Текст книги "Большое богатство"

План

Руперт переоделся в собственную одежду и хотел было вежливо попрощаться, но, похоже, все потеряли к нему интерес. Некоторые словно и не припоминали, кто он такой. Миссис Риверс и Тургид проводили его до двери.

– Держи, съешь шоколадку, – напутствовала миссис Риверс. – Я была медсестрой, и знаю, что людям, которые теряют сознание, нужно давать сахар. Он оказывает оживляющее действие.

Руперт проглотил шоколад, но ему было уже всё равно. Его аппетит пропал, как и чудодейственные свойства шоколада. Сладости больше не делали его счастливым. Ему казалось, что он никогда больше не будет счастлив.

– Ты была не настоящей медсестрой, – крикнул дядя Генри из залы. – Скажи ему. Ты всего лишь оделась медсестрой как-то раз на Хеллоуин. Это не считается.

– Считается, – крикнула в ответ миссис Риверс.

– Пока, – попрощалась тётя Хазелнат, проходя мимо, и вытолкнула Руперта за дверь.

Тут появился Биллингстон и нажал на кнопку возле парадной двери, чтобы сначала открыть ворота, а затем закрыть их за Рупертом, когда тот пустится в долгий и промозглый обратный путь. «Как бы мне пригодились ботинки», – подумалось ему тоскливо, едва его теннисные туфли, успевшие просохнуть в течение дня, снова намокли и мгновенно заледенели. У него заныли и заболели пальцы, пока благополучно не занемели.

Руперт прошёл через очень богатый квартал Стилвилля, где остальные шесть особняков были со вкусом украшены к празднику. Он мог только мечтать о блюдах, подарках и призах за замысловатыми воротами. Он миновал просто богатый квартал, где рождественские украшения были сдержанными. Потом проследовал мимо благообразных и ухоженных дворов стилвилльских менеджеров, учителей и предпринимателей. Двери их домов блистали рождественскими гирляндами, а окна являли сцены единения, изобилия и веселья. Затем он прошёл через квартал, где жили бедные, но гордые заводские рабочие, а тротуары были тщательно расчищены от снега. Здесь в окнах домов он видел зажжённые ели и изредка надувных белых медведей. Наконец он добрался до своей части города, где жили самые ничтожные из заводских рабочих и те, кто нигде не работал и еле сводил концы с концами. Неопрятные дома стояли на запущенных участках, заваленных грязным снегом вперемешку с солью – его самосвалами привозили сюда хозяйственные службы города. Проходя мимо домов, Руперт видел разве что голубое свечение телевизионных экранов, а слышал лишь безрадостную тишину.

«И почему я не вспомнил, что Уамбо находится в Анголе до того, как упал в обморок, – понуро думал он. – Безмозглый неуч и бестолочь! Ни на что я не гожусь». И потерял он не только ботинки, но и книги. И ему нечем отвлечь Элизу от голода и холода бесконечно долгими ночами. Но… ну конечно! Кое-что у него осталось! Сувенир из хлопушки! Пусть у него нет книг, но у него есть колода карт. Он освоит все игры, в которые другие дети играют во время большой перемены, – «Ведьму», «Сундучки», «Джин-Рамми» – и потом научит её! А сегодня, пока он ещё не знаком с этими играми, он просто придумает свою! А что? Может, он прославится, придумывая карточные игры? Изобретая игры, в которые станут играть дети во всем мире. Может, в этом и будет его особенное дело! Ведь выиграл же он, играя в покер с дядей Генри, а он был бессменным чемпионом. Дядя Генри назвал его гением! Вот поэтому, может, к исходу дня у него осталась лишь колода карт. Потому что выдумывание игр – это его призвание! Может, по этой самой причине всё и случилось так, как случилось! Ему, Руперту Брауну, суждено стать изобретателем игр!

Руперт восторженно запустил руку в карман штанов, пошарил, но ничего не нашёл.

Он запоздало вспомнил, что положил карты в карман флисовых штанов Тургида, думая позднее переложить их в свои. Но забыл. Он идиот. Он не принесёт домой ничего, кроме полного желудка. И хоть сам он был сыт, с семьёй ему поделиться нечем. Он всех их подвёл.

