Текст книги "Лабиринт Осириса"

Его утверждение не вызвало со стороны Баррена заметной реакции. Он по-прежнему барабанил пальцами и смотрел на детектива цепкими слезящимися глазами. Еще четыре пары глаз сверлили его со всех сторон. Не так чтобы пугающе, но неприятно. Надо было действовать осторожно.

– Вам, случайно, не известно, не было ли в последнее время контактов между госпожой Клейнберг и вашей компанией? – спросил он.

Баррен покосился с экрана на двух своих сотрудников. Те покачали головами.

– Вы, видимо, предполагаете, что для таких контактов существовала причина?

– В ходе расследования выяснилось, что незадолго до убийства госпожа Клейнберг занималась изучением корпорации «Баррен», – объяснил Бен-Рой.

– Какого рода изучением? – поинтересовался один из юристов.

Детектив сообщил о статье, посвященной золотоносному руднику в Румынии.

– И еще интересовалась неким Самюэлом Пинскером. Можно полагать, что в тридцать первом году прошлого века этот Пинскер открыл местонахождение давно забытой древнеегипетской шахты, известной под названием «Лабиринт Осириса».

Юрист спросила, какое отношение этот человек может иметь к корпорации «Баррен». Натаниэль взмахом руки заставил ее замолчать. Очень похожим на жест Геннадия Кременко, когда тот затыкал рот своему адвокату. Эти люди привыкли к тому, чтобы им беспрекословно повиновались.

– Продолжайте, мистер Бен-Рой.

Детектив поерзал на стуле.

– Судя по всему, золотоносный рудник находится где-то в центре Аравийской пустыни. Не так давно дочернее предприятие «Баррен», «Египетский старатель», занималось изыскательскими работами именно в этом месте.

В разговор вступил другой юрист и спросил, какое все это имеет отношение к расследованию убийства в Иерусалиме? И снова Баррен заставил его замолчать.

– Не могли бы вы немного просветить меня насчет «Старателя»? – попросил Бен-Рой.

– Микки.

Баррен посмотрел на одного из сотрудников корпорации – лоснящегося молодого человека с аккуратно подстриженными бачками, в костюме и с толстыми дизайнерскими часами.

– Это были малозначительные, второстепенные операции, – объяснил тот таким же четким и педантичным, как его внешность, тоном. – В рамках двухлетней лицензии на изыскательские работы в районе гор Красного моря. Когда срок лицензии истек, компания была ликвидирована.

Почти то же самое, что до этого сообщил Зиски.

– Эта компания представляла собой самостоятельное предприятие?

– Нет, – ответил сотрудник корпорации. – Ею управляли непосредственно из Хьюстона при посредстве подчиненного бюро в Каире.

– Она что-нибудь обнаружила?

– Небольшие залежи изумрудов очень низкого качества. Настолько низкого, что не было экономического смысла их добывать. И еще пару пластов фосфатов. Тоже слишком бедных, чтобы заниматься их разработкой. И много песка и камня.

– Никакого золота?

– Никакого золота.

– И никакого лабиринта, – вставил со смешком его коллега.

Бен-Рой улыбнулся и продолжал разговор:

– Мне известно, что в результате добычи золота остается большое количество токсичных отходов.

Юристы снова хотели броситься в атаку, но Баррен опять дал им знак замолчать. Бен-Рой удивился, зачем их вообще сюда привели. Старик приложил кислородную маску к лицу и, не спуская глаз с детектива, сделал несколько вдохов. Затем опустил маску и откинулся назад.

– Должен вам признаться, мистер Бен-Рой, – просипел он, – что ни мне, ни моим коллегам не вполне ясно, каким образом понимание технических сложностей процесса добычи золота поможет вам предать правосудию убийцу. Но если это так и учитывая наши превосходные отношения с Государством Израиль, буду рад поделиться своим пятидесятилетним опытом в этой области.

Судя по тону, вопрос его не сильно обрадовал, но детектив не стал над этим раздумывать.

– Я вам отвечу: да, добыча золота сопровождается выделением немалого объема токсичных отходов. Со временем процесс совершенствовался, но это до сих пор грязное производство. Как у всего красивого, у золота есть обратная сторона.

