Текст книги "Дневник заштатной звезды"

28 января

Сегодня утром разговаривал с Чарли: ей всегда как-то удается меня приободрить. Чарли сказала, что с Майком и Сью творится один сплошной кошмар. Вчера перед самым эфиром Сью подбила Майку глаз, и гримерше пришлось замазывать синяк всякий раз, когда требовалось смотреть в камеру. Режиссер постоянно орал, чтобы «никаких крупных планов», и только что не оттаскивал операторов собственноручно. В результате Майк и Сью оказались так далеко от камер, что не смогли читать с телесуфлера и принялись препираться друг с другом в прямом эфире. Судя по всему, передаче суждено стать классикой ТВ, и Чарли пообещала прислать мне видеозапись.

Она поинтересовалась, как дела с пантомимой, и я сказал, что завтра у нас прощальная вечеринка.

– Так, значит, все случится завтра? – спросила Чарли.

Любой пантомимщик знает, что прощальная вечеринка – последний шанс закрутить любовь с кем-нибудь из труппы.

– Да, – подтвердил я. – Завтра я добьюсь Пиппы.

– Вообще-то я имела в виду не Пиппу, – многозначительно ответила Чарли.

29 января

Мы только что отыграли вечерний спектакль, и сейчас все готовятся к ужину.

Предмет моей большой гордости – мой изысканный вкус, и я всегда трачу уйму времени и сил в заботе о своей внешности. Начал я, как обычно, с душа, воспользовавшись гостиничным гелем с запахом лаванды и примулы. Голову я промыл фирменным шампунем «Асда» от перхоти (сказать по правде, случается у меня чешуйка то здесь, то там). Вытершись насухо, кончиками пальцев я нанес по капельке лосьона после бритья «Блю Стратос» за ушами и уложил волосы с помощью мужского лака для волос «Фаль-кон». Многие продюсеры советовали мне подстричься или сменить прическу – по их мнению, она уж слишком напоминает восьмидесятые, – но если честно, мне гораздо больше нравится, когда сзади длинно, а на макушке короткий ежик.

Посмотревшись в зеркало, я решил, что выгляжу несколько бледноватым, а потому намазал лицо автозагаром «Мистер Бронзер» (кстати, при нанесении надо быть очень осторожным: если не распределить равномерно, то лицо пойдет пятнами). И в заключение, перед тем как одеться к выходу, я посыпал между пальцами ног специальным порошком «Доктор Корнбастер». Думаю, вы догадались, что мера эта чисто превентивная, хотя я и готов признать, что ноги у меня не самые красивые в шоу-бизнесе.

Мне нравится думать, что я пользуюсь известностью благодаря моему потрясающему стилю. С некоторых пор я веду пусть и единоличный, но яростный крестовый поход с целью вернуть миру моды яркие краски. Один из плюсов профессии телеведущего заключается в возможности покупать все, в чем ты выступаешь с экрана, за четверть стоимости. И вот, благодаря программе «Саймон говорит», сейчас на мне моя лучшая гавайская рубашка цвета «розовый электрик» с серферскими мотивами и темно-красные слаксы «Топ-Мэн» с защипами.

Только что поймал свое отражение в зеркале. Что сказать? По-моему, офигенно круто.

Этим вечером я преподам Манки-Манчини хороший урок стиля. И точно очарую Пиппу.

30 января

Утром я проснулся рядом с Эдвиной Карри.[7]7
  [vii] Бывший министр здравоохранения Великобритании. В 2002 г. газета «Таймс» опубликовала откровения Эдвины Карри, из которых стало известно, что в 80-е в течение четырех лет она была любовницей Джона Мейджора, ставшего впоследствии премьер-министром.


[Закрыть]

Зрелище перепугало меня до смерти. Я громко заорал, но, к счастью, мой вопль ужаса и неверия не разбудил соседку. Голова до сих пор шла кругом от вина, поглощенного накануне. Я знаю, что напился, но как же так вышло, что все закончилось в одной постели с Эдвиной Карри? Закрыв глаза, я принялся молить небо, чтобы все оказалось лишь дурным сном, но когда вновь открыл их, она все еще лежала рядом. С размазанной по всему лицу вчерашней косметикой и большими комками туши в уголках глаз, бывшая министерша-консерватор в самом деле жутко напоминала Мими Лоусон – и волосы, и все остальное. В полном обалдении я лежал минуты две, а потом меня вдруг ошарашило: «О БОЖЕ, Я ПЕРЕСПАЛ С МИМИ ЛОУСОН!» Я снова вскрикнул. На сей раз Мими закинула руку мне на грудь, пробормотала что-то нечленораздельное и вновь провалилась в глубокий сон. А когда она еще и захрапела, я подумал, что меня сейчас стошнит.

