Текст книги "Шанс #3"

– Ну уж нет. Наконец-то у меня появился компромат на вас. – Осадчий улыбался своей фирменной улыбкой, по которой нельзя было понять, издевается он или говорит всерьез. Ева решила не выяснять.

* * *

Поднимаясь на лифте в редакцию «Стрим. Ру», журналистка отсчитывала этаж за этажом: девятый, десятый, одиннадцатый… Паника нарастала. В своей голове девушка рисовала мрачные картины: вот сейчас двери откроются, и в коридоре ее будут ждать встревоженные коллеги, а рассерженный Игнатьев бросит в лицо трудовую со словами: «Ты подвела компанию!»

Совсем отчаявшись, Ева посмотрела на стоящего рядом Никиту. С того момента, как им принесли завтрак, он не произнес ни слова и ни разу не выпустил из рук телефон. «Ну скажи хоть что-нибудь ободряющее!» – пронеслось у Евы в голове. Но тот продолжал смотреть в экран, невозмутимый и холодный, как мраморная статуя.

Наконец лифт остановился на нужном этаже, и Ева сделала шаг.

– А вот и она! – раздался громкий голос Белозерова. Дима подбежал и крепко обнял девушку. Остальные журналисты вмиг вскочили со своих рабочих мест в просторном оупен-спейсе.

– Ева, как ты его приложила! Ты просто монстр!

– Воронецкая, героиня дня!

– Ну ты крута! Мое уважение!

– Ева Павловна, гордость наша! – неожиданно возник в толпе Игнатьев и принялся жать ничего не понимающей девушке руку. В какой-то момент чувства окончательно переполнили Валеру, и он заключил ее в объятья.

– Да что вообще происходит? – с изумлением спросила Ева, вырываясь из рук босса.

– Ты победила! Полчаса назад министр подал заявление об отставке. Судя по всему, будет уголовное дело. Вакцину VFC снимают с производства и закупают немецкий аналог – об этом только что объявили. Соне уже везут лекарство. А тебя цитируют все СМИ страны. И я, конечно, злюсь, что ты не сказала о своем расследовании, но… это было грандиозно!

Все еще не веря, Ева села на край стола и закрыла лицо руками. Горячие слезы побежали по щекам. «Я это сделала, я смогла», – тихо повторяла она.

Осадчий стоял в стороне от восторженной толпы, но Ева почувствовала на себе его пристальный взгляд. Девушка подняла голову и в синих внимательных глазах Никиты увидела что-то похожее на гордость.

* * *

Домой Ева возвращалась, переполненная эмоциями. Пьянящий триумф впервые вскружил голову, стирая любые сомнения: она действительно на своем месте, ее работа меняет жизни, – и этот день, черт возьми, сто́ит запомнить!

Улыбаясь своим мыслям, таким не похожим на те, полные обвинения и самобичевания, с которых начинался день, девушка повернула ключ в двери.

Сумка с ноутбуком выскользнула из рук и грохнулась об пол.

На кухне огромным чужеродным пятном белел букет свежих роз, словно флаг, поднятый с просьбой о перемирии. Напротив него с невозмутимым видом сидел Леша.

Глава 7

– Игорь Осадчий, на выход! Вас освобождают под залог. – Полицейский открыл дверь камеры, и высокий худощавый юноша в бейсболке San Francisco Giants лениво потянулся на скамейке. Пригладил взъерошенную копну русых волос, откинул челку назад.

– Ну вот, только успел со всеми подружиться. – В синих глазах заплясали озорные огоньки.

Майкл Уоррен, юрист семьи Осадчих, ждал Игоря на выходе с пакетом вещей, отобранных при аресте. На улице шел мелкий дождь – типичная погода для декабрьского Сан-Франциско.

– О, Майкл, давно не виделись! Извини, что испортил вечер.

– Нет проблем, я уже привык.

– Он очень злится?

– Поговори – сам узнаешь, – ухмыляясь, Майкл протянул Игорю телефон.

Никита поднял трубку после первого гудка.

– Какого хера! Ты с ума сошел? Хоть понимаешь, чем это могло закончиться?! – Осадчий-старший был вне себя от ярости.

– И я рад тебя слышать, брат, – с сарказмом ответил Игорь.

