Текст книги "Лабиринт Осириса"

Он еще несколько минут оставался на улице, чтобы сутенер знал, что он еще здесь. Затем, гаркнув: «Я тебя достану, говнюк!» – вернулся в машину. Бросил фотографии, которые распечатала для него Хиллель, на пассажирское сиденье и, набрав номер Зиски, рассказал, что удалось выяснить.

– Думаете, Клейнберг поэтому оказалась в армянском храме? – спросил помощник, когда он закончил. – Искала ту девушку?

– Или должна была встретиться с ней, – ответил Бен-Рой. – В любом случае это самая надежная ниточка из всех, что мы имеем. Сейчас приют вышлет по электронной почте снимки. Окажи мне любезность, пошли несколько полицейских – пусть покажут их на территории храма, может, кто-нибудь узнает. А я пока смотаюсь в Неве-Шаанан на случай, если девушку видели там. Можешь чем-нибудь порадовать по «Немезиде»?

– Я разговаривал с приятелем, он мне кое-что сообщил, – ответил Зиски. – Еще кое-что накопал по корпорации «Баррен», не исключено, что может пригодиться. Не хотите вечерком сойтись?

– Почему бы и нет? Ты пьешь?

– Только шампанское.

Бен-Рой догадался, что помощник хохмит, и усмехнулся в трубку.

– В таком случае сам себе заказывай. В Старом городе в конце улицы Яффа есть бар «Путин». В девять подходит?

– Договорились.

Бен-Рой разъединился и тут же набрал другой номер. На этот раз Сары. Глядя из окна приюта на трогательные игрушки в углу двора, он ощутил необыкновенный взрыв чувств – настойчивую потребность сказать Саре, что он до сих пор сильно ее любит. И он на самом деле любил – безрассудно, если быть честным перед самим собой. Но порыв к откровению прошел, и когда она ответила, заговорил непринужденно, коротко спросил про ребенка и предложил на следующий день вместе пообедать. Но ее вопрос о том, что он делает в Тель-Авиве, оставил без внимания. Не потому, что Сару смутил бы ответ – она была женщиной умной, закаленной и сильной. Но Бен-Рой считал, что нельзя смешивать разные стороны жизни. Насилие, жестокость, надругательство над человеком – об этом он не хотел рассказывать матери своего ребенка. Они поболтали еще пару минут, договорились о времени и месте, где завтра пообедают, и расстались.

Когда голос Сары замер в трубке, Бен-Рой еще немного посидел, затем взял с пассажирского сиденья одну из фотографий – ту, которая изображала только голову девушки, – и положил на руль. Ее огромные миндалевидные глаза смотрели на него – пустые и одновременно до странности неистовые. Радужки настолько темно-карие, что казались черными. Красота девушки не совпадала с традиционными представлениями о женской привлекательности: нос слишком приплюснутый, брови слишком тяжелые, но было в ней явно что-то притягательное, манящее соединением беззащитности и стойкости, сломленности и силы. Словно два лица с разными выражениями: жертвы и человека, преодолевшего все трудности жизни, наложили друг на друга.

Девушка была ключом к расследованию. Бен-Рой это понял, как только увидел фото. Она – тот центр, вокруг которого крутится все остальное. Нить, соединяющая части воедино.

Он не отрываясь смотрел на нее почти минуту. Затем отложил снимок, завел мотор и поехал копаться в стоге под названием Тель-Авив – искать иголку по имени Мария.

Если Израиль – Земля обетованная, то Неве-Шаанан – место, где Завет рассыпается в прах. Убогий, грязный, обветшалый клин в Тель-Авиве, зажатый между старым и новым городскими автовокзалами, район, давно привлекающий иммигрантов, пьянчужек, наркоманов и проституток. Некоторые называют его колоритным, плавильным котлом. Бен-Рою же он представлялся клоакой.

Было уже шесть, когда он поставил машину на улице Саломан рядом с обширной, заросшей бурьяном площадкой заброшенного старого гаража. Немного помедлил, глядя на толкавшихся у дверей бара чернокожих, на идише – шварц. Затем взял портрет девушки, запер машину и отправился дальше пешком.