– Мышьяк является одной из составляющих этой обратной стороны?

Детектив пристально посмотрел на Баррена, стараясь уловить реакцию на его лице. Но, как и прежде, реакции не последовало.

– Возможно, – ответил старик. – Главным побочным продуктом является соль цианистоводородной кислоты, но если драгоценный металл добывается из мышьякового колчедана, тогда да, мышьяк тоже выпадает в отходы. Что в перспективе опаснее, поскольку скорость распада мышьяка намного меньше, чем цианида. Хотите услышать больше подробностей?

Что-то в его тоне сказало Бен-Рою, что Баррен не прочь продолжать вдаваться в детали. И он ответил: «Нет». Ему вовсе не хотелось слушать лекцию по химии. После событий дня он чувствовал, как усталость обволакивает мозг, и, пока сохранялась острота мышления, намеревался обсудить как можно больше сторон. Он снова переменил тему:

– В газетной статье, о которой я упоминал, сказано, что из Румынии вы вывозите отходы в США.

Возникла пауза, во время которой Баррен его внимательно разглядывал.

– Да, это так.

– И таким же образом вы поступаете с отходами всех своих рудников?

Старик презрительно фыркнул:

– Вот еще! Отходы других рудников ликвидируются на месте. Разумеется, в соответствии с законом тех стран, где мы ведем операции. С этой морокой мы столкнулись только в Драгеше, поскольку таково было условие получения концессии. Чертовски дорогое условие, должен вам заметить. Транспортировка, нейтрализация, захоронение – все это стоит кучу денег. Но там такое богатое месторождение, что мы могли осилить цену. Сорок миллионов унций золота при концентрации тридцать пять граммов на тонну – поверьте, мистер Бен-Рой, это кладезь или, как выражаются горняки, главная жила.

– И разумеется, мы в корпорации «Баррен» рады внести свой вклад в дело сохранения окружающей среды, – вставил второй администратор, лысеющий мужчина с мешками под глазами и нависающим над ремнем брюк костюма от Армани солидным животом. – Мы серьезно относимся к нашим «зеленым» обязанностям.

– Очень серьезно, – эхом отозвался Баррен, но его тон предполагал, что он думает как раз наоборот. Бен-Рой пошаркал ногой. Глядя на старика, он сознавал, что теряет инициативу, не задавая тех вопросов, которые следует. Может быть, стоило отложить встречу до завтра, когда он будет чувствовать себя не таким уставшим. Но он уже пришел, и вряд ли у него появится вторая возможность поговорить с главой корпорации. Поэтому он продолжал:

– У вашей компании имеются связи с портом Розетта? На севере египетского побережья?

Баррен снова принялся барабанить пальцами по столу.

– Я об этом ничего не знаю. А поскольку в этой компании ничего не происходит без моего ведома, то таких связей не существует.

На лицах его администраторов заиграли улыбки.

– Вам известен человек по имени Геннадий Кременко?

– Впервые о таком слышу.

– Дина Леви?

Мимолетная пауза, слишком короткая, чтобы Бен-Рой сумел заключить, значит она что-либо или нет.

– И о нем никогда не слышал.

– Это женщина.

Баррен пожал плечами. Бен-Рой вглядывался в его лицо, стараясь разобраться, говорит ли он правду или просто опытный лгун. Чувствовал, что скорее второе, но это еще надо было доказать. После короткой паузы он вновь изменил направление разговора, словно круживший по рингу боксер, нащупывающий брешь в защите противника.

– Возвратимся на секунду к «Старателю». Я так понимаю, что компанией руководил ваш сын?

Взгляд старика на мгновение посуровел, будто ему было неприятно упоминание о его отпрыске. Первая видимая реакция с начала их беседы.

– Это тоже касается вашего расследования? – прохрипел он, сжимая кислородную маску. – Или обыкновенное любопытство, как я строю свой бизнес?

