Текст книги "Дочь ведьмы"

– Будьте уверены в моей строгости, – продолжал он. – С величайшей строгостью я допрошу и обвиненных, и свидетелей. И с величайшей строгостью применю закон. Я не склонюсь перед волей толпы. Я прослежу, чтобы свидетельства были должным образом собраны и изучены. Тогда и только тогда я предам обвиненных суду, и суд этот будет проведен как подобает. Однако если я обнаружу, что Сатана и в самом деле совратил эту женщину, что он осквернил ее, превратил из создания Божия, которым она родилась, в нечто нечестивое и злое, не ждите от меня милосердия. Колдовство противно Господу. Оно вне закона. Моя цель – вытоптать его ростки, чтобы богобоязненные граждане могли жить мирно и спокойно!

На этот раз его слова встретили с восторгом. Всего за пару мгновений Килпек заручился поддержкой большинства собравшихся, и Бесс увидела, с какой пугающей истовостью еще недавно добрые люди махали кулаками и стучали в пол тростями, выказывая одобрение. Все это время ее мать стояла прямо и мирно, не отрывая глаз от чего-то вдали, и казалась одновременно уязвимой и сильной.

Советник Уилкинс поднялся со своего места.

– Кто обвиняет эту женщину? – спросил он.

Толпа пришла в движение. Вперед беспокойно вышла мистрис Уэйнрайт.

– Я, сударь, – ответила она.

Натаниэль Килпек обратился к ней напрямую:

– И что, вы говорите, она совершила?

– Я говорю, что она на пару с ведьмой Мэри наслала проклятие на четверых моих детей, так что они страшно мучились и умерли от чумы.

Глаза у мистрис Уэйнрайт были красные и опухшие. Кожа высохла и сморщилась, словно из ее тела высосали все соки. Бесс чувствовала гнев и боль в каждом ее слове.

Преподобный Бердок прочистил горло.

– Могу ли я?..

Магистрат кивнул.

– Мистрис Уэйнрайт, мы глубоко сожалеем о вашей потере. Я знаю, каковы могут быть страдания матери. Но сама природа этой страшной болезни такова, что гибнут совсем юные. Если воля Господа была забрать ваших детей, отчего вы полагаете, что старая Мэри или Энн Хоксмит к этому причастны?

– Все знают, что они не просты. Лечат зельями, даже продают их. Они и не скрывают, что занимаются всяким ведовством.

Преподобный отважился улыбнуться.

– Но, бесспорно, в лечебных целях. Насколько я знаю, эти женщины приняли множество родов и облегчили страдания многих из нашего прихода. Чего ради им желать вреда детям?

Тут мистрис Уэйнрайт стиснула зубы, так что ей пришлось выплевывать слова сквозь них.

– Дочка Энн Хоксмит не померла, – она указала тощим пальцем на обвиняемую, вытянув в ее сторону дрожащую руку. – Ее дитя заболело чумой, но выжило. Она должна была умереть, но эта женщина заключила договор с дьяволом, чтобы спасти дочь, и спасла. Она отдала ему моих детей, чтобы ее дитя выжило!

В толпе послышались проклятия и возгласы ужаса. Килпек поднял руку, призывая к порядку.

– Правда ли это, мистрис Хоксмит? Ваша дочь жива, несмотря на то что болела чумой?

В голосе Энн слышался ужас, но говорила она спокойно и смотрела перед собой.

– Моя старшая дочь, Бесс, и в самом деле заболела, сударь. И – да, на нас снизошло благословение, она оправилась.

– Благословение или проклятие! – выкрикнул кто-то с галереи.

– Тихо! – приказал советник Уилкинс.

Энн продолжала:

– Моей младшей дочери, Маргарет, моей славной малышке, не так повезло. Она умерла. И мой сын, Томас, и мой дорогой муж, Джон.

– Так выжила только Бесс? – спросил Килпек. – Она и вы, разумеется.

– Все как я говорю, сударь. Бесс заболела, но полностью выздоровела. Я сама не заразилась.

– Странно, не правда ли? Ваш дом терзала смерть, и все же вы устояли перед ней, даже не подхватив лихорадку?

– Так и было.

– Вот как. И где сейчас ваша дочь? Она здесь? – он осмотрел галерею. – Бесс Хоксмит, покажись.

