Текст книги "Дочь ведьмы"

– Так и есть. Так и есть…

Он кивнул и уронил руку.

– Должно быть, она нашла для тебя сильное снадобье. Мать сказала, как у нее это получилось? Ты ее спрашивала, какие травы она использовала?

Он так произнес «травы», что слово показалось нелепым.

Бесс не могла понять, о чем он. Похоже, мужчина хотел сказать, что мать прибегла к волшебству, чтобы спасти дочь. Но это же вздор. Мама не умела колдовать. Она не была ведьмой. И все же, казалось, Гидеону известно больше, чем Бесс, он словно что-то знал о том, что сделала ее мать. О том, как именно она это сделала.

Гидеон сунул руку в карман и вынул четыре монеты. Вложил их в руку Бесс.

– За сидр, – сказал он. – А теперь поспеши домой, темнеет.

Вымолвив эти слова, он коснулся края шляпы, склонив голову в сторону Бесс, потом обошел девушку и зашагал прочь. Она взглянула на монеты. Он дал хорошую цену.

– Но сидр… – крикнула она вслед. – Вы не забрали сидр.

Гидеон ответил, не обернувшись:

– О, думаю, ты обнаружишь, что забрал. Доброго дня тебе, дорогая. До встречи.

Бесс ахнула, увидев, что сумки опустели и, обвиснув, болтались по бокам лошади. Девушка в смятении огляделась, но Гидеона и след простыл.

5

Возвращаясь домой, Бесс собиралась поведать матери всю правду о том, что случилось. Почему бы нет? И все же, когда дошло до дела, она поняла, что ей не хочется даже упоминать о Гидеоне Мастерсе. Такая скрытность озадачила ее. В конце концов она просто сказала, что продала сидр, и мать, довольная выручкой, не стала ни о чем спрашивать. Проходил день за днем, вместе с ними ушло и время, чтобы раскрыть остальное, и вскоре Бесс убедила себя, что рассказывать нечего. Однако в минуты затишья, когда она могла позволить памяти вернуть ее туда, на продуваемую ветрами улицу перед пивной, где она видела свершившееся волшебство, перед Бесс вставали сотни вопросов, кричавших, что им нужен ответ. Что за силой обладал Гидеон, если мог совершить такое? И что он знал о том, как Бесс спаслась от чумы? Девушка снова и снова прокручивала в уме эти вопросы, но что-то не давало ей задать хоть один из них матери. И одно, понимала Бесс, было самым сложным: почему она не могла заставить себя поговорить с матерью о том, что сказал Гидеон? Что она боялась услышать?

Долгая зима свинцовыми стопами надвигалась на отступавшую весну. Яловая корова заболела и пала. Куры не выказывали намерения начать нестись. Одинокая свинья совсем выжила из ума и добавляла Бесс, и без того нагруженной работой, забот: убегала со двора, и ее приходилось извлекать из разных укромных мест. Как раз в таких обстоятельствах, когда девушка пинками и понуканиями гнала бедную скотинку домой, пожаловал гость. В тот день не было ни дождя, ни ветра, поэтому Бесс и услышала топот приближавшейся лошади. Она отвлеклась от свиньи и взглянула на извилистую тропу, по которой галопом приближалась лоснящаяся верховая лошадь.

Уильям, подумала Бесс. И все. У нее не было сил, чтобы как-то отнестись к его появлению после стольких месяцев разлуки. Он остановил лошадь, спешился и поздоровался, церемонно ей поклонившись. Бесс равнодушно стояла, глядя на него. Когда Уильям выпрямился и толком на нее взглянул, Бесс поняла по его лицу, как дорого ей дались минувшие месяцы. Она, разумеется, понимала, что пережитые страдания не могли не оставить на ней отпечатка, но тяжело было видеть, как все это отражается на красивом лице Уильяма. Следов чумы на Бесс, правда, не было, но к безутешному горю прибавилась тяжелая зима. Она знала, что она уже не та девушка, что гуляла с Уильямом по двору церкви прошлой осенью. Кожа Бесс утратила сияние юности, фигура больше не сулила плодовитости и наслаждения. Плоть обвисла на ее костях, угловатые от природы очертания тела теперь казались скорее жалкими и хрупкими, чем изящными и гибкими. Бесс коснулась волос, понимая, что они грязны и нечесаны. Уронила руку на юбку, но даже не попыталась стряхнуть грязь с одежды. Потом сжала зубы. Пусть увидит ее такой, какая есть. Незачем притворяться.