И он понуро поднялся по ступеням.

Когда он вошёл, всё семейство сидело перед телевизором. Он подошёл и встал рядом с Элизой, которая, съёжившись, сидела в углу комнаты, откуда телевизор было слышно, но не видно. Дело в том, что все хорошие места в маленькой комнатке были заняты, а её, как и других малышей, было так легко отпихнуть назад.

– В корзине, что мы получили, все абсолютно просрочено, – жаловалась мать, читавшая текст на банке с паштетом из креветок, из которой она ела.

Младший брат Руперта, Джош, пытался выхватить у неё банку, но она отталкивала его.

– Прекрати! – огрызнулась она. – У тебя есть просроченная копчёная цветная капуста. – Тут она взглянула на Руперта, словно пытаясь вспомнить, где же видела его раньше. – Кажется, ты прозевал доставку корзины. Так что всё уже разобрали, даже не проси. Где ты пропадал?

– Я забыл, что сегодня Рождество, – признался Руперт. – Я пошёл в школу.

– Ха! Ну и недоумок! – заржал Джон. Под мышкой он держал кота.

– Чей это кот? – с опаской поинтересовался Руперт.

– А нет, ничей, – затараторил Джон и, отвернувшись, стал смотреть в окно.

– Т-сс, – зашипел Дирк. – Мама ещё ничего не заметила.

– Заметила, – небрежно бросила мать. – Но я не вышвыриваю кошек на Рождество.

– Тихо! Я хочу услышать, что говорят про этот грузовик в рекламе, – потребовал отец. – В один прекрасный день я куплю такой.

– Нет, не купишь, – перебила мать Руперта. – У тебя даже работы нет.

– Ну да, нет, – пробурчал отец Руперта и осел в кресле.

– От рождественской корзины ничего не осталось, – зашептала Элиза, – но я оставила тебе это. – Она протянула ему куриную вилочку[12]12
  Вилочка – косточка птицы, представляющая собой сросшиеся ключицы, используется в гаданиях и при загадывании желания.


[Закрыть], на которой ещё оставался кусочек мяса.

– Не стоило, – сказал Руперт, вспоминая, сколько всего он съел за этот день, и чувствуя себя жалким червём. Ему нужно было попросить что-нибудь для неё. Рулет. Кусок пирога. Но он знал, что даже ради неё он не смог бы преодолеть своё смущение. Нельзя же попрошайничать. – Кушай сама. Я немного поел, пока гулял.

– Правда? – удивилась Элиза. – А что?

– Ну, давай, загадывай желание, – сказал Руперт, чтобы отвлечь её, и взялся за один конец косточки. – А потом доешь свою косточку.

Элиза взялась за другой конец, и оба потянули. Девочке достался больший обломок, а значит, и право загадывать желание.

– Я желаю, чтоб не было так холодно, – она подняла обломок вилочки с последним кусочком мяса. Кошка его заметила, вывернулась из рук Джона, разом сцапала косточку и утащила.

– Ты должна пообещать мне, – попросил Руперт, глядя как кошка выходит из комнаты с торчащей изо рта косточкой, – что в будущем, если тебе представится возможность поесть, ты съешь всё, что только сможешь, а обо мне не беспокойся. Ничего для меня не оставляй. Нужно есть, пока есть возможность, иначе смотри, что получается: еда достаётся кошке.

– Кошке, – повторила Элиза.

– И не только еда. Вещи могут забирать. Вещи могут пропасть. Это то, что я понял сегодня. Нельзя цепляться за вещи, от этого одно разочарование.

– Ладно, – тихо согласилась Элиза, хоть и выглядела озадаченной. Она снова устроилась на полу, чтобы слушать телевизор.

– Счастливого Рождества, – пожелал Руперт и встал, чтобы пойти спать.

– Счастливого чего? – переспросила мать, её раскрытый рот был полон полупережёванного креветочного паштета с истёкшим сроком годности. – Счастливого Рождества? – Она зашлась в смехе, и часть паштета выпала на пол. Кошка тут как тут и всё съела.

