Текст книги "Лабиринт Осириса"

– Если только тот, кого мы ищем, не пытался замутить воду, – возразила Шалев. – Сбить со следа.

Бен-Рой признал, что это вполне возможно.

– Что там с ее редактором? – спросила его Лея.

– Все еще не вышел на связь, хотя я оставил четыре сообщения.

– Только четыре? Такое терпение тебе несвойственно.

– А тебе несвойственно варить такой вкусный кофе.

Оба полицейских улыбнулись. Бен-Рой встретил Лею Шалев настороженно, но со временем она ему понравилась. Очень понравилась. И не только потому, что хорошо умела выполнять свою работу. Она оказалась одним из немногих людей в полиции, кого он решался назвать другом.

– Что-нибудь новенькое со вскрытия? – спросил он.

Лея покачала головой.

– Я говорила со Шмеллингом прямо перед твоим приходом. На одежде жертвы найден волос. Его отправили на анализ ДНК. Посмотрим, не будет ли совпадения с чем-то, что имеется в нашей базе данных. Сексуального насилия определенно не было. Оценочное время смерти: от семи до девяти часов вечера, что нам уже известно из записи камер видеонаблюдения. В общем – ничего. Ах да, у нее был геморрой. Самый жуткий из всех, что видел Шмеллинг.

– Прекрасно. Что у экспертов?

Лея вскинула руки, объясняя этим жестом, что эксперты не нашли ничего существенного.

– Соседи?

– Пока сумели опросить только пять квартир. Остальные отсутствовали.

– И?..

Снова поднятые вверх руки.

– Клубок дерьма. Настоящий клубок дерьма.

У Леи Шалев, как у Бен-Роя с его кишечной коликой, тоже был собственный уникальный полицейский лексикон. Она посмотрела на часы, допила кофе и встала.

– Мне пора. Каким бы раздерьмовым ни был наш клубок, домашним хочется есть. – Она начала собирать вещи.

– Дети в порядке? – спросил Бен-Рой, тоже поднимаясь.

– В полном, если не считать, что Дебора со мной не разговаривает. Немного разошлись во мнениях по поводу выбора ее приятеля.

Бен-Рой улыбнулся. Ему это все еще предстояло.

– Бенни?

– С ним все хорошо. Будет выставляться в Эйн-Кареме. Ходит разговор о выставке в США.

Профессия Бенни Шалева была диаметрально противоположной тому, чем занималась его жена. Он был художником, и притом очень успешным. Их брак был из тех немногих, которые устояли против стрессов служащего в полиции супруга. Крепче союза, чем в этой семье, не могло и быть. И Бен-Рой, хотя никогда бы в этом не признался, глядя на них, испытывал легкую зависть и сожаление, что у него получилось не так. Иногда он по-настоящему скучал по Саре. Часто. Большую часть времени.

– Ты сегодня ужинаешь с Сарой? – спросила Шалев, словно прочитав его мысли.

– Она пойдет к своим старикам.

– Хочешь, приходи к нам. Мы всегда тебе рады.

– Спасибо, Лея, но меня уже пригласили.

– Честно?

– Честно.

Они вышли из кабинета и оказались во дворе позади здания полиции. «Шкода-октавия» Леи стояла в дальнем конце рядом с конным манежем. Бен-Рой проводил ее к машине.

– Пусть Намир продолжает заниматься старыми делами и висяками. – Шалев вернулась к разговору о деле. – И еще в дополнение озадачу его армянской темой. А Пинкаса нагружу русскими и угрозами поселенцам Хеврона – не отыщется ли какой-нибудь связи. Он говорит по-русски, и у него, насколько мне известно, есть по крайней мере один информатор из поселенцев.

– А мне что? – спросил Бен-Рой.

Он сказал это с манерными интонациями, подражая голосу Зиски, когда тот задавал такой же вопрос на утреннем совещании. Шалев ответила испепеляющим взглядом.

– Продолжай заниматься Клейнберг. Я хочу знать, о чем она писала, кого разозлила, почему собиралась в Египет и зачем так часто появлялась на территории армянского храма.

Они подошли к машине, и Лея открыла замок.

– Кстати, ты поладил с Зиски?

– Еще как. Собираемся съехаться на следующей неделе.

– Мазл тов[38]38
  Желаю счастья (ивр.).


[Закрыть]. – Она бросила сумку на заднее сиденье, села за руль и захлопнула дверцу. Слева от них во двор, пыхтя, въехал квадроцикл «поларис-рейджер» – единственное транспортное средство, способное легко преодолевать крутые улочки Старого города. Лея подождала, пока он припаркуется, и завела мотор.

– Так ты завтра выходной?

Бен-Рой кивнул.

– Займусь косметическим ремонтом в квартире Сары. Но если хочешь, могу…

– Я хочу, чтобы ты ремонтировал. Правда, если ты будешь это делать так же, как работаешь в полиции, мне страшно подумать, что у тебя получится. Ну, до воскресенья! – Она помахала рукой, включила передачу и медленно поехала к выводящему за территорию полицейского участка проезду. Но на середине двора остановилась и опустила стекло.

Бен-Рой подошел к машине. Лея сидела, уставившись вперед и сложив руки на руле.

– Не могу этого объяснить, Арие. – Ее голос внезапно посерьезнел, стал задумчивым. – Не лежит у меня душа к этому делу. С самого начала.

– Это потому что задушили женщину, да еще посреди храма?

Шалев не улыбнулась.

– Такое ощущение, что все это приведет к чему-то…

– Нехорошему?

Она посмотрела Бен-Рою в глаза.

– Будь осторожен, Арие. Будь осторожен и держи меня в курсе, ладно?

За пять лет совместной работы Лея Шалев никогда с ним так не говорила. И от этого ему стало как-то до странности беспокойно.

– Договорились? – повторила она.

– Конечно, – кивнул Бен-Рой.

Шалев пожелала ему приятной субботы и уехала. Снова начал накрапывать дождь.

Луксор

– Папа, мы смотрим «Мэри Поппинс»!

Не успел Халифа открыть входную дверь квартиры, как из гостиной к нему бросился младший сын Юсуф и прыгнул на руки. Радостно обнял, поцеловал в губы, затем высвободился и побежал обратно по коридору. Халифа улыбнулся, покачал головой и закрыл за собой дверь. Несколько мгновений он не сходил с места и стоял с купленным по дороге от Курна букетом лилий, только озирался по сторонам, словно хотел убедиться, что в самом деле здесь живет. Потом, вздохнув, двинулся вслед за сыном. Они переехали в эту квартиру полгода назад. После того как сломали их старый дом, остальных жильцов переселили в отвратительную бетонную коробку в десяти километрах от города рядом с шоссейным мостом. А его шеф, старший инспектор Хассани, с несвойственной ему заботливостью потянул за какие-то ниточки и выбил Халифе жилье в Эль-Авамайе, в двух шагах от здания полиции.

Квартира была больше и удобнее прежней, мечеть и школа находились совсем неподалеку. Здесь даже был установлен приводивший в восторг Юсуфа кондиционер. Мальчишка любил включать систему на полную мощность, а затем строил убежища, чтобы прятаться от холода.

Но несмотря на комфортабельность, квартира не грела душу Халифы. И не только из-за экспериментов Юсуфа с кондиционером. Даже прожив здесь полгода, он чувствовал себя в собственном доме чужим.

Отчасти из-за соседей. Этажом ниже жила приятная пожилая дама, рядом вполне приличная семья, если не считать того, что у них круглые сутки всю неделю орал телевизор. Но не было между ними близости, как в старом доме, единения, которое приходит, если живешь с людьми бок о бок шестнадцать лет. Они были частью старой квартиры, но здесь этого ощущения так и не возникло. Каждый раз, когда Халифа приходил домой, у него появлялось чувство отчуждения, словно он ехал на автобусе и по ошибке вышел не на той остановке.

Но еще хуже на него действовало отсутствие в новом жилье души. Никакой памяти, никаких ассоциаций. Никаких чувств. Ничего, что бы привязывало их к этому месту. Потеря старого дома воспринималась как утрата связи с прошлым. Они перевезли сюда все свои вещи, но квартира все равно казалась пустой.

Мебель можно забрать с собой. А вот память, как обнаружил Халифа, транспортировке не подлежит.

Как всегда, он заглянул в комнату старшего сына Али и прошел по коридору на кухню, где его дочь Батах готовила ужин.