Глаза у Уильяма, стоявшего перед ней, были беспокойными.

– Бесс, прошу, прими мои соболезнования. Мне было очень горько узнать о ваших несчастьях. Твой отец казался хорошим человеком, твои брат и сестра…

Он не закончил, его отточенной вежливости не хватило, чтобы толком выразить сочувствие.

Бесс слегка кивнула в ответ. Молчание, повисшее между ними, вскоре стало плотным, словно каменная стена. Девушка очень хотела ее разрушить, но чувствовала, что не может. Это Уильям должен был начать эту борьбу. По-другому быть не могло. Бесс ждала.

– Я бы приехал раньше, но я только недавно вернулся… Из Франции, представляешь. Мы с братом ездили по делам. По отцовским делам.

– Многие бежали от чумы, кто мог.

– Прошу, не упрекай меня. Не я принял решение уехать.

Бесс подумала, насколько моложе он выглядит, чем ей помнилось. Совсем мальчик. А она больше не была девочкой. Ее юность теперь похоронена вместе с семьей. Она вздохнула, понимая, что между ней и Уильямом пролегла пропасть. Появилось еще что-то неясное, отдалявшее их друг от друга.

– А ты? – Уильям попробовал улыбнуться. – Ты здорова? И твоя матушка?

– Как видишь.

– Я вижу, что ты страдала. Я хочу тебе помочь, Бесс. От всей души. – Он шагнул ближе. – Понимаю, как тяжело вам обеим, должно быть, пытаться работать на ферме без…

– Мы делаем, что должны.

– Но забот слишком много для девушки… Ты кажешься такой усталой.

– Не больше и не меньше, чем любой, кому надо ходить за скотиной и обрабатывать поля, а поддержать себя для работы особенно нечем, – выговорила Бесс, не сумев скрыть горечь.

– Ты позволишь помочь? Знаешь, по-моему, я всегда питал к тебе теплые чувства. И надеюсь, что ты считала меня другом.

Бесс была поражена. Он что, решил именно сейчас признаться ей в чувствах? Вот она стоит, оборванная и жалкая, нищенка из крестьянок, почти лишившаяся красоты, – а он собирается говорить о любви? О браке? О браке, который даже до того, как она пришла в нынешнее состояние, был весьма нереален и вызвал бы возражения и вопросы. Неужели он искренне полагает, что отец позволит ему выбрать в жены такую девушку? Бесс почувствовала, что горло сжимается от подступивших слез. Нахлынули они при мысли о спасении от беспрестанной борьбы с нищетой или о тепле и покое, которые сулили ей чувства Уильяма, она сказать не могла. Ноги подкосились, словно она готова была осесть на землю. Увидев, что ей дурно, Уильям обнял ее за плечи, чтобы поддержать.

– Ни о чем не тревожься, Бесс. Я не позволю тебе страдать. Вот увидишь. Я приехал сказать, что Лили Брендон, которая долгие годы была служанкой моей бесценной матушки, от нас ушла. После смерти матушки Лили стала экономкой, но теперь она постарела и уехала жить к сестре в Донкастер. Я сразу подумал о тебе и твоей матери. Нам очень нужна экономка, и не помешает еще одна служанка в кухне, поскольку мой брат собирается жениться. В помещениях для слуг довольно мило и тепло. Работа, по-моему, не слишком тяжелая, и ты больше никогда не будешь голодать. Разве не прекрасный выход? Скажи, что немедленно поговоришь с матерью.

Бесс уставилась на Уильяма, не веря своим ушам. Его глаза радостно сияли от того, какую прекрасную возможность он предлагал. В его лице Бесс видела лишь искренность и доброту, в этом она ни секунды не сомневалась. Ей было совершенно ясно, что по невинности своей Уильям не понимал, какую боль только что причинил ей. Где-то в глубине души шевельнулось странное ощущение, породившее непонятный булькающий звук, который Бесс не сразу узнала. Только когда он стал громче и сильнее, она поняла, что это смех. Не нежный смешок или беспокойное хихиканье, а смех во все горло, такой неожиданный и хриплый, что Уильям шагнул назад. Бесс так хохотала, что у нее заболело все тело, а из глаз покатились слезы. Парень смотрел на нее, явно испугавшись, что вверг ее в безумие. Бесс беспомощно махнула рукой.

