бульваре Османа и на большом проспекте Елисейских полей, но сюда его нервозность не проникает. Тут витает безмятежный космополитический дух, жизнь налажена тут на английский, русский, а то и на турецкий лад. Среди мужчин нередко попадаются держатели конюшен, среди женщин – владелицы школ; тут ничего не продают – разве что породистых лошадей да бесцветное образование.

В 1838 году в этом квартале имелись еще обширные пустыри, принадлежащие Фоли-Божону, а улицы Фрид-ланд не было и в помине. Было здесь несколько международных пансионов, знаменитый родильный дом, три или четыре особняка, утопавших в роскошных садах; все более-менее значительные строения располагались на старинных городских артериях, таких, как улица Оратуар или главный проспект Елисейских полей.

Самым красивым среди домов был без сомнения особняк маркизы д'Орнан, вдовы бывшего пэра Франции и сестры министра времен Реставрации.

Прелестный особняк был выдержан в итальянском стиле: утверждали, что центральную его часть возвел знаменитый финансист, давший имя всему кварталу. Дом госпожи маркизы был гораздо больше по размеру, чем расположившийся на противоположной стороне маленький «греческий храм», где умерла Дельфина де Жирарден, но взгляд невольно сравнивал их, заинтригованный тайной перекличкой стилей.

С улицы видны были только белые колонны, окружавшие монументальный парадный вход, остальная часть постройки и многочисленные службы прятались в густейших зарослях, благодаря неровностям почвы имевших диковато-живописный вид. За домом начинался сад, вернее, парк; увитый плющом переходный мостик пересекал дорогу, ставшую ныне улицей Бальзака, и очаровательные владения маркизы продолжались дальше: купы деревьев перемежались с шелковистыми лужайками и клумбами цветов вплоть до самой стены Бель-Респиро.

Ко времени нашего рассказа госпожа маркиза д'Орнан, урожденная Жюли де ла Мот-д'Андай, уже перешагнула последние границы молодости: она без всякого стеснения носила седые волосы и не возражала против того, чтобы ее считали «дамой политической»; кроме того, она прилагала особые старания, чтобы казаться изысканной и остроумной.

Впрочем, политические ее воззрения весьма напоминали религиозные: она верила в Людовика XVII, однако вера ее, надежно упакованная в футляр благочестивых роялистских упований, наружу никогда не выставлялась.

Удивления достойно, до чего одинаково покладистыми были самые разные персонажи (неважно, самозванцы или нет), подвизавшиеся в роли Людовика XVII, которых немало было в первой половине века – иные коллекционеры насчитывают их целую дюжину. Все эти претенденты на престол отличались на редкость добродушным нравом.

Насколько мне известно, никто из них не питал крамольного замысла раздуть пламя гражданской войны. Амбиции их не простирались дальше того, чтобы иметь вокруг себя небольшой кружок людей богатых и доверчивых, не отказывающихся при случае сказать полушепотом: «Ваше Величество!», а главное, готовых предоставить в их распоряжение хороший стол, удобную квартиру и приличный гардероб.

Следует заметить, что все эти «принцы» низкого пошиба без всякой задней мысли сильно компрометировали партию роялистов, захиревшую в период Реставрации, однако продолжавшую существовать и при Луи-Филиппе. По сей причине буржуазно-благоразумное правительство Июля остерегалось чинить помехи невинному промыслу наследников короля-мученика, и всей Франции было известно, что Людовикам XVII не возбраняется разгуливать по Сен-Жерменскому предместью и даже гастролировать в провинции.

В пику роялистской оппозиции претендентам на престол весьма охотно подписывались подорожные листы. Впрочем, и для них существовали кое-какие ограничения: на людях им рекомендовалось прятать орифламму[1]1
  В средние века – штандарт, знамя французский королей.


[Закрыть] под рубашкой, а присягу на верность принимать где-либо в укромном месте – в гостиной замка, например, или в трапезной священника.