Девушка протолкалась через толпу, видя, как поспешно расступаются перед ней люди. Встала рядом с матерью.

Килпек и прочие, сидевшие на высокой скамье, уставились на нее, пристально изучая.

– Я не вижу на тебе ни следа болезни, – заметил Килпек. – Ни оспин, ни шрамов. На вид ты в отменном здравии.

– Благодарение Господу и неусыпным заботам матушки, сударь. Хотя мне и случилось однажды пожелать воссоединения с братом и сестрой.

– Ты думала, что умираешь?

Бесс поколебалась, потом кивнула.

– Да, сударь. Думала.

– Ясно. Итак, ты настолько тяжело болела, что полагала, будто скоро будешь предана в руки Господа нашего, и все же ты здесь. Что удержало тебя на земле, как ты считаешь? К каким лекарствам и молитвам прибегла твоя мать?

В зале суда стояла тишина, Бесс слышала лишь биение собственного сердца. Она вспомнила, как проснулась и увидела, как мать поет и читает заклинания перед свечой. Вспомнила, как она рассказывала о Гидеоне Мастерсе, о могущественном волшебстве, которым он ее наделил. О волшебстве, которое спасло Бесс. Неужели она приговорит собственную мать? Неужели именно ее слова накинут петлю на шею Энн?

– Ну же, дитя, – произнес Бердок, – поделись, что тебе известно.

– Мне очень жаль, преподобный, я не могу ничем помочь, я была, как сказал магистрат, тяжело больна. Я не помню ни лечения, ни подробностей исцеления. Я знаю лишь, что жизнью своей обязана воле нашего доброго Господа и любви своей матушки.

Пару мгновений Килпек молчал, но смотрел на Бесс так пристально, словно знал, что подлинные ответы, нужные ему, таятся глубоко в ее душе. Он долго шептался с советником Уилкинсом, потом тот встал и вопросил:

– Кто еще обвиняет эту женщину? Выйдите вперед.

Сквозь толпу пробралась вдова Дигби с носовым платком в руке.

– Я, – плачущим голосом обратилась она к Килпеку. – Меня зовут Гонория Дигби, и я вынуждена была бессильно созерцать, как моя дорогая сестра, Элинор, покидала этот мир. В бреду она цеплялась за мою руку и говорила о видениях, являвшихся ее бедным, утратившим зрение, глазам. «Гонория, – шептала она, – они пришли за мной. Я их вижу!» Я умоляла ее сказать, кто привел ее в такой ужас, и она ответила: «Старая Мэри и Энн Хоксмит! Вот они, вьются верхом на метлах, нагие и бесстыдные, кормя грудью своих бесенят!»

Вдова Дигби без чувств осела на руки стоявших поблизости мужчин и более не могла говорить. Толпа содрогнулась от отвращения. Натаниэль Килпек посмотрел на обвиняемую.

– Итак, Энн Хоксмит, вы слышали свидетельства против себя. Что можете сказать в свою защиту?

– Неужели меня осудят из-за бреда обезумевшей в лихорадке старухи и зависти матери, чей разум отравлен горем? Накажут за то, что я выходила своего ребенка?

– Нас заботит именно то, как вам удалось преуспеть там, где столь многие потерпели неудачу, – произнес Килпек. – Если вы не расскажете нам, каким способом излечили дочь, тем хуже для вас.

Энн помолчала. Повернулась к Бесс и нежно улыбнулась ей. Потом снова взглянула на Килпека.

– У вас нет дочери, так ведь, сударь?

– Здесь разбирают не мое дело, – ответил он.

– Я знаю, что нет, – продолжала Энн, – ведь если бы была, вы бы знали, что пошли бы на все, чтобы ее спасти. В этом мире и в иных мирах нет силы, к которой вы ни прибегли бы, чтобы прекратить страдания своего ребенка и помочь ему выздороветь.

Толпа заволновалась.

Преподобный Бердок попытался остеречь Энн.

– Осторожнее, мистрис, вы вредите себе подобными заявлениями.

– Моя дочь была при смерти, – проговорила она. – Я уже видела, как умер мой первенец и моя младшая. Я похоронила мужа. Что за матерью я была бы, не сделай ничего, если в моих силах было бы спасти последнего моего ребенка? Смерть держала ее в когтях, и я вырвала дочь из этой хватки, вот и все.