– Прости меня, Уильям, – сказала она, – я больше не могу, как видишь, сдерживать низменные чувства. В конце концов, разве дурак не должен вызывать веселье?

– Ты называешь меня дураком?!

– Нет. – Она покачала головой и промокнула глаза. – Не тебя, милый Уильям. Это я простофиля. Я это прозвание точно заслужила. Другого не заработала. Полдеревни изо всех сил мне об этом твердило, но я не хотела слушать.

– Я ничего не понимаю, Бесс. Я думал подарить тебе надежду, помочь в час нужды, а ты смеешься над моим предложением.

– Это честное предложение. Здравое и разумное, другого от тебя я и не ждала. Вот этой разумности мне и недостает, и это нас отдаляет друг от друга больше, чем что-либо иное. Ты более умудрен в делах этого мира, чем я допускала, – Уильям.

К Бесс вернулось самообладание, и она ощутила, как ее охватывает глубокая печаль. До сих пор она не понимала, как привязана к этому парню. Она себя слишком высоко ценила, не прислушиваясь к тем, кто лучше понимал, как устроен мир, и теперь сердце ее было ранено собственной глупостью. Как она вообще могла подумать, что Уильям Гулд из Бэтком Холла увидит в ней будущую жену?

– Прости, – наконец тихо выдавила Бесс. – Предложение твое было добрым и искренним, но принять его я не могу.

Уильям помялся, переступая с ноги на ногу, потом с робкой улыбкой поднял на Бесс глаза. Потянулся и взял ее за руку. Она остро осознала, как грубы и мозолисты ее пальцы в сравнении с его гладкой кожей. Уильям заговорил, и в голосе его послышалось желание.

– Неужели ты так быстро откажешься от возможности быть рядом со мной? – мягко спросил он.

Теперь Бесс все поняла. Она фыркнула от изумления, отнимая руку, и покачала головой.

– Клянусь, не знаю, каких еще невероятных слов от тебя сегодня ждать! Сперва ты просишь пойти в твой дом служанкой, хотя зовешь другом. Теперь я слышу, что ты собираешься поселить меня там любовницей, чтобы я была под рукой, когда прихоть толкнет тебя в мою сторону, чтобы вечно ждала и радовалась любым крохам ласки, что ты мне бросишь!

– Бесс, я…

– Нет! Умоляю, ничего больше не говори. Вижу, я неверно о тебе судила, Уильям. Я по глупости увидела в твоих улыбающихся глазах доброту и невинность. Как я ошиблась!

Бесс развернулась, и ее тяжелые башмаки зачавкали по липкой грязи, когда она двинулась к дому.

– Не отворачивайся от меня. Позволь быть твоим другом! – вслед воскликнул Уильям.

Не остановившись и не обернувшись, Бесс ответила:

– Мне не нужен друг, для которого я достаточно хороша, чтобы делить со мной постель, но не имя. Всего тебе доброго, Уильям Гулд!

Дойдя до дома, девушка поняла, что все еще не может совладать с яростью. Она ворвалась в дом, хлопнув дверью. Мать услышала, как дверь затряслась вместе с косяком, и вышла из сыроварни.

– Бесс? Что случилось?

Девушка сорвала с плеч шаль и швырнула на скамью.

– Мне преподали урок о подлинной природе мужчин, – сказала она, меряя шагами комнату.

– И кто же был твоим учителем?

– Не кто иной, как Уильям Гулд, наследник Бэтком Холла, хозяин всего, что мы видит вокруг. Лорд, который, как и прочие, возьмет своей высокородной рукой все, что захочет, и согнет по своей воле.

На лице Энн отразилась тревога.

– Он тебя обидел?

– Наоборот, матушка. Я на самом деле должна его поблагодарить за то, что открыл мне глаза. Давай я расскажу, что привело его к нам после столь долгого отсутствия. Может, он хотел повидать друга? Или, может, ты думаешь, что речь о большем, и он хотел выразить свои глубокие чувства ко мне? Нет, ни то ни другое. Он решил сделать нам щедрое предложение поработать на себя. Скажи, мама, как тебе это? Ты готова пойти экономкой в Бэтком Холл? Служить семье Гулдов? Однажды поклониться нашему Уильяму как хозяину и повелителю?