Маркиза д'Орнан была очень богата и тоже прикармливала в своем доме принца (у нее в салоне он назывался Сен-Луи), надеясь со временем увидеть его на французском троне. Разумеется, восшествие его на престол должно было произойти без пролития крови, исключительно благодаря помощи Провидения, которое рано или поздно откроет глаза ослепленному народу. Чтобы слегка подтолкнуть Провидение и облегчить своему принцу путь наверх, маркиза д'Орнан в своем роскошном особняке на Елисейских полях давала балы и устраивала приемы, собиравшие самое отборное общество.

Никакой политической окраски у этих приемов не было; на них бывали сторонники правительства, лидеры оппозиции, несколько писателей, несколько служителей культа, много красивых женщин и изрядное количество модных мужчин, среди которых особо должен быть выделен подающий большие надежды молодой юрист, человек безупречной репутации, удостоенный дружбы министра юстиции: следственный судья Реми д'Аркс. Несмотря на свою занятость и блестящие успехи на профессиональном поприще, он был частым гостем особняка Орнан, неизменно радушно принимаемым маркизой и ее кружком.

Судья был любимцем некоего почтенного господина, который, можно сказать, царствовал в особняке Орнан, наравне с принцем окруженный благоговейным поклонением маркизы. Очень старый, очень знатный, очень, богатый, он сделал благотворительность главной своей заботой, если не сказать – профессией. Когда-то он сражался в армии Бурбонов в Неаполе и сохранил привязанность к своему военному чину. Все называли его полковник Боццо-Корона.

Стоит упомянуть еще одного человека, отмеченного особой благосклонностью маркизы: не обремененный дипломами, зато весьма тонко разбирающийся в премудростях практической жизни, он носил имя де ля Перьер и не обижался, когда обходили молчанием его баронский титул. Маркиза давно уже доверила ему ведение своих дел, и он бдительно стоял на страже ее интересов. Добавим по секрету, что господин де ля Перьер, широко известный во Франции и Наварре, был к тому же облечен высокой миссией: он должен был, действуя осторожно и с большой оглядкой, «прощупывать» людей, чтобы укрепить стан принца преданными и надежными сторонниками.

Когда часы пробили десять, гостиная маркизы заполнилась гостями.

Справа от камина из украшенного золотом белого мрамора расположилась группа, состоявшая из принца Сен-Луи, полковника Боццо и седовласого старенького священника.

В наружности принца ничего примечательного не было, а всеобщее внимание окружающих, видимо, следовало приписать романтичности избранного им жизненного амплуа. Это был толстый мужчина с одутловатым лицом; его нос, мясистый и несколько коротковатый, можно было с некоторой натяжкой назвать орлиным, то есть имеющим право считаться бурбонским, а его голубой наряд был скроен по фасону, в точности скопированному с гравюр, изображавших графа Прованса с 1810 по 1815 годы. Волосы, зачесанные назад и собранные в косичку, осыпали воротник пудрой. Подобная прическа в то время уже не встречалась на парижских улицах, но в старинных особняках Сен-Жерменского предместья мода на нее не проходила.

Священник был каноником одного из парижских храмов, занявшимся на старости лет сбором материалов для книги под заглавием: «Чудесная история дофина, сына Людовика XVI».

На фоне двух этих невзрачных физиономий заметно выделялось энергичное, с тонкими чертами лицо полковника Боццо-Корона. Среднего роста и худощавый, он был одет с подобающей его возрасту простотой, но черный фрак сидел на нем великолепно. Многие полагали, что полковник шутит, когда он не без горделивости сообщал, что ему уже за девяносто. И действительно, несмотря на морщины, правильное лицо его не утеряло своей выразительности. Должно быть, когда-то он был удивительно красив и надолго сохранил свою красоту. И теперь еще от его высокого лба, обрамленного редкими седыми волосами, веяло благородством, улыбка светилась лукавым добродушием, а синие глаза под тяжеловатыми веками, непроницаемые, точно у гипнотизера или дипломата, время от времени вспыхивали веселыми искрами.

