Текст книги "Герой туманной долины"

– Никто не становится исключением. Сложно сохранить легкость постоянно, когда груз прошлого давит на плечи, мистер Паркс. Хотя, – Челси повела рукой и печально усмехнулась, – уж кому, но точно не вам это объяснять.

Прошедшая по его телу волна дрожи кольнула поясницу, замерла там, сжавшись в ком, давила на позвоночник.

– Вы словно меня предупреждаете… – протянул Шеннон, ерзая в кресле.

– То, что сначала видится вам совершенно простым и понятным, редко оказывается таковым на деле, – игнорируя неуверенное предположение собеседника, продолжила Челси. – За ее наивностью и взбалмошностью прячется тихая, несвойственная ее годам мудрость и сила, которой я, откровенно говоря, прошедшая пламя, могу лишь позавидовать. Вам не стоит недооценивать Деллу Хармон, мистер Паркс. Она очень сильная.

– Говорите так, будто она ваша дочь.

– Она стала ею за эти три года, – кивнула Челси. – Я многое ей доверила. Вы тоже можете.

– Могу… доверить? – непонимающе переспросил Шеннон.

– Делла зачитывалась вашими статьями последние недели. – Женщина пропустила вопрос мимо ушей. – Они убедили ее, а она убедила меня. Я доверилась ей, а она доверилась вам, так что постарайтесь ее не подвести.

«Она зачитывалась моими статьями? – громко спрашивал внутри восторженный голос мальчишки. – Она? Та самая Герда?».

– Не подведу.

Челси так ни разу и не повернулась в его сторону, не взглянула ему в глаза. Она будто разделилась на двух женщин: одна делала собеседнику многозначительные намеки, а вторая пристально, чуть склонив голову набок, изучающе оглядывала сцену, на которой репетиция подходила к концу.

– Нет, та дверь все-таки никуда не годится… – задумчиво пробормотала она, качнула головой и вновь вернулась к разговору с Шенноном. – Не отнимайте у нее мечту, мистер Паркс, и позвольте ей быть ребенком.

Шеннона пробил озноб. Внутри росла дрожь такой силы, которая, казалось, была способна раздробить его кости – юноше казалось, будто кто-то включил в центре его тела острый бур.

«О чем вы говорите? – хотелось спросить ему. – Как я вообще могу отнять у нее что-то или не позволить?»

– Ведь мы только там свободны – в своих мечтах, – едва заметно улыбнулась Челси, совсем запутав Шеннона.

– Считаете, жизнь – болезнь, а мечта – спасительная пилюля? – предположил он, тяжело сглатывая.

– Нет, это вы так считаете, – отозвалась Челси, поднимаясь с места. Увесистые серебряные браслеты на ее тонких запястьях зазвенели. – И это о многом говорит.

– О многом хорошем? – с надеждой, которую не спрячешь, бросил Шеннон мучивший его вопрос. Парень завернул его в обертку усмешки, попытался задать с притворным весельем, в глубине души понимая, что эту женщину провести не сможет.

Он и вправду считал мечты спасением? В его-то положении?

– На это вам ответит Делла Хармон.

* * *

Он смотрел в свои собственные глаза – светло-карие и уставшие.

Зеркало, только что начищенное до блеска, казалось, пыталось отразить всю его душу, но Шеннон не позволял. Он заметил, как непроизвольно улыбнулся, на мгновение вспомнив дневную прогулку по театру с Деллой.

– Теннисон убил бы нас, если бы узнал, как безбожно мы покромсали беднягу «Улисса», – звонко рассмеялась она тогда, так заразительно, что он и сам невольно усмехнулся. – На самом деле, я даже чувствую себя виноватой – ведь это я предложила его поставить!

– Стих совсем короткий, – пожал плечами Шеннон, открывая перед Деллой дверь и пропуская ее вперед.

Он вспомнил, как пришлось отодвинуться, когда она чуть не задела его плечом, как привычно сжались пальцы и напряглись ноги, пытающиеся удержать его.