То, как Энн восприняла новости, удивило Бесс. Она не отвергла подобную мысль с ходу и не сочла ее оскорбительной. Мать просто сидела на скамье, положив руки на стол. Девушка видела, что она обдумывает услышанное.

– Матушка, должна ли я думать, что ты рассматриваешь его предложение?

– Я не в том положении, чтобы отказываться. У нас не получается с фермой. Ты это знаешь.

– Так вот чего ты для нас хочешь? Чтобы мы прислуживали?

– Ты думаешь, что лучше тех, кто занят подобной работой? Когда ты барахтаешься в грязи, пытаясь поднять заболевшую свинью, или вычесываешь вшей, подхваченных от овец, или валишься грязной на несвежую постель, ты считаешь, что слишком хороша, чтобы стать служанкой?

Бесс не верила своим ушам.

– Это не все, – сказала она матери. – По замыслу Уильяма, мне отводится более обширная роль. Он видит во мне свою будущую любовницу, удобно размещенную в комнатах для прислуги. Что ты на это скажешь?

– У каждой женщины должен быть господин. Уильям хороший человек. Он тебя защитит.

– Клянусь, меня люди с ума сводят своими речами! Собственная мать советует принять подобную участь! Ты такого низкого мнения обо мне?

– Ты мое сокровище, Бесс. Ты все для меня. Я лишь хочу, чтобы тебе ничто не грозило. Чтобы ты жила в безопасности.

– О моей чести ты совсем не заботишься?

– Честь для тех, кто может себе ее позволить.

– А моя свобода?

Энн прищурилась, глядя на дочь.

– Я тебя так плохо наставляла? Ты что, не знаешь, что не бывает свободных женщин, Бесс? Единственная свобода – в выборе господина.

– Отец был твоим господином?

– Конечно же, был.

– Нет! Он обращался с тобой как с равной!

– Ошибаешься, Бесс. У семьи может быть лишь один глава.

– Так теперь, когда по воле судьбы ты наделена свободой, ты хочешь от нее отказаться и опозорить меня ради нового хозяина?

– Гулды – прекрасная семья.

– Не думаю, что ведут они себя так уж прекрасно.

Энн тяжело облокотилась на стол и со вздохом заговорила:

– Ты не знаешь, как устроен мир, Бесс, и виной тому мои огрехи, а не твои. Надо было лучше тебя учить. Надо было ясно указать твое место. Вместо этого я поощряла твой сильный характер, твой дух и разум. Теперь я вижу, что сослужила дурную службу.

– Нет, матушка. Не дурную.

Бесс села напротив Энн и крепко взяла ее за руки.

– Ты вырастила меня той, кто я есть, и я не позволю нас сокрушить. Я не позволю нас еще больше унизить. Мы найдем способ остаться здесь, работать на ферме и заново построить жизнь.

– Бесс, ты, без сомнения, отважна, но отрицать, что наши возможности небезграничны, значит, давать себе ложную надежду.

– Я покажу тебе, что нам не нужен мужчина.

Энн покачала головой.

– Дочка, без помощи мужчины ты разделила бы с сестрой могилу.

Бесс ощутила, как ее сердце сжалось от холода. Она ждала от матери объяснений.

– Когда тебя поразила чума, я поняла, что теряю последнего ребенка. Я все испробовала, все, что могла, чтобы тебя вылечить, но без толку. Поняла, что ты вскоре выскользнешь у меня из рук. Как твои брат и сестра. Как твой отец. Я не могла просто сесть и смотреть, как ты умираешь, дитя мое. Не могла. Я пошла к Гидеону.

Бесс нахмурилась.

– Но почему? Почему ты решила, что из всех людей именно он сможет помочь?

– Ты кое-чего не знаешь о Гидеоне Мастерсе. Немногим известна правда об этом человеке. Да и не все поймут. Но я знала. Я всегда знала…

Она сжала руки дочери, но смотрела в стол, не желая встречаться с Бесс глазами.