Район начал оживать, и его пульс будто участился. По самой улице Неве-Шаанан мимо ветхих, захудалых домов, составляющих костяк здешнего жилого фонда, тянулись пешеходы. Вечерний воздух сотрясала какофония звуков: музыка, голоса из телевизоров, щелканье и пиканье аркадных игр, галдеж сгрудившихся у прилавков с овощами и фруктами восточных женщин. Заваленные мусором переулки, залитые неоном бары и завитки граффити, требующие запретить иммиграцию и вернуться к Торе, и другие, пророчащие смерть мусульманскому отребью. В дверях, словно чудовища в берлогах, маячили пьяницы и ищущие, где бы стрельнуть героин, наркоманы. Повсюду витал запах отбросов, рыбы и фаст-фуда. И еще чего-то другого, неуловимого: бедности, лишений и затаившегося, поджидающего своего часа насилия. В туристических буклетах ничего подобного, конечно, не говорится. Здесь было подбрюшье Израиля. Зловонный подвал, куда сваливают всякий хлам.

Бен-Рой прошел всю улицу: мимо винных магазинов, прачечных самообслуживания, лавок, где продавали поддельные дизайнерские часы, и везде показывал прохожим фотографию, почему-то надеясь, что девушку узнают. Пара уличных проституток как будто узнали Марию, но не могли припомнить, где ее видели, да и вообще сомневались, она ли это. Пожилая продавщица из ярко освещенной лавки, где торговали христианской символикой: крестиками, пластмассовыми фигурками Спасителя и разлитой в бутылки водой из реки Иордан, – высказалась определеннее: она действительно видела эту девушку. Правда, давно, а никак не в последнее время. Один мужчина хмыкнул и заявил, что хотел бы с такой познакомиться – можно недурно поразвлечься. Другой мешугганах[48]48
  Чокнутый (идиш).


[Закрыть] из хареди с сумасшедшими глазами и жгутиками пейсов почти до груди категорически утверждал, что девушка – не кто иная, как злой дух, посланный нечистым обольщать истинно верующих. Учитывая, что тип этот был бос, а на шее у него болтался картонный значок, на котором было написано, что всем людям дорога в Геином, Бен-Рой не принял его слова всерьез. Конкретной информации он так и не получил.

Он дошел до конца улицы и остановился перед зевом тоннеля улицы Левински. Хотя тоннель был закрыт, Бен-Рой разглядел внизу темные фигуры – едва различимые во тьме отбросы человечества: подсевшие на крэк наркоманы, алкаши, безумцы. Здесь находили убежище доведенные до отчаяния, до полной безнадежности. При свете дня Бен-Рой еще мог бы задуматься над тем, а не перелезть ли через ворота и не пройтись ли внизу, показывая фотографию, – может быть, кто-нибудь узнал бы изображенную на ней девушку. Однако он прекрасно понимал, что сейчас, в темноте, этого делать не стоит, тем более что его «иерихон» был заперт в сейфе под сиденьем в машине. Бен-Рой считался храбрым, но не безбашенным. Тем более что его поход все равно оказался бы пустой тратой времени: большинство обитателей тоннеля были в полной отключке и даже не поняли бы, что им показывают фотографию. Не говоря уже о том, чтобы узнать изображенного на ней человека. Поэтому, оторвав взгляд от входа в подземелье и сморщив нос от запаха нечистот и прокисшей мочи, Бен-Рой распрощался с Неве-Шаанан и стал исследовать параллельные улицы: Хагдуд-Аиври, Йесод Амаала, Фин, Саломан.

Когда он десять лет назад жил в Тель-Авиве, здесь прохода не было от проституток. С тех пор округу слегка почистили, но она сохранила специфику района «красных фонарей». Остались те же секс-шопы, пип-шоу, магазинчики с закрытыми витринами, в дверях которых торчали вульгарные, изможденные девицы в микроскопических юбках. И повсюду роились все те же сутенеры. Они подпирали фонарные столбы, околачивались на углах, их узнавали за километр по настороженным физиономиям и блестящим, словно бусинки, расчетливым глазам. Как один, все слизняки. Подонки. Но что бы ни говорилось и ни делалось, они всего лишь удовлетворяли спрос. Клиенты являлись точно такими же членами уравнения. Легко презирать сутенеров и тех, кто поставляет им живой товар, но попробуйте приклеивать ярлыки клиентам.