Килпек нахмурился.

– Вы хотите сказать, что вернули ее из мертвых? Она покинула этот мир, когда вы осуществили свое лечение?

– Я не знаю, как глубоко она погрузилась в бездну вечной ночи, я лишь говорю, что смогла поднять ее оттуда.

Толпа пораженно ахнула.

Преподобный Бердок побледнел.

– Вы хотите, чтобы мы поверили, что вы воскресили дочь из мертвых? Теперь вы утверждаете, что творите чудеса?

Энн мягко улыбнулась, лицо ее приняло покорное выражение.

– Деяния Господа нашего вы называете чудесами, а мои колдовством?

– Кощунство! – выкрикнула вдова Дигби.

– Вы заходите слишком далеко, Энн Хоксмит!

Преподобный не скрывал гнева. Обвиняемая этого словно не заметила.

– Преподобный Бердок, на одном из окон вашей церкви Христос воскрешает Лазаря. Вы что, крикнули бы Господу нашему: «Колдовство!»?

При этих словах в зале поднялась буря. С галереи послышались крики и проклятия, которые не смог унять молоток советника Уилкинса. Преподобный не мог дальше спокойно сидеть на месте. Судебным приставам и двум констеблям пришлось сдерживать народ. Бесс боялась, что их просто сметет обезумевшая толпа. Она взглянула на мать новыми глазами. Почему она так смело говорила? Почему не попыталась ничего скрыть или хотя бы представить произошедшее в ином свете, чтобы отдаться на милость магистрата? Чем дольше девушка смотрела на мать, тем меньше узнавала ее. Она выглядела такой спокойной, такой решительной, ее, в отличие от Бесс, словно не волновали и не пугали ни неистовство толпы, ни возможные последствия слов.

В конце концов порядок был восстановлен. Натаниэль Килпек дождался полной тишины, прежде чем огласить свое решение.

– К моему удовлетворению, есть основания для обвинения в maleficia[4]4
  Колдовство (лат.).


[Закрыть]. В силу изложенного я постановляю, что тело Энн Хоксмит должно быть осмотрено на предмет известных знаков, отличающих ведьму, а сама она должна быть возвращена в свой дом, и там за ней надлежит наблюдать два дня и две ночи. Я приму дальнейшие показания, если они последуют, и через пять дней в этом же зале состоится суд.

Он договорил и быстро поднялся с места. Энн выволокли через боковую дверь, ведшую к камерам в подвале, члены суда покинули зал. Сердце Бесс преисполнилось страха при виде того, как мать уводят прочь.

– Матушка! – выкрикнула она, но дверь уже захлопнулась за последним констеблем.

Бесс лишь позднее узнала, что претерпела ее мать от дознавателей. Обычно такую работу исполняли местные повитухи, но, понятно, в нынешних обстоятельствах нужно было найти кого-то другого. По такому случаю из Дорчестера привезли Изабел Притчард, даму сомнительной репутации. Энн раздели и привязали к столу кожаными ремнями. Под наблюдением советника Уилкинса и Натаниэля Килпека мистрис Притчард изучила каждый дюйм тела обвиняемой. Через некоторое время она объявила, что нашла две темные родинки, которые стала колоть, чтобы выяснить, пойдет ли из них кровь. Кровь не пошла. Килпека не устроила работа Притчард, и он взялся сам обследовать тело Энн. Ни одна его часть, сколь бы укромной или интимной она ни была, не осталась обойденной. Наконец глубоко между ногами обвиняемой он нашел нечто, походившее на небольшой плоский сосок. Килпек велел приставу описать все в подробностях, сказав, что, по его мнению, этот «предмет» недавно сосали.

После этого Энн привезли обратно на ферму. Бесс сказали, что наблюдать ее будут дома, куда бесы и фамильяры[5]5
  Фамильяр – волшебный дух, служивший ведьмам.


[Закрыть] явятся с большей вероятностью. Старую Мэри, у которой толком не было своего дома, тоже решили наблюдать здесь. Мебель сдвинули к стене, а Энн и Мэри крепко привязали к стульям посреди комнаты. По бокам расставили удобные сиденья, на которых разместились наблюдатели. Среди них была Изабел Притчард, без сомнения, довольная, что ей заплатили за дальнейшие услуги, советник Уилкинс, преподобный Бердок и охотник на ведьм. У дверей поставили констебля. Бесс было позволено остаться, но ей ясно дали понять, что стоит ей как-либо вмешаться, и ее вышвырнут вон.