– Твоя бабушка была известной целительницей, и ее мать тоже, а прежде – бабушка. Их знания перешли ко мне, были переданы с помощью наставлений и занятий. Однажды я надеялась передать их тебе. Женщины нашей семьи делали доброе дело, Бесс. Они успешно приняли много поколений младенцев; лечили их хвори с колыбели; облегчали страдания всех, кто обращался к ним за помощью. В этом нет ничего неугодного Богу. Никакого колдовства. Никаких чар. Простые средства, травяные настои, вытяжки и чаи. И все. Но иногда, как у тебя на глазах случилось с твоей сестрой, иногда, Бесс, этого недостаточно. Я не смогла спасти Томаса. Не смогла спасти Маргарет. Я не смогла спасти твоего бедного любимого отца. Я знала, что не смогу спасти и тебя. Гидеон был нашей единственной надеждой. Я пошла к нему в лес и стала умолять исцелить тебя. Сказала, что сделаю все что угодно, заплачу любую цену, если он сделает так, что ты поправишься. Я знала, он это может. И он понял, что я знаю.

Энн отпустила руки Бесс и выпрямилась, словно была не в силах сказать, что собиралась, пока касалась дочери. Девушке хотелось задать сотню вопросов, но она заставила себя молчать и позволить матери продолжить рассказ.

– Он провел меня внутрь. Предупредил, что возврата назад с того пути, на который мы вступаем, не будет. Велел мне еще дважды сказать, что таково и в самом деле мое желание, что я хочу этого любой ценой. Только убедившись в моей решимости, он взялся за дело.

Энн покачала головой и потерла глаза.

– О, Бесс, когда видишь в руках одного человека такое могущество, это внушает изумление и ужас. Я всю ночь провела с ним, глядя, как он творит заклинания, поет и молится, созерцая его ритуалы и странные обряды. По комнате плясали языки белого пламени; и шум… слышались неземные звуки, каких я прежде не слыхала. Я не смогу их тебе описать. От меня большей частью ничего не требовалось. Потом, ближе к рассвету, Гидеон вывел меня вперед, чтобы я встала в круг, который он начертил на полу. В центре него он нарисовал пятиконечную звезду. Он принес жертву; говорил на чужих языках. Самый воздух в доме в ту ночь пах волшебством, клянусь. Вокруг меня бурлили краски, звуки и очертания, рожденные не нашим миром.

Теперь Энн поднялась, ее глаза сияли от воспоминаний, а осунувшееся лицо, обрамленное меловыми волосами, казалось диким и отстраненным.

– Я чувствовала. Чувствовала силы, которые призвал Гидеон. Было страшно. Ни на что не похоже. Сила извне, вселившаяся прямо в душу. Честно, мне никогда в жизни не было так страшно.

Она взглянула на Бесс, и та увидела на ее лице восторг.

– Никогда я так не боялась и никогда не была настолько живой!

Девушка смогла еле слышно вымолвить:

– Ты прибегла к волшебству, чтобы меня вылечить? Гидеон научил тебя магии?

– Да. И она сработала. Как только я ощутила, что сила в меня вошла, я поняла, что смогу тебя исцелить. Я знала, что ты спасена. Я вернулась домой и сделала все, как учил Гидеон. Принесла жертвы. Зажгла свечи. Повторила странные песнопения и заклинания. И ты выжила!

Теперь она улыбалась, ее лицо светилось радостью от пережитого.

Бесс не сразу смогла прийти в себя, но говорить было необходимо. Был вопрос, который требовал ответа.

– Матушка, – она встала и тщательно подыскала слова. – Скажи, какую цену ты заплатила за волшебство?

Энн отвернулась, качая головой.

– Какую цену?! – упорствовала Бесс.

– Нет! Не спрашивай меня об этом. – Энн повысила голос и выставила руки, словно хотела отбиться от дальнейших расспросов. – Никогда больше об этом не спрашивай. Никогда.

Дочь хотела и дальше настаивать, но поняла, что не сможет. Признаний, которые сделала мать, было достаточно. Голова Бесс шла кругом. Ей нужно было обдумать то, что она услышала. Объяснения могли подождать. Но день для них еще придет. Бесс получит ответ.