– Джон и Дирк, а ну отнесите этого кота туда, где вы его нашли, – приказала мать Руперта. – НЕМЕДЛЕННО.

Джон встал, молча подхватил кошку, и они с Дирком вышли через парадную дверь.

Все, кроме Руперта, повернулись к телевизору.

А он пошёл в кровать.

Когда в гостиной стало так холодно, что стало невозможно сидеть и смотреть телевизор, все тоже разошлись спать.

Царивший в доме холод медленно просочился сначала под дырявый свитер лежавшего под кроватью Руперта, затем под его три рубашки, сквозь его тощую плоть и в кости. Мальчик ещё плотнее закутался в своё единственное истрепавшееся одеяло.

Руперт слушал, как поднявшийся ветер начал свистеть в проводах электростанции в конце квартала. Звук был жутко неприятный. Зловещий. Словно электропровода обернутся длинными жилистыми руками, протянутся прямо в окно спальни и схватят его. С этой мыслью он наконец заснул.

Следующий день и следующая ночь были также холодными и ветреными, а последующие день и ночь даже ещё холоднее и ветренее. Руперт не мог дождаться, когда же закончатся каникулы и начнутся занятия. По крайней мере, в школе его ждёт шесть часов в тепле. Но дни каникул тянулись, казалось, бесконечно, пока одной ветреной ночью Дирк не растолкал его со словами:

– Ты ближе всех к окну, пойди, проверь. Звук такой, будто ветер задувает в него камни.

– А если так, – сонно пробормотал Руперт, – я-то что могу сделать? Я же не выключу ветер.

– Я не знаю, – ответил Дирк. – Но этот звук меня с ума сводит. Придумай что-нибудь или я тебя выпихну. – А затем он заснул.

Руперт встал. Возможно, ему удастся найти кусок картона и закрепить его в окне клейкой лентой, хотя по-хорошему нужно заложить чем-то окно снаружи. Он практически спал на ходу, размышляя об этом. Наверное, поэтому люди устанавливают ставни. Но что за ветер может швырять камни? Может, в окно стучал град, а не камни? Может, разразился буран? И как же ему остановить буран?

Выглянув в окно, он поначалу не смог разглядеть ничего, кроме падающего снега и позёмки, бегущей по улице. А затем он заметил кое-что ещё. Огни машины, припаркованной перед домом, и тёмную фигуру возле неё. Фигура подняла руку и, да, швырнула камень в окно спальни. Это какая-то бессмыслица. Руперт хотел было открыть окно и крикнуть, но рама была старая и рассохшаяся, что её и тронуть было страшно, вдруг потом не закроется. Чтобы спросить у фигуры, почему она швыряет камни, ему придётся выйти из дома.

Руперт прокрался вниз по лестнице, надел теннисные туфли и вышел через парадную дверь.

– Руперт, ну, слава Богу, – произнесла плотно укутанная фигура.

– Миссис Риверс! – воскликнул удивлённый Руперт и растерянно смолк. Меньше всего он ожидал, что человеком, кидавшим камни в окно, окажется она.

– Да, так что залезай, дорогой, – она указала на свою машину, стоявшую с заведённым мотором.

Такого поворота Руперт никак не ожидал, но, по крайней мере, это был шанс согреться. Он сонно дочапал до машины, и они сели.

– Я уж переживала, не ошиблась ли я окном, – призналась миссис Риверс. – Но я следила за твоим домом два дня, и вроде бы у вас только три спальни. Две на улицу и одна на задний двор, и раз я видела мальчишеское лицо в левой спальне со стороны улицы, то решила, что должно быть, ты спишь здесь, а твои родители – в спальне с окнами на двор.

Руперт кивнул.

– Ну что ж, хорошо. Я всегда считала, что из меня выйдет превосходный детектив, – сообщила миссис Риверс. – А теперь нам пора ехать.

Она переключила сцепление и выехала на улицу.

– Куда мы едем? – всполошился Руперт.

– Нас ждёт маленькое приключение, – объяснила миссис Риверс.