Бен-Рой пропустил колкость мимо ушей, заверив собеседника, что все его вопросы имеют непосредственное отношение к расследованию. Баррен впился в него глазами с экрана. Его массивная голова слегка подергивалась, словно камень, готовый сорваться с места и покатиться вниз. Он стиснул руки и проворчал:

– Вы правильно понимаете. – Его большой палец поглаживал тонкое обручальное кольцо. – В то время мы ввели Уильяма в совет директоров, чтобы познакомить с организацией. Управление «Старателем» стало частью этого процесса.

Бен-Рой колебался, что-то чертил в блокноте и наконец решился:

– Ваш сын – яркая личность.

Он сознательно шел на провокацию и подобрался, ожидая ответного резкого выпада. Юристы подались вперед, словно натягивающие поводки доберманы, но и на этот раз Баррен не спустил их на детектива. Немного помолчал, а затем неожиданно улыбнулся. Жутковатое впечатление, словно открылась рана, перерезающая нижнюю часть лица.

– Мистер Бен-Рой, я привык выражаться прямо. Поэтому будем говорить откровенно. Как вам, очевидно, известно, мой сын… прославился. И его слава благодаря бульварной прессе не слишком хорошего толка. Вы же, основываясь на газетной информации, решили, что как только ему поручили «Старателя», он пустился во все тяжкие. Обнаружил нечто вроде потерянной пещеры Аладдина и принялся втайне от всех ее потрошить. А потом еще прихлопнул журналистку, потому что она что-то про это узнала. Я правильно прочитал ваши мысли?

Детектив признал, что пару мыслей собеседник уловил правильно, хотя сам он не стал бы их формулировать с такой прямотой.

– Я люблю прямоту, сэр. Прямота не оставляет места сомнению. И прямо вам заявляю: вы заплутались и зашли не туда. Во-первых, как я вам уже сказал, в этой компании не происходит ничего – абсолютно ничего – без моего ведома. Во-вторых, даже в самой отдаленной пустыне на планете невозможно добывать золото так, чтобы об этом не узнали. И в-третьих, и это самое главное, – Баррен вплотную придвинулся к камере, и его лицо заполнило весь экран, – каким бы Уильям ни был – хорошим или плохим, – он точно не Аль Капоне и не устраняет тех, кто перешел ему дорогу. Это из области фантастики, мистер Бен-Рой, и, честно говоря, я ожидал большего от представителя лучшей полиции в мире. Надеюсь, этот вопрос закрыт?

Детектив кивнул.

– Отлично. Теперь договоримся: если вы еще раз коснетесь моей семьи, наша беседа на этом закончится. И ваша карьера тоже, если мне когда-нибудь придется с этим разбираться. Пожалуйста, сюда, Стивен.

Это было сказано появившемуся в кадре слева от старика человеку – судя по почтительным манерам и темной одежде, слуге или лакею. Он поставил на стол стакан с водой и исчез. Баррен взял стакан и сделал глоток. Его лоб покрылся сердитыми морщинами.

– Это все? – Его глаза поблескивали над краем стакана, как две синие мухи. – Или у вас есть другие бредовые теории?

Бен-Рой выдержал взгляд – он не желал поддаваться запугиваниям. Хотел выяснить кое-что еще. Прежде всего задать вопросы по поводу тендера «Баррен» на разработку газовых месторождений в Египте и пройтись по списку компаний, который дала ему Дина. От усталости Бен-Рой едва держался, а слова о конце его карьеры его возмутили. И он, вместо того чтобы продолжать ходить вокруг да около, ринулся напролом.

– Мистер Баррен, у вас есть соображения, почему «План Немезиды» считает, что Ривку Клейнберг убила именно ваша компания?

На его слова юристы словно с цепи сорвались, и на этот раз хозяин их не одергивал. Бен-Рой выдержал потоки их тирад, а сам упорно следил за выражением лица старика, стараясь определить, как он принял его вопрос. Подобным образом ученые наблюдают за землетрясением по показаниям сейсмографа. Баррен разозлился, в этом не было сомнений, – выпятил челюсть, губы сложились в угрожающую гримасу. Но в глазах промелькнуло нечто такое, что не вязалось с выражением лица. Что именно – трудно было определить. Хотя экран передавал изображение с абсолютной четкостью, когда человека нет рядом физически, такие нюансы нелегко поддаются расшифровке. Это был явно не страх. И не чувство вины. Скорее настороженность от осведомленности, словно фраза детектива не явилась для него такой же неожиданностью, как для остальных участников разговора.

– Объяснитесь, сэр, – потребовал он.

– С удовольствием, – ответил Бен-Рой. – Сегодня днем меня держала на мушке некая Дина Леви, которую я уже упоминал. У меня есть все основания считать, что она дочь Ривки Клейнберг. Она также является членом организации «План Немезиды».

Баррен молчал, только изучающе смотрел на него с тем же странным несоответствием между выражением лица и глазами, словно глаза видели одно, а лицо реагировало на совершенно иное.

– Вы ведь слышали о «Плане Немезиды»?

Старик смял в кулаке кислородную маску.

– Черт побери, еще бы не слышал! Два дня назад они напали на моего сотрудника в Каире. Если у вас есть описание этой женщины, искренне надеюсь, что оно попадет соответствующим властям.

– Я и есть соответствующие власти, – ответил детектив. – А описание передано куда следует. – Внезапно Бен-Рой словно проснулся, в голове сразу прояснилось, и он продолжил: – За четыре дня до того, как Ривку Клейнберг убили, она приезжала к этой женщине. Просила «Немезиду» устроить хакерскую атаку на вашу компьютерную сеть, чтобы получить информацию о золотом руднике в Египте и о порте Розетта.

Он выждал несколько секунд, чтобы Баррен полнее осознал его слова.

– Дина Леви полагает, что ее мать готовила статью, потенциально опасную для вашей корпорации. Она также убеждена, твердо убеждена, что корпорация или лицо, с ней связанное, убила Клейнберг, чтобы воспрепятствовать появлению этой статьи. Я повторяю свой вопрос: есть ли у вас соображения, почему она может так считать?

Бен-Рой в свое время вдоволь насмотрелся всяких неприятных вещей. Такова работа полицейского в Иерусалиме – редкий день проходит, когда не увидишь чего-нибудь безобразного. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что в эту минуту предстало перед ним на экране конференц-связи. Сила злобы была такова, что даже юристы притихли. Комната будто сжалась и пропала, и они с Барреном остались на ринге один на один. Последовала пауза – тишину нарушало только сердитое дыхание старика и приглушенное дребезжание тележки, которую катил по коридору кто-то из обслуживания номеров. Баррен откинулся назад, и его затянутый в костюм торс расплылся и заполнил кресло, как поток твердеющей магмы.

– Я могу вам точно сказать, мистер Бен-Рой, почему она так считает. – Голос старика скрежетал, словно у него в гортани застряла наждачная бумага. – Она так считает по тем же причинам, по каким недруги Израиля не сомневаются, что ваши полицейские специально стреляют в арабских детей, а антисемиты носятся с идеей, что евреи пьют кровь младенцев. Эта девица и ее психованные друзья ненавидят нас. Заметьте: не за что-то, что мы сделали, не потому, что нарушили какой-то закон, а из-за того, что мы собой представляем. А представляем мы триумф капитализма. Деньги – вот что мы такое. Я говорю об этом прямо и не собираюсь извиняться. Мы послушны закону, мы платим налоги и поддерживаем кучу всемирных начинаний, но суть одна: мы делаем деньги. Они не могут этого вынести. Их воротит с души от сознания, что я крепко сплю по ночам и не просыпаюсь в холодном поту, если где-нибудь на Амазонке упадет какое-нибудь долбаное дерево. Нас преследуют семь лет, но не сумели выдвинуть ни одного разумного обвинения в неправомерных действиях. Откровенно говоря, я не удивлен, что нам хотят пришить мокруху. Странно, что на нас еще не повесили убийство Кеннеди.

Баррен прервался перевести дыхание. Его лицо покрылось багровыми пятнами, в уголках губ пузырилась слюна. Он несколько раз втянул из маски кислород – глаза с каждым вдохом расширялись и сужались, когда он выдыхал. Затем он положил маску и принял слева из-за кадра платок – вероятно, слуга все это время продолжал там стоять.