На следующее утро женщины поднялись до рассвета, чтобы добраться до Бэткома вовремя и разложить прилавок на рынке. Сыра на продажу у них не было, не было масла и яиц. Вместо этого они взяли небольшой узелок с кружевными воротниками и одинокую свинью. Животное, похоже, поняло, что сопротивляться бесполезно, и позволило завести себя по самодельной сходне в старую повозку. Шептунья шла, мерно и медленно стуча копытами, так что к своему месту на главной улице они прибыли сразу после восьми утра.

Они не бывали на подобных собраниях с прошлой осени, и Бесс поразилась, насколько все утратило размах. В прошлом остались всегдашняя толчея и суматоха, дружелюбные разговоры соседей по прилавкам, женские сплетни и рисовка мужчин. Суровая зима и безжалостное продвижение чумы превратили Бэтком в город теней и призраков. Пары сменились одинокими фигурами. Улицы когда-то заполняли семьи, а теперь по ним шли мрачные родители, рядом с которыми пустовало место детей. Многие лишились единственных кормильцев, женщины вынуждены были продавать одежду и мебель или расставаться с драгоценной скотиной. Рыбный ряд был пуст, не нашлось свободных мужчин, чтобы выйти в море. Двери пекарни оказались закрыты и заперты. Никуда не делось всегдашнее пьянство, но буйства и веселья в нем больше не было. Вместо этого мужчины запрокидывали в глотки эль и сидр и сидели в угрюмой тишине, дожидаясь облегчения от боли. Стариков выжило немного, детей еще меньше, из-за чего все кругом словно лишилось равновесия и казалось неестественным. Уцелевших детей мучили призраки, они или потеряли братьев и сестер, или были истощены скорбью и чрезмерной работой. Бесс знала, что и сама выглядит так же. Даже погода казалась усталой, у нее не хватало сил ни на вихрь, ни на бурю. Повсюду чувствовались утрата и убыль. Небо по-прежнему было плоским и серым. Землю покрывали сырая грязь и тусклый камень. Жители Бэткома и сами обесцветились: ни багряного плаща, ни алой накидки на улицах. Рынок выглядел уныло и жалко.

Бесс стояла возле бедной свиньи, пока мать изо всех сил убеждала хорошо одетую женщину купить кружева. Глядя на шествие печали кругом, девушка на мгновение задумалась, вернется ли когда-нибудь в деревню радость. Рядом остановилась знакомая пара. Бесс выдавила из себя улыбку, но мужчина стоял с каменным лицом, а женщина с красными глазами, казалось, готова была разразиться рыданиями. Тогда она нахмурилась, глядя на мать, и та положила руку ей на рукав, пока пара не двинулась дальше.

– Всех детей Гуди Уэйнрайт забрала чума, – пояснила Энн.

– Я сочувствую их утрате, но почему они смотрят на нас с такой ненавистью?

– Им трудно примириться с потерей. Моя дочь жива. А их нет. Вот и все.

Словно подтверждая ее слова, мистер Уэйнрайт замедлил шаг, харкнул и сплюнул под ноги Энн. Бесс хотела ответить, сказать что-то в свою защиту, но заметила, что мать сдержалась, и смолчала. Ее так выбило из колеи все случившееся, что она не сразу поняла, что с ней заговорили. Она обернулась и увидела: рядом с ней стоит Уильям.

– Доброе утро, Бесс. Я надеялся тебя здесь найти.

– Уильям, если ты явился уговаривать меня…

Она поняла, что ей неловко в его присутствии.

– Нет, прошу, прости меня за то, что обидел. Я не подумал как следует. Теперь я отчетливо понимаю, что неверно понял твои чувства ко мне. Прости. Я не хотел причинить тебе боль.

Бесс взглянула на него. Что толку пытаться ему объяснить? Они выросли по разные стороны пропасти, которую никогда не перейдут.

– Больше здесь не о чем толковать, – добавила она.

Энн шагнула ближе.

– Доброе утро, Уильям, – невозмутимо произнесла она.

В ответ он неуклюже поклонился, не зная, как было принято его предложение. Глаза его остановились на свинье.

– Вы ее продаете?

– Да нет, – огрызнулась Бесс, – мы подумали, может, если она прокатится до рынка, у нее улучшится настроение.

Энн встала между мальчиком и дочерью.

– Да, Уильям. Мы продаем чушку.

– Что ж, хорошо, нам как раз такая не помешала бы. На вид она… неплоха.

– Худовата, – заметила Энн, – но молодая, и поросят приносила прекрасных.