– Да иди ты к черту со своей радостью! Две машины в лепешку, только чудом обошлось без травм, а тебе весело! Майкл с ног сбился, чтоб тебя вытащить.

– Сколько я должен тебе за залог? Я все верну.

– И где ж ты возьмешь тридцать тысяч баксов, бариста несчастный? Шикарное начало взрослой жизни – напиться в хлам и расхерачить два спорткара. Молодец, что сказать!

– А чего ты еще хотел? И так считаешь, что я никчемный и безответственный. Приходится соответствовать. Доволен?

– Нет, сука! Я заботился о тебе всю жизнь! Оплатил учебу, устроил на стажировку, которую ты успешно саботировал. Путешествия, машина, развлечения… Чего еще ты хочешь?!

– Наконец-то, блять! Решил узнать, чего я хочу! Знаешь чего? Жить своей гребаной жизнью! Ты же шагу мне не даешь ступить! Выбрал за меня школу, колледж, стажировку, даже, блять, друзей пытался выбрать! Не разрешил жить отдельно! Чертов серфинг – и тот запрещал! – Игорь орал в трубку, не стесняясь прохожих.

На том конце повисла тишина. Осадчий-младший глянул на экран, чтобы удостовериться, что брат еще на связи, и яростно продолжил:

– Думаешь, самый умный? Привык, что за всех решаешь, а они слушают открыв рот?! – Голос Игоря начал дрожать. – Да ты хоть раз спросил, что мне нужно? Купил машину – и все теперь, брат года? Ни хера так не работает! Ты не знаешь, что такое быть братом, другом, любить кого-то! Да ты наглый бессердечный… урод!

Никита молчал. Когда стало понятно, что Игорь окончательно выговорился, он произнес ледяным тоном:

– До суда ты не имеешь права покидать штат. Поговорим, когда я вернусь.

* * *

…Первоклассники, окруженные родителями, толпились возле табличек с надписями «1А», «1Б», «1В»… «Оля, улыбнись в камеру!» – хлопотала невысокая брюнетка, густо накрашенная перламутровой помадой. «Кто-нибудь видел Марью Алексеевну?» – суетливо бегала по школьному двору завуч.

Шестнадцатилетний Никита крепко сжимал руку брата, неся на плече рюкзачок с мультяшным Шреком. Игорь, которому всего пару недель назад исполнилось шесть, вцепился в огромный, почти с него ростом, букет лилий. Растерянно, но с интересом мальчик смотрел на галдящую толпу: своим скучающим видом в ней выделялись только старшеклассники. Все они, в том числе и Никита, явно стремились показать, что уже выросли и не нуждаются в подобных формальностях.

– Кит, здорово! Наконец-то нашел вас… Столько народа! – Валя Игнатьев подошел к другу и хотел было обнять его, но потом замялся и торжественно, по-взрослому пожал руку. После случившегося он и сам не знал, как вести себя. – Малой, и тебе салют! Букет не маловат?

Классная руководительница Нина Антоновна стояла неподалеку, с трудом удерживая охапку несуразных пестрых гладиолусов. Ее взгляд выхватил из толпы высокую фигуру Никиты Осадчего и его младшего брата, рассеянно поправляющего русую челку. Еще минута – и они подошли ближе.

– Здравствуй, Никита! Как… прошло лето?

– Нормально, – стараясь не смотреть в глаза учительнице, пробормотал Никита. Он явно чувствовал себя некомфортно и хотел, чтобы сочувственное сюсюканье поскорее закончилось. – Игорь, это твоя классная, Нина Антоновна. Букет дарить будешь? Или домой понесем?

Осадчий-младший смущенно протянул белые лилии, перетянутые неоново-синей лентой, и сразу спрятался за спину брата.

Спустя полчаса все условности этого дня были соблюдены: одиннадцатиклассник пронес на плече умилительную первоклашку, звенящую в колокольчик, и песня «Учат в школе» вызвала скупые слезы родителей. Стоя среди наряженной толпы, Никита чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было трудно изображать обычного беспечного подростка, чьи главные заботы – девочки и сигареты. Классная Игоря что-то негромко говорила, а он механически кивал, даже не слушая…

Младший брат, неожиданно осмелев, сам подошел к стайке одноклассников. Не успели они обсудить последнюю версию «Супер Марио» и саблезубую крысобелку из «Ледникового периода», как невинная фраза повисла в воздухе:

– А где твои мама с папой?