Половина приятелей Бен-Роя время от времени пользовались услугами проституток. И все коллеги по работе, за исключением разве что Леи Шалев. Да и он сам как-то раз много лет назад, когда нес службу на ливанской границе. Они с Натаном Тиратом накачались дешевым виски и отправились в бордель, где ему отсосала угрюмая полногрудая девка по имени… он даже не запомнил, как ее звали. Тогда они сделали это как бы ради смеха, это было для них чем-то вроде обряда посвящения в мужчины. И даже если потом Бен-Рой чувствовал себя слегка неловко и, конечно, ничего не рассказывал Саре, то и стыдом особенно не терзался.

Но сейчас, когда он брел по району «красных фонарей», воспоминания об этом растревожили его совесть. Ту женщину не принуждали насильно заниматься ее ремеслом или по крайней мере не привозили из-за границы – он в этом не сомневался. Но понимал, что ее жизнь была несладкой. И пара нализавшихся новобранцев, ждущих своей очереди, чтобы сунуть член ей в рот, вряд ли сделали ее жизнь лучше. Бен-Рой посмотрел на снимок в руке и подумал: а что заставляли делать эту девушку? И, зная, что именно могли заставлять, ощутил дурноту. И еще почувствовал себя виноватым в некоем вселенском смысле. Он ведь тоже внес деньги в индустрию секса. Воспользовался ее услугами. Вскормил зверя. Ведь если бы не клиенты, не существовало бы самой индустрии. Так же как не было бы цехов, где люди вкалывают почти задаром, если бы не модники, желающие приобрести дешевую, якобы дизайнерскую одежду. И не было бы нарковойн, если бы не ох-какие-во-всех-иных-отношениях-респектабельные любители побаловаться в выходные коксом. Все они своего рода эксплуататоры – и клиенты борделей, и те, кто нюхает кокаин. И если вина сутенеров и контрабандистов живого товара очевидна, то круг ответственных гораздо шире. Но размышлять об этом слишком долго Бен-Рой не стал. Согрешил он давным-давно и не собирался подобного повторять. Теперь же ему необходимо искать девушку и раскрывать преступление. А рефлексии по поводу этики спроса и предложения в секс-индустрии можно оставить на будущее.

Бен-Рой повернул на Хагдуд-Аиври, прошел мимо мясной лавки с невероятным названием «Королевство свинины» и в нескольких шагах наткнулся на двух проституток. Одна – обесцвеченная блондинка в джинсах и майке без бретелек, с бледным, изможденным лицом. На ее руках темнели типичные для закоренелой наркоманки синяки. Другая, брюнетка постарше, среднего возраста, была одета в облегающее черное платье и туфли на шпильках. На вид она была крепче, хотя их внешность всегда обманчива. Бен-Рой показал им значок и протянул фотографию.

– Знаете эту девушку? – спросил он, обойдясь без вступлений. – Работала здесь?

Блондинка покачала головой.

– Всмотрись как следует.

Девушка опустила глаза на снимок и вновь поглядела на него.

– Нет.

– Точно?

– Если хочешь молодую цыпочку, я знаю, где достать, только это тебе дорого обойдется. Очень молодую, если интересуешься.

Бен-Рой пропустил ее слова мимо ушей и повернул фотографию к другой.

– А ты? Узнаешь?

Брюнетка взяла фотографию и затянулась сигаретой «Мальборо». Хотя у нее нарос лишний жирок на боках и она злоупотребляла косметикой, было заметно, что некогда эта женщина была красива. И красота эта сохранилась до сих пор, но в каком-то изнуренном, изломанном виде. Никаких видимых признаков наркомании. Бен-Рой задумался, каким образом она здесь оказалась. Возможно, задолжала, возможно, результат жестокого обращения, возможно, любая из сотни причин. Возможно, ей даже нравилась ее работа, хотя это наименее вероятный сценарий. У каждой своя история и своя лестница, по которой они спустились на дно.