– Был бы рад вам помочь, мистер Бен-Рой, – прохрипел он и промокнул губы. – Но поскольку мы отошли от темы расследования и занялись клеветой и инсинуациями, не считаю возможным продолжать беседу. Желаю вам всяческой удачи в поимке преступника, однако, основываясь на том, что услышал в течение последних двадцати минут, считаю, что это случится не скоро. И поверьте, я доведу свою точку зрения до вашего высшего руководства. Всего хорошего, сэр.

Старик поднял руку, готовясь прервать видеосвязь, но детектив его опередил.

– Последний вопрос, мистер Баррен.

Старик колебался, и Бен-Рой тоже, выбирая вопрос. Может быть, снова спросить о Розетте? Или прижать его с секс-трафиком? Или поинтересоваться по поводу лежащего сложенным в его кармане списка египетских компаний? Но вместо этого, сам не зная почему, он сделал обманный бросок.

– Как вы полагаете, организация «План Немезиды» имела какое-то отношение к смерти вашей жены?

Два дня назад обманный финт Зиски застал врасплох Геннадия Кременко. С Барреном получилось по-другому. Старик метнул с экрана разъяренный взгляд, лицо исказилось от ярости, грудь тяжело вздымалась.

– Вышвырните его оттуда, – пробормотал он, и экран погас.

Эдфу, Египет

В то время как Бен-Роя выпроваживали из гостиничного номера, где он вел разговор с Натаниэлем Барреном, Халифа ждал встречи с Иман эль-Бадри – той женщиной, с которой восемьдесят лет назад так жестоко обошелся Самюэл Пинскер.

Детектив приехал в деревню два часа назад и к этому времени рассчитывал быть на обратном пути в Луксор или уже дома. Но, подойдя к жилищу Иман, постройке из сырцового кирпича с прилепившейся к ней голубятней, увидел дюжину одетых в черное женщин, ждущих в очереди под доносившиеся с заднего двора крики осла. Сария сказал, что жертва Пинскера стала праведницей и женщины приходили к ней за благословением.

В других обстоятельствах Халифа показал бы свой значок и прошел первым. Но инстинкт подсказал ему, что в данном случае проявление власти недопустимо. Позвонив Зенаб и предупредив, что вернется позже, чем предполагал, он занял место в конце очереди и, уважая стыдливость женщин, старательно избегал встречаться с ними глазами. В дальних деревнях к этому относились очень серьезно.

Наконец через два часа, когда он докуривал десятую сигарету, женский голос позвал его в дом. За Халифой очередь никто не занимал. Он поднялся, отряхнул брюки и пригладил волосы – в таких случаях не пристало пренебрегать своим внешним видом, хотя и идешь на встречу со слепой. Он раздвинул штору из бусин и оказался внутри.

Помещение меньше всего напоминало то, в котором израильский детектив только что допрашивал Баррена. Ни электричества, ни ковров, ни украшений, ни модной мебели. Вместо этого земляной пол, голые стены из саманного кирпича и почерневший от дыма деревянный потолок. Дверь в глубине вела из жилого помещения во двор. Единственная керосиновая лампа едва освещала комнату, нисколько не тревожа тени по углам. Что же до мебели, то ее вовсе не было, кроме двух придвинутых к боковой стене простых деревянных лавок. На правой, привалившись спиной к кирпичам и скрестив ноги, сидела древняя, похожая на куклу старуха. Вся она, кроме сильно сморщенного лица, была скрыта под черной джеллабой судой – традиционным одеянием египетских крестьянок, – поэтому трудно было сразу определить, где кончается ее тело и начинается темнота.

– Говорят, мои благословения приносят утешение тем, кто вынашивает ребенка, – начала она хриплым и в то же время удивительно ласковым голосом. Успокаивающим. Как шелестящие на ветру кроны пальм. – К сожалению, господин, мое благословение вашей беременности не поможет.

Она улыбнулась своей шутке и пригласила Халифу сесть на скамью напротив себя. Детектив недоумевал, как она догадалась, что он мужчина: может быть, определила по дыханию или по тяжести шагов. Он направился к левой лавке.