– А что если кто-нибудь проснётся и заметит, что меня нет? – спросил Руперт, тревожно оглядываясь на заднее окно. Он ждал, что кто-нибудь выбежит из дома, размахивая руками и указывая на удаляющийся автомобиль. Одно дело пропадать где-то весь день на Рождество, а совсем другое уехать куда-то на машине ночью.

– Раз тебя не засекли, пока ты спускался по лестнице и выходил на улицу, вряд ли кто-то заметит, что тебя нет, – заметила миссис Риверс. – Я знаю, о чём говорю. Каждый вторник я ухожу из дома ночью и возвращаюсь под утро, но до сих пор никто не обнаружил моего отсутствия. Я часто спрашиваю себя, заметили бы его, если бы я жила не в такой большой семье. Когда так много людей живёт под одной крышей, ускользнуть проще. Будь благодарен даже за малую милость, Руперт.

Они доехали до края города, и она свернула куда-то и выехала на шоссе.

– Руперт, дорогой, не тот ли это дырявый свитер, в котором ты уходил от нас на Рождество?

– Да, – ответил Руперт.

– Однако так не пойдёт. Ты не можешь войти в «Дзефферелли» в этом.

– «Дзефферелли»?

– Это ресторан в Цинциннати. Весьма претенциозный ресторан. И посетители одеваются изысканно.

– А зачем нам ехать в ресторан в Цинциннати? – не понял Руперт, разволновавшись не на шутку. Всякий раз, как он встречал этих людей, происходило что-то странное. Странное для него, по меньшей мере. Он часто переживал, что из-за котокраж люди считают его семью чудной, но, возможно, в большом мире было полно странностей. Возможно, красть кошек – сущие пустяки.

– Мы с мистером Риверсом ездим туда каждый год на годовщину свадьбы, а я сама – каждый вторник. Это чудесный ресторан. Прекрасная еда. Вот поэтому, когда я решила стать шеф-поваром, мне сразу пришёл на ум этот ресторан. Я заговорила о своих планах с мистером Риверсом, но он сказал, что ему не нравится сама идея работающей жены. Он боялся, что начнутся пересуды, будто он не может содержать жену. Что мы испытываем финансовые трудности. Иначе, мол, зачем его жене делаться кухаркой? «Не кухаркой, – объясняла ему я, – а будущим шеф-поваром». Хотя, честно говоря, я не прочь и просто поваром поработать. Открыть свой придорожный ресторанчик. Уверена, это было бы занятно.

Ты, несомненно, думаешь, сегодня с женскими правами считаются, а всё подобное далеко позади. Ты удивляешься, как я терплю такое отношение, но, Руперт, брак – сложная штука. В нём есть свои пакты, зоны военных действий и негласные соглашения, и я не готова была сразу объявлять войну. Итак, я решила, что мне придётся научиться готовить втайне от мистера Риверса. И тогда я придумала этот план. Записаться в кулинарную школу? Исключено. Разве это сделаешь тайно? Нет, мне был нужен ресторан, куда я могла бы втихаря приезжать поздно вечером и учиться готовить. А где, как не в «Дзефферелли»? Я спросила шефа Майклза, главного повара в «Дзефферелли», можно ли мне находиться на кухне вечером, и он сказал, да, но только по вторникам, потому что этот день потише, чем выходные, когда у них очередь на вход. И я многому научилась, Руперт. Поначалу я просто наблюдала за линейными поварами и старалась не путаться у них под ногами. Затем как-то раз один из поваров не смог выйти на смену, и я уговорила шефа Майклза позволить мне встать на пустующую станцию, причём так хорошо отработала, что он теперь разрешает мне приходить и вставать на одну из станций или подменять линейного повара на вторую половину вечера, отпуская его домой пораньше.

– Что такое линейный повар? – поинтересовался Руперт.