– Знаю, но мы придумали совсем новую историю, в которую вплели строчки «Улисса», и, кажется, нам пришлось исказить ту суть стиха, о которой говорят литературные разборы. Сколько же мы их проштудировали, вы бы знали! – Делла скривила лицо и тут же смутилась. – Честно признаться, я терпеть их не могу, хотя вы, – поторопилась исправиться она, виновато вскидывая руки, – совсем другая история! Я бы каждую строчку ваших статей разобрала, не будь столь ленива.

– О, я не история, – попытался пошутить Шеннон, усиленно игнорируя последнюю фразу.

«И что ты в них нашла, Герда?» – хотелось спросить ему.

– Каждый из нас – история. Каждый из нас – книга в своем особенном переплете. Неужели не согласны? – Делла, убежавшая по коридору вперед, на ходу обернулась и подтянула лямку вельветовой, в цвет брюк, сумки.

– С вами сложно не согласиться, – улыбаясь, отозвался Шеннон, опуская голову, не решаясь столкнуться с серыми, наполненными детским восторгом глазами.

– Вот и славно, – рассмеялась девушка. – Я прочитала «Улисса» еще в школе, мистер Паркс. Он тогда мне так сильно в душу запал, и я даже расстроилась, что его не ставят на сцене.

– Возможно, потому что и ставить нечего, – предположил Шеннон. – Я имею в виду, он не укладывается в каноны театральных постановок.

– Да, по масштабам он не подходит, – кивнула Делла, двигаясь по коридору спиной вперед, – и именно поэтому мы решили его немного…

– Преобразить? – с усмешкой подсказал он.

– Что-то в этом роде, да. Монолог о человеческой воле, мистер Паркс. О воле, которая преодолевает смерть даже на пути к концу, о воле, которая горит, которая живет! Он не мирится с угасанием, не приемлет бездействие – в конце земного бытия он продолжает идти по вымощенной тропе. – Девушка остановилась и мягко улыбнулась. – Мы хотели вдохновить людей, создав историю о страннике, который заблудился, но, познакомившись с «Улиссом», нашел дорогу. Она ведь о каждом из нас.

Шеннон вздрогнул, оторвал взгляд от своего отражения в зеркале. Воспоминание рассеялось, дымка растворилась за его спиной.

Он помнил, как замер посреди коридора, который вдруг заполнили актеры; помнил, как долго вглядывался в серые глаза напротив, изучающе, с нотками смущения глядящие на него в ответ; как побежали по затылку, устремляясь под футболку, мелкие мурашки и как защипало в глазах от слов, которые проговорила ровным тоном девушка в вельвете.

«История о страннике, который заблудился…»

– Я слышал, Теннисон черпал вдохновение для «Улисса» в «Божественной комедии» Данте, – сбивчиво проговорил тогда Шеннон. Делла просияла и резво закивала, подтверждая его слова.

– Вы читали? – с надеждой спросила она, глядя на него чуть снизу вверх.

– Читал. Она откликается.

– Она откликается в по-настоящему живых, – подмигнула девушка и поспешила дальше по коридору, не замечая, что Шеннон еще несколько мгновений стоял на месте, не решаясь двинуться за ней.

«Нет, Делла, – думал он сейчас, прячась от своего ненавистного отражения, – тут ты ошиблась. Она откликается в тех, кто очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»

Лейла Эллингтон, у которой он хотел попросить совета, не ответила на звонок.

Через отражение в зеркале Шеннон всматривался в наколотый на нижних ребрах раскрытый глаз, который словно всегда неустанно следил за ним.

Видел ли он что-то недоступное его обладателю? Знал ли, что ждет того впереди?

– Что тебе нужно от Деллы Хармон, засранец? – спросил он себя, вскидывая голову, пристально всматриваясь в отражение: в острые скулы и впавшие от недоедания щеки. – Чего ты хочешь от нее, а?

Шеннон не знал точного ответа на этот вопрос, но где-то внутри росла уверенность: не случайно однажды на заполоненной разноцветными людьми улице Реверипорта перед его глазами возникла эта желто-оранжевая аура, и не просто так их свел театр, обратившийся за помощью к местному издательству.

Шеннон жаждал быть понятым хоть кем-то, а еще больше чувствовал вину. Вину жертвы, которая вынуждает своего спасителя вызволять ее из беды, рискуя своей жизнью.