– Вы не из здешних краев, – продолжала женщина, склонив голову в его сторону.

– Из Луксора. – Халифа помолчал и добавил: – Я полицейский.

Она не спеша кивнула, словно уже угадала. У большинства слепых, которых встречал детектив, глаза были тусклыми, с помутневшими радужками, которые выдавали их беду. У нее же глаза были необыкновенно яркими, изумрудно-зелеными, будто ее слепота проявлялась не в отсутствии, а в излишке цвета.

– Хотите, принесу вам попить? – спросила она. – Вечер жаркий, а вы проделали неблизкий путь.

Халифу мучила жажда, но он отказался, не желая доставлять ей хлопоты. Она опять улыбнулась, словно поняв причину его отказа. Слезла с лавки и скрылась в глубине дома. Шаги медленные, но уверенные. Если бы детектив не знал, что она слепа, то никогда бы об этом не догадался. Через пару минут женщина вернулась со стаканом.

– У меня есть девушка, которая помогает мне по хозяйству. – Она подала ему чай и возвратилась на скамью, за все время не сделав ни одного неверного движения. – Но простые вещи я могу делать сама. Вот, пожалуйста, пейте.

Халифа послушался и не сказал, что чай он всегда пьет с сахаром. Но оказалось, что напиток уже сладкий. Две ложки, именно так, как он любил.

– Лазеес[66]66
  Восхитительный (арабск.).


[Закрыть], – похвалил он.

– Спасибо, – ответила Иман. И, помолчав, добавила: – Сочувствую вашей потере.

Халифа поблагодарил ее за участие, сделал еще глоток и тут внезапно сообразил, что не упоминал об Али.

– Как вы…

– Некоторые вещи можно видеть без глаз, – объяснила Иман. – Ваше горе окутывает вас. Покрывает, как мантия.

Детектив не знал, что сказать.

– Мой сын. – Это все, что он сумел выговорить.

– Мне очень-очень жаль.

Она посмотрела на него. Или по крайней мере так ему показалось. В неверном свете керосиновой лампы в ее глазах плясали огоньки, со всех сторон их обступали тени. Затем она сцепила руки на коленях и откинулась назад.

– Вас что-то гнетет. Что-то, отчего вы смущаетесь в моем присутствии. Расскажите, зачем вы пришли?

Халифа неловко поерзал на стуле. Он слышал, что слепые отличаются обостренной проницательностью и понимают то, что недоступно зрячим. Но здесь было нечто иное. Словно Иман заглянула ему в душу и ясно увидела, что он думает и чувствует. Он сгорбился, покачивая в руке стакан с чаем. Внезапно ему расхотелось задавать вопросы, которые привели его сюда.

– Смелее, – подбодрила его Иман. – Все не так уж страшно. Говорите, что хотели сказать, и вам станет легче. А может быть, нам обоим.

Она развела руками, давая понять, чтобы он начинал. Халифа молчал; тени, словно в ожидании, сгущались и подползали ближе. Наконец он глубоко вдохнул.

– Как я уже сказал, я из полиции Луксора. Расследую дело… вернее, помогаю расследовать убийство женщины в Иерусалиме. Не буду вдаваться в детали, но, судя по всему, это убийство связано с человеком, которого, как я понимаю, вы должны знать. Он – хавага… инглези… Самюэл Пинскер.

Голова Иман поднялась и тут же упала.

– А-а-а… – пробормотала она.

Это была ее единственная реакция на слова детектива.

– Я знаю, что произошло, – продолжал Халифа как можно мягче, стараясь тоном передать, что он не только понимает чувства женщины, но уверен, что ей нечего стыдиться. – Пожалуйста, простите, что я вам напоминаю.

– Вы мне ничего не напоминаете, – ответила Иман. – Напоминать – подразумевает, что я выбросила это событие из головы. Дня не проходит, чтобы я не вспоминала тот вечер. Ни одной минуты. Это всегда живет со мной. Словно не было восьмидесяти лет и все произошло вчера.