Все звуки исчезли, оглушительный звон вопроса ударил по барабанным перепонкам. Никита мгновенно обернулся, и плохо державшаяся маска напускного равнодушия тут же слетела с него. Первоклашки с любопытством уставились на растерявшегося мальчика, даже не подозревая о жестокости своего вопроса. Игорь беспомощно смотрел на брата, прижимая к себе рюкзачок, словно щит.

– Они не придут, – ответил вместо него Никита. Стараясь казаться спокойным, он взял брата за руку: у того на глазах показались слезы. – Валя, подержи рюкзак, мы сейчас вернемся.

Братья отошли к школьному стадиону, подальше от музыки и ненужных глаз. Никита присел на корточки, сочувственно глядя в глаза Игорю:

– Ну что ты? Кто тебя расстроил?

– Никто. Отойди от меня!

– Игорь, ты должен понимать: я всегда буду о тебе заботиться. Если тебя кто-то обидит – скажи мне. Я рядом.

– Где мама и папа? Почему они не придут? Почему все с родителями, а я – с тобой?! Не хочу с тобой! Ты плохой! Уйди! – Мальчик плакал и пытался оттолкнуть Никиту, крепко держащего его за плечи. – Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

* * *

Черный Porsche стоял в пробке больше часа. «Понапокупают прав, а ездить не умеют!» – недовольно пробубнил Артур, водитель, и это была единственная реплика, произнесенная в машине за это время. Ева отстраненно смотрела в окно на сигналящие автомобили, прокручивая в голове вчерашний разговор с Лешей. Никита нервно барабанил пальцами по клавиатуре ноутбука. Казалось, что мыслями он не в этом городе, а на другом континенте. Тишина и напряжение, повисшие в салоне, были осязаемы.

Неожиданное появление Алексея заставило Еву нервничать. Почти год она не видела его лица, не слышала голоса, не открывала профили в соцсетях – сделала все, чтобы окончательно завершить эту историю. И вдруг вчера он вновь появился на ее кухне. Вроде бы все то же самое: мягкие волосы цвета льна, добрый, открытый взгляд, безвольно опущенные уголки губ, большие руки, столько раз обнимавшие Еву… Но было что-то еще, неуловимое и не сразу понятное.

– Ева, наше расставание – ужасная ошибка. Ты наверняка и сама это почувствовала. Я многое понял и сделал все, как ты хотела. Вернул врачебную лицензию, работаю офтальмологом в частной клинике. Вожу машину. Не Porsche, конечно, но уже и не метро, – нервно улыбнулся Леша. – Съехал от родителей. Недавно вернулся из Парижа, помнишь, ты так хотела настоящее французское шампанское – вот, привез тебе. Поверь, я очень изменился… Дай мне второй шанс.

– А как же твой «успешный» мыловаренный бизнес? Не срослось? Удивительно. А что с доставкой домашних пирогов? Не выгорело? – Ева понимала, что сейчас она говорит как настоящая сука, но ничего не могла с собой поделать. Какого черта он пять лет ждал, чтобы повзрослеть! Сколько раз она просила его хотя бы подумать о том, чтобы вернуть лицензию, получить водительские права, выбраться за границу! Но нет. Надо было столько времени кормить ее пустыми обещаниями, расстаться и только тогда начать, блин, действовать!

– Котик, я понимаю, тебе есть на что злиться. Но я хочу быть с тобой. И заслужу твое прощение, только не отталкивай меня. Пожалуйста!..

Ева молчала, пристально изучая узор средиземноморской майолики на кухонной плитке. Происходящее казалось ей абсурдным, нереальным.

– Я не прошу многого. Просто ужин со мной. В любом месте. Только скажи – и я забронирую столик.

– Леша, мне кажется, это не самая хорошая…

– До того, как ты скажешь «нет», вспомни, как хорошо нам было вместе. Неужели эти пять лет прошли напрасно? Мы ведь друг другу родные люди.

– Я подумаю, но ничего не обещаю. Верни мне дубликат ключей от квартиры.