– Ну так как? – поторопил ее детектив.

Женщина метнула на него взгляд и вновь уставилась на снимок.

– Почему ты спрашиваешь?

– Полицейские дела. Признавайся: ты либо ее узнала, либо нет.

Она снова затянулась, и Бен-Рой заметил, что ее рука дрожит. Может быть, она все-таки употребляет наркотики?

– Ничем не могу помочь. – Женщина возвратила фото.

– Точно?

– Ничем, – повторила она на этот раз тверже.

Бен-Рой вгляделся в лицо проститутки, стараясь понять, не скрывает ли та что-нибудь. Она стояла, отводя взгляд, и ее держащая сигарету рука дрожала. Прошло мгновение, Бен-Рой понял, что ничего не добьется, и пошел дальше. За спиной раздался визгливый, насмешливый голос блондинки:

– Очень молодая цыпочка, если тебя интересует, дорогуша. С пылу с жару. Приходи в любое время, господин полицейский.

Заворачивая за угол, он все еще слышал ее смех.

Прошел час. Бен-Рой заглядывал в бары, секс-шопы, стрип-клубы, разговаривал с проститутками и сутенерами. Ему попалось несколько клиентов – вороватые сгорбленные фигуры виновато выскальзывали из дверей, ведущих с улицы в неопрятные, похожие на камеры комнаты с кроватью и раковиной. На Фин две проститутки из Восточной Европы вспомнили, что Мария здесь когда-то работала, но не могли сказать, где она теперь. На Саломан швейцар секс-бара класса ВИП тоже узнал ее на фотографии и добавил, что видел в Интернете пару ее откровенных снимков. И все – в остальном полный мрак. Больше девушку никто не вспомнил и никто о ней ничего не знал. В восемь, прочесав район от края до края и обратно, Бен Рой решил, что пора закругляться и возвращаться в Иерусалим, где у него была назначена встреча с Довом Зиски. Поиски в Неве-Шаанане с самого начала были предприятием с небольшими шансами. Оставалось надеяться, что им больше повезет в Армянском квартале.

Он снял с машины красные полицейские номера и кинул в багажник. Сел за руль и несколько минут неподвижно, подавленно сидел, внезапно ощутив невероятную усталость от всего, что увидел и услышал в течение дня. Может, стоит отменить встречу с Довом, поехать домой и рухнуть в постель? Но ему не терпелось узнать, что выяснил помощник по поводу корпорации «Баррен» и «Плана Немезиды», да и выпить холодного пива не помешает. Бен-Рой дал себе еще несколько секунд, поворотом ключа запустил двигатель и уже собирался включить передачу, когда в окно резко постучали. Детектив вздрогнул от неожиданности, напрягся, но тут же успокоился, узнав лицо брюнетки с Хагдуд-Аиври. Опустил стекло, и она наклонилась к окну, выпятив соблазнительно-завлекающий зад уличной девки.

– Почему ты о ней спрашивал? – Ее жесты были развязными, но голос строгим, требовательным. – О Марии, – прошептала она. – Что с ней случилось?

Бен-Рой перевел коробку передач на нейтраль, выключил мотор, слегка откинулся назад и повернулся на сиденье, чтобы видеть брюнетку.

– Ты ведь, кажется, сказала…

– Я помню, что сказала, – оборвала его женщина и нервно посмотрела через плечо. – Хочешь, чтобы весь свет услышал, как я разговариваю с полицейским? В этом районе такие вещи с рук не сходят. Так что с ней случилось? Я считала, что она бросила ремесло и живет в приюте.

– Убежала. Пару недель назад. Мы подумали, может, она вернулась…

– Сюда? – послышался гортанный звук: то ли смех, но скорее возглас удивления. – Шутите? После всего, что ей пришлось вынести?

– Вы дружили?

Брюнетка нетерпеливо отмахнулась.

– В нашем деле дружбы не бывает. Все равно как если плывешь – надо изо всех сил стараться держать голову над водой.

Она снова оглянулась и окинула взглядом улицу. Затем сунула голову еще глубже в машину, и Бен-Рой ощутил в ее дыхании запах сигарет и разглядел сеточку морщинок вокруг глаз.