Когда в общей суматохе все расселись по местам, наблюдатели затихли. Бесс нашла местечко в темном углу, откуда ей ясно было видно лицо матери, освещенное светом очага и тщательно расставленных вокруг свечей. Она терялась в догадках, не понимая, чего все ждут. Они что, в самом деле, верят, что мать посетят странные существа и мелкие духи? Понять, как кто-то столь здравомыслящий, как советник Уилкинс, может всерьез верить, что станет свидетелем подобных событий, было невозможно. Бесс знала мать всю жизнь. Она видела, что та постоянно ходит в церковь, и преподобный видел. И все же теперь они сидели в тишине, ожидая, что явятся создания не из нашего мира. Старая Мэри, казалось, готова была лишиться чувств. Ее губы беспрестанно шевелились, словно она молилась, глаза рассеянно смотрели в никуда. Энн, напротив, сидела прямо и неподвижно, безучастная и спокойная. Бесс подивилась ее выдержке и терпению.

Прошло несколько часов, примечательных лишь тем, что ничего не случилось. Погода поводов для разговора не давала, беседовать было не о чем, так что единственными звуками в комнате были шипение и потрескивание огня, а временами слышался за домом крик совы. Еще через два часа к этим звуками прибавился рокочущий храп советника Уилкинса. Бесс, у которой затекло тело, пошевелилась, зная, что может не бояться уснуть, хотя волнения последних дней ее и измучили. Свечи догорали, а значит, рассвет скоро должен был прекратить эту нелепую ночь. Потом послышались звуки – сперва еле слышные, но вскоре все громче и громче дающие о себе знать. Царапанье. Килпек замер в кресле. Преподобный нахмурился и осмотрелся. Звук не стихал, казалось, он исходит из-за двери в сыроварню. Бесс убеждала себя, что это всего лишь голодная мышь. Когда царапанье сменилось ударами, она испугалась.

– Господи, помилуй нас! – прошептала мистрис Притчард.

Глаза собравшихся были прикованы к двери. Грохот пробудил от дремоты даже советника Уилкинса.

К ударам между тем прибавились странный визг и взлаивание. Преподобный Бердок принялся молиться. Советник Уилкинс хотел встать, но Килпек поднял руку, останавливая его.

– Не шевелитесь! – велел он.

Лай стал громче. Он не был похож ни на один звук из тех, что прежде слышала Бесс: что-то среднее между тявканьем щенят и гулением младенцев. Старая Мэри с всхлипываниями забилась, натягивая веревки, привязывавшие ее к стулу. Когда деревянная щеколда на двери сыроварни начала подниматься, словно сама собой, глаза Мэри расширились. Все это время Энн не шевелилась.

Бесс почувствовала, как перехватило дыхание, когда дверь медленно распахнулась. Поначалу она ничего не увидела, но потом из темноты на свет скользнули низкие извивающиеся тени. Теперь девушка задыхалась от ужаса. Твари эти явно не были рождены ни одним из созданий на Господней земле. Всего их было четыре, размером примерно с барсука, но тела их казались гибкими и вьющимися, словно у огромных ласок. Частично их покрывала грубая шерсть, частично – похожая на жабью кожа. Тусклые глаза слезились, из вялых беззубых пастей сочилась слюна. Чудовища ползли вперед, прижимаясь брюхами к полу, и все так же издавали жутковатые звуки. Старая Мэри завизжала, вскоре к ней присоединилась и мистрис Притчард.

Советник Уилкинс больше не смог сдерживаться и вскочил с кресла. Преподобный Бердок на полуслове оборвал молитву, с омерзением глядя, как твари кружат по комнате в поисках Энн. Увидев ее, они радостно завизжали, полезли к ней на колени, стали тереться о шею, лизать ей лицо и нюхать волосы. Бесс думала, что мать сейчас стошнит, но та по-прежнему не двигалась – и не выказывала никаких внешних признаков ужаса или отвращения. Бесс показалось, что ее не удивило произошедшее, что она этого ждала. Неужели ей были знакомы эти отродья? Неужели они и в самом деле были ее бесами? Ее фамильярами? От попыток как-то объяснить это зрелище у Бесс закружилась голова. Старая Мэри совсем обезумела, она истошно кричала и отчаянно билась на стуле, стараясь отодвинуться от жутких тварей. И от Энн.

