Текст книги "Лабиринт Осириса"

Я нашел это! Это длиной в целые мили!

Имеет ли «это» отношение к расследованию Бен-Роя? Почему убитая журналистка заинтересовалась Самюэлом Пинскером? Или он в очередной раз погнался за пустышкой, как в случае с отравлениями коптских колодцев? Надо переговорить с другими людьми. И в первую очередь с Мэри Дюфресн, которая знает все, что только можно знать об этом периоде.

Однако это подождет. Пока у него на уме другое. Халифа в последний раз покосился на письмо, аккуратно засунул его в кармашек, закрыл папку 1931 года и открыл 1972-го.

Взгляд упал на сообщение о кладбище «Бассатин». Если Пинскер был евреем, это может свидетельствовать о его, пусть призрачной, связи с Израилем. Но сейчас детектива заинтересовало другое. Он взял стопку фотографий и перебирал, пока не нашел снимок дна шахты гробницы: выдолбленный в камне пыльный прямоугольник, наполовину погребенный под ветками и прутьями.

Ветки и прутья. Эти ветки и прутья были ему не понятны.

Вот почему он ехал в Кену. Если участники событий 1931 года давно умерли и покоились под землей, некоторые из свидетелей происходившего в 1972 году были еще живы. В их числе Ибрагим Садек, бывший начальник луксорской полиции и тот самый человек, который возглавлял расследование, проводимое в связи с находкой мумифицированного трупа Пинскера. Не исключено, что Садек сумеет ответить на хоть какие-то его вопросы.

Халифа вгляделся в фотографию, затем, когда поезд громыхал мимо гигантского чадящего корпуса кенской бумажной фабрики, уложил в папку и откинулся на спинку сиденья. В конце вагона появился продавец сладких тростниковых палочек и, лавируя с подносом среди пассажиров, предлагал свой товар. Мужчина в костюме махнул ему рукой, купил палочку и протянул сидевшему рядом мальчику. По тому, как он обнял парнишку за плечи и притянул к себе, Халифа догадался, что это его сын. Мальчик прижался к отцу и протянул ему палочку, чтобы тот откусил с другого конца. Они сидели, не ведая, как много значит их мимолетная ласка. Халифа мгновение смотрел на них, затем вытер глаза и отвернулся.

Всякое напоминание о сыне оборачивалось для него тяжелым испытанием.

Между Иерусалимом и Тель-Авивом

Бен-Рой тоже был в движении – только он ехал на машине. Опять по шоссе номер один, через Иудейские горы, к прибрежной морской равнине.

За пять последних дней ничего существенного сделано не было.

Сказать, что расследование окончательно застопорилось, было бы слишком пессимистично. Скорее продвигалось еле-еле. Но теперь журналисты вцепились в сюжет зубами – первоначальное молчание прессы оказалось затишьем перед бурей, – и соответственно зашкаливало давление на полицию: со всех сторон сыпались требования как можно скорее найти преступника. Лею Шалев дважды в день вызывали на доклад к шефу Галу и старшему суперинтенданту Бауму. Неприятное занятие, учитывая, что сообщить им она могла совсем немного. Два дня назад Баум дошел до того, что заявил, будто дело настолько сложное, что Лея его не потянет и, наверное, будет лучше, если расследование возглавит он. К чести Гала, он заступился за следователя, но при этом бросил: «Мне нужен результат, Лея. И как можно быстрее. У тебя неделя, но если и к этому сроку мы так и будем топтаться на месте, придется менять ситуацию».

Все это создавало нервозную обстановку. Плюс к тому расследование второго убийства в Старом городе (зарезанный учащийся иешивы) тоже продолжало топтаться на месте. За девять лет работы в Кишле Бен-Рой не помнил, чтобы там царило такое напряжение. Полицейский участок напоминал готовый взорваться кипящий котел. И, откровенно говоря, было неплохо на день отлучиться.