– Наши дорожки несколько раз пересекались. Нас заставляли вместе делать… ну, вы понимаете…

– Что?

– Ради Бога! Видео, персональные представления… Хотите, чтобы я все перечислила?

Бен-Рой не хотел, и без того понимая, о чем она говорила. Взрослая и юная, мать и дочь, школьница и учительница…

– Она была совсем ребенком. И в моем-то возрасте это нехорошо, а для таких, как она…

Женщина прикусила губу, ее ярко накрашенные ногти впились в проем окна, лицо – гримаса унижения.

– Я этого не хотела. И Мария тоже. Но если они приказывают, надо выполнять. Сачковать не получится. Понимаете, о чем я?

Бен-Рой понимал. Отлично понимал. Этот бизнес не славился уважительным отношением к правам наемных работников.

– Тебе известно, кто был ее сутенером?

Женщина покачала головой.

– Ее приводили всякий раз, когда нам предстояла совместная работа. В студию, в клубы, в частные дома. Ее всегда сопровождали два охранника. Она очень боялась. Так сильно боялась! Я старалась помочь, как-то облегчить ей жизнь. Но разве в нашем деле это возможно?

Глаза брюнетки бегали из стороны в сторону, она не хотела встречаться с полицейским взглядом. Руки так сильно сжимали дверцу машины, что побелели костяшки пальцев.

– Однажды она расплакалась. Лежала подо мной и ревела. Это случилось на холостяцкой вечеринке с военными. Они любители подобных представлений. Скоты!

В мозгу Бен-Роя вспыхнули звуки и картинки. Он видел нечто подобное в Интернете. Пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от видения.

– Есть соображения, где она теперь?

– Далеко отсюда, если понимает, что для нее хорошо, а что плохо. Послушайте, мне надо возвращаться, я и так слишком долго отсутствовала. Подумала, что вы что-то про Марию знаете, и хотела убедиться, что ее не…

– Что?

– Сами не соображаете? На прошлой неделе здесь из реки Яркон вытащили девушку. У нее были отрезаны уши, а к ногам привязаны гантели. Вот что происходит с теми, кто решается на побег. Несколько недель назад сюда приезжала журналистка и задавала вопросы. Я испугалась, что с Марией сделали то же, что с этой утопленницей. Ну, я пошла.

Но она не успела распрямиться – детектив схватил ее за запястье.

– Она была толстая, эта журналистка, с седеющими волосами?

Брюнетка немного поколебалась и настороженно, чуть заметно кивнула.

– Ее зовут Ривка Клейнберг. Три дня назад ее убили. В Иерусалиме. В армянском храме. Мы подумали, что журналистка могла приезжать сюда, искать Марию. Или для того, чтобы встретиться с ней. Мне необходимо найти Марию. Срочно. Если ты что-нибудь знаешь, хоть что-нибудь, скажи.

Несколько мгновений женщина неподвижно стояла, не в состоянии остановить взгляд на чем-то одном – переваривала услышанное и прикидывала, как все это может повлиять на нее саму. Затем вырвала руку и сделала шаг от машины.

– Я не могу вам помочь! Ничего не знаю! А теперь мне пора…

– Айрис!

Голос долетел с другой стороны улицы, и брюнетка застыла на месте. Бен-Рой бросил взгляд в боковое зеркало заднего вида. По противоположному тротуару приближался высокий, крепкий мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком и в кожаном пиджаке. Он вел на поводке яростно рвущегося мастифа или питбультерьера.

– Боже, – прошептала Айрис, ее лицо напряглось, глаза наполнились ужасом. – Пожалуйста, уезжайте! Скорее! Если он застанет меня с копом…

– В чем дело, Айрис? – рявкнул мужчина. – С кем ты тут треплешься?

– Вот, уговариваю человека… – Она изо всех сил старалась скрыть страх в голосе, но ей это плохо удавалось. – За весь вечер ни одного клиента.

– Что тут рассуждать? Он либо хочет, либо не хочет!

– Сваливайте, – прошептала Айрис. – Ради Бога, уезжайте, он меня убьет.