С другой стороны камина маркиза д'Орнан, бывшая красавица с манерами обходительными и даже ласковыми, председательствовала в кружке дам, слегка разбавленном мужчинами, а поодаль вокруг открытого рояля сгрудилась стайка девушек, с нетерпением ожидавших начала танцев, которые вошли в обыкновение в доме маркизы с тех пор, как к ней прибыла из Италии ее племянница – очаровательная Валентина де Вилланове.

Мы еще не говорили о ней, хотя Валентина была украшением, радостью и даже в некотором роде тайной особняка Орнан.

В один прекрасный день госпожа маркиза объявила своим многочисленным друзьям: «Ко мне приехала племянница», а через неделю дала первый бал, чтобы представить девушку, которая оказалась восхитительным созданием.

Способность ослеплять она вывезла, конечно, из Италии, и само ее фамильное имя – де Вилланове – свидетельствовало об итальянском происхождении, однако знатоки, охотно признавая красоту Валентины флорентийской, дружно утверждали, что в ее внешности куда больше французской пикантности, а в голубых глазах под гордо изогнутыми бровями затаился чисто парижский шаловливый блеск.

Впрочем, госпожа маркиза находила этому вполне правдоподобное объяснение: Валентина была дочерью ее двоюродной сестры, урожденной де ля Мот-д'Андай, которая в Италии вышла за муж за графа де Вилланове, сановника при маленьком дворе в Модене.

Валентина рано лишилась отца и матери.

По счастливой случайности граф де Вилланове приходился довольно близким родственником семейству Боццо-Корона, и полковник относился к девушке с поистине отеческой нежностью.

Вот и все, что было известно о ее прошлом; никто даже не знал точно, богата она или нет, хотя записные салонные математики, привыкшие подсчитывать суммы предполагаемых наследств, оценивали шансы Валентины очень высоко. Оно и понятно: маркиза д'Орнан, не имевшая прямых наследников, искренне любила девушку, а полковник Боццо, сей благородный Крес, в случае свадьбы наверняка не преминул бы обильно подзолотить приданое.

С браком можно было не спешить: Валентине не исполнилось еще и восемнадцати, хотя туча воздыхателей уже начинала заволакивать горизонт.

Среди них попадались всякие: во-первых, там было множество, если так выразиться, «мелкотравчатых» женихов – бравых юнцов, предводимых мамашами, считающими брак делом столь же обыденно-непреложным, как прививка или призыв на военную службу; затем шли люди более солидные и деловые, стратеги, рассматривающие брачное предприятие с двух серьезных сторон: деньги и связи; и, наконец, имелись и просто влюбленные – что бы там ни говорили, а такие бывают даже в нашем холодном свете, тем более что Валентина, манящая и загадочная, способна была пробудить и самое очерствелое сердце.

Она казалась скорее маленькой, как это нередко бывает с женщинами очень изящных пропорций, однако же ее осанка была горделива, а головка всегда высоко поднята. Все в ней излучало очарование – от Валентины словно исходило некое таинственное мерцание.

Натура богатая и одаренная, Валентина была существом непредсказуемым и отличалась резкими перепадами настроения: расслабленность и даже вялость внезапно сменялись у нее приступами юного безудержного веселия, ослепительными, точно фейерверк. Она была то радостной, то задумчивой, странная печаль настигала ее посреди веселия, прозрачные голубые глаза заволакивались туманом, казалось, она вглядывалась в нечто, видимое только ей, в какую-то тайну, скрытую в ее чистой и непроницаемой душе.

Новые подружки с первых же дней поспешившие ее полюбить, объявили поначалу, что она капризна, а позднее, когда выяснилось, что история ее, которую каждой не терпелось разузнать раньше других, так и останется неполной, словно книга со многими вырванными страницами (девицы заполняли пропуски по своему вкусу), все пришли к единодушному мнению, что ее что-то тревожит.