И Ева действительно думала. Ночью не могла уснуть, вспоминая их с Лешей первое свидание: как тот полчаса прождал под проливным дождем, накрыв букет ирисов своей курткой; как страстно целовались у подъезда; как решили съехаться и в тот же день пошли в магазин за бокалами для вина… Но одновременно в голову приходили и другие, совсем неприятные воспоминания. Вот Леша виновато смотрит в глаза: «Детка, ты же заплатишь сама за квартиру в этом месяце?», вот жалостливо объясняет: «Милая, подумаешь, влез немного в долги, с кем не бывает. Ты же выручишь меня?», вот в сотый раз оправдывается: «Прости, я забыл, что мы договаривались…», вот Ева в сердцах кричит: «Собирай вещи, я не хочу жить с неудачником!»

Сегодня, сидя в просторной новой машине, пахнущей кожей и терпкими духами, и глядя на уверенный профиль Осадчего – прямо в эту минуту он обсуждал с неким Алексом покупку завода за несколько миллионов долларов, – девушка чувствовала, что эта роскошная жизнь, которую она едва-едва пригубила, совершенно чужая. Завтраки с устрицами и черной икрой? Не смешите. Леша и пиццерия в соседнем доме – вот ее реальность. Может, нужно согласиться на ужин? В конце концов, они действительно не чужие. Да и разве она достойна кого-то лучше? «Посмотри на себя, радоваться надо, что есть такой Леша. Кто еще на тебя клюнет?» – сливались в хор голоса мамы и двоюродных сестер. Наверное, они были правы.

* * *

– Артур, остановите машину, пожалуйста, – голос Осадчего прозвучал неестественно громко. Ева, все еще погруженная в свои мысли, удивленно посмотрела по сторонам. Porsche припарковался напротив первой городской гимназии.

– Подождите здесь, я скоро вернусь, – коротко распорядился Никита.

Ева уже привыкла к эксцентричным выходкам Осадчего и даже не стала спрашивать, что вообще происходит. Вышагивает миллиардер по школьному стадиону – ну и ладно. Ей как раз было чем заняться: сеанс самобичевания и панихида по несбывшимся мечтам были в самом разгаре. Но когда прошло полчаса, а Никита так и не появился, терпение девушки стало заканчиваться.

– Пойду потороплю его, – сказала она водителю и выскользнула из машины.

К ее удивлению, Никита сидел на детском турнике: голова опущена, плечи поникли, ветер растрепал темные волосы… Ева нерешительно подошла ближе:

– Извините, что отвлекаю от важных дел, но мы опаздываем на встречу. Вы скоро?

– Здесь так много всего изменилось… – рассеянно произнес Никита, словно даже не слышал вопроса. – Помню, на этом месте росли липы и мы с ребятами курили втихаря, спрятавшись в тени веток. Неужели их спилили?..

– Так вы здесь учились?

– Да, кэп, – слегка улыбнулся Никита, и вместо издевки Ева услышала в его голосе что-то похожее на одобрение. Словно ее вдруг пригласили к более доверительной приятельской беседе, где позволено говорить не только «Здравствуйте, Никита Андреевич», но и подтрунивать друг над другом.

– Даже не представляю, каким школьником был Никита Осадчий. Скорее всего, золотым мальчиком, любимцем одноклассниц, ведущим на «Последнем звонке». Или нет? – Ева внимательно вгляделась в задумчивое лицо мужчины. – А, я поняла! Вы были главным хулиганом, который проносил пиво на каждую дискотеку, а потом, свесившись из окна в кабинете истории, блевал прямо на школьный двор.

Никита усмехнулся одними уголками губ:

– А вот и не угадали. Я был тем еще ботаном. Впрочем, девочкам все равно нравился. До сих пор, презентуя новую «альфу» перед миллионами людей, не могу поверить, что это делает человек, который в восьмом классе стеснялся выйти к доске или пригласить в кино одноклассницу Риту Грибову. Где-то внутри меня и сейчас живет этот ботан. А ведь столько воды утекло…

– Ну так что, математику дадите списать? – заговорщицки шепнула Ева, интуитивно пытаясь подыграть Никите, развеять эту непонятную тоску в его глазах.

Осадчий медленно поднял голову, пристально посмотрел в глаза Еве и, снова игнорируя ее вопрос, вдруг спросил:

– А вы когда-нибудь чувствовали, что подвели самого близкого человека и уже поздно что-либо исправлять?