Сутенер переходил дорогу в тридцати метрах позади машины, собака рычала и от нетерпения добраться до проститутки царапала когтями асфальт. Бен-Рой подумал, не стоит ли ему выйти из «тойоты» и показать сутенеру значок, но решил, что это только доставит Айрис неприятности. Если не теперь, то позже.

– Скажи мне хоть что-нибудь, – рыкнул он, заводя мотор. Его глаза перебегали с женщины к зеркалу заднего вида. – Ты должна что-то знать.

– Не знаю! Господи, он уже рядом.

– Айрис, он что, сбивает цену? – Сутенер ускорил шаг и был уже в двадцати метрах. Бен-Рой разглядел щетину на его лице и шипы на толстом кожаном собачьем ошейнике. – Скажи ему, что цена есть цена. Слышишь, цена есть цена!

– Пожалуйста, – молила женщина слабым от страха голосом.

– Не тронусь, пока ты мне чего-нибудь не скажешь.

Она застыла на долю секунды. Сутенер был уже в десяти метрах. Айрис сделала шаг к машине и, наклонившись, что-то прошептала Бен-Рою на ухо.

– А теперь сматывайтесь, – сказала она так же тихо и, снова отступив, крикнула для ушей сутенера: – Пошел отсюда, говнюк!

Тот решил, что его подопечную обижают, дико заревел и бросился к машине. Бен-Рой на мгновение встретился взглядом с Айрис, кивнул, включил передачу и рванул вперед. «Тойоту» потряс удар, когда пес влепился в задний бампер машины, но детектив уже набирал скорость. В зеркале было видно, как собака несется за ним и поводок тащится по мостовой. Сутенер стоял рядом с женщиной и покровительственно обнимал за плечи. Другой рукой он грозил детективу и выкрикивал ему вслед оскорбления, но Бен-Рой не слышал их за звуком мотора. Он продолжал смотреть в зеркало, пока не убедился, что женщина, судя по всему, в безопасности. Или по крайней мере настолько в безопасности, насколько позволяет тот мир, в котором она обитает. И только тогда снова сосредоточился на дороге. Доехал до конца Саломан, свернул на Харкевет, потом на шоссе Аялон в Иерусалим. Он управлял машиной автоматически, почти не замечая, что делает. Не мог думать ни о чем другом, кроме слов, которые прошептала ему женщина.

«Ее настоящее имя Воски».

Хьюстон, Техас

Уильям Баррен свернул на своем «порше-каррера» в ворота родового имения и, на мгновение давая волю мотору, с наслаждением понесся по асфальтовой подъездной дорожке. Десятицилиндровый двигатель мощностью шестьсот двенадцать лошадиных сил, словно катапульта, за несколько секунд разогнал его до ста километров в час. Но Уильям почти тут же отпустил педаль газа, снижая скорость на изгибе аллеи, ведущей к украшенной башенками гранитной глыбе семейного дома, который даже в лучах утреннего солнца казался мрачным и зловещим. Недаром это место называлось «Дремучие дали».

Он бросил взгляд на часы на приборной панели – было без малого двадцать минут одиннадцатого – и въехал под кроны обрамляющих дорожку дубов. Его приглашали на половину одиннадцатого, а отец не любил, когда к нему являлись раньше положенного. Впрочем, когда опаздывали, тоже не любил. Следовало приходить не иначе, как в точно назначенное время. В детстве Уильям изо всех сил старался добиваться этой точности, но ему никогда не удавалось, и он обычно появлялся за несколько минут или через несколько минут после определенного ему срока. Приходил раньше, потому что горел желанием не опоздать, или опаздывал, потому что в своем рвении прикладывал столько усилий, что в итоге впадал в ступор и не понимал, что делает. А вовремя никогда не получалось. За этим следовали очередная взбучка, разнос и сопровождаемая назидательным покачиванием пальцем лекция о том, что если ребенок не способен контролировать время, он вырастет человеком, неспособным вообще ничего контролировать и в силу этого бесполезным и обреченным на крах и позор. Даже теперь его, взрослого мужчину, допекали назиданиями. «Ты не такой, как я надеялся, Уильям. Не обладаешь необходимыми качествами. У других это есть, а у тебя нет». Но Уильям-то знал: все, что нужно, при нем. И вскоре старик это почувствует на себе. Пусть он не был любимчиком – отцовская любовь отдана не ему. Но он тот, кто в итоге поднимется на самый верх. И очень скоро.