Она подняла руку и коснулась кончиками пальцев виска. Халифа потупился. Еще несколько минут назад он считал приезд сюда удачной мыслью. Но теперь, в ее присутствии, больше так не думал.

– Простите, – повторил он. – Я не хотел…

– Вам не в чем извиняться. Они сделали то, что сделали. Мне пришлось научиться с этим жить.

Халифа, должно быть, сильно устал, поскольку смысл фразы Иман не сразу дошел до его сознания. Как раньше и ее слова сочувствия по поводу смерти Али. Он посмотрел на нее и нахмурился.

– Они?

– Те, кто совершил преступление.

– Но, иэ омм[67]67
  О, мать (арабск.) – почтительное обращение к пожилой женщине.


[Закрыть], ведь вас… – Детектив не хотел произносить слово «изнасиловал», чтобы не унижать ее, и сказал: – Вас обидел Самюэл Пинскер.

Иман опустила руку. Ее глаза, казалось, пылали в полумраке.

– Их было трое.

Детектив напрягся.

– Трое преступников, которые так и не получили по заслугам. Три зверя, спокойно почивших в своих кроватях, в то время как их жертва…

Иман уронила голову, и в тени Халифа не сумел рассмотреть выражение ее лица. Он проклинал себя за эгоизм – за то, что начал ворошить прошлое и причинил боль старой женщине, чья травма оказалась гораздо глубже, чем он представлял. Если такое, конечно, возможно. Прошло несколько секунд. Он поднялся.

– Мне не надо было являться к вам. Это давнишняя история и меня не касается. Пожалуйста, простите меня. Я ухожу.

Он сделал шаг к двери, но его остановил ее неожиданно твердый голос:

– Останьтесь.

Иман подняла голову и повернулась к нему. Ее лицо было настолько сморщенным, что Халифа подумал: на нем больше морщин, чем кожи.

– Восемьдесят лет я хранила секрет. Настало время сказать правду. Помоги мне, Боже, я бы сделала это раньше, если бы была уверена, что меня выслушают. Но в Египте женщине, особенно крестьянке, не пристало говорить о подобных вещах. А для собственного блага лучше вообще молчать. Но даже если бы я рассказала, это бы ничего не изменило. Мои братья… они были не промах.

Халифа напрягся еще сильнее. Похолодело в животе.

– Аллах-у-акбар! Вы утверждаете, что вас изнасиловали собственные братья?

Он был настолько потрясен, что выразился прямо, оставив в стороне щепетильность. К его удивлению, старая женщина улыбнулась, хотя никогда в жизни ему не приходилось видеть в улыбке так мало веселья, как в этой.

– Никакого изнасилования не было, – проговорила она голосом, не намного громче шипения керосиновой лампы. – Ко мне никто не прикоснулся. Тем более Самюэл Пинскер.

Она произнесла «Сам-оо-эл Пеен-ска» тоном, каким не стала бы говорить о человеке, который жестоко обидел ее. В ее голосе не было горечи, наоборот, нежность, граничащая с почтительностью. Халифа подался вперед.

– Но был же свидетель. Мальчик, который видел…

– Что? Что он видел?

– Как на вас напал Пинскер. – Халифа так и слышал, как шеф Садек описывает эту сцену. – Вы плакали, сопротивлялись…

Иман вздохнула, ее голова слегка подрагивала.

– Видеть, инспектор, не всегда означает понимать. Особенно если окружающее воспринимают глаза ребенка. Если ребенок видит слезы, ему не приходит в голову, что это могут быть слезы радости. Если он видит, что мужчина сжимает в руках женщину, он думает, что мужчина на нее напал. То, что подумал мальчик, было вовсе не тем, что происходило на самом деле.

В ее голосе не было злобы, не было осуждения. Только грусть. Бесконечная грусть. Халифа немного постоял, затем пересек комнату и присел перед ней на корточки. Женщина была настолько высохшей и маленькой, а скамья такой низкой, что даже на корточках он оказался на голову выше ее.

– Что произошло тем вечером, иэ омм?

Иман снова улыбнулась. На этот раз от всей души.