Я пролежал так минут десять, пытаясь как-то соединить обрывки воспоминаний…

В ресторане все началось с обычной суматохи – кому с кем сидеть. Все толкались, не желая оказаться за одним столиком с Гордоном, Театральным Сторожем. Столиков было пять, и мне безумно хотелось занять местечко рядом с Пиппой, но Манки-Манчини буквально увел у меня из-под носа последний свободный стул за столиком танцовщиц. Вариантов практически не оставалось. Было два незанятых стула за столиком музыкантов, но сесть на один из них означало провести весь вечер, соревнуясь, кто больше выпьет, громче пернет и припомнит больше цитат из каких-нибудь доисторических скетчей «Монти Пайтон». Еще один стул пустовал за столом костюмерш. Я, может, и сел бы к ним, но от всех женщин, работающих в костюмерных, воняет нафталином. Последний из еще не занятых стульев был за столиком, оккупированным Улыбашкой, Ссыкуном, Трахуном, Пердуном, Джейсоном Голубым Танцором, его приятелем Калином Татуированным Скинхедом и, конечно же, Мими Лоусон. Я решил, что это лучший из вариантов, и занял место между Трахуном и Ссыкуном.

Вечеринка шла полным ходом, и вино текло рекой. Кто-то все время заигрывал со мной под столом, но на тот момент я не мог точно сказать, то ли это Мими Лоусон, то ли Калин Татуированный Скинхед. Какое-то время я думал, что это Пердун, но потам сообразил, что для этого у него слишком короткие ножки.

Я не сводил глаз со столика Пиппы, пытаясь перехватить ее взгляд, но та, похоже, была полностью поглощена разговором с Манки, бесстыдно лапавшим ее за всевозможные места. Манчини лез из кожи вон, стараясь произвести впечатление шикарного кавалера: покупал шампанское всем девчонкам без исключения и ящиками слал пиво столику музыкантов. В какой-то момент он даже сподобился послать пинту мне. Я тут же разбил бокал вдребезги, перепрыгнул через два столика и всадил зазубренный осколок прямо ему в сердце.

Разумеется, ничего такого я не сделал. Я просто улыбнулся и сказал:

– Твое здоровье.

В конце концов подошла Пиппа и спросила, что у меня с лицом. Я тут же сорвался в туалет: посмотреться в зеркало. Оказалось, мой автозагар «Мистер Бронзер» вступил в реакцию с лосьоном «Блю Стратос» и под светом ресторанных ламп превратил мое лицо в нечто жутко полосатое. Я попытался смыть все это водой, но сделал только хуже. В общем, оставшуюся часть вечера я выглядел как гребаная зебра.

Винс был в стельку пьян и шатался от столика к столику. То и дело он подходил ко мне и лез обниматься.

– Моя плаштинка – Номер Один в Албании, – с трудом шепелявил он. – Уже нешколъко недель.

Я постарался убрать из ответа нотки снисходительности:

– Я знаю, Винс. Ты мне уже говорил.

Внезапно его настроение переменилось, и он сразу стал каким-то злым.

– Я шовшем один, Шаймон, я был трижды женат, но у меня никогда не было детей. Мне шештьдешят вошемь, а я шовшем один. Я думал, в моей жижни ешть кое-кто ошобенный, но я ошибшя.

К этому моменту он уже практически орал.

– Она шнова меня кинула!

– У тебя всегда буду я, Винс.

Я постарался придать фразе оттенок шутки: мол, мы с тобой пара старых добрых корешей-выпивох.

– Шпашибо, Шаймон. – Он вдруг стал очень тихим. – Гошподи, как же я люблю тебя, парень! Ты мой шамый лучший друг, шамый лучший.

Было похоже, что он и в самом деле имеет в виду то, что говорит.

– Ты тоже мой самый лучший друг, Винс.

Я имел в виду совсем не то, что сказал.

– Можно, я дам тебе один шовет, Шаймон?

– Конечно, можно, Винс.

– Жаведи детей.

Теперь он шамкал по-настоящему.