Впрочем, не сегодня. Сегодня требовалось одно – прийти вовремя.

Уильям приготовил на коробке с компакт-диском порцию кокса. Втянул в нос. Открыл коробку и вставил диск в лоток аудиосистемы. Эминем. «Угрозы». Прибавил звук. Откинулся назад и, отбивая кулаком такт по рулю, стал повторять слова: «Не поклонюсь никакому долбаному задире!» Вот это очень правильно. Ты мне поклонишься, старик, плюхнешься на свои огромные, толстые, раздутые, слоновьи колени. Поклонишься! Поклонишься! Поклонишься! Уильям стал стучать сильнее, и вся машина сотрясалась в такт его ненависти. Он снова бросил взгляд на часы.

Бредовая деперсонализация – таков был диагноз одного из психиатров. А их за годы сменилось немало. Психиатры, психоаналитики, консультанты, главные врачи. Каждый вносил в диагноз что-то свое, добавлял собственные заумные термины. Одна женщина-психиатр, к которой он обратился четыре года назад после смерти матери – дамочка с губами шлюхи и большими сосками, – прямо заявила, что он на грани психопатии. Возможно, оттого, что после очередного сеанса он преследовал ее до дома и спросил, можно ли на нее забраться. (Как ни странно, она ответила «да». Несмотря, а может, благодаря обуревавшим его демонам он нравился противоположному полу. И еще потому, что происходил из семьи миллиардеров.)

Да, в лекарях недостатка не было. Сколько же он просидел в расслабляющих креслах в красиво отделанных кабинетах какого-нибудь врача, пока тот задавал вопросы о его детстве, семье, проститутках, о наркотиках и о том, какие чувства он испытывал после того, как его мать сожгли в крематории и от нее остался только пепел.

О ней его всегда очень много спрашивали.

И за все эти двадцать лет – двадцать лет вопросов и ответов, увиливаний и подчас истерических срывов, потоков жалких, плаксивых жалоб, что он не способен соответствовать надеждам отца, быть таким наследником, которого старик любил бы и лелеял, – десяток психиатров в десятке кабинетов не сказали ему ничего такого, чего бы он не знал сам. Что корень всех его бед – его отец. Ядовитая помойка, от которой все его проблемы. Как он его ненавидел! И разумеется, преклонялся перед ним, как перед гневливым ветхозаветным божеством, которого человек до смерти боится и в то же время страстно добивается его благосклонности. Но ненавидел больше. Отец погубил его жизнь. Размазал жизни каждого из них (тем вечером, сидя в буфете, он же слышал: «Не надо, не надо, мне больно!»). И несчастья будут продолжаться, пока он рядом. Зато, когда его не станет, все придет в норму. Как в пьесе Шекспира, которую он изучал, пока его не выгнали из школы. В той, где действуют принц Хэл и его отец король[49]49
  Речь идет о хронике Шекспира «Генрих IV».


[Закрыть]. Принц казался полным ничтожеством, пока король не заболел и не умер. Тогда Хэл взошел на трон, бросил загулы и стал великим человеком. И Уильям тоже станет великим человеком. Давно бы уже стал, если бы отец убрался с дороги и позволил ему себя показать. Ничего, ждать осталось недолго. Скоро он уладит семейный бизнес. Но в отличие от Хэла он, прежде чем взять власть, не станет мучиться трогательными попытками примириться с папочкой. Напротив, как только старика зароют в землю поглубже, он наденет туфли с железными набойками и спляшет на его поганой могиле чечетку.