– Ну, как прошел день? – спросил он, обнимая девушку и целуя в лоб.

– Замечательно, – ответила она, отвечая на ласку. – У нас была тетя Сама.

– Невероятно увлекательно.

– Еще бы. Она рассказывала, как дядя Хосни возил ее за покупками в Дубай. Говорила только об этом.

Ее сарказм был едва ощутим, но не ускользнул от Халифы. Он улыбнулся и щелкнул дочь по носу. Девушке исполнилось семнадцать лет, и она внешностью напоминала Зенаб, когда та была моложе, – стройная, с длинными черными волосами и огромными глазами и с ее чувством юмора.

– Как мать? – спросил он.

– Нормально. Смотрит телевизор. – Батах мотнула головой в глубину квартиры.

Халифа кивнул, еще раз поцеловал дочь и направился по коридору в гостиную, где на диване, обняв Юсуфа, свернулась Зенаб. Они смотрели DVD-диск Али с «Мэри Поппинс» и мурлыкали под бодрящие аккорды песенки про воздушного змея (в кадре бежали арабские титры: «Запускаем змея в небеса, под ним поля, дома, леса…»).

Халифа подошел, положил цветы рядом с женой и, обняв ее за плечи, поцеловал в макушку.

– Все в порядке?

Зенаб коснулась его руки, но глаз от экрана не оторвала.

– У меня завтра выходной. Как насчет того, чтобы провести время с нашим малышом?

Она сжала его ладонь, но так и не повернула головы. Халифа еще немного постоял, вдыхая запах ее волос, а затем, прошептав: «Я тебя люблю» – вернулся на кухню помочь Батах с ужином.

– Сама справлюсь, – бросила дочь, когда он достал из ящика нож и занял место возле нее.

– Ты же знаешь, как мне нравится что-нибудь порубить. Не лишай меня этого маленького удовольствия.

Батах шутливо пихнула его в бок и продолжала резать картошку. На мгновение взгляд Халифы остановился на лежавшем на подоконнике куске цемента размером с кулак. Его поверхность была отделана мелкой мозаичной плиткой. Фрагмент фонтана, который он устроил в прихожей старой квартиры, единственный сувенир из тех, более счастливых времен. Халифа сосредоточился и принялся резать лук. Диск в гостиной докрутился до конца и начал фильм сначала.

Иерусалим

Бен-Рой солгал Лее Шалев. Его никто не приглашал на пятничный ужин, и он ни к кому не собирался в гости. А когда день подошел к концу, сел в машину и один отправился домой. Было немало мест, куда он мог поехать. Бен-Рой, хотя и не был ортодоксом, как правило, не пропускал ужина с пятницы на субботу. Но сегодня он устал и был не в настроении общаться с людьми. Решил почитать, может, посмотреть сатирическое телешоу «Эрец-неэдерет»[39]39
  «Замечательная страна» (ивр.).


[Закрыть] и пораньше лечь спать. В голове крутилось много мыслей, и ему не хотелось компании людей. Да и Всевышнего тоже.

Выехав с территории полицейского участка и направляясь к Сионским воротам – в это время его машина была единственной на улице, – он, нацепив гарнитуру мобильника, позвонил Саре.

– Все нормально?

– С тех пор как мы разговаривали с тобой в последний раз, ничего не изменилось.

– Бубу?

– Одну минуту… – В телефоне Сары были слышны приглушенные голоса. – Прекрасно, – ответила она. – Намерен заняться гимнастикой.

Бен-Рой усмехнулся. Милые глупости – вот из-за них-то он и влюбился в Сару. Да так, что от любви поехала крыша.

– Родители в порядке?

– Да. А твои?

– Собираюсь им позвонить.

– Передавай от меня привет. И не забудь…

– Насчет завтрашнего ремонта? Не беспокойся. Я уже сделал на лбу татуировку. Утром стану бриться, посмотрю в зеркало и сразу вспомню.

Сара рассмеялась. Заразительным девичьим смехом. Так смеется человек, которому по-настоящему смешно. Замечательный звук.

– Шаббат шалом, Сара.

– И тебе тоже. Шаббат шалом, Арие. До завтра.

Оба замолчали, словно ждали, что другой добавит что-нибудь еще. Но в итоге, повторив «шаббат шалом», разъединились.

Бен-Рой добрался до Сионских ворот и, радуясь легкости, с которой гидроусилитель руля «тойоты» позволил ему совершить крутой поворот, поехал дальше. Он купил эту машину всего несколько месяцев назад после того, как его любимая «БМВ» наконец приказала долго жить, и все еще привыкал к органам управления современного автомобиля. «БМВ» по своему характеру была крутым существом. Милым, но грубоватым. Так он привык думать и о себе самом. А теперь он управлял «тойотой-короллой». Было в этом нечто символическое.

За воротами он повернул на Маале Ха-Шалом и поехал вниз с горы Сион, глядя, как за кронами кипарисов промелькнули над головой крыши и колокольня монастыря Успения Пресвятой Богородицы. Позвонил родителям на семейную ферму пожелать доброй субботы, затем бабушке в дом престарелых. «Ты поел, Арие? Ради Бога, скажи мне, ты поел?» И наконец, сестре Шаве, в чьем доме познакомился с Сарой и которая большую часть разговора корила его за то, что у него разладились отношения с женой.

Поворачивая с Керен Ха-Йесод в Рехавию мимо женщин в черном[40]40
  Широко распространенное в мире антивоенное движение и движение в защиту прав человека, основанное в Израиле в 1988 г.


[Закрыть], которые всегда протестовали на этом углу, Бен-Рой набрал номер Гильды Милан, бывшей тещи. Почти тещи. Ее дочь Галю убили, прежде чем они встали под свадебный балдахин – хуппах.

– Так ты снова сошелся с Сарой? – спросила она, как только услышала его голос.

– Шаббат шалом, Гильда.

– Да или нет?

– Насколько мне известно, вроде бы нет.

– Идиот!

Бен-Рой устало улыбнулся:

– За последние пять минут меня уже второй раз так называют.

– Почему бы и нет, если это правда?

Гильда Милан привыкла говорить все, что думает. А еще она была отважной женщиной. Она не только потеряла во время теракта единственного ребенка. Точно так же четыре года назад погиб ее муж Йехуда, когда выступал на митинге за мир у Дамасских ворот. Человека слабее ее сломала бы одна такая трагедия. Но Гильда Милан, отгоревав положенные семь дней траура – шивы по двум самым любимым людям, осталась задорно жизнерадостной. С Ясминой Марсуди, женой убитого вместе с Йехудой палестинского политика, она ездила по свету с миротворческими миссиями. За пределами Израиля и оккупированных территорий к этим женщинам прислушивались, здесь же они были гласом вопиющего в пустыне. В наши дни люди больше озабочены, как бы заплатить за квартиру и что поставить на стол, чем положением в Палестине. Дни надежды, судя по всему, остались в прошлом. Наступили дни апатии. Но Гильда Милан не хотела склонять голову. Бен-Рой считал, что в ней воплотилось все хорошее, что было в их стране. Пусть даже она устраивала ему выволочки за Сару. Они еще поболтали, пока Бен-Рой не подъехал к дому, затем, пожелав друг другу доброй субботы, распрощались. И Бен-Рой вошел в подъезд.

Расставшись с Сарой, он месяц спал на диване у приятеля в Гиват-Шауле. Не очень-то удачное решение. Отчасти потому, что приятельский диван был на фут короче его роста. Но главным образом потому, что Шмуэль с подружкой постоянно занимались сексом, а любовниками они были на редкость шумными. Через четыре недели ночных вскриков и пыхтения, когда и дружба с приятелем, и психика Бен-Роя дали сильную трещину, он собрал вещи и переехал в невзрачную, тесную квартирку с одной спальней на улице Рамбан, за которую ежемесячно платил изрядную долю из своего полицейского жалованья в двенадцать тысяч шекелей. Но теперь хотя бы мог высыпаться по ночам. И что важнее: квартира находилась неподалеку от дома Сары на улице Ибн-Эзры и прямо напротив детской площадки, где жена будет гулять с их ребенком, когда тот родится. Это его хоть немного мирило с тем фактом, что придется жить отдельно от семьи.

Добравшись домой, он принял душ, переоделся в чистое и раздвинул двери в узкий и пыльный прямоугольный цементный пенал, который почему-то называли балконом. Через двадцать минут после того, как Бен-Рой покинул здание полиции, дождь прекратился, облака рассеялись, открыв лазурное, с розоватыми и зеленоватыми просветами, небо. Прекрасный иерусалимский вечер. Такой вечер заставляет забыть все случившиеся в городе неприятности. Бен-Рой достал из холодильника бутылку пива «Голдстар». Много он теперь не пил, но день сегодня выдался долгим, как же не пригубить вечером пивка. Бен-Рой вдвинул кресло в балконную дверь и положил ноги на ограждение. Некоторое время он просто сидел, вслушиваясь в тишину и вдыхая запах жасмина и мокрых листьев, смотрел на крылья ресторана «Мельница» в Рехавии. Затем протянул руку и поднял с пола лежавшую рядом с балконной дверью книгу «Привет, малыш: 101 совет, как стать хорошим отцом».

Открыл и, потягивая из бутылки пиво, начал читать. Но мысли витали где-то далеко, и через пару минут он отложил томик.

Задушенная жертва. Рейс в Египет. Пропавшие записные книжки. Воски. Надвигающееся отцовство отошло на задний план. Голова вновь была настроена на расследование.

Семья на первом плане. Всегда. Так нас воспитывали. Твоя задача – служить семье. Делать все, что бы ни потребовалось. Везде. Всегда. Не задавать вопросов. Не испытывать сомнений. Семья поддерживает тебя, ты поддерживаешь семью. Семья – это все.

Много лет я исполнял свой долг. Здесь, там, повсюду. Много ездил, устранял помехи. Вот так я это себе представлял – устранением помех. Всегда был человеком аккуратным.

Семья, разумеется, обладала и другими возможностями. Богатыми возможностями. Но некоторые случаи устранения помех требовали особого внимания. Личного внимания. Внимания того, кто принадлежит семье. Человека из семьи, хранящего в сердце мысль о ее благополучии. Того, кому, кроме всего прочего, можно доверять.

Доверие – большая ответственность и тяжелая ноша. Как правило, я нес ее без раздумий, легко. Ведь я с этим вырос. В меня это вбили с юных лет. Я делал то, что мне говорили, и точка.

И лишь в последнем случае я ощутил тяжесть груза. Вернувшись в нормальную жизнь и растворившись в ее рутине, где все аккуратно, размеренно и на своем месте, я не мог выбросить из головы мысли о соборе. Не слишком ли поспешно я действовал? Не упустил ли чего-нибудь? Не следовало ли повременить?

Мне, как во всех других случаях, требовалось сделать все чисто. Пойти в ее квартиру, выяснить, что ей известно, зачистить, ликвидировать улики и скрыться. Просто. Как во всех других обстоятельствах.

Но помешало вот что: когда я к ней явился, она выходила из квартиры с дорожной сумкой. Вокруг люди. Глаза, свидетели. У меня не было выбора, только следовать за ней. В автобус. Из автобуса. Через Старый город. В собор. И все это время я думал о ее дорожной сумке. Думал, не следует ли закончить все раньше, чем планировал, пока есть возможность. Пытался принять решение.

Теперь я боюсь, что поступил неправильно. Помеха устранена, в этом нет сомнений. Но осталось недоделанное. Очень много недоделанного. Например, фотографии. Не надо ли было их забрать? Не следовало ли сжечь всю квартиру? Может, следовало продолжать за ней следить?

Может, это, а может, то. А возможно, другое?..

Я ни с кем не говорил о своих сомнениях. Семья не спрашивала, я не рассказывал. Но сомнения остаются. Грызут меня. Приводят в смятение. Исполняя миссии раньше, я не испытывал смущения. Просто ни о чем не думал. А вот Иерусалим, собор…

Боюсь, не подвел ли я семью. Не сделал ли чего-нибудь такого, чего не следовало делать? Из-за чего возникнут трудности, и повинен в них буду я. Господи, не дай мне навлечь неприятностей на семью! Семья для меня все. Без семьи я ничто.

Надеюсь, все будет в порядке. Жду. Продолжаю добросовестно выполнять свои обязанности.

Вот что поразительно: ее волосы пахли миндалем. Как волосы моей матери.

Иерусалим

Когда поздно утром зазвонил мобильный телефон, Бен-Рой еще спал, распластавшись на кровати и уткнувшись в подушку лицом, похожий на большую морскую звезду.

Спать он лег в два часа ночи, а до этого большую часть времени бродил по Интернету, отыскивая все, что было связано с Ривкой Клейнберг. Нашлось многое, и все подтверждало слова Натана Тирата. Клейнберг была популярна, особенно в начале карьеры, когда получила несколько премий за свои журналистские расследования, включая одну из наград года за статью об уничтожении израильтянами оливковых рощ палестинцев и вторую – за материал о политизации проблемы водных ресурсов Западного берега.

Ее безудержно хвалили и еще больше бранили. Тират упомянул несколько групп, которым она успела досадить, а в Интернете открылось много других: феминистки, фермеры, «Моссад», «Хамас», израильская полиция, палестинская полиция, воротилы промышленности – список можно было продолжать до бесконечности. Складывалось впечатление, что у всех и каждого были причины ненавидеть Ривку Клейнберг. Когда Бен-Рой наконец рухнул в постель, его голова гудела, и он забылся тревожным, беспокойным сном. Ему приснились кошки, терзающие какого-то ребенка в опутанном паутиной храме, а потом почему-то чье-то омываемое волнами тело на берегу.

Чувствуя себя разбитым, он угрюмо зарылся лицом в подушку, а мобильник продолжал наигрывать с прикроватной тумбочки «Хава Нагилу». Бен-Рой хотел не отвечая позволить телефону переключиться на голосовую почту, но подумал, может, это Сара, может, что-то случилось. С тяжелым вздохом он протянул руку к трубке. Звонила не Сара – номер на экране был другим. Бен-Рой еще поколебался, борясь с желанием не отвечать. Но, поняв, что больше не уснет и поэтому может поговорить, кто бы его там ни домогался, перевернулся на спину и произнес в аппарат:

– Шалом.

– Детектив Бен-Рой?

– Кен.

– Говорит Мордехай Яарон.

Несколько мгновений имя звонившего ему ничего не говорило. Затем он вспомнил – редактор Ривки Клейнберг. Бен-Рой перевалился на край кровати, голова моментально прояснилась.

– Я пытался с вами связаться.

– Знаю. Простите, меня нет в городе. Только что прочитал ваши сообщения.

Голос звучал низко и хрипло. Образованный. Возраст трудно оценить. Скорее всего лет шестидесяти.

– Я в Хайфе, – добавил он. – У дочери родился ребенок. Приехали сюда на обрезание.

– Мазл тов, – поздравил его Бен-Рой. И немного помолчал, чувствуя странную потребность отделить друг от друга темы рождения и убийства. А затем рассказал, что случилось. Яарон прерывал его восклицаниями: «Элоим адирим!» и «Зихрона ле враха!»[41]41
  «Боже праведный!» и «Да будет благословенно ее имя!» (ивр.; последнее выражение произносится в случае чьей-либо кончины).


[Закрыть] – но в основном слушал молча.

– Выеду первым же поездом, – пообещал он, когда детектив закончил. – Мы собирались домой завтра, но я могу сократить визит к дочери.

Бен-Рой сказал, что торопиться нет нужды и его вполне устроит, если редактор возвратится на следующий день.

– Сегодня я все равно занят. В какое время вы возвращаетесь?

– Ближе к полудню.

Они договорились встретиться в двенадцать часов в редакции «Мацпун ха-Ам».

– Один коротенький вопрос, пока мы не разъединились, – попросил Бен-Рой, вставая с кровати и шлепая босыми ногами на кухню. – Можете мне сказать, над чем работала госпожа Клейнберг?

– В последнее время над материалом о секс-трафике. Девушек нелегально ввозили в Израиль и заставляли заниматься проституцией. По сути дела, настоящее рабство. Она больше месяца трудилась над этой темой.

Бен-Рой вспомнил стол Ривки Клейнберг в ее квартире, вырезки на тему о проституции и секс-индустрии. Слова редактора это объясняли. Бен-Рой взял с верхней полки шкафа банку с кофе «Элит» и включил чайник.

– А до этого? – спросил он.

– Над большой статьей о крахе израильских левых и еще о чем-то связанном с американским финансированием экстремистов из поселенцев. Раньше… дайте подумать… ах да, разоблачительный материал о насилии на палестинских территориях. Потратила на это два месяца. Ривка всегда работала, не жалея сил.