Он думал, что не имел права втягивать Деллу Хармон в свою личную внутреннюю войну, не имел права называть ее Гердой и надеяться на силу ее ярко-оранжевой ауры, столь притягательной своей неисследованностью. Но в мгновение, когда сожаление и горькая вина опускались на него льдом, Шеннон вспоминал день, когда Герда вошла в издательство и попросила его написать правдивую статью: говорила, сбиваясь с мысли, и звонко смеялась собственной нелепости.

Она пришла сама. Пришла, потому что, наверное, так захотел кто-то наверху, тот самый задиристый кукловод, который ничего не упускал из виду.

Противоречие тянуло за собой противоречие, порождая очередное внутреннее сопротивление, в котором он тонул, а перед глазами так же, как после первой встречи, стояли желто-оранжевое свечение и счастливая улыбка, обладательница которой напевала себе под нос мелодию, вторя той, что лилась из наушников.

Они договорились о новой встрече через пару дней – Шеннон не удержался от приглашения выпить кофе под предлогом очередного обсуждения статьи.

– Хочу узнать ваше видение, – проговорил он сбивчиво в театре, пряча глаза от той, что внимательно его рассматривала без тени стеснения. – Я ведь, даже разобрав декорации на составные части, не смогу рассмотреть то, что доступно вам.

Делла тогда просияла и согласно закивала в ответ…

* * *

Телефон на полке завибрировал. Шеннон не глядя ответил на звонок, и голос Лейлы вернул его в действительность.

– Была на операции. Что-то срочное?

– Нужен мозговой штурм, – сдавленно отозвался парень, опуская голову, пальцами сильнее стискивая бортик раковины. Таймер разговора на телефоне считал секунды, пока подруга молча ждала короткого запутанного объяснения и готовилась задать в ответ сотню вопросов в попытке помочь.

«Мозговой штурм». Их кодовая фраза.

– Кажется, я влюбился, – почти неслышно прошептал он, но Лейла услышала.

– Хорошо, – протяжно выдохнула она. – Поздравлять не буду, по голосу слышу – что-то не так.

– Угадала. Я… – он замялся, устало застонал, запуская пальцы в кудрявые волосы, – не уверен. Не понимаю, что это – жажда быть спасенным или влюбленность.

Лейла не стала спрашивать, от чего его нужно спасать, – она всегда знала, куда лучше не соваться.

– Почему решил, что влюбленность?

Мозговой штурм начался. Шеннон чуть улыбнулся – он обожал их многолетнюю игру, правила которой оба поняли еще в первую секунду: скажи вслух и все поймешь.

– Думаю о ней постоянно.

– Так может, это одержимость?

– Не похоже. По пятам за ней не хожу, хотя встречи жду, не названиваю ночами и не пытаюсь выяснить ее адрес, хотя могу.

– Но одержимость не только так проявляется, Шеннон… Если все твои мысли отданы ей, если чувствуешь себя зависимым от нее, стоит задуматься. – Лейла выдержала многозначительную паузу. – Ладно, я еще верю, что ты у нас парень вполне адекватный, – хохотнула она, – так что давай предположим, что это одержимость не ей самой, а тем, что она может тебе дать?

– И чем же?

– Как ты сказал в начале?.. – Женщина задумалась. – Спасение? Быть может, это одержимость возможностью спасения?

– Скажу так: в ней есть что-то, что я ни разу не видел раньше, то, что, возможно, укажет мне на истинный путь… – Шеннон всплеснул руками и отвернулся от зеркала, в отражении которого на мгновение столкнулся со своим загнанным отражением. – Господи, как же глупо это звучит!

– Эй-эй, приятель, – остановила друга Лейла, – помнишь первое правило мозгового штурма?

– Не обращать внимания на дурость, даже если она очевидна, – тихо отозвался тот.

– Вот именно! То, что кажется глупостью сейчас, может быть куда более важным, чем самые заумные выводы – осталось только рассмотреть. Итак, вернемся к спасению.

– Она может меня спасти.