Таинственные вещи случаются и в нашем мире, который, однако, любит давать им разумные объяснения: если постараться развеять дымку юности, многое можно объяснить смутным эхом давних событий, закрепленных в воспоминаниях.

Быть может, очаровательная Валентина томилась воспоминаниями? Почему бы и нет? Но когда любознательные подруги пытались нескромными пальчиками приподнять завесу над ее прошлым, они наталкивались на невинный взгляд или простодушный смех и обескураженно отступали, ничего не выведав.

Самые терпеливые из них пришли к заключению, что Валентина – загадка; общеизвестно, впрочем, что зачастую ключом к разгадке девичьих тайн является просто-напросто чье-либо имя. Многие среди барышень были опытны в расшифровке ребусов, они рьяно искали имя, и оно наконец явилось, став настоящей сенсацией.

Имя, облюбованное для разрешения всех непонятностей, принадлежало одному из гостей маркизы, молодому юристу, о котором мы уже упоминали; в настоящий момент подозреваемый прогуливался по смежной с салоном оранжерее в обществе прелестной графини Корона, внучки полковника Боццо.

Эта глава отведена под портреты, но мы не станем говорить о Фаншетте Корона, благородном и несчастном создании, ибо о ней рассказано уже в другом месте этой странной истории. Она почти не участвует в нашей драме, – в отличие от своего кавалера, господина Реми д'Аркса, одного из главных наших героев, который, конечно же, заслуживает более подробного описания.

Это довольно молодой еще человек, лет тридцати, высокого роста, элегантный, но несколько угрюмоватый. Серьезность в той профессии, какой посвятил себя господин д'Аркс, нередко бывает маской или хотя бы необходимым дополнением к мундиру, однако достаточно бросить один-единственный взгляд на красивое лицо юриста, чтобы отмести всякую мысль о притворстве. Характер его явственно проявлялся во внешности: интеллект и упорство в сочетании с искренней до наивности душой. Он пользовался всеобщей любовью и уважением – и не только из-за блестящей профессиональной карьеры, которую ему дружно пророчили со всех сторон.

О значительности человека не всегда можно судить потому чину, какой он имеет. Иной генерал с огромными погонами, любящий отдавать приказы направо и налево, не идет ни в какое сравнение с простым офицером, истинную цену которого устанавливает первый же пушечный залп.

Начальники Реми д'Аркса отнюдь не забывали, что к нему благоволит сам министр, и вели себя соответственно. К тому же завистники утверждали, будто господин д'Аркс принадлежавший к знаменитый судейской семье, унаследовал профессиональную славу предков, как это нередко бывает во Франции с удачливыми юристами.

Имелось и еще одно обстоятельство, способствовавшее, по мнению многих, быстрому продвижению молодого человека; отец Реми, генеральный прокурор некоей южной провинции, был зверски убит во время расследования одного сложного дела. Эта трагическая история все еще хорошо помнилась.

Но толки и пересуды очень мало беспокоили молодого следственного судью: среди его коллег трудно было бы сыскать человека, менее обеспокоенного карьерными соображениями. Он никогда ничего не домогался, хотя судейские обязанности выполнял весьма усердно, ибо считал свою профессию призванием; он прямо и честно шел своим путем, не выискивая оказий выставить себя в выгодном свете. Наоборот, он по возможности избегал официального мира и часы досуга посвящал упорному труду над какой-то рукописью.

Впрочем, его рукопись тоже находилась под подозрением: кое-кто предполагал, что ученый трактат, подкрепленный практикой и поддержанный начальством, как раз и станет той удобной лазейкой, через которую господин д'Аркс ловко проскользнет на самый верх.

Господин д'Аркс, однако, никуда пока не проскальзывал, а вел себя, точно Пенелопа: работал и работал, и труду его не было видно конца.

Лучший его друг, добрейший полковник Боццо-Корона, любил намекнуть, что он знает об этом труде побольше других. А когда его принимались расспрашивать, он только усмехался, поглаживая золотую с эмалью табакерку – подарок русского императора, украшенную портретом дарителя, – и загадочно изрекал: