Текст книги "Лабиринт Осириса"

Сария поправил зеркало заднего вида, чтобы видеть крестьян, и заметил:

– Я бы тоже так поступил.

– Ты о чем? – повернулся к нему Халифа.

– Сделал бы все возможное, чтобы защитить семью. Даже если бы пришлось нарушить закон. Бедные детишки.

– Тяжелая жизнь, – кивнул Халифа.

Сария снова поправил зеркало и завел мотор.

– Я оставил несколько фунтов на поле под камнем, – сказал он. – Надеюсь, кто-нибудь из ребят их найдет.

– Вот как? – повернулся к нему Халифа.

– Пусть думают, что их оставил джинн.

Халифа улыбнулся:

– Благодаря тебе, Мохаммед, мир становится немного лучше.

– Кому-то же надо этим заниматься, – пожал плечами напарник и включил передачу. Пока они подпрыгивали, выезжая на дорогу, Халифа рылся в перчаточнике, надеясь найти запасную пачку сигарет.

Иерусалим

Как только Шмеллинг закончил предварительный осмотр трупа, тело упаковали в мешок и погрузили в машину «скорой помощи» района Хашфела, чтобы везти в Тель-Авив, в Национальный центр судебной медицины, больше известный под названием Абу-Кабир. Лея Шалев и Биби Клецман отправились в участок. Бен-Рой задержался еще минут на двадцать осмотреть одежду и сумку убитой, а затем оставил экспертов искать в часовне отпечатки пальцев – за этим занятием им скорее всего придется провести весь остаток дня.

– Хотите, пришлю вам пивка? – спросил он, собираясь уходить.

– Помилосердствуй, это же место преступления!

Бен-Рой улыбнулся. Эксперты славились двумя вещами: навязчиво дотошным вниманием к деталям и полным отсутствием чувства юмора.

– Блинциз[25]25
  Израильское блюдо: тонкие блинчики наподобие французских.


[Закрыть]? – не унимался он.

– Отвяжись!

Посмеиваясь, он прошел через собор во двор, где забрал свой «иерихон» и засунул его в кобуру. Дождь прекратился, и небо стало светлеть – шапку облаков, словно проталины каналов в арктическом льду, прорезали голубые просветы. Бен-Рой посмотрел вверх и вдохнул свежий воздух. Бросил взгляд на часы и вернулся к застекленной конторке у входа на территорию храма. Трое мужчин в матерчатых кепках по-прежнему сидели у монитора системы видеонаблюдения. Бен-Рой просунул голову в дверь.

– Как идут дела?

– Еще не закончили, – ответила Шварц. – У них на территории больше тридцати камер. Так что потребуется еще пара часов.

Бен-Рой вошел в помещение и посмотрел на экран с десятком изображений разных частей территории: дворы, аллеи, двери, лестницы, проходы – город в городе, особый мир в большом мире. На одном кадре группа молодых людей в черном шла по брусчатке огромной площади. Они скрылись из виду, затем снова появились в сводчатом проходе перед сторожкой. Бен-Рой смотрел, как они шагали на него, а затем вышли в ворота, вероятно, направляясь в расположенную за Армянской патриархией семинарию.

– Сколько людей здесь живет? – спросил он, когда молодые люди исчезли.

– На самой территории от трех до четырех сотен, – ответил один из владельцев матерчатых кепок – крупный мужчина со щетиной на подбородке и желтыми от никотина кончиками пальцев. – И еще несколько сотен на прилегающих улицах.

– Это единственный вход и выход?

Мужчина покачал головой.

– У нас пять ворот, хотя мы пользуемся только двумя. Теми, – он махнул рукой в сторону юго-запада, – для школьников. Они открыты с семи до четырех. И этими.

– Которые закрываются?

– Ровно в десять вечера. После этого никто до утра не может ни попасть на территорию, ни выйти отсюда.

Бен-Рой посмотрел на тяжелую, обитую железом деревянную дверь и вновь перевел взгляд на экран. У входа в собор человек в форме разговаривал со священником в черном облачении с островерхим капюшоном. Судя по всему, они спорили. Священник дергал за ленту полицейского ограждения и интенсивно жестикулировал. Священники, монахи, раввины, имамы – все они не задумываясь могут сделать втык полицейскому. Такова одна из радостей поддержания порядка в самом святом городе мира.

– Собор тоже закрывается в десять? – спросил Бен-Рой.

– Как правило, он открыт только для службы: с шести тридцати до семи тридцати утра и с двух сорока пяти до трех сорока пяти дня.

– Как правило?

– В прошлом месяце его преосвященство архиепископ Петросян дал указание не закрывать собор до девяти тридцати.

– Почему? – нахмурился Бен-Рой.

Его собеседник пожал плечами.

– Чтобы у верующих было больше времени для молитвы.

Он произнес это нейтральным тоном, не одобряя и не осуждая приказ архиепископа.

Бен-Рой продолжал смотреть на экран. В кадре появился еще один священник в островерхом капюшоне и вступил в спор у дверей храма. К полицейскому тоже подоспела подмога – конфронтация усиливалась. Бен-Рой было подумал, не вернуться ли и не разрядить ли обстановку, но решил, что ему и без того достаточно расхлебывать дерьма. Попросив Шварц доставить материалы видеозаписи как можно быстрее в Кишле, он покинул монастырь и направился в участок, предоставив полицейским в форме самим разбираться со священниками. В конце концов, их этому обучали.

Дождь кончился, и движение на улице Армянской патриархии стало не таким плотным. Бен-Рой уже одолел сотню метров, когда его согнал с дороги большой фургон телекоммуникационной компании «Безек», заставив метнуться к входу в «Армянскую таверну», где до того он укрывался от дождя. Тогда ее двери были закрыты, сейчас – широко распахнуты. Фургон «Безек» проехал, и Бен-Рой уже собирался вернуться на мостовую, но, взглянув на часы, повернулся и вошел в таверну. Лия Шалев назначила совещание на четверть двенадцатого, и у него оставалось еще тридцать минут. Можно было ими воспользоваться.

Лестница вела в подвал, в сводчатый зал расположенного ниже уровня улицы ресторана. Его интерьер, как и убранство собора, был изобильным и пышным: выложенный плиткой пол, иконы на стенах, свисающие с потолка бронзовые лампы. В стеклянных шкафах множество пыльных украшений: ожерелья, браслеты, серьги, парочка фальшивых слоновьих бивней, а у подножия лестницы бар с обычным набором напитков – «Метакса», «Кампари», «Дуббоне», «Джек Дэниелс» – и более экзотичные бутылки в виде слонов, лошадей и кошек. Как только Бен-Рой спустился по лестнице, из двустворчатой, ведущей на кухню двери в углу появился молодой человек в джинсах и тесно облегающей майке компании «Томми Хилфигер».

– Привет, Арие! – воскликнул он.

– Шалом, Георгий.

Они обменялись рукопожатием, и Георгий показал на столик рядом со служебным окном на кухню.

– Кофе?

Бен-Рой кивнул, и молодой человек передал заказ в окно. Пожилая женщина, мать Георгия, кисло улыбнулась и стала кипятить воду. А Георгий, оседлав стул, сел напротив полицейского и, не обращая внимания на висевший за ним на стене знак, запрещающий курить, зажег сигарету «Империал». Имел право, поскольку рестораном владела его семья.

«Армянская таверна» и Георгий Асланян занимали в сердце Бен-Роя особое место. В прошлой жизни они с Галей ужинали здесь во время первого свидания. С тех пор он заходил сюда иногда выпить армянского кофе или пива, а иногда и перекусить – острые колбаски суджук и кебаб здесь готовили так, что слюнки текли. Они часто обедали здесь с Сарой, хотя поначалу из-за воспоминаний о прошлом ему становилось не по себе. Но после нескольких визитов неловкость прошла. Половина Старого города – половина Иерусалима – так или иначе пробуждали память – не мог же он окружить забором все эти места как запрещенные для входа. В каком-то смысле казалось даже правильным, что он брал туда Сару. Ведь она была единственной женщиной, которую он любил так же сильно, как Галю. Да к тому же он пристрастился к здешним суджуку и кебабу.

– Перекусишь? – спросил Георгий.

Бен-Рой успел только наскоро позавтракать, и в желудке урчало. Но колбаски жарятся не меньше пятнадцати минут, у него не было столько времени.

– Кофе достаточно, – ответил он. – Слышал, что случилось? В соборе?

– Все армяне в Иерусалиме об этом уже слышали, – кивнул Георгий, затягиваясь сигаретой. – Мы узнали раньше полиции. У нас тесная община.

– Есть какие-нибудь соображения? – спросил Бен-Рой.

– Например, не в курсе ли я, кто это сделал?

– Ну, это была бы полезная информация.

Асланян выпустил колечко дыма.

– Если бы я что-то знал, я бы тебе сказал, Арие. Любой армянин в Иерусалиме сказал бы. Да и во всем Израиле. Так осквернить наш собор. – Он вздохнул и покачал головой. – Мы потрясены.

По лестнице прогрохотали шаги, и в подвал спустился грузный мужчина с коробкой, полной пучков шпината. Асланян ему что-то сказал по-армянски. Мужчина оставил свою ношу за дверью на кухню и ушел.

– Потрясены, – повторил армянин, когда он исчез. – В шестьдесят седьмом, во время войны, когда на нашу территорию упал снаряд, погибли люди, но это… Для любого из нашей общины собор – святое место. Центр мироздания. Это, – он приложил руку к сердцу, – это как будто случилось в нашем собственном доме. Даже хуже. Ужасно.

Несмотря на суровые, немного скорбные черты лица, Георгий обычно был беззаботным малым. Бен-Рой никогда не видел его таким.

– В этой области я мало что смыслю, – сказал он. – Ортодоксальные евреи, арабы – с ними я набрался определенного опыта. А с армянской общиной никаких дел не вел. Кроме того случая пару лет назад.

Владелец таверны удивленно на него посмотрел.

– Семинаристы, – напомнил ему Бен-Рой.

– Ах да. – Георгий снова затянулся. – Это был не лучший час для израильской полиции.

Именно так выразился и архиепископ Петросян. Видимо, фраза стала расхожей, подумал Бен-Рой. И в армянской общине ее всегда произносят, когда вспоминают о том деле. Не без оснований, надо сказать, хотя, если судить по справедливости, вина лежит скорее на политиках, чем на полиции. Впрочем, как обычно. Не вмешивались бы политики, все, вероятно, шло бы намного лучше.

А случилось тогда вот что: два семинариста из Армении сцепились с группой подростков-хареди из Еврейского квартала. Месяцами юные хареди плевались в армянских священников и учащихся, и семинаристы решили им отплатить. В разумном мире дело бы ограничилось нагоняем, пинком под зад, и на этом бы закончилось. Но Старый город – отнюдь не разумный мир. Одному из хареди разбили нос. Фруммеры – приверженцы ортодоксальной веры, – по обыкновению, потребовали крови, и министерство внутренних дел, как это обычно случается, уступило. Результат: семинаристов арестовали, а затем выдворили из страны. Нелепая, чрезмерно жесткая реакция, за которой предсказуемо последовало недовольство товарищей тех семинаристов, и в немалой степени потому, что подростков-хареди никак не наказали.

Дело поручили Бауму, что с самого начала гарантировало провал. Бен-Рой играл в нем незначительную роль – допрашивал несколько человек на начальном этапе, – но по ассоциации чувствовал себя тоже замазанным. Стена, поселения и многое другое в этой стране, где планы вынашиваются в кабинетах, синагогах, мечетях и церквах, делают работу полиции подчас чертовски трудной. Да что там говорить – почти всегда.

– Кофе.

В окне кухни появилась пожилая женщина, в руках она держала чашечки на блюдцах. Георгий принял у нее чашки и поставил на стол. Положил себе пакетик сахара. Бен-Рой положил в свою чашку два.

– Так вот, как я уже сказал, мне мало приходилось иметь дел с армянской общиной. – Полицейский пригубил кофе. – Ты наверняка слышал, что ее… – Он сделал жест, изображая, будто затягивает у себя на шее удавку. – Возможно, это сделал спятивший маньяк, но надо учесть все варианты.

Асланян промолчал, только помешивал кофе и попыхивал сигаретой.

– Ты не слышал… как бы получше выразиться… чтобы внутри общины существовала вражда? Или шли разборки?

Ответа не последовало.

– Что-то вроде вендетты, – настаивал Бен-Рой. – Трения между священниками и прихожанами собора? Неприязнь, обиды. Все, что выходит за рамки обычного. – Он задавал вопросы, стараясь найти какую-нибудь зацепку. – Все, что угодно, что могло бы навести нас на след.

Георгий поднял чашку, сделал глоток и затушил сигарету в темной лужице на блюдце.

– Вот что я тебе скажу, Арие, – начал он. – У нас, как в любой общине, есть свои заморочки – свои негодяи, свои смутьяны. Наши священники ругаются со священниками греческого патриархата, этот не любит того, тот надул третьего. Всякое бывает, мы же люди. Но говорю определенно, – он поднял на полицейского глаза, – ни один армянин не поступит так с другим армянином. И уж тем более в соборе. Мы – семья. Мы заботимся друг о друге, защищаем друг друга. Такого просто не могло произойти. Кто бы ни совершил преступление, Арие, даю гарантию, это не армянин. Точно.

Георгий повернулся и сказал несколько слов матери, та ему что-то ответила и высунулась в окно.

– Не армянин. Это сделал не армянин.

И прежде чем вернуться к плите, сердито прищурилась на Бен-Роя, желая убедиться, что тот все понял.

Полицейский допил кофе.

– По крайней мере это сужает круг расследования.

Послышался гам голосов, и по лестнице, топоча, спустились с десяток человек – пожилые туристы, судя по путеводителям, американцы или англичане. Асланян рассадил их за столиками и подал меню. Из ресторанных колонок полилась негромкая музыка, хотя Бен-Рой не заметил, кто включил систему.

– А не ходят слухи, кто такая убитая? – спросил он, когда Георгий вернулся. – Может, что-то поговаривают?

Асланян покачал головой:

– Не армянка, это точно. Во всяком случае, если и армянка, то не из Иерусалима. Здесь все друг друга знают.

– Значит, возможно, из других мест?

Георгий пожал плечами:

– Не исключено. – Он вытряхнул из пачки новую сигарету, сунул в рот, но передумал закуривать и положил на стол. – Тебе надо поговорить с архиепископом Петросяном. В нашей общине он знает всех и все. Не только в Иерусалиме, во всем Израиле.

– Я его уже видел, – отозвался Бен-Рой. – В соборе. Он сказал, что ничего не знает.

– Это и есть ответ. Петросян знает больше, чем патриарх и все другие архиепископы, вместе взятые. В нашем мире не происходит ничего, чего бы он не знал. – Асланян оглянулся, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, затем подался вперед. – Мы зовем его осьминогом. У него повсюду щупальца. Если он не может тебе помочь… – Он воздел руки вверх, заменяя этим жестом недоговоренное «никто не сможет».

В другом конце ресторана один из туристов окликнул: «Хэллоу!» – и помахал меню, давая понять, что они готовы сделать заказ.

– Извини, Арие, мне надо ими заняться.

– Нет проблем. Мне тоже пора возвращаться в участок.

Бен-Рой достал было бумажник, но Георгий заставил положить его обратно в карман.

– За счет заведения.

– Дашь мне знать, если что-нибудь услышишь?

– Конечно. Передавай привет Саре. Скажи, мы все надеемся, что у нее все будет в порядке с… – Армянин похлопал себя по животу и пошел принимать заказ. А Бен-Рой направился к лестнице на улицу, испытывая легкое разочарование из-за того, что не смог выудить больше информации, и гораздо более сильное чувство вины из-за того, что о Саре и ребенке больше думают другие, чем он. Его ребенок еще не родился, а он уже чувствовал себя самым дерьмовым на свете отцом.

Перед входом на территорию собора Святого Иакова, примерно на середине, улица Армянской патриархии ныряет в тоннель. В стене над тоннелем есть арочное окно, тусклое, зарешеченное, скрытое узором сухих побегов лианы. С этого наблюдательного пункта его преосвященство архиепископ Армен Петросян видел, как Бен-Рой входил в «Армянскую таверну». Он все еще смотрел в окно, когда детектив вышел из таверны и повернул к полицейскому участку Давида.

Поглаживая бороду, архиепископ следил, как высокая, угловатая фигура удаляется по улице и исчезает за поворотом на улицу Омар ибн аль-Хаттаба. Только после этого Петросян оставил свой наблюдательный пункт и пошел к главному входу в собор. Проходя мимо застекленной конторки, он кивнул мужчинам в матерчатых кепках и дал знак одному из них следовать за ним. Они отошли на несколько метров по сводчатому проходу и остановились у обтянутой зеленым сукном доски объявлений, где их не могли слышать ни из сторожки, ни снаружи от ворот, где дежурили пятеро израильских полицейских. Архиепископ оглянулся и что-то прошептал на ухо человеку в кепке. Тот кивнул, оправил кожаную куртку и вышел в ворота на улицу.

– Господи, спаси нас и помилуй, – пробормотал архиепископ, поднимая руку и целуя аметистовое кольцо на пальце. – И прости меня, Великий Боже.

Аравийская пустыня, Египет

Деревня Бир-Хашфа находилась в семи километрах к западу от фермы семьи Аттиа, ближе к Нильской долине, и стояла на перекрестке двух грунтовых дорог. Одна из них вела с востока на запад, от гор к реке, другая, та, что пошире, – с севера на юг, параллельно Нилу, и связывала автострады Двадцать девять и Двести двенадцать. Когда деревня была уже близко, Халифа проверил мобильный телефон и попросил Сарию остановиться.

– У меня был вызов, – сказал он. – Надо позвонить Зенаб. А то другого времени не будет.

Он вылез из машины и, хрустя подошвами по гравию, отошел на десять метров, остановившись у ржавой бензиновой бочки. Набрал номер и, ожидая, пока жена ответит, нагнулся, поднял пару пустых банок из-под кока-колы и поставил на бочку. Сидевший в машине Сария улыбнулся: это поистине в характере его босса – хочет, чтобы во всем был порядок, старается навести чистоту везде, даже в пустыне. Поэтому он такой хороший детектив. Лучший. Лучший даже после всего, что случилось.

Сария потянулся за лежавшей на приборной панели пачкой мятных пастилок, бросил одну в рот, откинулся на спинку сиденья и смотрел, как Халифа разговаривает. За последние месяцы Халифа похудел, а Сария, наоборот, прибавил несколько кило с тех пор, как к ним переехала теща и взялась за стряпню. Худощавый и в лучшие времена, теперь Халифа выглядел просто изможденным – скулы больше, чем раньше, щеки ввалились. Глаза, что сильнее всего поражало Сарию, потеряли былой блеск, мешки под ними стали тяжелее и темнее. Сария, хотя не говорил этого вслух, сильно тревожился за него. Он очень ценил своего босса.

Халифа расхаживал взад и вперед и похлопывал рукой, словно уговаривал кого-то: «Успокойся, все будет хорошо». Сария разжевал пастилку, отправил в рот следующую, затем еще. Он расправлялся с четвертой, когда Халифа наконец закончил разговор и вернулся в машину.

– Все в порядке? – спросил Сария.

Вместо ответа Халифа устроился на сиденье и закурил сигарету из пачки, которую нашел, пока они ехали с фермы. Сария понимал: настаивать нет смысла – если босс захочет ему что-то сказать, он скажет. А не захочет – не скажет. Он завел мотор и тронул машину к деревне, находившейся от них в пятистах метрах за россыпью оливковых рощиц и кукурузных полей.

Деревня насчитывала домов сорок, большинство были построены из сырцового кирпича и оштукатурены. Были также строения из бетона – символы богатства и высокого положения, что бы это ни означало в такой глуши.

Сария остановился у побеленной мечети в центре поселения. Только что закончилась пятничная молитва, и из дверей выходили мужчины, надевали обувь и щурились на яркое солнце. Халифа поприветствовал их традиционным сабах эль-кхаир[26]26
  Доброе утро (арабск.).


[Закрыть] и спросил, где можно найти деревенского старосту. Мужчины стали переговариваться, бросая на него отнюдь не дружелюбные взгляды, – в этом захолустье любого незнакомца встречали с недоверием, если не с откровенной враждебностью. Наконец они неохотно показали на один из самых больших домов в конце деревни.

– Веселенькое местечко, – хмыкнул Сария. – Хорошо бы поселить сюда тещу.

– Никогда не отзывайся неуважительно о старших, Мохаммед.

– Даже о толстых командиршах?

– Особенно о толстых командиршах.

Халифа покосился на напарника, и в его глазах мелькнули прежние искорки.

– Осторожно, гусь!

Сария объехал птицу, расположившуюся посреди дороги и, судя по всему, не собиравшуюся сдавать свою позицию, и медленно покатил в конец улицы, где остановился перед указанным им домом. Это было двухэтажное строение с неровной кирпичной кладкой и небрежно заделанными швами. По углам плоской крыши выступали металлические балки. Видимо, хозяин планировал надстроить еще этаж, хотя, возможно, так никогда и не соберется. Стена у главного входа была оштукатурена и украшена яркими наивными рисунками: машина, самолет, верблюд, черный куб Кааба, что свидетельствовало о том, что здешние обитатели были на хадже в Мекке – еще один символ благосостояния и социального положения.

Новости в деревне, должно быть, распространялись быстро, потому что когда полицейские подъехали к дому, в дверях их встречал сухопарый старик в белой джеллабе и имме[27]27
  Египетский мужской головной платок или тюрбан.


[Закрыть], в руке он сжимал трость – шуму. На щеках щетина, маленькие глазки, острый носик – вылитая крыса.

– Полицейские у нас бывают не часто, – начал он, окидывая вылезающих из машины Халифу и Сарию суровым, почти враждебным взглядом. Он произносил слова с таким сильным выговором саиди – уроженца Верхнего (Южного) Египта, – что его трудно было понять. – Здесь у нас вообще нет полицейских.

Халифа и Сария не представились, но этого и не требовалось. Египтяне, как всякие граждане авторитарных государств, имеют особый нюх на тех, кому поручено охранять закон. И кроме естественной интуиции, наделены такой же естественной неприязнью к стражам порядка.

– Мы тут сами управляемся, – добавил старик, скосив на них глаза.

Соблюдая проформу, детективы показали свои значки. Возникла неловкая пауза, во время которой староста молча стоял и только переводил взгляд с Халифы на Сарию. Затем, громко прокашлявшись и сплюнув в пыль, провел их в дом и крикнул кому-то, чтобы принесли чай.

Внутри оказалось темно и прохладно, мебели почти не было, голые цементные полы устилали циновки. Они прошли по коридору и, поднявшись по лестнице, оказались на крыше, где их снова окутала полуденная жара. Большую часть пространства покрывал ковер сушившихся фиников, но в дальнем конце осталось место для стола и стульев. Хозяин пригласил их туда. Под ними раскинулась деревня, окруженная полями и оливковыми и цитрусовыми рощицами, хотя Сария подозревал, что старик привел их сюда не затем, чтобы любоваться видом, а потому что не хотел принимать полицейских в доме. Они сели, и Халифа, не предложив хозяину пачку, закурил.

– Итак, что вам надо? – спросил старик, не утруждая себя предварительными любезностями.

– Я хочу поговорить с вами о семье Аттиа, – начал Халифа, махнув сигаретой куда-то в сторону востока, где в холмах стояла ферма. – Полагаю, вы их знаете.

– Ах эти, – проворчал старик. – Христиане. Возмутители спокойствия.

– Каким образом?

Староста пожал плечами, оставив вопрос без ответа.

– Я слышал, у них испортилась вода, – сказал он. – Аллах всегда наказывает неверных.

– Господин Аттиа считает, что наказание последовало от кого-то, кто значительно ближе к его дому.

– Аттиа может считать все, что ему вздумается. Если вода в хорошем источнике внезапно становится непригодной, это явно промысел Божий.

Халифа затянулся сигаретой и подался вперед.

– Вы не любите христиан?

– Бог не любит христиан. Так сказано в Священном Коране.

Полицейский открыл было рот, словно собирался возразить, но передумал и вместо этого еще раз затянулся.

– Какие у вас отношения с семьей Аттиа? – спросил он.

– У нас нет никаких отношений с семьей Аттиа. Они сами по себе. Мы сами по себе.

– Их водопровод подключен к вашей системе.

Староста не ответил. И неудивительно, если предположить, что подключение скорее всего было сделано без ведома компании водоснабжения Луксора, следовательно, нелегально.

– Сколько они вам платят за воду? – спросил Халифа.

– Достаточно.

– Полагаю, более чем достаточно.

– Они нас попросили, а не мы их, – ощетинился старик. – А если им что-то не нравится, могут убираться на все четыре стороны. Мы делаем им одолжение.

Халифа промолчал, только холодно посмотрел на старосту и еще раз затянулся «Клеопатрой». На верхней площадке лестницы появилась молодая женщина с чаем на подносе. Остановилась, склонив голову, и, только дождавшись, когда староста махнет рукой, поставила поднос на стол и поспешила прочь. Хотя голову ее покрывал платок и она не поднимала лица, детектив заметил у нее под левым глазом синяк.

– Ваша дочь? – спросил Сария.

– Жена! – отрезал старик. – Есть еще вопросы? Может, желаете знать, когда я в последний раз испражнялся?

Детективы переглянулись. Халифа едва заметно покачал головой, давая понять напарнику, чтобы тот не вздумал отвечать на оскорбление. Где-то внизу гортанно закричал верблюд.

– У двоюродного брата господина Аттиа два месяца назад были такие же проблемы с водой, – продолжал Халифа.

– Слышал что-то в этом роде.

– А у вас проблемы с водой возникали?

– В последние сорок лет не было.

– А до этого?

– До этого здесь не было деревни.

Халифа поднялся, взял с подноса чашку с чаем, подошел к краю крыши и посмотрел на поля. В пятидесяти метрах от них вода хлестала из трубы в большой бетонный резервуар, а откуда поступала в сеть оросительных каналов. Кроме кукурузы, оливок, апельсинов и берсима, здесь были еще посадки млухии, шелковицы, дынь, табака и чего-то напоминающего гуаву, – остров зелени, посреди раскинувшегося желтого океана.

– Хорошо вы здесь устроились, – заметил детектив.

– Надо думать.

– Много воды.

Староста пробормотал что-то неразборчивое.

– Господин Аттиа говорит, что она течет откуда-то с гор.

– Так утверждают специалисты. Мы ею только пользуемся. Мы простые фермеры, а не… – Старик запнулся, подбирая слово.

– Геологи, – подсказал ему Сария.

– Хотя бы и геологи, – кивнул староста. – Хорошая вода, постоянный напор. За ней приходится добираться на большую глубину. Но она там есть – это все, что нас интересует.

– И у вас никаких проблем.

– Никаких. Я уже вам сказал.

Халифа еще немного полюбовался окрестностями, пригубил чай и повернулся.

– Как по-вашему, почему испортилась вода у господина Аттиа?

– И об этом я тоже говорил. Аллах всегда наказывает неверных. Такова Его воля.

– Не кажется ли вам, что кто-нибудь из деревни мог немного помочь Всевышнему осуществить его волю?

Старик фыркнул, откинул голову и сплюнул с крыши на улицу. Губы оттянулись, обнажив ряд неровных, похожих на растрескавшийся тростник коричневых зубов.

– Может, хватит валять дурака? Скажите прямо: вы обвиняете нас в том, что мы отравили их колодец! – Он обжег взглядом детектива.

– Так это вы отравили?

– Нет. Если бы мы хотели выжить их отсюда, то с какой стати стали бы снабжать питьевой водой?

Этот же вопрос Халифа задал чуть раньше на ферме.

– Например, чтобы подзаработать. – Он докурил сигарету и бросил окурок в том же направлении, куда только что сплюнул хозяин дома. – Выжать из Аттиа побольше денег.

Старик хмыкнул, давая понять, что детектив сказал полную чушь.

– Или кто-нибудь это сделал без вашего ведома.

– Я здесь староста. Без моего ведома в этой деревне никто и пикнуть не смеет. Что бы там ни случилось с этими людьми, к нам это не имеет никакого отношения. У них своя жизнь, у нас своя. У вас есть ко мне что-нибудь еще?

Больше ничего не было. Халифа задал напоследок несколько вопросов, как показалось Сарии, больше для того, чтобы показать старосте, что они не шутят. Шеф уже не рассчитывал получить полезную информацию. Выяснилось, что пару лет назад двоюродный брат Аттиа поспорил с одним из жителей деревни по поводу того, кто из них хозяин нескольких голубей, но дело кончилось к удовлетворению обеих сторон. И еще что имам деревни – так же как и Аттиа – выходец из Фаршута, хотя, насколько известно старосте, раньше их дороги не пересекались. Вот и весь результат. Разговор зашел в тупик, и детективам не оставалось ничего иного, как закругляться с допросом.