Бен-Рой посигналил и пошел на обгон военного трейлера, везущего к побережью два танка «Меркава». Вырвавшись вперед, детектив вернулся в средний ряд и, воспользовавшись телефонной гарнитурой, позвонил Саре, которая накануне вечером жаловалась на плохое самочувствие, и теперь он хотел убедиться, что с ней все в порядке. Глотнул тепловатого кофе, купленного на заправке «ПАЗ» за несколько миль до этого места. На радиостанции «Коль Ха-Дерех» вальс «Она умерла» из альбома английской группы «Палпс» сменился пьесой американки Сьюзан Тедески «В поисках ответов». Господи, даже радио лезет в его расследование!

Они по-прежнему вели поиски в трех направлениях. Ури Пинкас оставался на русском следе и поселенцах Хеврона. Его сфера теперь расширилась – он занимался всеми угрозами расправы, которые Клейнберг многие годы получала в связи со своей журналистской деятельностью. Амос Намир продолжал долбить армянскую составляющую и собирать сведения о девушке Воски, явно имевшей отношение к армянам. Ни один из них далеко не продвинулся. Никто из них вообще никуда не продвинулся. Точка.

Со своей стороны Бен-Рой пытался разобраться в путанице следов и контрследов, оставленных Клейнберг в ее последних журналистских работах. Секс-трафик, корпорация «Баррен», Египет, «План Немезиды». Все это по-прежнему стояло на повестке дня, хотя он ни на шаг не приблизился к ответу, какова их роль в деле и каким образом эти темы связаны между собой, если вообще связаны.

Честно говоря, кое-какой прогресс все-таки был. Дов Зиски, который с каждым днем становился все более полезным членом их команды, выискал пару очень интересных крупиц информации.

Первая касалась планируемой Ривкой Клейнберг поездки в Египет. Журналистка забронировала не только билет на рейс в Александрию, а, как выяснилось, также номер в бюджетной гостинице в Розетте, небольшом городке на побережье в шестидесяти километрах от Александрии. Что она там собиралась делать, оставалось тайной, но в любом случае не планировала жить долго. Бронь распространялась на сутки, а потом у нее был заказан билет на обратный рейс в Тель-Авив.

Другая крупица – вездесущая корпорация «Баррен». Зиски раскинул сети и обнаружил ее связь с Арменией, пусть даже древнюю. В 1980-х годах «Баррен» через свою дочернюю компанию ЕЗР – «Ереванские золотоискательские работы» владела контрольным пакетом акций открытых золотоносных разработок на востоке страны, на границе с Азербайджаном. Впоследствии у «Баррен» возникли лицензионные разногласия с армянским правительством, и в 1991 году корпорация ликвидировала компанию ЕЗР, но факт был интересным и мог иметь потенциальную связь с расследованием.

Всплыло кое-что еще, и снова благодаря Зиски, который обнаружил в Интернете очередную атаку «Плана Немезиды» на «Баррен», на этот раз на ее компьютерную сеть.

Но самая многообещающая находка принадлежала самому Бен-Рою, что его сильно порадовало, поскольку складывалось впечатление, что всеми последними успехами расследование обязано его помощнику.

Когда они встречались с Майей Хиллель, директриса приюта «Хофеш» упомянула сутенера по имени Геннадий Кременко. Украинец по национальности, иммигрант Кременко с женой и двумя сыновьями заправлял самой крупной в Тель-Авиве индустрией проституции, для которой девушки поставлялись из Египта через Синай. По словам Хиллель, Ривка Клейнберг проявляла особенный интерес к этому каналу. И поскольку Кременко, по всем отзывам, был в своем деле монополистом, Бен-Рой решил познакомиться с ним поближе.

Кременко арестовали пару месяцев назад и теперь содержали в тель-авивской тюрьме в районе Абу-Кабир в двух шагах от Национального центра судебной медицины. Бен-Рой вышел на группу отдела по борьбе с организованной преступностью, занимающуюся противодействием секс-трафику, и ему прислали все имеющиеся на Кременко материалы, что было очень кстати. Этот человек распоряжался почти сотней девушек, главным образом из Восточной Европы, хотя в последнее время стал все больше завозить азиаток и африканок. Они работали по двое и по трое в разбросанных по всему городу квартирах, в том числе в Неве-Шаанане. Их услуги рекламировались через Интернет и посредством визиток, которые оставляли в телефонных будках и на ветровых стеклах машин. За каждым действием девушек следили телохранители, «мамки» и сутенеры низшего ранга. Кременко внушал им такой сильный ужас, что, сколько бы ни было девушек и какую защиту ни обещал бы им Отдел по борьбе с организованной преступностью, ни одна из них не решилась свидетельствовать против сутенера. Против него имелись только косвенные улики, поэтому генеральная прокуратура решила не выдвигать обвинений во ввозе в страну живого товара и безнравственных заработках, возложив все надежды на обвинения в уклонении от уплаты налогов и отмывании денег.