– Не кажется тебе, что ты используешь ее в своих целях? Она не якорь, Шеннон, а живой человек. – В голосе Лейлы послышались нотки упрека.

– Сам думал об этом буквально перед твоим звонком, но… она сама пришла, понимаешь? Я подумал о ней, и она пришла.

– Притянул ее своей жаждой быть спасенным?

– Да.

– Тогда, выходит, она спаситель?

– Если так, мы друг друга стоим.

Лейла замолчала, шумно выдохнула в трубку, после начала говорить вновь, медленно подбирая слова.

– Ты знаешь, я редко таким грешу, но сейчас дам тебе непрошеный совет, потому что слышу, как ты растерян и напуган. Я чувствую в твоем голосе страх, Шеннон.

– Он там есть, – шепнул парень.

– Если вдруг впервые за долгое время ты чувствуешь радость или воодушевление, отдайся им, отринув сомнения. Жизнь не уравнение, которое можно записать и решить, она поток, стремительный и иногда беспощадный, но ты далеко не песчинка, которая не может противиться. Ты такая же волна, буйная и могучая. Позволь каждому своему чувству наполнить тебя силой. И пусть они ведут тебя. Пусть ведут туда, куда сейчас нужно идти. А еще позволь той, кого обсуждали сегодня, сделать свой выбор. Не тяни ее за собой, не пытайся поймать за рукав удачу, как бы ее ни звали, не пытайся ухватиться за нее как за спасательный круг. Просто цени, что она появилась в твоей жизни, и позволь ей решать, спасать тебя или позволить разобраться с проблемами самому. И если она выберет второе, не суди.

– А я ведь просто пишу статью по ее заказу, – рассмеялся Шеннон, качая головой. Он осел на пол, прижался к бортику ванны спиной и нервно покусывал нижнюю губу.

– А я просто пришла вести курсы повышения квалификации, дорогой, – усмехнулась Лейла. – Мы никогда не знаем, где найдем того единственного человека, в котором разглядим частичку нас самих. Но это обязательно произойдет. Быть может, не сейчас, не в этот раз, но произойдет несомненно…

– Спасибо, Лейла, – тихо отозвался Шеннон, когда на заднем фоне послышались окрики Кайла и лай. – Тебе пора.

– Звони, я буду рядом, – проговорила на прощание подруга, кладя трубку.

– Знаю.

Она никогда не ошибалась – так бывает, когда ты честен с собой, с другими, с жизнью, которую не пытаешься понять, которую просто проживаешь. Лейле повезло не пытаться найти смысл там, где он не должен быть найден, потому что она понимала – если этот смысл будет найден, жить станет неинтересно и тут же испортится вкус, словно ты заранее знаешь секретный ингредиент фокуса, который должен был впечатлить.

Лейла Эллингтон верила, что секретный ингредиент, добавляющий жизни непревзойденного вкуса, есть, поэтому жила легко, не оборачиваясь на скользящую за спиной тень подозрения, не мучаясь в попытках познать непостижимое.

А Шеннон Паркс этому так и не научился.

Глава 6

Шеннон, конечно, не поверил, что та самая кофейня, в которую он заходил каждый день перед закрытием, оказалась одним из любимых мест Деллы Хармон.

Она, смеясь и запинаясь о невысокие ступеньки, заскочила под полукруглый купол крыши, повисла на ручке двери, пытаясь отдышаться, а после перекинула намокшие волосы на одно плечо, стянула с макушки берет и выжала в стоящую рядом клумбу. Шеннон расхохотался, забывшись, а встретив озорной взгляд девушки, тут же по привычке напустил на себя озабоченный вид и принялся усердно складывать зонтик, который разбушевавшийся ветер вывернул наизнанку.

На крыльце было тесно. Они стояли плечом к плечу, пытаясь не касаться друг друга и не смотреть друг другу в глаза – слишком неловким было ощущение минутной близости толком незнакомых людей. Привычное беспокойство Шеннона вдруг поглотило оранжевое свечение Деллы, которое расширилось, еле заметно коснулось его кожи, словно бы разместилось на его правом боку, огибая плечо и нежно обхватывая запястье.