Уильям снова посмотрел на часы и вздрогнул – почти десять тридцать. Он выругался, выключил Эминема, завел мотор и рванул по изгибу подъездной аллеи к входу в дом так, что дубы по сторонам слились в сплошное марево. Перед лестницей резко затормозил, через две ступени взбежал к двери и проверил время: десять тридцать. Победно хохотнув, нажал на медную отполированную кнопку звонка и держал дольше, чем требовалось, чтобы разносившийся по дому звон не оставил ни у кого сомнений, что пришел именно он. И не только пришел, но пришел в срок. В самую точку. Дверь отворилась.

– Доброе утро, мастер Уильям.

Перед Уильямом стоял Стивен, отцовский слуга, – прямой, как жердь, в черном костюме, слегка пахнущий помадой для волос и в таких начищенных ботинках, что в их носках смутно отражался потолок над головой. Он почтительно поклонился и, пропуская Уильяма в дом, отступил в сторону.

– Надеюсь, у вас все в порядке, сэр, – распевно прогудел он голосом без всякого намека на возраст и темперамент и закрыл за гостем дверь.

– Все отлично, спасибо Стивен. Хотя через двадцать минут, когда я отсюда уйду, будет намного лучше.

Уильям одарил дворецкого улыбкой, но ответной реакции не получил: худое, с тонкими губами лицо слуги оставалось образцом нарочитой бесстрастности. Сколько Уильям его помнил, тот всегда был таким. В детстве он лелеял фантазию, что этот человек – робот. И если отвинтить у него за ушами гайки, можно снять лицо, и тогда откроется монтажная плата. А если его перепрограммировать, он сделает что-нибудь забавное. Например, ограбит его отца. Или оттащит его к декоративному озеру за домом и утопит, чтобы всем стало легче. Пару раз он на самом деле пытался перепрограммировать слугу – забирался на стул, ощупывал край бледной бесстрастной маски и проводил пальцами под кромкой напомаженных волос, надеясь отыскать кнопку, защелку или выключатель. Стивен ему позволял, подыгрывал. И Уильям остался ему за это благодарен – за пассивную уступку дворецкого его детским фантазиям. Несмотря на строгую, чопорную внешность, он был неплохим малым. Распознал его возможности, на которые отец сознательно закрывал глаза. Однажды он вознаградит его за это. Король не забывает тех, кто был ему верен в ссылке. Как не забывает и тех, кто отправил его в эту ссылку.

– В библиотеке? – спросил он.

– Именно там, сэр. Позвольте, я вас провожу.

Слуга провел его через холл – весь в мрачных дубовых панелях, со свинцовыми переплетами окон и массивными медными ручками дверей, что делало его больше похожим на гроб, чем на дом, – и дальше, к парадной лестнице. Они поднимались под взглядами с портретов. Люди со стен смотрели с бесстрастием тех, кто не собирается выставлять напоказ ничего, кроме своей внешности, и то неохотно. Там был его прадед, патриарх семьи. Его дед, сутулый человек с усами, с охотничьей собакой у ног и с сигарой в руке. Его отец – отвратительный, бородатый, со змеиными глазами, излучающими зло, так по крайней мере всегда казалось Уильяму. Были и другие персонажи с мрачными лицами, сопровождавшие их до площадки второго этажа. Дяди, двоюродные дедушки, некоторых из них он смутно помнил, но большинство были ему совершенно незнакомы. Дальше шел обитый панелями коридор, ведущий в западное крыло здания. В нем висели портреты уважаемых женщин рода: жен, сестер, тетушек и дочерей. Все с одинаковым скучающим и слегка разочарованным выражением лица, словно, несмотря на драгоценности, изысканные платья и высокое социальное положение, их жизни сложились не так счастливо, как они рассчитывали или надеялись.

Последний перед дверью в библиотеку портрет, единственный подсвечиваемый отдельной маленькой лампой под колпачком, изображал мать Уильяма. Болезненно худая блондинка с печальными глазами, она была по-своему хорошей женщиной и делала все, что в ее силах, чтобы защититься и защищать, но где ей было сражаться с такой сваебойной машиной, как Натаниэль Баррен. И она сломалась, как все женщины семейства. Уильям бросил на нее мимолетный взгляд, не позволяя глазам и мыслям задержаться. Сейчас мать ему не помощница – не больше, чем когда он рос. Он сам по себе.

– Мы пришли, сэр.