По поводу синайских операций Кременко, которые больше всего интересовали Бен-Роя, в материалах почти ничего не говорилось. Девушек вербовали у них на родине, направляли в Египет, а затем бедуины переправляли их через границу. Все в основном совпадало с тем, что уже говорила Хиллель.

Казалось, он зашел в тупик. Но затем ему улыбнулась фортуна – удача из тех, что могут перевернуть дело. В Абу-Кабире у него был знакомый надзиратель, с которым они вместе учились в полицейском колледже, пока тот не поступил в тюремную службу. Надзиратели постоянно держат ухо востро, и Бен-Рой решил на всякий случай с ним связаться. Рассказал, чем занимается, и спросил, не найдется ли у его приятеля чего-нибудь для него полезного.

И надо же, нашлось!

Восемнадцать дней назад к Геннадию Кременко приходил посетитель. Женщина. Ее звали Ривка Клейнберг.

Вот туда он и ехал. В Абу-Кабир, поговорить с человеком, которого прозвали Учителем, имея в виду возраст некоторых девушек, находившихся в его распоряжении. Бен-Рой скосил глаза на лежавшие на пассажирском сиденье пакеты из магазина игрушек «Я Us» и пошел на обгон еще одного трейлера с танком. Стрелка спидометра поползла к отметке сто двадцать километров в час. На разговор с Кременко у него был всего час, и он не хотел опаздывать.

Кена, Египет

В отличие от Луксора Кена, расположенная в шестидесяти километрах к югу в давшей городу название излучине Нила, не настолько гостеприимна к приезжим. В городе нет отелей высшего класса и ресторанов, где подают рыбу с картофелем фри и английские завтраки. Вывески только на арабском языке. Город принимает совсем немного туристов. А тех, которые приезжают – как правило, чтобы посетить расположенный в Дендере на другой стороне Нила храм богини Хатор, – тщательно охраняют полицейские. В 1990-х годах организация «Аль-Гамаа аль-Исламия» нанесла в этом районе несколько ударов, и никто не хочет рисковать.

Ибрагим Садек жил в прибрежной зоне в пяти минутах ходьбы от центра города. О встрече оказалось не так-то просто договориться: бывший начальник полиции оберегал свою личную жизнь и не принимал посетителей. Но как будто заинтересовался просьбой Халифы обсудить дело Пинскера и после бесконечных колебаний согласился на аудиенцию, но с условием, что она продлится недолго. Халифа позвонил заранее, как только вышел из поезда, и его немедленно впустили в дом, едва он нажал кнопку домофона. Садек ждал его у дверей квартиры, высокий, худощавый саиди – уроженец Южного Египта, с коротко подстриженными седыми волосами, холодными глазами и испорченными зубами. Мужчины пожали друг другу руки, обменялись обычными любезностями и вошли в дом.

Имя Садека гремело еще до того, как Халифа поступил на работу в полицию. Они пару раз встречались по служебной надобности, но по-настоящему не разговаривали. Садек славился своей крутизной. Но не той крутизной, которая была у шефа Хассани или его предшественника Эхаба Али Махфуза. Их крутизна была целиком физической и заключалась в кулаках. Садек умел логически мыслить и имел вкус к интриге и сложным ходам. Если Хассани и Махфуз не могли придумать ничего иного, как закатать рукава и прессовать подозреваемого, Садек предпочитал отойти в тень и дергать за ниточки, пока другие марали руки. Его боялись все: и полицейские, и гражданские. Ходили слухи, что палачи никогда не были так загружены, как при Садеке. Он провел Халифу в гостиную – по-спартански функциональную, опрятную комнату, где им подала чай хорошо одетая женщина, как решил Халифа, жена Садека. Когда она ушла, бывший начальник полиции расположился в кресле и, скрестив ноги, поставил на колено стакан с чаем. В гостиной слышался негромкий шепоток кондиционера, из кухни то и дело доносились щелчки электрической мухобойки. Этот звук неприятно действовал на Халифу. Он слышал, что у Садека электричество было излюбленным методом допроса.