Шеннон зажмурился от внезапно кольнувшего сердце незнакомого тепла, когда девушка закатала рукава плаща и выставила руку из-под навеса, подставляя ладонь дождю. Сначала слегка зажмурившись от неприятных ударов капель о кожу, она тут же тихо рассмеялась, изредка бросая полный детского восторга взгляд на приютившегося рядом парня.

– Я всегда мечтала увидеть в Реверипорте что-то особенное. Хотела, чтобы он стал моим личным городом-чудом, – пояснила она так тихо, словно ее слова стали самым важным и опрометчивым откровением.

– Город солнца или город дождя. Почему каждый город должен быть особенным? – нахмурился Шеннон.

– Наверное, хочется искать особенное в самых простых вещах, – пожала плечами Делла. – А это «особенное» ведь не поддается никогда и упорно искаться не хочет. Словно, если отыщешь его, какую-то важную часть смысла потеряешь, – мечтательно протянула девушка, а после, с наигранным раздражением, брызнула оставшимися на пальцах каплями дождя в Шеннона. Тот опешил, но сказать ничего не успел. – Вы же прозаик, мистер Паркс! Мне ли вам объяснять!

Он хотел было одернуть ее, попросить перестать называть его так, как всегда называла мать, и прекратить ее попытки воспринимать его исключительно как писателя, но осекся в самом начале фразы. Она смотрела прямо на него широко раскрытыми серыми глазами, полными воодушевления и бурного ликования, из-за которого с коралловых губ не сходила улыбка. И он решил, что никогда не упрекнет ее и никогда не попросит замолчать – пусть хоть айсберг обрушится на его голову, он не скажет ни слова. Она должна говорить, а он будет слушать.

Так же, как говорить должен он сам – писатель, которого заставили замолчать.

– Я теперь почти не пишу для себя, – тихо произнес он, отворачиваясь с трудом, делая над собой усилие. – Только по работе. Я забыл, как посвящать себя строчкам.

На противоположной стороне улицы женщина, сражаясь с непокорным зонтом, который трепал усиливающийся ветер, бежала за собакой, тянущей поводок. Мальчик на ходу поправлял лямку сползшего рюкзака, вероятно, весившего в два раза больше его самого, и оглушительно ругался так, как не подобает детям. Девушка со стрижкой под ноль увлеченно шагала, не обращая внимания на дождь, заливающий ее большие наушники, притопывая и кружась, играючи подставляя лицо дождю.

Когда-то Шеннон писал о них – о настоящих людях, тех самых, что перебегали улицу на мигающий зеленый или ныряли под ближайший узкий козырек, которые тащили тяжелые пакеты и проклинали небо или благодарили его за освобождение, вдруг подаренное душе. Он писал об ангелах и демонах, но не обнаженных в Ветхом Завете, а о тех, кто каждый день смотрел на себя в зеркало или завязывал шнурки ботинок, о тех, кто садился в машину и ехал в ненавистный офис или пил огуречный коктейль в спортзале.

Он писал о том себе, который становился другим человеком с пришествием ночи. Ему не был нужен плащ, костюм или суперсила – только слова и свобода мысли, которая всегда дарила действительно стоящие бумаги вещи.

Теперь он не писал ни о чем, и все стало неважным.

– Вы обязательно вспомните! – ободряюще воскликнула Делла, подавшись вперед, к краю ступенек. – Я верю, что…

Рука Шеннона сама собой потянулась к ней, чтобы подхватить, когда ботинки девушки заскользили по залитому дождем кафелю. Она успела спохватиться и отскочить, спасая сразу двоих – себя, не отличавшуюся особой ловкостью, и Шеннона, который резко выдохнул, вздрогнув от внезапного облегчения.

– Давайте зайдем внутрь? – предложил он Делле, провожая взглядом бритоголовую девушку в наушниках, пробудившую у него воспоминания о персонажах.

Взглянув на Деллу, он отпустил эти мысли. Постарался ободряюще улыбнуться, но она стыдливо поморщилась и неопределенно повела рукой.

– Знаете, если я не пролью на себя кофе сегодня, буду даже удивлена. Мама до сих пор смеется, говорит, что за двадцать три года я так и не научилась смотреть под ноги. – Она все же позволила себе улыбнуться. – Знали бы вы, сколько шишек было набито!