– Отлично. Я возьму.

Девушка не смогла сдержаться.

– Теперь ты оскорбляешь нас милостыней!

– Бесс! – прошипела мать. – Молодой господин просто хочет приобрести свинью.

– Молодой господин даже не спросил, сколько она стоит.

– Уверяю тебя, мне нужна свинья. Это не милостыня, это деловой подход.

Бесс открыла рот, чтобы высказаться о деловом подходе Уильяма, но ей помешало внезапное волнение в конце главной улицы. Послышался стук подков и лай собак, а потом из-за поворота вверх по холму поднялась группа всадников. Посетители рынка столпились поглазеть и тут же вжались в дверные проемы и прилавки, чтобы их не затоптала мчавшаяся кавалькада. Всадников было шестеро, на хороших лошадях. Все одеты в темное, но добротное платье, на поясах висят клинки. Выделялся лишь один. Одет он был почти так же, как прочие, если не считать сапог особенно тонкой кожи. На его черной шляпе не было перьев, широкий пояс скрепляла блестящая серебряная пряжка. Лошадь под ним была белая, как новорожденный ягненок, казалось, она парит над брусчаткой. Бесс подумала, что в нем есть что-то – что-то в том, как он держится, в простой изысканности его наряда, в уверенно поднятом подбородке, – что отличает его от остальных. В нем не было ничего вычурного, ничего, что можно было бы осудить в нынешнее время, когда добродетелями считались простота и скромность, и все же, несмотря на немудрящий плащ и сбрую без украшений, не заметить его было нельзя.

По толпе прошел ропот. Начавшись с неуверенного шепотка, он быстро перерос в общий хор, поэтому, когда кавалькада проследовала мимо Бесс, она явственно услышала вести. В деревню прибыл Натаниэль Килпек, магистрат, следователь и охотник на ведьм. У девушки пересохло во рту, она ощутила, что не хочет встречаться взглядом с матерью. Вместо этого она молча взяла ее за руку, и они вдвоем, не говоря ни слова, стали смотреть на всадников, подъезжавших к постоялому двору в начале главной улицы.

6

Два дня спустя Бесс и Энн сидели за кухонным столом, молча поглощая скудный завтрак, состоявший из водянистой похлебки. Они не заговаривали о Натаниэле Килпеке или о том, с какой целью он явился в Бэтком. Бесс чувствовала, что, стоит ей озвучить свой страх вслух, он станет весомее, каким-то образом воплотится. И все же, не заводя разговор об охотнике на ведьм, она истерзала себе всю душу. Бесс слышала, как охотились на ведьм в других частях страны. Томас даже развлекал сестер рассказами о том, как ведьмы насылают чары и творят зло. И о том, как этих женщин в конце концов вешали, отдав под суд и приговорив к смерти. Бесс смотрела, как мать доедает завтрак. Некогда красивое лицо Энн осунулось, сквозь кожу проступали кости, а яркая синева глаз выцвела. Но даже теперь в ней чувствовалась сила. Мощь. Бесс пыталась разобраться в том, что случилось в последние суровые месяцы, когда услышала, что во двор галопом ворвалась лошадь. Девушка с матерью тревожно переглянулись и поспешили на улицу, где увидели Билла Проссера, только что осадившего гнедую кобылу.

– Доброе утро, вдова Хоксмит, Бесс. – Он торопливо кивнул, явно не собираясь спешиваться.

– Что заставило тебя так мчаться к нашей двери, Билл Проссер? Кто-то из домашних болен? – спросила Энн.

– Нет, хвала Господу. Нас миновала болезнь. Чума прошла по деревне, но Господь в милости своей нас защитил. Я прибыл к вам по другому делу, по настоянию жены и дочери.

– По другому делу?..

Голос Энн не выдал ее страхов.

– Вам известно, что в деревню явился Натаниэль Килпек? Его прислали власти, чтобы отыскать колдовство и судить обвиненных. Старую Мэри взяли под стражу.

Услышав новости, Энн ахнула и зажала рот рукой.

– Нет! – шагнула вперед Бесс. – Но в чем ее обвиняют?

– В колдовстве.

– Мэри не ведьма, – прошептала девушка. – Она добрая женщина. Богобоязненная. Она столько жизней в деревне спасла. Все об этом знают. Кто ее обвиняет?