Ева не поняла, в какой момент их диалог резко поменял тональность.

– Никита, что-то случилось?

– Ничего. Просто я ужасный человек, и мне об этом постоянно напоминают.

Ева молча смотрела, не зная что сказать, и Никита продолжил:

– Почти двадцать лет назад прямо на этом школьном дворе я провожал младшего брата в первый класс. Обещал всегда быть рядом и заботиться. А сегодня услышал от него, что я не способен быть настоящим братом и любить хоть кого-нибудь…

– Почему он сердится? Вы росли порознь и редко виделись?

– Наоборот. Мы всегда были вместе. Я так стремился дать ему хорошее образование и защитить от любых неприятностей, что, похоже, переусердствовал.

– Знаете, Никита, так вышло, что я со всем в жизни справлялась сама. И будь у меня старший брат, который помогал и защищал, я была бы благодарна.

– Видимо, я все равно сделал недостаточно, – горько усмехнулся Никита.

– Я совсем мало вас знаю, но уже вижу… – Ева запнулась и чуть покраснела. – Почему-то мне кажется, вы сделали все, что было в ваших силах. По крайней мере, так говорят психологи: в каждый момент своей жизни человек делает лучшее из того, что может. Наверное, брат пока этого не понимает… Не будьте к себе слишком жестоки.

Ева села на турник рядом с Никитой и аккуратно, буквально на пару секунд, сжала его замерзшую руку. Какое-то время они оба сидели молча, глядя, как редкие снежинки тают в лужах на школьном дворе.

Глава 8

– Леша вернулся. Точнее, хочет, чтобы я к нему вернулась. Представляешь? – Ева устало плюхнулась в большое мягкое кресло, сделала глоток чая и выдохнула, впервые за эту долгую неделю.

– И как тебе это? – участливо спросил Вадим Андриевский, расположившись в кресле напротив. Ева была его постоянной клиенткой уже третий год, и гештальт-терапевт с интересом ждал каждую пятничную сессию.

– Грустно, если честно. Муторно. Но все-таки он повзрослел: нашел работу, вернул лицензию… Позвал меня на свидание… Наверное, я должна радоваться такому варианту.

– Почему должна?

– Ну как же! Вот он, мужчина, которого я достойна. Леша явно хочет быть со мной. Глупо отказываться, тем более что очереди из поклонников под своим окном я не вижу.

– Чей это сейчас голос, Ева? Какой важный взрослый мог говорить тебе такое?

На минуту Ева растерянно замолчала.

– Да, ты прав… Ведь именно это мне всегда твердила мама и прочие… доброжелатели. «Ты же у нас не красавица», «соглашайся на любого», «без мужчины женщина неполноценна». Сколько раз мы с тобой об этом говорили, и вот опять! Мне 31, а я до сих пор послушно следую таким сценариям. Я безнадежна…

– Вообще, грустно наблюдать этот феномен: из раза в раз красивые, умные, яркие женщины, сидящие в этом кресле, абсолютно серьезно утверждают, что они непривлекательны, неинтересны и ничего не достойны.

– Но в случае со мной все так и есть! За последнюю неделю я очень четко поняла, где мое место.

– Что ты имеешь в виду?

– У нашей компании новый акционер – человек из другого мира. Целую неделю я езжу с ним по рабочим делам, с личным водителем, на новеньком Porsche, завтракаю в самых пафосных ресторанах… Вся эта жизнь абсолютно не моя. Я чувствую себя жалкой неудачницей, которая ничего не добилась.

– И это я слышу от человека, который начал одно из самых громких расследований последних лет? «Уволил» министра? Да-да, даже я читал. «Журналист года» – вот как тебя называют.

– Ну да… Наверное…

– Мне интересно вот что. Почему из всех событий ты постоянно выбираешь только те, которые подтверждают твою картину мира – ту, где ты незначима, нелюбима, беспомощна?

– Потому что эта картина мира правдивая! – Ева разозлилась: Вадим посягнул на самое святое – ее статус жертвы. – Вот тебе свежий пример. Еще вчера мы с Осадчим, тем самым акционером, разговаривали как равные и обсуждали его семью, а сегодня он смотрит свысока и посылает меня за кофе, словно я девочка на побегушках!