– Знаю, – протянул Шеннон, опуская глаза, пряча затаившуюся в них усмешку, – сам такой же, честное слово.

Он открыл перед девушкой дверь, пропуская ее вперед, и в последний раз тряхнул зонтиком над клумбой, где Делла Хармон несколькими минутами ранее выжимала насквозь промокший берет.

Шеннон вновь мысленно расхохотался. Простота и легкость девушки его подкупали, и рядом с ней он мог улыбаться так искренне, как многие годы не улыбался даже рядом с Камероном.

Она махнула бариста, бросила короткое «Как всегда» и прыгнула за столик у самого входа, рассматривая скользящие под дождем фигуры в панорамном окне.

Шеннон напрягся, натянуто здороваясь со знакомым за прилавком, которому не требовалось озвучивать заказ, и кашлянул, привлекая внимание девушки.

– Мы можем сесть за столик подальше? – тихо спросил он, переминаясь с ноги на ногу. Тяжелые капли воды разукрасили светлый пол, падая со стиснутого в побелевших пальцах зонта. – Тут обычно бывает шумно.

Делла еле заметно нахмурилась, тень смятения пробежала по ее лицу, но быстро растворилась, когда девушка поднялась с места и прошла к стоящему в углу кофейни столику.

– Тут будет лучше? – мягко спросила она, склонив голову набок. Звенящее в воздухе напряжение тут же разбила ее ободряющая улыбка.

– Да, – признательно кивнул Шеннон, приземляясь на стул и откидываясь на пластмассовую спинку. – Знаете, ведь все прозаики немного того, – попытался пошутить он, а после вдруг, в очередной раз неожиданно для самого себя, решил все прояснить: – Я не люблю чужие прикосновения. То есть… – Он поморщился, тихо застонал, глядя на взметнувшиеся тонкие брови Деллы. – Не люблю прикосновения посторонних.

– У кого-то аллергия на шоколад, кто-то терпеть не может мюзиклы, у других привычка пить воду из-под крана, – с наигранным безразличием говорила девушка, пытаясь спрятать усмешку, – а вот мистер Паркс не любит, когда его щупают за локти. Тут ничего не поделаешь. – Она театрально пожала плечами и хитро прищурилась. – Не переживайте, во всех нас достаточно чудаковатости.

Шеннон облегченно выдохнул, губы растянулись в ответной улыбке, от которой он не стал отказываться на этот раз. Рядом с Деллой и ее приятно мозолившим взгляд вельветом его плечи расслабленно опускались сами по себе, а камень в груди, который мешал дышать даже во сне, словно растворялся.

«И даже если мне не по пути с тобой, сейчас я буду наслаждаться кислородом, которым легко наполняются мои легкие, когда ты рядом…» – подумал Шеннон.

Он мысленно закатил глаза. Камерон оценил бы, если бы его друг произнес эту дурь вслух, но он еще недостаточно спятил, в отличие от рыжего.

Бариста окликнул их, Шеннон вскочил с места и устремился за напитками, пытаясь скрыться от изучающего взгляда девушки напротив, которая усиленно прожигала серыми глазами его кудрявую намокшую челку и высокий лоб. Когда на столик опустился стакан с горячим какао и шапкой разноцветного мелкого зефира, те самые серые глаза засветились неподдельным детским счастьем, настолько чистым и притягательным, что юноша не смог отвести от Деллы взгляд.

– Я мечтала о нем весь день! – заговорщицки прошептала она, ложкой зачерпывая подтаявшие маршмеллоу. – Челси, будь она здесь, сказала бы, что все это, – она ткнула ложкой в какао, – детский сад, но я никогда не откажусь от детства.

Улыбка медленно сползла с губ Шеннона, игнорируя его сопротивление. Он знал, о чем скажет девушка, догадывался, как сердце вновь привычно кольнет.