– О чем ты, Винс?

– Жаведи детей. Шоу-бижнеш не пожаботишса о тебе в штарошти, а жрителям на шамом деле вообще вшё до лампочки. Они только говорят, што любят тебя, но это не так. Твоя плаштинка может быть Номером Один в Албании, но вшем наплевать.

Он стал тыкать меня в грудь пальцем, акцентируя каждое слово.

– Твоя. Карьера. Не. Жнащит. Ровным. Щётом. Нищего. Единштвенное, што имеет жнащение, – это дети. – Ему явно становилось все труднее сдерживать слезы. – Заведи детей. Все остальное – мелочи и бессмыслица.

– Ты прав, Винс.

Сказав это, я извинился и направился в туалет: проверить мой искусственный загар.

Когда я вернулся, все оживленно спорили по поводу счета:

– …Почему бы просто не разбить на всех поровну?

– …Эй, слышьте, не ел я никаких попадомов и платить за них не собираюсь.

– …Танцовщицы вообще ничего не ели, так что мы не должны платить столько же, сколько и все остальные…

Затем настала очередь фразы, которую непременно услышишь после любого ужина на двадцать пять человек и более:

– Кто не заплатил? Кто-то один не заплатил!

Никогда, слышите, никогда не соглашайтесь на роль ответственного за сбор денег после ужина в большой компании. Миссия более чем неблагодарная, и люди просто станут думать, будто вам нравится командовать. После сорока пяти минут препирательств каждый поклялся, что внес свою долю, но нам все равно не хватало тридцати одного фунта и семнадцати пенсов. Уже заплативший за себя и всех танцовщиц Манки-Манчини швырнул в общую кучу тридцатку со словами:

– Это с меня. Надеюсь, Питерс все-таки добавит оставшийся фунт и семнадцать пенсов.

Я сгреб деньги в кулак и одним быстрым, резким движением заткнул ими самодовольную пасть Манки.

Я знаю, вы все ждете, что я сейчас скажу: «разумеется, ничего такого я не сделал». Так вот, как раз-таки сделал. Я сгреб деньги в кулак и попытался запихнуть их ему в рот – и, кстати, запихнул бы, если бы не Трахун с Ссыкуном, которые принялись меня оттаскивать.

– Успокойтесь, парни, – увещевал Пердун, вцепившийся мне в ногу. – Мы все тут немного выпили.

Даже Мими внесла свою лепту старой доброй классикой:

– Оставь его, Саймон, он того не стоит.

Мы разошлись по своим столикам, решив выпить «на посошок». В течение следующих десяти минут Мими как-то умудрилась передислоцироваться на стул рядом со мной. Она принялась рассказывать, как я понравился ей с самого первого дня репетиций и как я не похож на всех остальных мужчин. Не успел я опомниться, как она уже перебралась ко мне на колени и нашептывала в ухо разные сальности. Возможно, воспоминания мои несколько избирательны, но начиная с этого момента все словно в тумане. Помню, как хозяева ресторана ставят какую-то музыку, а Мими, продолжая сидеть у меня на коленях, исполняет страстный эротический танец. Потом – вспышки фотоаппарата. Смутные очертания Манки-Манчини, тыкающего в меня пальцем, и заливистый смех Пиппы. Не смеялся лишь один Винс: он просто стоял и смотрел на нас отсутствующим взглядом.

Прикончив напитки, остальная часть труппы решила перебазироваться в «Клуб», в самый центр Гримсби. Мими сжала мою руку и прошептала, что не очень-то хочет тусоваться дальше.

– И чем же ты хочешь заняться? – спросил Я таким тоном, который запросто можно было неверно истолковать как заигрывающий.

– Я хочу затащить тебя к себе в номер и покрыть взбитыми сливками с ног до головы.

Разумеется, знай я тогда, что утром она превратится в Эдвину Карри, я посчитал бы ее идею предосудительной, но должен сказать: на тот момент – после четырех бутылок «Молока любимой женщины», трех джинов с тоником, двух пинт лагера, порции бренди и сигары – идея Мими показалась мне весьма привлекательной. И вот мы отправляемся к ней в «Трэвел Лодж», где она, верная своему слову, с ног до головы покрывает меня взбитыми сливками.

К сожалению, дальнейшие воспоминания практически отсутствуют. Единственное, что я помню: в какой-то момент она вдруг начала мычатъ…

Должно быть, я снова отключился, поскольку, когда проснулся, Мими уже заваривала чай, воспользовавшись бесплатными пакетиками и молоком долгого хранения, любезно предоставляемыми постояльцам «Трэвел Лодж». Притворившись, будто еще сплю, я стал подглядывать сквозь прищуренные ресницы. Мими выглядела осунувшейся старухой – просто вылитая Мэгги Мэй.[8]8
  [viii] Старая ливерпульская проститутка, в числе прочих обслуживавшая портовых моряков; персонаж песен «Битлз» и Рода Стюарта.


[Закрыть] В лучах утреннего солнца ее возраст стал еще заметнее.

Поставив чашку на тумбочку у кровати, Мими скрылась в ванной. Ситуация складывалась, мягко говоря, неловкая. И как из нее выкручиваться? На мой взгляд, у меня было три варианта:

Вариант № 1: «Это была незабываемая ночь, надо как-нибудь обязательно повторить», когда обе стороны относятся ко всему случившемуся совершенно спокойно. Раскуривают сигаретку на двоих, обсуждают прелести вчерашнего секса и открыто говорят о фантазиях, которые им хотелось бы воплотить в будущем.

Вариант № 2: «Давай сделаем вид, что ничего не было», когда обе стороны мило болтают о погоде и экономической ситуации в стране. То есть о чем угодно, лишь бы избежать упоминаний о том, что еще четыре часа назад эти двое спаривались, словно антилопы гну в сезон случки.

Вариант № 3: «Типично мужской», когда одна из сторон (Мими) принимает душ, а другая сторона (я) улепетывает из комнаты со всех ног, не сказав ни слова на прощанье.

Думаю, вы без труда догадались, какой из вариантов выбрал я.

Направившись прямиком в театр, я заперся в гримерной и просидел взаперти до начала спектакля, покидая свое убежище лишь во время тех сцен, где требовалось мое участие.

Весь остаток дня от меня несло скисшими сливками.

Так или иначе, но мне благополучно удалось избежать встречи с Мими. По окончании второго спектакля я уже знал, что она поджидает меня на улице у служебного входа, а потому покинул здание через окно гримерной (термин «гримерная» я здесь использую в весьма широком смысле; гораздо уместнее было бы сказать «чулан»). Вообще-то, гримерная находится на третьем этаже, так что спасаться пришлось, съезжая по водосточной трубе. Сам знаю, это уже перебор, но я бы просто не смог посмотреть ей в глаза.

Я сразу рванул в паб, где влил в себя шесть пинт подряд, но даже это не помогло: образы вчерашних событий ни в какую не хотели вылезать из головы. Я чувствовал, что по городу уже ползут сплетни. Какой-то остряк поставил старый хит Мими «Я папина дочурка», и все вокруг подхватили, изменяя рефрен на «Я твой, Мими, мальчонка». Кое-кто даже завыл. То ли потому, что песня и в самом деле такая ужасная? Или кто-то что-то слышал вчера вечером? А когда мне показалось, что кто-то еще и замычал, я решил, что превращаюсь в параноика, поймал такси и поехал в гостиницу. Когда такси проезжало мимо театра, Мими все еще ждала у служебного входа. Вид у нее был такой, словно все это время она плакала.

Я поступил вполне пристойно, спрятавшись на заднем сиденье.

31 января

Мы с Пиппой мчимся в ее спортивной машине с откинутым верхом. Мы громко смеемся, и ветер развевает ее длинные светлые волосы. Неожиданно машина теряет управление – виляет в сторону, цепляет колесом бордюр и переворачивается в воздухе – как раз в тот момент, когда мы сливаемся в страстном поцелуе. Крушение неизбежно. В момент удара грудь Пиппы превращается в две огромные подушки безопасности, которые взрываются мне прямо в лицо, обволакивая все тело. Я задыхаюсь.

Из поврежденного бака хлещет бензин.

Посреди груды искореженного металла Пиппа сидит на мне верхом: она занимается со мной любовью, движения ее тела медленны и ритмичны. Она улыбается, а ее рука щелчком откидывает крышку с зажигалки «Зиппо». Бензин вспыхивает, огненный шар охватывает нас со всех сторон.

Я вижу ад.