– Итак, инспектор, вы приехали по поводу человека без лица.

Никаких преамбул, прямо к делу. А обращение «инспектор» должно было напомнить Халифе о его месте на служебной лестнице. Следовало проявлять осторожность. Даже на пенсии Садек был не тем человеком, с которым возникало желание спорить.

– Вы тогда руководили расследованием. – Халифа достал из стоявшего у его ног пластикового пакета две папки. – Хотелось бы прояснить пару вещей.

– Через сорок лет после события?

– Товарищ упомянул об этом деле. И я решил заняться. Личный интерес.

Он решил не упоминать Бен-Роя. Слышал, что в 1973 году во время войны Судного дня брат Садека попал к израильтянам в тюрьму. И Садек вряд ли захотел бы помогать израильскому детективу, пусть даже косвенным образом. В немигающих глазах бывшего начальника полиции было что-то от рептилии. Халифа испугался, что сейчас Садек потребует от него деталей. Но к его облегчению, тот отставил чай и протянул руку:

– Покажите.

Взяв документы, он надел очки и открыл папку.

– Сколько же времени прошло с тех пор, как я это видел. Мое первое дело в должности старшего инспектора. Запоминающееся начало.

Он вынул фотографию и повернул к свету. Пинскер сидел в углу погребальной камеры, привалившись к стене. Сухая жара пустыни мумифицировала тело. Голова была откинута назад, кожа высохла и была неестественно натянута, словно скелет упаковали в грязную белую оберточную бумагу. В руке покойник держал кожаную маску с ремешками и пряжками. Там где у людей находится лицо, не было вообще ничего – плоское место с двумя маленькими дырочками глаз, щелью рта без губ и небольшой выпуклостью, которая должна была означать нос.

– Красавчик, – проворчал Садек, возвращая фотографию в папку. – В свое время мне пришлось видеть страшные смерти, но эта… Полагаю, вы ознакомились с заключением патологоанатома?

Халифа ознакомился и должен был признать, что чтение не доставило ему удовольствия. В результате падения в шахту Пинскер сломал обе ноги, правую руку и три ребра. Кроме того, у него была разорвана селезенка, серьезно поврежден затылок. Несмотря на тяжелые травмы, он остался жив. Об этом свидетельствовал тот факт, что он сумел переползти в погребальную камеру, соорудить примитивные лубки для сломанных конечностей и наложить на голову повязку. Из-за давности события и мумифицированности тела точная оценка оказалась невозможна, но, по мнению патологоанатома, после падения англичанин прожил еще два или три дня. И только потом скончался от обезвоживания, потери крови и повреждения внутренних органов. Можно не сомневаться, его смерть не была безболезненной.

Садек закрыл папку и снял очки.

– Так что вы хотели прояснить?

– Кое-что в связи с показаниями женщины, – ответил Халифа, протягивая руку и принимая обратно папку. – Этой ингилезии. Миссис… – Он переворошил листы и нашел фамилию: – Боуэрс. Есть нечто такое, чего я не понимаю.

Садек поднял стакан, сделал глоток чаю и жестом дал знак Халифе продолжать.

– Согласно ее показаниям, она гуляла с мужем в горах и задержалась, чтобы… – он снова сверился с записями, – чтобы сделать то, что иногда требуется делать дамам. Полагаю, это означает…

– Пописать.

– Вот именно. Но споткнулась, упала, покатилась по склону и провалилась в шахту. – Халифа поднял глаза на Садека, и тот едва заметно кивнул, давая понять, что собеседник правильно изложил цепь событий. – Еще она заявила, что до этого не заметила отверстия в шахту, поскольку оно было завалено ветвями.