Килпек встал и обнажил клинок. Констебль был готов покинуть свой пост возле двери, но охотник на ведьм дал знак оставаться на месте.

– Не покидать пост! – крикнул он. – Чтобы ни одно живое существо не вышло из комнаты!

Он поднял палаш и, рубанув зверя, сидевшего у ног Энн, отсек ему лапу. Тот страшно заверещал; чудовищный звук, не прекратившийся даже после того, как второй удар отсек голову твари от тела. Обе половины продолжали извиваться и биться. Преподобного Бердока обильно вырвало. Мистрис Притчард без чувств осела на пол. Советник Уилкинс, у которого не было оружия, схватил стул и принялся яростно наносить удары зверям, метавшимся по комнате. Бесс зажала уши руками, чтобы не слышать омерзительных звуков, но не могла отвести глаз от матери. Один из бесов попытался укрыться под юбкой Энн.

– Видите! Видите, как мерзкое создание жмется к своей хозяйке! Это отродье дьявола! Эта женщина не сестра Евы, она – нечестивое орудие Сатаны!

Килпек поднял палаш над головой, и Бесс увидела, что он собирается обрушить его на мать.

– Нет! Нет! – закричала она, бросаясь вперед.

Она обвила маму руками, не обращая внимания на разбегавшихся бесов, и прикрыла ее своим телом.

– Нет! – выкрикнула она, глядя в глаза Килпеку.

На мгновение его клинок завис в воздухе, угрожая оборвать жизни Энн и Бесс одним могучим ударом. В этот миг бесы бежали. В мгновение ока их не стало, а с ними исчезли шум и хаос. Бесс не сводила с Килпека глаз, бросая ему вызов, зная, как знал и он сам, что не имеет права лишить ее жизни. Медленно, с огромным усилием, он опустил клинок, не причинив никому вреда. Изабел Притчард, плача, сидела на полу. Преподобный Бердок принялся молиться. Под стулом старой Мэри разлилась дымящаяся лужа, и в воздухе повисла кислая вонь горячей мочи.

7

По деревне быстро разошлись новости о случившемся ночью. Когда Энн и старую Мэри во второй раз вывели на суд магистрата из камер, в зале яблоку негде было упасть, и констебли с трудом поддерживали порядок. Советник Уилкинс долго и громко колотил молотком, чтобы добиться тишины. Рассудок вернулся к старой Мэри лишь настолько, что она смогла произнести бессвязное признание. Казалось, женщина оставила всякую надежду на то, что ее душа еще может быть спасена. Ее показаний в придачу к тому, что сказали мистрис Уэйнрайт и вдова Дигби, хватило бы, чтобы осудить обеих обвиняемых. Но после того, что видели наблюдатели, в подобных показаниях едва ли была нужда.

Голова Бесс кружилась от недосыпа и страха. Она боялась, что сходит с ума. Боялась, что мать уже не спасти. И боялась силы, которая послала к матери тех тварей. Что все это значило? Кем стала ее мать? Это и была цена, о которой она отказалась говорить? Цена, которую ей пришлось заплатить Гидеону, чтобы спасти жизнь дочери?

Натаниэль Килпек поднял руку, призывая к молчанию. Когда в конце концов унялись все беспокойные зрители, он заговорил, и его пронзительный голос выдал волнение, которое ему до сих пор удавалось скрывать.

– Мы слышали показания свидетельниц, обе они – благочестивые женщины, уважаемые в этом приходе. Мы выслушали признание Мэри, стоящей перед нами, в том, что она ведьма.

На галерее зашипели от ненависти и смятения.

– Прошлой ночью я лично, вместе с другими присутствующими здесь, был свидетелем богомерзкого зрелища: четыре отвратительных беса явились сосать срамные части несомненно опаснейшей ведьмы, что стоит передо мной!

С этими словами он дрожащей рукой указал на Энн. Толпа ахнула и разразилась топотом и криком.

Охотник на ведьм подождал, пока все стихнет, прежде чем продолжить.