Но теперь на мне уже не Пиппа, а мерзкая, сморщенная, старая карга: наполовину Мими Лоусон, наполовину Эдвина Карри. Извиваясь, старуха корчится, движения становятся все быстрее. Она кричит, лает, хрюкает, мычит, а в момент оргазма отбрасывает голову назад, издает пронзительный визг – и превращается в Рикардо Манчини.

Я просыпаюсь весь в поту.

Сегодня последний день пантомимы. В театре меня ждала записка: «Не избегай меня, Саймон».

Почерк напоминал детские каракули. В голове промелькнул образ Гленн Клоуз из «Рокового влечения».

Я тут же решил, что достойнее всего будет отвергнуть Мими при помощи «старого доброго заклинания Питерса»:

«Мими, ты красивая и талантливая женщина, и я никогда не забуду вечер, что мы провели вместе. Мы пережили нечто особенное, нечто необыкновенное, и никто не сможет отнять этого у нас. Мне ужасно жаль – скажу больше, мое сердце разрывается на части, – что именно в этот момент нашей жизни провидению угодно, чтобы мы расстались. Я всегда буду помнить то, что между нами было; ты навечно останешься в моем сердце; и у нас всегда будет наш Гримсби».

Разумеется, ничего такого я не сделал. Я прикинул: «Завтра уже домой, никаких больше пантомим и никаких Мими Лоусон. И если удастся избежать встречи в ближайшие десять часов, то можно считать, я легко отделался».

У пантомимщиков есть одна старая традиция: во время прощального спектакля устраивать друг другу всякие розыгрыши. Иногда по-настоящему уморительные, иногда нескромные, а иногда это просто откровенная чушь. Самый удачный из сегодняшних пришелся на долю Манки-Манчини. Тот был весь поглощен исполнением своего соло «Я повелеваю тебе!» (из мюзикла «Моисей»), когда Ссыкун, Серун и Трахун выскочили на сцену у него за спиной, с двумя полными ведрами воды каждый. Серун взобрался на плечи Трахуну, а Ссыкун передавал ему воду. Манки был так увлечен, позируя перед зрителями, что понятия не имел о происходящем сзади. И вот, когда он дошел до строчки «Пусть ветер задует, пусть ливень прольется», Серун именно так и сделал: шесть больших ведер вылились прямо на голову Манчини. Я наблюдал из-за кулис (слева от сцены, зная, что следующий выход Мими будет справа) и должен сказать, шутка удалась на славу. Манки был вне себя от ярости. Оркестранты даже встали, устроив Серуну, Трахуну и Ссыкуну бурную овацию. Думаю, я радовался бы больше, если б не одно «но»: всякий раз, когда я смотрел на Манки, в голову невольно лезли воспоминания о вчерашнем сне и сразу становилось как-то не по себе.

По окончании спектакля все принялись обниматься, хлопать друг друга по плечу и обмениваться телефонами, обещая не пропадать. Разумеется, ничего этого не будет – просто так принято.

Мими нигде не было видно, так что я тихонько улизнул в свой чулан-гримерную, собрал пожитки, прокрался на улицу через служебный вход и принялся загружать багажник. Должен признать, у меня не автомобиль, а настоящая развалина. Я зову его «Ринго», поскольку это старый «жук»,[9]9
  [ix] Имеется в виду «фольксваген-жук» (или «бита»).


[Закрыть] давно свое отслуживший. Предыдущий хозяин размалевал его под машинку Нодди,[10]10
  [x] Смешной деревянный человечек с кивающей головой, персонаж сказок английской писательницы Энид Блайтон. Нодди носит голубой колпачок с колокольчиком и разъезжает по Городу Игрушек на красно-желтой машинке имеете со своим другом Ушастиком.


[Закрыть] а перекрасить у меня все как-то руки не доходят. Кузов – желтый, арки колес – голубые, крыша – красная. Мне нравится думать, что у моего автомобиля свой характер. К несчастью, стоит мне выехать куда-нибудь дальше, чем на двадцать миль, он неминуемо ломается, и приходится вызывать ребят из «Ассоциации автомобилистов». По-моему, я самый нелюбимый из всех их клиентов. Они даже регулярно звонят мне: интересуются, не собираюсь ли я куда ехать, и говорят, что обязательно пошлют кого-нибудь туда же, чтобы быть наготове.

Я как раз упаковывал чемодан с гримом, когда почувствовал, как кто-то легонько постучал мне по спине.

«Мими», – с ужасом подумал я.

Это был момент, которого я так страшился. Первой мыслью было удрать отсюда как можно быстрее. Прыгнуть за руль, хлопнуть дверцей и сорваться с места с пробуксовкой, дико взвизгнув колесами, как в плохом голливудском боевике.

Но я остался на месте, решив принять неотвратимое с достоинством. Холодный вечерний воздух осел у меня над верхней губой капельками пота. Глубоко вздохнув, я повернулся.

Пиппа выглядела соблазнительнее, чем когда-либо.

– Ждал кого-то другого?

Восхитительная улыбка озаряла ее красивое лицо.

– Нет. – Я отчаянно пытался сдержать слюни. – Вовсе нет.

– Классная тачка.

Я никак не мог понять, издевается она или говорит серьезно.

– Спасибо.

– И каков же крутящий момент на заднем дифференциале?

Мы дружно расхохотались. Наступила пауза, но на сей раз никому из нас не было неловко.

– И что там у вас с Манки-Манчини? – спросил я.

– Ничего. А у вас с Мими Лоусон?

– Тоже ничего.

– Мне показалось, она тебе нравится.

– Вовсе нет. По-моему, она просто глупая корова.

– Ну, по крайней мере, мычать она умеет.

– Прошу прощения?

– Нет-нет, ничего.

Мы смотрели друг на друга, кажется, целую вечность.

– Было приятно поработать вместе.

– Мне тоже. Очень.

Она улыбнулась.

– У тебя найдется ручка и листок бумаги?

– Э-э… нет, а зачем?

– Просто хотела дать тебе мой номер телефона.

И тут Пиппа сделала поистине потрясающую вещь: лизнув указательный палец, она написала свой телефонный номер прямо на грязном капоте «Ринго».

– Остается надеяться, что ночью не будет дождя.

С этими словами она чмокнула меня в щеку и направилась обратно в театр. Клянусь всевышним, я готов был жениться на ней прямо там, не сходя с места. Заканчивая погрузку, я пристраивал последнюю сумку, когда Пиппа легонько постучала меня по спине еще раз. Очевидно, нашла-таки листок бумаги, а может, вернулась за чем-то большим, чем простой поцелуй в щеку. Я повернулся – и, точь-в-точь как в моем сне, Пиппа на глазах превратилась в Мими.

– Ждал кого-то другого?

Мерзкая гримаса исказила ее рот.

Выражение лица Мими можно было запросто использовать в качестве наглядного пособия для студентов драматических отделений. Здесь было все: боль, мука, страдание, проникновенность и едва ощутимый налет растерянности. Волосы спутались, глаза ввалились и почернели, косметика размазалась.

– Хорошо выглядишь, – сказал я.

– Почему-ты-игнорируешь-меня-Саймон? – прошипела она сквозь стиснутые зубы. Ей явно было нелегко скрывать свои чувства ко мне, и я решил прибегнуть к «старому доброму заклинанию Питерса».

– Мими, ты красивая и талантливая женщина, и я никогда не забуду тот вечер, что мы провели вместе…

– ХВАТИТ ПОЛОСКАТЬ МНЕ МОЗГИ! – Ее визг буквально исходил ядом. – Ты даже не представляешь, что происходит, так ведь, Саймон? Понятия не имеешь, да? Знаешь, сколько раз я все это уже слышала? Вы, мужики, все одинаковые; всем вам нужно только одно: посмотреть, как это будет – провести безумную ночь с Мими Лоусон.

– Да нет же, все совсем не так Я был ужасно пьян…

– С той самой Мими Лоусон, маленькой девочкой-соседкой, которая так и не выросла с тех пор. – Гнев ее постепенно стихал, уступая место всхлипам. – Всю жизнь мною просто пользовались, чтобы затем отшвырнуть как ненужную вещь. За все это время лишь два человека сказали, что любят меня, и один из них только что меня предал.

Да, знаю, я был пьян, но в упор не помню, чтоб говорил, что люблю ее.

– А кто же второй?

– Мой папа.

Глаза Мими наполнились слезами.

О боже, подумал я, только бы она не начала петь.

– Я все еще маленькая папина дочурка.

Так и есть. Сейчас точно запоет.

И вот, стоя прямо посреди улицы, Мими исполнила все шесть куплетов «Папиной дочурки». Когда она закончила, воцарилось неловкое молчание – должно быть, на целую минуту, если не больше.

Затем мы обнялись, обменялись телефонами и пообещали не пропадать.