– На что ты сейчас злишься?

– На то, что этот человек холоден, высокомерен, постоянно указывает мне мое место. Как будто я и сама его не знаю!

– А почему тебе так важно признание человека, с которым ты знакома всего неделю?

– Не так уж и важно. Просто неприятно, как он со мной обращается. Пусть со своими модельками так разговаривает!

– Окей, не так уж и важно. Но тогда почему ты говоришь об этом человеке с гораздо большим оживлением, чем о Леше, который, цитирую, «подходящая партия», «абсолютно моего уровня» и все в таком духе?

Ева начала яростно доказывать Вадиму, как он неправ и насколько ей безразлична персона Осадчего. На это ушел почти час.

– Итак, подведем итог: ты потратила целую сессию, рассказывая, как тебе наплевать на Никиту. Убедительно.

– Вадим, к чему ты клонишь? Я хочу его, мечтаю проснуться с ним в одной постели, так, что ли?!

За свою долгую карьеру психолога Вадим Андриевский точно усвоил одно: есть такие вопросы, ответы на которые не требуются.

* * *

Назойливый звук испортил уютное сонное утро субботы. Ева нащупала телефон под подушкой и недовольно посмотрела на экран. Несколько секунд она раздумывала, стоит ли отвечать, но абонент был чересчур настойчив.

– Привет, мам! Я еще…

– Привет, бегемотик! У меня потрясающие новости! Я уже в аэропорту!

– В смысле? В каком?

– В твоем, дурашка. Совсем забыла предупредить. Скоро буду у тебя, жди!

Ева недоуменно смотрела на погасший экран, не в силах поверить, что ее мать, которая уже много лет живет в маленьком испанском городке Эль Альгар, прибывает на родину. И не просто на родину, а в Евину, черт возьми, квартиру! И почему без предупреждения?!

Девушка судорожно оглядела комнату. Высокие Евины требования по части порядка нарушали платья, висящие на спинке кресла, – они тут же были водворены в шкаф, а несколько блокнотов с рабочими записями спрятаны в письменный стол. Ева суматошно взялась за швабру, ведь полы никогда не бывают слишком чистыми. Когда они наконец заблестели, а на книжных полках не осталось ни пылинки, девушка уже прилично устала, но пошла готовить завтрак на двоих. Так всегда случалось рядом с матерью: не успеешь заметить, как уже отдала все силы.

Ева, хоть она сама в этом никогда бы не призналась, отчаянно хотела понравиться маме и заслужить ее похвалу.

Увы, это было невозможно.

– А вот и я! Почему так долго открываешь? Ева, боже, ты еще больше поправилась? Нельзя же так!

– И тебе привет, мам.

– Я так устала после перелета. Какой-то младенец в самолете орал всю дорогу. Отвратительно! А что за публика в аэропорту! Ни один «мужчина» не догадался, что нужно донести мой чемодан до такси. Ну и воспитание! А погодка у вас вообще ужас! Не Испания, конечно.

– Куда уж нам до великих потомков Сервантеса…

– Ева, не дерзи матери. А что это за балахон на тебе? Разве я не учила, что даже дома нужно одеваться соблазнительно? Почему ты никогда меня не слушаешь?

В такие минуты Ева была счастлива, что они с матерью живут в тысячах километров друг от друга, видятся раз в пару лет и созваниваются исключительно по праздникам. Когда-то Ева пыталась сделать их контакт более похожим на отношения дочери и матери, проведя не один час в кабинете Вадима и пролив немало слез. Напрасно. Аврора Воронецкая-Карраско, любившая брать фамилии своих бывших мужей, была неисправима.

– Кстати, а где Леша? Почему не встречает меня?

– Может быть, потому что он здесь уже год как не живет, мам?

– То есть? Ты умудрилась профукать последнего в своей жизни мужчину?!

Ева замерла с чашкой в руке. Стараясь справиться с гневом и обидой, ледяным голосом она произнесла:

– Мы не будем об этом говорить.

– Вот так всегда! С родной матерью тебе не о чем разговаривать!

– Черный чай или зеленый? – невозмутимо поинтересовалась в ответ Ева.