Снова оказавшись на улице, Халифа повернулся и пристально посмотрел на старосту.

– Я буду внимательно за этим наблюдать. Очень внимательно. И если у Аттиа снова возникнут хоть какие-то проблемы, я вернусь.

– Милости просим.

Детективы забрались в машину, и Сария завел мотор. Халифа опустил стекло.

– Сообщаю для сведения: Священный Коран особо учит уважению к ахль эль-китаб[28]28
  Букв.: люди, писания (арабск.). Священные книги иудеев и христиан обогатили ислам.


[Закрыть] – иудеям и христианам.

Староста пожал плечами и сплюнул.

– Если нам потребуется новый имам, я дам вам знать, – сказал он.

Детектив еще раз смерил его взглядом, кивнул сержанту, и они тронулись.

– Думаешь, он говорит правду? – спросил Сария, как только деревня осталась позади и они затряслись на дороге в Луксор.

– Одному Богу известно, – ответил Халифа. – Для некоторых людей вранье превратилось в образ жизни. В половине случаев они сами не понимают, то ли говорят правду, то ли лгут.

Он достал сигареты, но, передумав курить, сунул их в карман и взял с приборной панели мятные пастилки.

– Этот староста – хитрый старый жучила, вот это сомнений не вызывает. Из него ничего не вытянешь. Если есть что вытягивать… – Детектив сложил руки, откинулся на спинку сиденья и задумчиво посасывал пастилку, оглядывая безжизненный пейзаж. – Кто-то наезжает на Аттиа, – проговорил он больше себе, чем напарнику. – Кто-то хочет их отсюда выжить.

Сария не сдержал улыбки. Крестьянская семья без гроша в кармане, у которой проблемы с водой, семья, живущая в такой беспросветной глуши, что никто не ответит, под чьей юрисдикцией находится это место… Любой детектив в Луксоре отправил бы это дело в самый хвост стоящих перед ним задач, если не сразу в мусорную корзину. Только Халифа может отнестись к такому происшествию серьезно. Так, словно расследует тяжкое преступление. Лучший детектив в Луксоре. Во всем Египте. Никто не убедит его, Мохаммеда Сарию, в обратном.

– Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? – проговорил он, нажимая на тормоз перед большой ямой. – От большого стакана ледяного каркаде.

Халифа покосился на него и отвернулся.

– Любимый напиток Али, – сказал он.

Напарник не знал, что ответить, и сосредоточился на управлении машиной. Объехал рытвину и, прибавив скорость, устремился на запад по окружающей их со всех сторон дикой, каменистой пустыне.

Иерусалим

У первого сержанта Леи Шалев был тесный кабинет без окон на первом этаже полицейского участка Давида – один из полудюжины таких же тесных кабинетов без окон в коридоре неподалеку от входа. В одиннадцать двадцать там собрались шестеро полицейских, включая саму Шалев. Лея председательствовала за столом и в качестве следователя, которому поручили дело, проводила совещание.

Принятые в израильской полиции правила сыска, по мнению Бен-Роя, были уникальным явлением. В других странах детективы отвечали не только за следственные действия, но за всю муть, которая их сопровождала: расходование средств, заполнение всяких формуляров, написание отчетов и связь с другими структурами подразделения. В Израиле эти два вопроса были разделены. Детективы находились на острие расследования: задавали вопросы, допрашивали, искали информаторов, а в задачу следователя входил надзор за всем процессом и координация действий детективов. Следователь первым прибывал на место преступления, заводил дело, распределял обязанности, вел писанину и подгонял службу генерального прокурора. То есть расхлебывал все, что отвлекало от настоящей работы. Играл важную, хотя отнюдь не завидную роль – так это всеми и воспринималось. В то же время на должностной лестнице следователи стояли выше детективов. Некоторые из зеленых коллег Бен-Роя, детективы с чрезмерно развитым чувством собственной значимости, считали, что чины нужно присваивать им. Но Бен-Роя карьера не волновала. Он был рад заниматься делом и не отвлекаться на нудную бюрократическую волокиту. Привык думать так: следователь ведет дело, но раскрывает его детектив.