– Ужасы, открывшиеся нам, были таковы, а свидетельства так бесспорны, что я отправил в верховный суд гонца с прошением о немедленном и скорейшем принятии мер по данному делу. Могу вас уведомить, что я получил извещение о том, что нет нужды ждать квартальной сессии или переправлять этих… женщин в суд Дорчестера. Я наделен полномочиями огласить решение, основанное на собранных свидетельствах, и вынести приговор, в этом самом месте, сегодня же, поведать о том, какова природа их преступлений.

Толпа ликующе заголосила. Килпек повысил голос, чтобы перекричать ее, на этот раз он не стал ждать, пока воцарится тишина.

– Мэри, приходская повитуха, мы выслушали твое признание и приняли заявление о виновности. Да смилуется Господь над твоей душой. Энн Хоксмит, ты слышала выдвинутые против тебя обвинения. Тебя обыскали и нашли метки дьявола и все необходимое для выкармливания фамильяров. Я лично был свидетелем того, как Сатана посещал тебя в облике нечестивых созданий. Все присутствующие здесь видели, как бесы радуются твоему обществу. Тебе есть что сказать в свою защиту?

В зале наконец-то стало тихо. Все напрягли слух, чтобы услышать, что ответит Энн, вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть невесту дьявола, столько лет жившую неопознанной среди них. Бесс задрожала. Женщина осмотрелась, словно изучала лица тех, кто пришел поглазеть, как ее приговорят. Встретившись взглядом с дочкой, она слабо улыбнулась и снова повернулась к магистратам.

– Я не могу сказать ничего, что смягчило бы каменные сердца, – ответила она.

– Ты по-прежнему утверждаешь, что невиновна? После всего, что мы видели? – спросил Килпек.

– Я невиновна в том, в чем обвиняют меня вдова Дигби и Гуди Уэйнрайт, это правда. Я никому не причинила вреда.

– Обвинения в maleficia – лишь один из вопросов, рассматриваемых в суде. Колдовство само по себе карается смертной казнью, это тебе должно быть известно.

Энн ничего не ответила.

Преподобный Бердок склонился вперед, сложив руки в замок.

– Ради любви к Богу, женщина, ради спасения души от вечных мук ты не хочешь признаться и просить милости суда и Господа нашего?

Энн подняла на него спокойный взгляд.

– Мне больше нечего просить у Бога, – заявила она.

Преподобный отпрянул, словно его ударили.

– Как дошла ты до столь жалкого, безбожного состояния, женщина?

– Не женщина, а ведьма! – выкрикнул кто-то в зале, и вскоре все подхватили этот крик.

– Ведьма! Ведьма! Ведьма!

Уилкинс без толку стучал молотком. Порядок был восстановлен лишь тогда, когда со своего места поднялся Килпек.

– Повитуха Мэри, Энн Хоксмит, вы признаетесь виновными по обвинению в maleficia, особенно в том, что касается детей Уэйнрайт и вдовы Смит, и в том, что исполняете колдовские обряды. По приговору суда вы будете выведены из здания на рассвете, через два дня, и преданы смерти через повешение.

В зале началось столпотворение. Бесс услышала собственный крик и подумала, что сейчас лишится рассудка. Она пыталась пробиться вперед, коснуться матери, вытянув руки, но все было безнадежно. Бесс чувствовала, как в душе нарастает опасное бешенство, но не понимала, что делать. Несмотря на то что сила внутри нее дошла до того, что девушка почти не могла ею управлять, она не видела, как применить ее, чтобы спасти мать. Толпа заходилась криком и свистом, готовая взбунтоваться, и Килпек дал констеблям знак увести осужденных женщин, пока его люди удерживали жителей деревни, бесновавшихся все сильнее. Бесс так толкали и теснили, что ей лишь в последний миг удалось мельком увидеть мать, а потом ту увели.