– Ты же знаешь, что я не пью эту дрянь из супермаркета. Неужели так сложно купить для меня уишаньский улун с утеса Синего Нефрита? Я что, так много прошу?!

– Еще раз спрашиваю: черный или зеленый?

– О боже, ну наливай уже этот свой черный. Только сахар не сыпь: хоть кто-то в этой семье должен следить за фигурой. Кстати, в понедельник тебе нужно взять отгул. Утром у меня парикмахер, потом отвезешь меня в посольство, оттуда – на маникюр, затем – к Марианне, губы подколоть. Там рядом с ней неплохая кафешка – возьмешь мне обед. Вечером я бы хотела в театр – говорят, в кои-то веки модная постановка «Чайки». Лиза сказала, что билетов не достать. Но зачем мне тогда дочь-журналист? В общем, нужно два билета. А сегодня вечером я встречаюсь с подружками и…

Ева смотрела на женщину с ярко накрашенным хищным ртом, крупными пластмассовыми серьгами, черными волосами, собранными в безупречный узел, и горько думала: неужели это и есть моя мать?

– Мама, зачем ты приехала?

– Ну как же, я ведь сказала: посольство, ботокс в губки, подружки…

– А ко мне зачем ты приехала?

– Я так и знала… Ты мне не рада!

– Ответь на вопрос.

– Странные у тебя вопросы! Вот так растишь детей, отдаешь им все, жертвуешь карьерой, а взамен – черная неблагодарность. Даже несчастный уишаньский улун купить не могут!

– Карьерой? Мам, ты же была учителем рисования в младшей школе.

– И что? Такие гениальные художники, как я или Пикассо, рождаются раз в столетие. Если бы не ребенок и декрет, я бы сейчас выставлялась в одних залах с Ван Гогом.

– Мам, давай начистоту. Ты не Пикассо, и стать великим художником тебе помешал не декрет. Винить меня в том, что тебе не хватает таланта, как минимум несправедливо. И я не буду брать отгул в понедельник и решать чужие проблемы. Я – твоя дочка, а не твоя мама!

Губы Авроры, и без того неприлично алые, приобрели угрожающе бордовый оттенок. Густо накрашенные ресницы, больше похожие на паучьи лапки, недоуменно, театрально захлопали.

– Да как ты можешь говорить такое! И еще язык поворачивается? Сколько ненависти в тебе! А знаешь почему? Да ты не можешь вынести, что у настолько красивой, роскошной и талантливой матери родилась такая бездарная и неприметная дочь! После всех оскорблений, выслушанных в этом доме, я ни минуты не хочу здесь оставаться! А вот ты сядь и подумай, куда катится твоя жизнь.

Жалобно-дребезжащий звук, с которым колесики чемодана прокатились по ламинату, вывел Еву из мрачного оцепенения.

Аврора Воронецкая-Карраско хлопнула входной дверью, словно выстрелила из ружья.

* * *

– Смотри, вот эта! – улыбаясь, Никита толкнул локтем сидящего рядом Валеру.

– Ну нет, она же вылитая Маргарита Андреевна, только помоложе. Помнишь, математику у нас вела? – расхохотался Игнатьев.

– А вот та брюнетка у барной стойки?

– Как-то я не уверен, что ей есть восемнадцать. Сейчас молодежь такая пошла… Не хочется рисковать.

– Валя, я тебя не узнаю. С каких пор такой разборчивый? Обычно твое коронное ведерко с шампанским отправляется на первый попавшийся столик с симпатичными девушками.

– Годы берут свое, Кит. Тяжело столько лет быть кобелем, – проникновенно, с пафосом произнес Игнатьев. Друзья переглянулись, помолчали, а затем одновременно разразились хохотом.

Старательный официант появился возле их столика совсем незаметно:

– Валерий Михайлович, шампанское охлаждено до нужной температуры. Какому столику его преподнести?

– Не сегодня, друг мой, не сегодня, – не выходя из роли, ответил Валера. – Давай лучше бутылку виски. Этим вечером у нас, видимо, холостяцкая вечеринка.

– Нет, Валя, настоящая холостяцкая вечеринка была у моего брата – до сих пор юристы расхлебывают.

– Ты розги уже приготовил?

– Только не говори, что ты и сейчас на стороне Игоря.