На этот раз Садек не кивнул, только смотрел на Халифу. Уголки его губ слегка поднялись, изображая подобие улыбки.

– Показания снимали вы? Так? В день происшествия после того, как женщину переправили на вертолете в Центральную больницу Луксора?

– Насколько помню, все так и было.

– Понимаю, дело давнее, но не могли бы вы сказать, какой она вам показалась? Было ли у нее сотрясение мозга, спутанное сознание?

– Она же была хавагой. На мой взгляд, у них у всех спутанное сознание.

Халифа улыбнулся шутке.

– Я вот о чем…

– Я прекрасно понял, о чем вы. – Уголки губ старого полицейского поднялись чуть выше, и улыбка стала заметнее, словно он догадался, куда метит его собеседник, и это доставило ему удовольствие. – Нет, эта женщина нисколько не путалась. Наоборот, принимая во внимание, что она недавно свалилась в шахту глубиной около семи метров и обнаружила на дне мертвеца, отвечала на редкость вразумительно.

– И по поводу закрывавших отверстие в шахту ветвей выразилась определенно?

– Вполне определенно. Совершенно определенно.

– Вот этого-то я и не понимаю. Если ветки лежали на отверстии в шахту…

Халифа не продолжал. Садек поднял руку, призывая его замолчать. Теперь бывший начальник полиции широко улыбался, хотя его глаза по-прежнему отливали сталью. Неприятное несоответствие: словно какая-то его часть подсмеивалась над Халифой, в то время как другая – предостерегала. С кухни послышался очередной приглушенный щелчок – еще одна муха рассталась с жизнью. Садек выдержал паузу и заговорил:

– Я слышал, вы человек сообразительный.

– Простите?

– Так отзываются о вас Хассани, Махфуз и другие. Называют вас одним из самых сообразительных людей в полиции. Говорят, вы умеете заметить то, что не видят другие.

Он отставил стакан с чаем и, положив руки на деревянные подлокотники кресла, обхватил пальцами вырезанные в форме скарабеев концы. Халифа заметил, что ногти на его больших пальцах были намного длиннее, чем на других, словно он специально их отращивал.

– А еще недисциплинированный, так мне сказали. В мое время это не сошло бы вам с рук. В мое время недисциплинированных не было.

Его улыбка померкла, глаза стали еще холоднее. Халифа поерзал в кресле, не понимая, куда заведет этот разговор, и размышляя, не совершил ли он ошибки, приехав сюда. Пусть в Египте что-то изменилось, но с людьми приходится держать ухо востро, особенно с такими скорпионами, как этот Садек. Снова возникла неловкая пауза. Затем, к удивлению Халифы, бывший начальник полиции, словно аплодируя, несколько раз медленно хлопнул в ладоши.

– Отлично подмечено, инспектор. Даже исследовавший гробницу профессор не обратил внимания на проблему с ветвями. Зато я обратил. А теперь вы. Очень проницательно.

Он вернул руки на подлокотники и побарабанил по дереву левым указательным пальцем. Из прихожей раздался негромкий стук – открылась, а затем закрылась дверь, – видимо, жена Садека вышла из квартиры.

– Как только ингилезия сообщила мне о ветвях, я сразу понял: что-то не так. Первой мыслью была та же, что и у вас: у нее потрясение и она не может вспомнить то, что видела. Но она настаивала. Шахту закрывали ветви. Это означало, что они попали туда после того, как Пинскер провалился на дно. Иначе ветви упали бы вместе с ним. А поскольку от этого места на десять километров нет ни одного дерева, их кто-то туда специально привез и уложил на отверстие в шахту. Возможны разные объяснения, но самое очевидное: некто не хотел, чтобы гробницу или Пинскера нашли. Из чего следует вывод…

– Что падение Пинскера было не случайным.

Новые редкие хлопки. Похоже, расследование Бен-Роя не такое ординарное, как им показалось вначале.

– Но в отчете об этом ни слова, – осторожно заметил Халифа.

– В тех обстоятельствах я решил: чем проще будет текст, тем лучше.

– Но убит человек!

– Это один взгляд.

– Существует другой?