– Что произошло? Замечательная вещь. Мужчина, которого я полюбила, предложил выйти за него замуж. И я согласилась. Это был самый счастливый вечер в моей жизни. Хотя счастье длилось недолго.

Иман вздохнула и склонила голову. Ее взгляд – если это был взгляд – упал на что-то в тени в углу комнаты за плечом детектива. Халифа изо всех сил старался собраться с мыслями, привести их в порядок. Все, что он в последние дни услышал о Пинскере, то, как он его представлял, рассыпалось, словно превращающаяся под пальцами в золу фотография. Опустившись на колени, он взял руки Иман в свои.

– Расскажите, – попросил он. – Пожалуйста, иэ омм. Я хочу понять.

Во дворе снова закричал осел, и этот гортанный, болезненный звук донесся словно из иного мира. Зато в комнате воцарилась такая напряженная тишина, что Халифе почудилось, что он может ее осязать. Бежали секунды, а может, минуты. С тех пор как детектив оказался рядом с этой женщиной, он потерял ощущение времени. Иман медленно высвободила руки, поднесла к его лицу и стала водить кончиками пальцев – по губам, по носу, по щекам, по бровям, по лбу, распознавая его черты, словно читала строки брайлевской печати.

– Вы хороший человек, добрый, – проговорила она. – Я поняла это по вашему голосу, а теперь ощутила на лице. Еще в вас есть боль. И гнев, много гнева. Но доброты больше. Как в Сам-оо-эле. Он был очень хорошим человеком. Лучшим из всех, кого я знала. Наверное, именно вам следует узнать правду.

Иман еще некоторое время трогала его лицо, затем опустила руки и начала рассказ. Пинскер спас ее от братьев. Так это все началось.

Он работал в одной из гробниц на холмах над Старой Курной и, проходя однажды вечером через их деревню, увидел, как ее ударили. Вмешался и в возникшей потасовке так крепко приложил ее брата, что тот потерял сознание. Халифа ясно услышал голос Мэри Дюфресн, будто она сидела с ним рядом: «Он подрался с одним из курнцев и так ударил его, что тот упал без чувств». Потом девушка обнаружила, что Пинскер уже год на нее заглядывался, но, стесняясь своей внешности, боялся подойти.

– Дурачок! – усмехнулась она. – Какая мне разница? Я вижу не то, что снаружи, а то, что внутри. А внутри он был самым красивым мужчиной на свете. Никто не относился ко мне с таким уважением. И с таким достоинством.

Они начали встречаться – слепая крестьянская девушка и англичанин с изуродованным лицом. В эти встречи урывками, в минуты душевной близости их дружба переросла в любовь. Влюбленные тщательно скрывали свои отношения. Даже сегодня отношения между хавага и феллаха если открыто не осуждаются, то уж точно не поощряются. В 1931 году они были немыслимы. Несколько раз, опасаясь за безопасность любимой, Пинскер предлагал прекратить свидания. Но их чувства были слишком сильны, любовь возвышенна, и встречи продолжались.

– Ему было за тридцать, мне девятнадцать, – рассказывала Иман. – Но это был не девичий флирт. Я была не по годам мудра и точно представляла, что делаю. Пусть он был старше, но здесь, – она коснулась рукой головы, – и здесь, – рука легла на сердце, – мы оказались на равных. И в изъянах, которые возложил на нас Всевышний, тоже. – Она коснулась глаз и провела ладонью по лицу, намекая на свою слепоту и уродство Пинскера. – Он страдал от того, как выглядел, – печально продолжала она. – В нем жила сила, но иногда силы недостаточно. Шепот за спиной, косые взгляды, замечания. Все это его угнетало. Как-то в Мединет-Абу его увидела маленькая девочка, хавагайа – иноземка, испугалась и с криком убежала, точно от чудовища. Он плакал, когда об этом рассказывал. Свернулся в моих объятиях и рыдал, как дитя.

Опять повторение того, что говорила Мэри Дюфресн: «Он неожиданно появился. Я закричала и убежала, а он гнался за мной в своей ужасной маске. Потом меня очень долго мучили кошмары».