– Я никогда не хотела взрослеть, – самозабвенно продолжала Делла, пока он прятался за стаканчиком кофе, обжигавшим язык и десны. – Взрослеть – это ведь прощаться. Прощаться и терять себя – ту свою светлую и наивную часть, что прячется от монстров под кроватью, путаясь в своих шнурках, бежит за школьным автобусом, мучается над задачками битый час, прогуливает школу, прячась от родителей, или по утрам лениво натягивает джинсы и сонно трет глаза, не желая идти на скучные уроки. Я недавно задумалась об этом самом «светлом и теплом» и вдруг поняла, что в этом тот ты, с которым придется проститься все равно. Тот ты с годами растворится, забыв улыбку одноклассника с задней парты, вкус мороженого, которое любила твоя лучшая подруга, и ваши шутки, известные только вам двоим.

– И все вокруг превратится в пустоту, – прошептал Шеннон, кривясь от жара напитка, и тут же мысленно ругнулся на себя.

«Ты можешь хотя бы пару минут не быть королем драмы?!»

Камерон часто называл его так. Король драмы.

– Не совсем в пустоту, – задумалась девушка. – Наверное, все просто стремительно меняется, и это печально. Однако именно эта печаль позволяет мне помнить тех девочек и мальчиков, которые были беззаботно счастливы когда-то. Мы ведь совсем скоро запрем их в клетке взрослой жизни навсегда, да, мистер Паркс?

Он не ответил, только медленно кивнул, прикрыл глаза, уговаривая мысли не порхать так стремительно – он хотел запомнить их, чтобы после превратить в слова. Кто-то однажды сказал, что прозаик – это круглосуточно. Этот кто-то явно знал писательскую кухню изнутри и был бесконечно прав.

– Поэтому какао с маршмеллоу, да? – спросил Шеннон, вспомнив о приличиях и вернувшись к собеседнице.

– Оно позволяет мне помнить ту самую Деллу, мистер Паркс. Ту самую, которая растворяется во мне.

«Наши мысли одинаковы, Делла. Правда, твои намного отраднее моих…»

Она перевела тему разговора, сделав вид, что не замечает поджатых губ Шеннона, опустившихся к переносице бровей и его подрагивающих пальцев, которые водили по краю бумажного стаканчика, прочерчивая одну окружность за другой. Она заговорила о том, в чем видела свою жизнь и свою суть, – о театре. Он стал приютом и домом, тем самым, о котором многие мечтают всю жизнь, гаванью, где, что бы ни происходило, ты спокоен и свободен.

– Я уже накидал план статьи, – быстро проговорил Шеннон, замечая, как осторожно Делла подбирается к интересующему ее вопросу, и выудил из внутреннего кармана пальто помятый блокнот и побитую временем перьевую ручку. – Наш недавний разговор помог мне разглядеть некоторые детали. Они не обязательно понадобятся и получат место в самой статье, но это позволит мне увидеть полную картину. Вы же хотели честную статью. – Он лукаво улыбнулся, припоминая их первый разговор в офисе, и постучал по блокноту. – Готов записывать каждое ваше слово.

– Записывать?

– Не люблю диктофоны, – поморщился Шеннон. – Мне легче записать пару особенно откликнувшихся фраз, чем переслушивать весь разговор. Так текст живее, так в нем больше важного.

– Вот что мне нравится в ваших статьях! – воскликнула Делла. – Они «живее» остальных.

Она сделала большой глоток какао и подалась вперед.

– Декорации – это не только место действия, мистер Паркс! – воодушевленно начала она, почти задыхаясь от волнения. – Это характер персонажа, перенесенный ему за спину, это настроение, которое видят те, кто наблюдает за происходящим на сцене. Порой мне кажется, что в этом куда больше смысла, чем в актерском мастерстве. Вы знали, что капитальную стену, которой зрительный зал отделяется от сцены, некоторые называют порталом?

Шеннон помотал головой, незаметно для самого себя подвинувшись к столу, ближе к Делле, склонившейся над ним. Ее тихий восторг передавался ему, захлестывал, наполнял, и он не желал отказываться от этого минутного чувства, которое усиленно пробивало сгустившийся туман и помогало заблудшему страннику сделать еще несколько шагов прочь из утонувшей в смоге темной долины.

Делла наполняла его красками, теми, которых душе не хватало, которых душа жаждала.