– Всегда есть возможность посмотреть на вещи по-другому, инспектор. Если я чему-то и научился за сорок лет службы в полиции, то только тому, что ничего ясного до конца не существует.

Садек снова пригубил чай и внимательно посмотрел на Халифу, словно хотел внушить ему эту мысль. Халифе приходилось встречаться с такими людьми, как бывший начальник полиции он с ними сталкивался в течение всей своей карьеры и знал, что иногда на них можно надавить, но есть моменты, когда лучше спокойно переждать. Сейчас наступил именно такой момент. Они немного посидели молча, Халифа – ерзая на стуле, Садек – попивая чай. Сделав последний глоток, бывший полицейский кивнул и поставил стакан на стол.

– Так вы сказали, личный интерес?

– Так точно.

– Не обманываете?

– Никак нет.

– В таком случае у меня нет оснований держать вас впотьмах. Дело давнее, и правосудие по-своему свершилось.

Садек показал на стоявший у ног Халифы пакет.

– Полагаю, там есть и папка с документами по делу об исчезновении Пинскера? – Халифа признал, что принес бумаги, и бывший начальник полиции протянул за ними руку. – Тело Пинскера мы опознали достаточно быстро, – сказал он, водружая очки обратно на нос и пролистывая содержимое папки. – Документов при нем не было, но такое лицо, как у него, перепутать трудно. Хотя и прошло сорок лет, но осталось еще много курнцев, которые его помнили. И как только мы узнали фамилию, ничего не стоило поднять дело относительно его исчезновения. А как только подняли записи, докопаться до сути вещей оказалось совсем просто.

Садек вынул из папки лист и показал Халифе. В документе содержались показания человека, который видел, как пьяный Пинскер поднимался в горы массива Тебан. Мохаммед эль-Бадри из деревни Шейх Абд эль-Курна.

– Я знал семью эль-Бадри, – продолжал Садек. – Мерзавцы, смутьяны. Старший Мохаммед был еще жив, мы его взяли и как следует прижали. С гонором был человек, но в итоге мы ему развязали язык. Обычное дело.

Садек вернул лист в папку.

– Оказалось, что Пинскер изнасиловал его сестру. Девушку по имени Иман. Слепую, которой не было еще двадцати лет. Завез к реке и оттрахал в свое удовольствие. Она сопротивлялась, но он был слишком силен. Я бы не поверил этим эль-Бадри, но у старика Мохаммеда нашелся свидетель, который подтвердил его рассказ. Местный малый, уважаемый человек. В ту пору он был еще парнишкой. Вечером, когда все произошло, он удил рыбу, услышал крик девушки и все видел. Рассказал Мохаммеду и его двум братьям. Шел тридцать первый год, люди еще не забыли происшествия в Дэнишевэй. Вы же знаете, какие они, феллахи. Гордые. Все совершают по своим законам.

Садек снял очки, сложил дужки и опустил на кофейный столик рядом со стаканом.

– Я не одобряю самосуд, – продолжал он. – Если бы расправа случилась в мою бытность, я поступил бы иначе. Но инцидент произошел за сорок лет до меня. Двое из троих братьев к тому времени умерли. Мохаммеду было за семьдесят, и он тоже стоял одной ногой в могиле. У Пинскера родственников не было, во всяком случае, нам найти не удалось. Никому бы не пошло на пользу бередить старые раны. Достаточно того, что пострадала девушка. Зачем напоминать миру о ее позоре? Лучше было оставить все как есть. Старику, чтобы преподать урок, дали взбучку. Этим и ограничились. Дело закрыли. И пусть оно таким и останется.

Он еще несколько секунд смотрел на папку, затем, захлопнув протянул Халифе.

– Надеюсь, я все прояснил?

Халифа подался вперед и взял дело. Рассказ старого полицейского почему-то оставил его равнодушным. Факт изнасилования – ужасная вещь. Та девушка была в возрасте его дочери Батах. К тому же незрячая. Что же до Пинскера… Год назад Халифа пришел бы в ужас, узнав, что с ним произошло. Человека линчевали, люди решили своими руками вершить закон. К таким вещам он всегда испытывал инстинктивное отвращение, каким бы страшным ни было преступление. Но теперь его моральный компас был ориентирован не так точно, как прежде. Пинскер принял страшную смерть, но и сам совершил ужасную вещь. Как заметил Садек, на свете нет ничего однозначного. Нет больше ясности. Ничего черного или белого. Жизнь стала непроницаемо серой.