– Мистрис Уэйнрайт. И вдова Дигби.

– У этой женщины не язык, а змеиное жало!

– Бесс! – мать попыталась унять дочь.

Билл продолжал:

– Мистрис Уэйнрайт утверждает, что старая Мэри прокляла ее детей, и из-за этого они заболели чумой. – Он замялся, потом добавил: – Она обвиняет и еще кое-кого.

– Кого?! – потребовала ответа Бесс.

Энн прихватила ее за руку.

– Нет нужды пытать нашего доброго соседа, – она взглянула на Билла и кивнула. – Спасибо, что приехал передать новости.

– Как я вам и сказал, это жена и дочь просили меня вас предупредить. Доброго дня вам обеим, – сказал Билл, развернул лошадь, плясавшую на месте, и, пришпорив ее, галопом поскакал прочь.

Бесс схватила мать за руку.

– Он говорил о тебе! Это тебя обвиняют! Матушка, мы должны бежать; нам нельзя оставаться. Это опасно. Нужно взять, что сможем, и уходить сию же минуту.

– Тише, дитя, – пробормотала Энн, сосредоточенно глядя вдаль. – Бегство нам не поможет.

Бесс увидела в лице матери спокойную решимость. Она прищурилась, проследив за ее взглядом. Билл Проссер скрылся в лесу, но стук копыт все еще не затих. Теперь, поняла девушка, он слышался с холма, по которому быстро поднимались всадники – вот они уже мчались по тропе к дому. Во главе кавалькады ехал Натаниэль Килпек.

Собрание, назначенное накануне, должно было прежде всего установить, есть ли в обвинениях против Энн достаточные основания, чтобы отдать ее под суд. По сути, на взгляд Бесс, оно само по себе было приговором. Энн, которую держал констебль, стояла перед высокой скамьей в глубине зала. Галерею для посетителей заполняли бормотавшие и шептавшиеся жители деревни. Все случилось так быстро, что Бесс до сих пор не могла осознать произошедшее. Вот она, сидит в гулком зале суда, окружена знакомыми лицами, которые перестала узнавать. Это ее соседи, фермеры и торговцы, люди, которых она знала всю жизнь, но теперь они теснятся на деревянных скамьях, тянут шеи, чтобы получше разглядеть ведьму, которая, возможно, затесалась среди них. Открылась дверь, и к своим местам на скамье магистратского суда двинулись чередой серьезные мужчины. Бесс узнала Натаниэля Килпека и двоих из его людей. С ними были также член городского совета Джеффри Уилкинс и преподобный Бердок. Как только все расселись, Уилкинс трижды стукнул молотком, призывая к молчанию. В зале воцарилась тишина.

– Призываю собрание к порядку, – объявил он, – дабы изучить свидетельства против Энн Хоксмит. Председательствует магистрат Натаниэль Килпек, присланный властью парламента в качестве охотника на ведьм.

Натаниэль Килпек махнул рукой, обрывая вступление.

– Спасибо, советник, – произнес он неожиданно высоким, напряженным голосом; помолчал, взглянул, прищурившись, сначала на Энн, потом на собравшихся. – Многим из вас знакомо мое имя, слышали вы и о делах, с которыми оно связано. Страшных делах. Я не прошу за них прощения. Времена нынче темные. Дьявол бродит по земле, и всем нам грозят его нечестивые путы. Все мы, все и каждый, должны быть внимательны. Бодрствовать, зная об опасности, что подстерегает нас. Лишь бдительность поможет искоренить мерзостную гниль зла из общины и очистить наши земли от козней Сатаны. Избавить их от созданий, подобных ведьме, стоящей передо мной, – если она и в самом деле зло, – иначе ни одно дитя не будет расти в этом городе в безопасности и во имя Божие.

Услышав эти слова, преподобный согласно закивал, а толпа разразилась одобрительными возгласами. Ладони Бесс и без того были мокры от пота. Она знала, что матери грозит огромная опасность, но до сих пор не понимала, насколько страшная. Этот человек вознамерился показать всему миру, что нечестие нельзя терпеть. Этот человек, подумала Бесс, явился сюда не слушать, не разбирать свидетельства и показания, но обвинять любого, кто предстанет перед ним, независимо от его вины или невиновности, просто ради своего дела.