– Кем бы ты ни был, когда пересечешь портал – станешь собой. Это парадокс, но надевая маску другого человека, вживаясь в его привычки, натягивая его костюм и его суть, осознаешь, что находишь со временем собственную. Словно все эти люди, которых ты играешь, и весь театр созданы для того, чтобы прочертить тебе дорогу к себе. А еще, – Делла отстранилась и, мечтательно улыбаясь, откинулась на спинку стула, – театр принимает всех.

«И меня примет?» – хотелось спросить Шеннону, но он не осмелился, только тяжело моргнул. Очертания лица девушки расплывались, когда она откидывалась на спинку стула и отдалялась от юноши, а тот впервые в жизни пожалел, что не взял с собой очки. Наверное, плохим зрением его же глаза попытались его защитить – он привык к неясным очертаниям прохожих и размазанным вывескам, привык прятаться от ярких контуров чужих аур. Но в сидящем напротив желтом свечении сейчас он желал потонуть так же, как желал различить дрожащие ресницы Деллы, увидеть уголки ее губ, быстро взметающиеся вверх, рассмотреть еле заметные веснушки на носу, спрятанные под пудрой.

Шеннон улыбнулся собственным мыслям, а следующими себя тут же пристыдил – некрасиво так пялиться.

Он постучал ручкой по лежащему на столе блокноту и произнес с печальным хмыканьем:

– Из вас получился бы отличный прозаик.

Делла на мгновение замерла. Шеннону показалось, что она ощутила тягучую тоску, бегущую от него к разлинованным листкам бумаги.

– Не стану отнимать у вас работу, – рискнула пошутить она. Это заставило Шеннона выдохнуть и вновь улыбнуться.

– И то верно, – проговорил он тихо, записывая в блокноте несколько фраз, крутящихся маленьким торнадо в памяти. – Я слышал, каждый из нас – актер своего собственного театра, а мир – одна большая декорация. Что вы об этом думаете? – взглянул он на нее исподлобья.

– Не знаю, – честно призналась Делла, пожав плечами, – но, если так и есть, я горда этими декорациями. Мир удивительно красив, правда?

Шеннон помедлил с ответом, а выдавив из себя смазанное «да», вдруг понял, что почти все испортил. Этот разговор приведет не туда, куда хотелось бы, вонзится в спину стрелой и застрянет там на недели – не вытащишь и не обломаешь.

– Это театр в театре, мистер Паркс, – еле слышно продолжила девушка. – Пьеса в пьесе, нескончаемый поток историй на одной гигантской сцене. Мы, актеры, там, за занавесом, берем нашу идентичность и смотрим на нее под разными углами, мы там совсем другие и совсем другими со временем становимся, а это – могу с полной ответственностью заявить – и есть целительная сила театра. Театр – не вымысел, не только мастерство и маски, как говорят, а декорации – не только дерево или пластмасса. Это часть нашей жизни внутри совсем другой, это ее отражение. Это и есть мы – настоящие, пусть и за ширмой кого-то другого.

Рука вывела на страницах всего одну фразу: «И именно в декорациях театра бесформенные фигуры сплетаются в нечто упорядоченное и материальное, которое не ощущается руками и не видится глазами – но чувствуется душой и ей только…»

Шеннон надолго замер, вглядываясь в бегло написанное предложение, которое было в десятки раз лучше всех тех, что он исторгал из себя годами.

«Да что за черт?» – мысленно ругнулся он, не веря, что покинувшие его однажды слова решили вернуться всего на мгновение, именно сейчас, когда он меньше всего в них нуждался.

– Вы здесь, мистер Паркс? – Делла почти протянула к нему руку, чтобы возвратить в реальность, но вовремя опомнилась. – Извините. – Она вскинула ладони вверх.

– Упс, – рассмеялся Шеннон, мысленно сыпля проклятиями на дар-наказание. – Еще чуть-чуть, и я бы лопнул, как мыльный пузырь.

Она поверила ему и хохотнула в ответ, почти искренне, а он поймал себя на мысли, что давно его губы так много не растягивались в улыбке и давно так приятно не сводило скулы.