Халифа теребил лежавшие на коленях папки, а его мысли витали вокруг того, каким образом все сказанное могло иметь отношение к смерти женщины, задушенной в храме в Аль-Кудсе[53]53
  Название Иерусалима на арабском языке.


[Закрыть]. Он не находил очевидной связи. Два убийства разделяли восемьдесят лет, разные страны, разные национальности.

– Не было ли в преступлении религиозного мотива? – пытался он нащупать какую-нибудь связь. – Ведь Пинскер был евреем и все такое.

Садек поднял на него глаза.

– Девушка избита, изнасилована, чуть не погибла. Слепая девушка. По-моему, достаточный мотив, чтобы не впутывать еще и религию. Да и случилось это до накба[54]54
  Исход палестинцев в 1948 г. с родных земель после образования Израиля.


[Закрыть], когда мы не были настроены против евреев, как теперь.

Снова раздался щелчок открываемой входной двери, послышался шорох пакетов с покупками. Садек бросил взгляд в сторону прихожей, затем посмотрел на часы. Он явно считал, что все вопросы обсуждены и пора завершать разговор.

– Вы не в курсе, как поступили с личными вещами Пинскера? – Халифа, пока ему не указали на дверь, пытался выцарапать из старого полицейского все, что только возможно.

– Насколько помню, то, что было найдено в гробнице, похоронили вместе с Пинскером в Каире. – Садек явно проявлял нетерпение. – Да и было там совсем немного. Одежда и маска.

– Никаких документов? Ничего в этом роде? Бумаги? Письма?

Палец старика принялся барабанить по деревянному скарабею на ручке кресла.

– Никаких документов, – коротко бросил он. – А теперь, с вашего позволения…

– А его вещи тридцать первого года? Вы не можете сказать, что стало с ними?

Пальцы Садека больше не барабанили по подлокотнику, он крепко сжал скарабея.

– Понятия не имею. Понятия не имею, может, утопили в Ниле. Это случилось восемьдесят лет назад и теперь не имеет значения.

– Принести еще чаю? – раздался голос его жены из кухни.

– Не надо, – откликнулся Садек. – Мы уже заканчиваем. Ведь так?

Это было скорее утверждение, чем вопрос. Точка в их беседе. Халифа кивнул, поблагодарил старика за то, что тот уделил ему время, вернул папки в пластиковый пакет и встал. Садек проводил его в прихожую.

– Говорите, обратили внимание на дело из чистого интереса, но взялись за него что-то уж очень серьезно, – заметил он у входной двери. – Я не против инициативы сотрудников. Но инициативу надо проявлять обдуманно. Пожалуй, мне придется переговорить с Хассани. Посоветовать, чтобы он загрузил вас настоящей работой.

Садек открыл дверь, и Халифа шагнул на лестничную площадку. Он переступил грань и почувствовал это. Дальше рисковать нельзя. Такие люди, как этот старый полицейский, могут стать нелюбезными. Очень нелюбезными.

– Последний вопрос.

Садек обжег его взглядом.

– В папке тридцать первого года есть письмо археолога Говарда Картера. Из него явствует, что вечером, перед тем как Пинскера убили, он сообщил Картеру о том, что что-то нашел. Некий предмет или некое место «во многие мили длиной». Это вам о чем-нибудь говорит?

Халифа ждал, что старик выйдет из себя. Но этого не случилось. Неожиданно тот положил руку ему на плечо.

– Я слышал о вашей трагедии, инспектор. Примите мои самые искренние соболезнования. Надеюсь, у вас в семье все в порядке. И так и останется в будущем.

Он сказал это таким тоном, что фраза прозвучала скорее предостережением, чем добрым пожеланием.

– Отвечаю на ваш вопрос: письмо Картера мне ровным счетом ни о чем не говорит. А теперь, если не возражаете, мне пора обедать. Счастливого пути. Мы с вами больше не увидимся.