Бен-Рой положил кофе в кружку и посмотрел на часы. Десять. Он обещал приехать к Саре к одиннадцати и не хотел опаздывать. А от Яарона пока что получил все, что требовалось, и, поблагодарив его и еще раз подтвердив завтрашнюю встречу, разъединился. Быстро позавтракав, он побрился, оделся и, выкинув из головы нераскрытое убийство, вышел из квартиры. Выходной следовало посвятить Саре и ребенку.

На улице ничто не напоминало о вчерашнем дожде: небо прояснилось, светило солнце, воздух был душным и знойным. Он секунду постоял, подышал, а затем, фальшиво насвистывая, направился к расположенному в пяти минутах ходьбы дому Сары. Все складывалось хорошо. Он успевал вовремя, даже раньше. Первый раз в жизни. Играйте фанфары!

Снова заиграла «Хава Нагила».

– Шалом.

– Детектив Бен-Рой?

– Кен.

– Прошу прощения, что беспокою вас в субботу. Это Ашер Блюм.

Во второй раз за утро имя звонившего Бен-Рою что-то напомнило. И во второй раз за утро ему потребовалось время, чтобы сообразить, кто с ним говорит. Затем он вспомнил. Сотрудник Национальной библиотеки. Тот человек, который опознал Ривку Клейнберг.

У них для него кое-что есть, сообщил Блюм. Не исключено, что может представлять интерес. Не мог бы детектив приехать?

Бен-Рой секунду постоял, косясь на угол улицы Ибн-Эзры, где жила Сара, потом посмотрел на свою «тойоту».

– Сейчас буду, – сказал он в трубку и быстрым шагом направился к машине.

Армянскую патриархию Иерусалима возглавляли четыре архиепископа. Один из них был старшим – патриархом, у каждого из троих других был свой круг обязанностей.

Архиепископ Армен Петросян отвечал за управление церковью – пост, который, при том, что здоровье его святейшества патриарха слабело, позволял ему контролировать фактически всю общину. Или, как он предпочитал выражаться, контролировать семью.

Семья была не такой большой, как некогда. В лучшую пору она насчитывала свыше двадцати пяти тысяч человек. Арабо-израильские войны и экономическая ситуация привели к тому, что это число сократилось всего до нескольких тысяч. Австралия, Америка, Европа – там, а не в Израиле молодые люди видели свое будущее.

Но и поредевшая паства налагала обязанности, а его преосвященство был человеком ответственным. Всех считал своими детьми и, хотя обет безбрачия не позволил взрасти его собственному семени, чувствовал себя отцом. Должен был всех поддерживать и оберегать, воспитывать и отводить от них опасности – в этом заключался смысл отцовства. Памятуя об этих обязанностях, он вышел из ворот храма и, часто бросая взгляды через плечо, чтобы убедиться, что за ним не следят, направился по улицам Старого города.

Хотя собор Святого Иакова и патриархия занимают значительную часть территории Армянского квартала, окружающие их стены оплетены, как поясом, филигранью узких улочек и переулков, отделяющих район от расположенной к востоку еврейской части города. Архиепископ торопливой походкой углубился в их лабиринт, но через каждые пятьдесят метров останавливался и оборачивался. С двух сторон от него вздымались ввысь стены, образуя гулкие каньоны из светлого иерусалимского камня. То и дело попадались серые металлические двери, и на каждой табличка с фамилией жильцов: Акопян, Налбандян, Белян, Бедевян, Сандруни. Висели армянские флаги, плакаты в память о геноциде 1915 года, и всякий, кто останавливался прочитать текст, узнавал, что у евреев нет монополии на страдание. Людей на улицах не было. Из всех кварталов Старого города Армянский считается самым тихим.

В глубине улицы Арарат архиепископ в последний раз обернулся и юркнул в узкий переулок. В дальнем конце он нашел дверь с фамилией Сахаркян на табличке и нажал на кнопку видеодомофона. Прошло несколько секунд, затем послышался лязг открываемых засовов. Множества засовов. Дверь отворилась, за ней стоял мужчина с пистолетом в руке. За его спиной были еще двое, оба с оружием. Архиепископ удовлетворенно кивнул.