– Я на стороне братской дружбы, любви и справедливости. Кит, ты же понимаешь, что не сможешь всю жизнь его опекать. Ослабь вожжи, дай возможность мало́му набить свои шишки. В конце концов, ему уже двадцать пять. – Игнатьев удобно вытянул длинные ноги и откинул голову на спинку кресла, предвкушая долгий разговор.

– Черт, Валя, ты не знаешь, каково это – лишиться детства в шесть лет. Он до сих пор винит меня, ведь я не дал ему попрощаться…

– Слушай, тебе тогда было шестнадцать. Это не тот возраст, когда человек принимает осознанные решения. Я в шестнадцать прятал водку в большущих стереоколонках в актовом зале. До сих пор помню, сколько бутылок помещается, – мечтательно заулыбался Валера. – Так что не грызи себя.

– Хах, даже я помню…

– …четырнадцать! – хором провозгласили два друга.

– That's my boy! Горжусь! – Валя одобрительно кивнул. – Кит, я серьезно, тебе пора отпустить Игоря и жить своей жизнью, а не стараться быть одновременно мамой, папой, братом, боссом и курицей-наседкой.

– А что мне тогда останется? Я ведь по-другому и не умею. Забыл, как это. Вся моя жизнь – списки целей, рядом с которыми я ставлю галочки и иду дальше. Новая модель «альфы» к Рождеству – done, место для брата в Беркли – done, следующая «альфа» – done… Такими категориями я мыслю, так живу. – Осадчий, нахмурившись, машинально потер складку между бровями.

– Ну и к чему это привело? Если память мне не изменяет, Игорь взял академический отпуск и слонялся по побережью Австралии двенадцать месяцев – официально чтобы подумать о своем будущем и жизненных целях, а на самом деле – чтобы свалить как можно дальше, хоть немного ослабить эту вашу… – Валя смял в руке салфетку, пытаясь подобрать верное слово, – пуповину.

– Думаешь, я сам этого не понял? Но с братом такая история… У меня чувство, что стоит мне ослабить эту нашу, как ты говоришь, пуповину, – Никита недовольно поморщился, – отпустить вожжи, и Игорь из своего сраного упрямства, иногда граничащего с идиотизмом, устроит карнавал саморазрушения. И я найду его то ли под мостом, то ли в роли босого дауншифтера на Бали.

– Не преувеличивай. Максимум найдешь его через год главой наркокартеля где-нибудь в Гвадалахаре, – Игнатьев откровенно издевался.

– Это не худший поворот. Тогда я смогу наконец бросить работу и жить за счет младшего брата, – впервые за вечер Никита искренне улыбнулся.

– За это давай и выпьем! За мир между братьями, несмотря на все различия!

– Выпьем!

Официант смотрел на парочку друзей во все глаза. Если один из них – тот, о ком он подумал, то мужчинам должно быть около тридцати пяти. Но почему-то сегодня эти двое больше походили на шебутных подростков: громкие, смешливые, оживленно жестикулирующие. Даже свечи на столе, казалось, горели в два раза быстрее обычного.

– Так, пока мы не слишком пьяные, признавайся, ты будешь покупать акции или нет? – Игнатьев поставил на стол пустой бокал.

– Ты же сказал: у меня две недели, чтобы дать ответ. Сейчас я склоняюсь к тому, чтобы купить. Но есть одно условие…

– Ииииии? – Валера в нетерпении забарабанил пальцами по столу.

– Ты должен уволить фотографа.

– Какого еще фотографа?

– Стаса Калиновского. Не спрашивай почему. Теперь у тебя есть неделя, чтобы подумать.

Произнеся это имя, Никита брезгливо скривился. Вчерашняя встреча с фотографом оставила такой же неприятный осадок, как и первая – на крыльце Grand Cafе́, в день прилета. Сидя за столом в переговорке, Осадчий сквозь стеклянную дверь увидел, как Калиновский подошел к Еве и что-то прошептал на ухо. Лицо девушки вспыхнуло, через пару минут она зашла в зал для переговоров, почему-то неся поднос с кофе, и швырнула его перед Осадчим. Ее ярость была настолько осязаемой, что пронеслась по чашке, словно цунами, и расплескала напиток. Никита даже не успел поинтересоваться, зачем ему кофе и нет ли в нем яда, как девушка вышла из комнаты.