Он стиснул Халифе плечо, так что пальцы впились в тело, кивнул и захлопнул перед носом детектива дверь.

Из квартиры раздался негромкий треск – очередная муха поджарилась в электрическом капкане.

Тель-Авив

Прежде чем отправиться в Абу-Кабир разговаривать с суперсутенером Геннадием Кременко, Бен-Рой решил заехать в пару мест.

Во-первых, завернул в Петах-Тикву оставить игрушки, которые купил в иерусалимском магазине «Я Us». Он сделал это без всякой помпы – просто передал пакеты сторожу у ворот и попросил проследить, чтобы игрушки достались детям из приюта. Сторож собирался позвонить Майе Хиллель, но Бен-Рой сказал, что спешит, и поехал дальше. Не хотел, чтобы директриса решила, что он пытается произвести на нее впечатление. Или того хуже, что он не в меру сентиментален.

Второй крюк предстоял в центр Тель-Авива, чтобы забрать Зиски. Парень приехал в город на выходные к друзьям и спросил, нельзя ли ему присутствовать на допросе. Это вполне устраивало Бен-Роя, хотя он не мог понять, зачем его помощнику тратить время на такого подонка, как этот Кременко.

Зиски ждал, привалившись к фонарю, напротив отеля «Гранд-Бич» на Нордау. На нем были обтягивающие джинсы, облегающая белая майка и солнцезащитные очки «рэй-бэн». Бен-Рой подрулил к тротуару и распахнул перед ним дверцу «тойоты».

– В таком виде ты ходишь в шул[55]55
  Синагога (идиш).


[Закрыть]? – спросил он, когда помощник устроился на сиденье и салон окутало облако аромата средства после бритья.

– Конечно.

– От тебя несет, как от мальчика по вызову.

– Говорят же, что благовоние угодно носу Всевышнего. – Зиски захлопнул дверцу и подал Бен-Рою бумажный пакет. – Это вам ленч.

Детектив понюхал пакет и усмехнулся.

– А еще говорят, запах латкес[56]56
  Картофельные оладьи.


[Закрыть] угоден носу начальника. Хвалю, славный мальчуган.

Он достал оладью, откусил от нее и выехал на Ха-Яркон. Некоторое время они молчали. Затем Зиски повернулся к Бен-Рою.

– Выходит, вам частенько приходилось обнюхивать мальчиков по вызову?

Мужчины посмотрели друг на друга и расхохотались.

Тюрьма «Абу-Кабир» – она же «Яффский Хилтон» – располагается на юге города, за углом от Национального центра судебной медицины, где вскрывали труп Ривки Клейнберг. Внушительное четырехэтажное здание с высокой смотровой башней на углу было обнесено по периметру побеленной стеной с колючей проволокой наверху. Каким-то добрым душам пришло в голову оживить это место, украсив стену терракотовыми фигурами. Пустая трата денег, по мнению Бен-Роя. Тюрьма есть тюрьма, и ее не сделать приятнее, если останутся ограждения, решетки и двери на замке.

Они оставили машину на стоянке перед металлическими служебными воротами и предстали перед окном охраны. Дежурный открыл электрический замок и, впустив полицейских, позвонил в главное здание предупредить об их приходе. Через пару минут появился другой охранник и ввел на территорию.

– Адама Хебера нет? – спросил Бен-Рой, пока они шли по заасфальтированному переднему двору. Хебер был его знакомый надзиратель.

– Он сейчас выходит в ночь, – ответил дежурный. – Передавал вам привет. Надеется, визит вас позабавит.

– Обхохочемся, – буркнул детектив.

Они подошли к главному тюремному блоку и из солнечного света окунулись в сумрак внутренних помещений. Пришлось заполнить бумаги, после чего охранник проводил их по коридору, а затем через внутренний двор с натянутой над головой сеткой в другое крыло здания. Откуда-то доносились звуки радио и голоса, где-то сверху колотили по решетке жестянкой. Но людей они не видели. Здесь, как и в других тюрьмах, где довелось побывать Бен-Рою, у него возникало неприятное чувство, будто шум производят не люди, а само здание.