– Все спокойно?

– Спокойно, – хором ответили мужчины.

Петросян, благословляя, поднял руку и поспешил по переулку обратно. Сзади раздались стук закрывающейся двери и звуки задвигаемых засовов.

На территории университетского городка в районе Гиват-Рам четырехугольное модернистское здание Национальной израильской библиотеки выглядит как большой бетонный сандвич.

Заведующий читательской службой Ашер Блюм, тощий, как жердь, в толстенных очках, стриженный под горшок, в джинсах на дюйм короче, чем нужно, воплощал своим обликом карикатурное представление о том, как должен выглядеть библиотекарь.

– В субботу мы обычно закрыты, – объяснил он, пропуская Бен-Роя в здание. – Сегодня пришли с Наоми разобрать книги. Я рассказал ей о том, что случилось, и она упомянула мне о листе с записями. Вчера ее не было, иначе бы я связался с вами раньше.

Библиотекарь закрыл за ними стеклянные двери, запер на замок и повел полицейского вверх по лестнице в большое, без перегородок помещение в бельэтаже. Читальные залы открывались на все стороны. На верхней площадке лестницы всю стену занимало большое витражное окно – вернее, триптих из окон. Цветные панели словно горели в лучах утреннего солнца и расцвечивали пол красными, зелеными и синими пятнами.

– Окна художника Мордехая Ардона, – похвастался Блюм. – Наша гордость и радость.

Бен-Рой кивнул, как он надеялся, с видом человека, умеющего оценить прекрасное, и посмотрел на часы. 10.56. Он немного опоздает, но Сара и не ждет от него ничего иного. Запас прочности у него еще был.

Они пересекли лестничную площадку, и библиотекарь толкнул дверь с табличкой «Общий читальный зал». За ней оказалось залитое мягким светом помещение с высоким потолком. Здесь стояли столы и книжные стеллажи, грязные окна с алюминиевыми рамами смотрели на унылый внутренний двор. Прямо за дверью находилась L-образная деревянная конторка, за которой сидела девушка – тоже библиотекарь, но никак не соответствующая стереотипу: привлекательная брюнетка с пуссетой в носу и в плотно облегающей майке.

– Наоми Адлер, – представил ее Блюм. – Она была дежурным библиотекарем, когда сюда в последний раз приходила госпожа Клейнберг.

Бен-Рой тряхнул головой, стараясь оторвать взгляд от девичьего бюста.

– Я так понимаю, вы что-то нашли?

Наоми кивнула и, запустив руку под конторку, вытащила скомканный лист формата А4.

– Госпожа Клейнберг оставила это рядом с аппаратом для чтения микрофильмов, – объяснила она, протягивая лист. – Я поняла, что это ее, потому что узнала почерк. Она вечно оставляла после себя бумаги.

– Когда это было?

– В прошлую пятницу. Утром.

За неделю до убийства Клейнберг.

– Вы спрашивали, что она читала, – вмешался Блюм. – Мы подумали, что это может представлять для вас интерес.

Бен-Рой изучил листок. По своему опыту он знал, что есть такие улики, которые сами просятся в руки – вопят: «Взгляни на меня! Я помогу тебе разгадать преступление!» Но существуют и другие – от них ничего подобного не дождешься. Листок из библиотеки определенно относился к последней категории.

На нем был список из четырех газет. Первая – «Иерусалим пост» от 20 октября 2010 года, три другие – «Таймс» от 9 декабря 2005 года, 17 мая 1972 года и 16 сентября 1931 года.

– Она читала вот это?

Девушка кивнула.

– Вам известно, что ей точно требовалось?

– В «Таймс» она читала что-то в деловом разделе. Я помогала сидевшему рядом с ней читателю с аппаратом и видела поверх ее плеча. По-моему, был вот этот номер.

Она коснулась пальцем в списке: «9 декабря 2005 года» и добавила:

– Она делала записи, очень много записей.

– А другие три газеты?

Наоми покачала головой.

Бен-Рой посмотрел на список и перевел взгляд на часы. 11.02. Самое время уходить, а с газетами можно продолжить в другой раз. Но несколько лишних минут роли не играют. Он колебался: профессиональный интерес боролся с личными обязательствами. Победил профессиональный интерес.