Бэтком Холл представлял собой прекрасный образец мастерства своей эпохи. Блестящий красный кирпич и сияющее дерево говорили о том, что его хозяин – человек состоятельный. Даже входная дверь могла рассказать о многом: гладкое, как воск, дерево – о богатстве и силе; филигранные железные петли привлекали внимание скорее своей красотой, чем полезностью; мощный замок давал понять, что это на самом деле крепость, как и семь дюжин черных заклепок, выступавших из широких досок. К этой двери Бесс подошла рано утром, на следующий день после суда над матерью. Она оставила Шептунью щипать густую траву возле дорожки и глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, прежде чем подняться по ступеням. Бесс долго и мучительно обдумывала, стоит ли ей искать помощи Уильяма. Она вовсе не была уверена, что он сможет что-то сделать, но больше ей не к кому было обратиться. У нее не было выбора. Когда она решилась, ей пришлось определиться, в какую дверь постучать. При мысли о том, что она явится к парадной двери большого дома, Бесс делалось неловко. Она никогда не бывала в таких местах. Да пустят ли ее? И все же она не служанка и не торговка. Ей незачем проскальзывать в дом Уильяма незамеченной, через черную дверь. Ей ведь нечего скрывать. Она в тяжелом положении, но, что бы ни решил суд по поводу ее матери, Бесс отказывалась стыдиться. Нет, она пойдет к парадной двери и спросит Уильяма. Сейчас не время для изысканных манер!

Бесс подняла тяжелый железный молоток и громко стукнула четыре раза. После тревожаще долгого ожидания она услышала шаги, и дверь отворилась. Опрятная женщина с острыми чертами лица и крошечными руками склонила голову набок при виде неожиданной посетительницы.

– Что тебе здесь нужно? – спросила она.

Бесс внутренне вспыхнула от того, как скоро эта женщина ее оценила и пришла к выводу, что незнакомка не может быть приятельницей ее хозяина.

– Я хочу поговорить с Уильямом Гулдом.

– Мастер Уильям занят. По какому делу ты хочешь с ним поговорить?

– По личному.

Женщина на мгновение замерла, словно решала, достаточная ли это причина, чтобы потревожить хозяина.

Бесс продолжала.

– И довольно срочному, – добавила она, а потом, видя, что решимость привратницы не меняется: – С вашей стороны было бы очень любезно сообщить мастеру Уильяму, что я пришла.

Не произнеся ни слова, женщина скрылась в доме, захлопнув за собой дверь. Бесс стояла, глядя на непреодолимую преграду, и гадала, не отказали ли ей. Она ждала, и где-то внутри, за грудиной, затягивался узел. Наконец дверь снова отворилась, и на этот раз вперед поспешил Уильям. Он взял Бесс за руку и провел внутрь.

– Бесс, – сказал он, – бедная моя, бедная Бесс. Я, разумеется, слышал ужасные вести.

Говоря это, он вел ее по огромному холлу, мимо полированной деревянной лестницы, в другую дверь. В уютной комнате за нею было больше мебели и гобеленов, чем Бесс видела за всю жизнь. Была там также молодая белокожая леди – она сидела в низком кресле у огня. Девушка остановилась, опешив при виде незнакомки, которую не была готова застать. Уильям подвел ее к резному дубовому сиденью, на которое для удобства были набросаны гобеленовые валики и подушки.

– Бесс, ты еще не знакома с Ноэллой Бриджуэлл. – Уильям обернулся к молодой леди. – Прости, дорогая, боюсь, сейчас не время для церемонных представлений. Бесс Хоксмит – наша соседка и добрый друг.

Ноэлла коротко кивнула в знак приветствия.

– Я, конечно же, слышала ее имя, – ответила она.

Бесс хватило взгляда, чтобы оценить роскошную одежду девушки, дорогое испанское кружево на ее воротнике, богатый шелк платья, расшитую жемчугом ленту в волосах. Дама с определенным положением, изрядно богатая и, несомненно, красивая. Бесс села, осознавая, какие грубые у нее руки и как поношена ее одежда.

– Рада с вами познакомиться, – произнесла она, не имея сил сосредоточиться и придумать какие-то светские любезности. – Простите мою прямоту, но я пришла по делу. Речь идет о жизни и смерти.

Ноэлла кивнула и вынула веер слоновой кости, чтобы защитить лицо от жара камина.

– Уверена, мой жених окажет вам любую помощь, какая в его власти, – заметила она.

«Жених! Эта леди – невеста Уильяма?» Бесс почувствовала, что у нее кружится голова. Захотелось выбежать из комнаты, но ей нужна была помощь Уильяма. Он был единственной надеждой ее матери. Бесс глубоко вдохнула и подняла подбородок.

– Как дела у твоей матушки? – спросил Уильям.

Бесс не знала, что ответить. Ей казалось, что она уже не знает, кто ее мать или что она может чувствовать. Она впилась ногтями в ладони, чтобы не дать воли слезам.

– Мне не разрешили увидеть ее после суда, – сказала девушка, качая головой. – Завтра ее повесят!

Уильям все еще держал ее за руку. Он сжал ее крепче, не выказывая намерения отпускать, несмотря на то что невеста не отрывала от него взгляда.

– Мир теперь живет по правилам, которых я не понимаю, Бесс. Твоя матушка – добрая женщина, богобоязненная, искренняя в скромности и молитве. Любящая мать и жена. Она так многим помогла. Я теряюсь, не зная, чем объяснить, как такое могло случиться.

– Многие в Бэткоме пережили большое горе, Уильям. Они ищут, кого обвинить. Я это поняла благодаря маме. – Она помедлила, а потом добавила: – Люди боятся того, чего не могут объяснить.

Бесс ощутила, как сердце забилось быстрее, и поняла, что боится. Не матери, которая вырастила ее, любила и наставляла всю жизнь, но вот этой новой силы, живущей в той же дорогой ей женщине. Она взглянула на Уильяма.

– Ты нам поможешь?

– Но что я могу?

– Твою семью уважают. Твой отец – влиятельный человек. Если бы он подал прошение о милости, то, конечно…

Она осеклась, увидев, как Уильям склонил голову.

– Отец не станет вмешиваться.

– Ты это знаешь наверняка?

Уильям кивнул.

– Но ты же можешь обратиться к нему, сам попросить, объяснить, что эти женщины ни в чем не виноваты. Чума забрала так многих; понятно, что люди умирали. Что дадут новые смерти?

Пальцы Уильяма медленно стали разжиматься, пока он не выпустил руку Бесс и не уронил свою вдоль тела. Он не мог поднять на девушку глаза. В конце концов заговорила Ноэлла. Она встала и шагнула вперед, чтобы встать рядом с женихом.

– Вам следует знать, что это отец Уильяма послал за Натаниэлем Килпеком, – заявила она спокойным тоном.

Бесс не могла поверить своим ушам.

– Что? Твой отец послал за охотником на ведьм? Но я не понимаю… Отчего вдруг он озаботился подобным вопросом? Зачем призвал столь беспощадное правосудие в наши добрые края?

Уильям по-прежнему не мог поднять на нее глаза. Он зароптал, прохаживаясь по комнате и в отчаянии воздев руки.

– Речь о куда более серьезных вещах, Бесс, – пробубнил он. – Ты о таком понятия не имеешь. Парламент – место неспокойное, там сплошные интриги. Каждому нужно доказывать, кто он, демонстрировать свою верность. Мой отец ступил на опасный путь. Зайди он слишком далеко в одну сторону, его назовут предателем, и он лишится головы. Уклонись в другую, и вскоре окажется на зыбучих песках, где в итоге все кончится тем же. В нынешние опасные времена ветры перемен меняются с северных на южные и обратно за сутки. На знать давят, призывая жестко управлять своими землями. Люди чувствуют, что в стране брожение, и боятся его. Все хотят, чтобы власть была сильной. Хотят знать, что их судьбы в руках людей действия. Что будут защищены. Если нельзя спастись от чумы и голода, то, по крайней мере, люди хотят знать, что они в руках Божьих и дьявол не бродит среди них.

В тишине, воцарившейся между ними, Бесс снова вспомнила, как различны ее жизнь и жизнь Уильяма. Он был сыном человека, который всем пожертвует ради сохранения своего положения. Как она могла думать, что этот мужчина позволит ослабить хватку, разрешив сыну жениться на девушке без имени и денег? И на самом деле Уильям никогда не испытывал подобного желания. Теперь она это понимала. Он всегда знал, где ее место, и знал, что оно не рядом с ним. По крайней мере, не открыто. Ноэлла была как раз той девушкой, какую выбрал бы для Уильяма отец. Она упрочит положение семьи и, без сомнения, умножит ее богатства. Она из важных. Бесс и ее семья были заменимы. Девушка закрыла глаза, чтобы не кружилась голова от многоцветья роскошных гобеленов, висевших вокруг. Ей здесь было не место. Уильям ничего не мог сделать, чтобы спасти ее мать. Ему ничего не позволили бы сделать. Бесс встала, выказывая куда большее самообладание, чем ощущала.