– Это те повара, которые стоят рядком и готовят то, что скажет шеф-повар. А станция – это место работы линейного повара, его плита, его духовка и всё такое. Шеф-повар может держать повара на одних стейках с перцем, передавая ему все такие заказы. Стейк с перцем за стейком с перцем за стейком с перцем. Это не очень-то духоподъёмная работа, Руперт. Ну, разве что ты обожаешь готовить стейки с перцем. Конечно, я понимаю, что любая работа, и даже творческая, вроде готовки или балета, во многом рутина. Приходится повторять одно и то же действие раз за разом, пока оно не войдёт к тебе в КРОВЬ. Уверена, что в половине случаев балерины порхают по сцене, думая про себя: «Па-де-ша, па-де-ша, па-де-ша, когда же это закончится?» Вот я также думаю о стейке с перцем, если хочешь знать по правде. И поэтому я решила, что быть линейным поваром не для меня. Я хочу создавать блюда для «Дзефферелли», а не просто готовить их. В этом мой истинный талант. И поэтому я придумала ещё один план. Мы убьём одним выстрелом двух зайцев. Но пока не погонишься за мечтой, доподлинно её не узнаешь, так ведь, Руперт?

Миссис Риверс продолжила вести машину с невесомой улыбкой на лице. Руперт чувствовал, что ему следует что-то ответить, но не знал, что и сказать. Наконец он проговорил:

– Это очень мило, миссис Риверс.

– Ой, спасибо, Руперт, – отозвалась она.

Какое-то время они неслись по автостраде в полной тишине. Море огней приближалось сквозь пелену снега, и это почему-то умиротворяло. Руперту нравилась миссис Риверс, и всё же он сомневался, что это правильно – ехать по автостраде в машине женщины, которая выдернула его среди ночи из постели, чтобы, улыбаясь и разговаривая о посторонних вещах, увезти туда, где ей и самой-то не следует находиться. В этом было что-то смутно опасное. Пусть не угрожающее, но недозволенное. А Руперт всегда старался вести себя очень и очень хорошо. Нарушать правила было не в его стиле.

Чем дольше они ехали, тем сильнее Руперта тянуло в сон. Он оттаивал. Ему делалось всё теплее и теплее. А может, у него поднималась температура? Особенно тепло было его спине. Это было чудесно, мышцы как будто растекались по сиденью. Может ли жар быть таким сильным, что ты просто таешь? Руперт вспомнил, что учительница говорил о гипотермии во время урока по оказанию первой помощи: людям с гипотермией, когда температура их тела опасно понижается, часто делается тепло и приятно. Настолько тепло, что они срывают с себя одежду, тем самым ускоряя смерть от холода. Не это ли с ним происходило? А вдруг его охватит неконтролируемое желание сбросить с себя всю одежду? Прямо здесь, в машине с миссис Риверс! Наверное, нужно предупредить миссис Риверс об опасности. Но что сказать? «Миссис Риверс, не волнуйтесь, но меня в любой момент может охватить неодолимое желание раздеться до носков…» Нет, нет, так не годится.

Наконец он выпалил:

– Миссис Риверс, я боюсь, что у меня может быть температура. Спереди мне нормально, так что не думаю, что мне грозит гипотермия, но спина, похоже, нагревается. И может быть, жар будет распространяться.

Он чувствовал, что хорошо описал происходящее.

Миссис Риверс, не отводя глаз от дороги, флегматично произнесла:

– Да, у меня в машине подогрев сидений. Если тебе чересчур тепло, сбоку от тебя, вот прямо на панели, есть регулировка.

Она указала.

Подогрев сидений! А он, между прочим, волновался, не вспыхнет ли вдруг синим пламенем!

– Ух ты, – пробурчал он. – Класс! Вот бы здорово, если бы был ещё подогрев полов. – Как к месту это было бы дома, где он спал под кроватью, и особенно хорошо холодными ночами. Впрочем, если бы родители могли позволить себе подогрев полов, они, вероятно, могли бы позволить себе и достаточное число кроватей, а также спален, куда их поставить. И отопление.

– Ну да, есть и тёплые полы. Мистер Риверс в ванных установил систему подогрева полов, – отмахнулась миссис Риверс. – Самой мне не очень нравится. Я люблю обычный холод-ный пол.

– Ух ты! – повторил Руперт.

– О, дивный новый мир! – заметила миссис Риверс, разом и посмеиваясь над ним, и радуясь его непосредственности.

А Руперту было всё равно. В полудрёме он наслаждался тем, как расслабляются в тепле его мускулы. Затем встрепенулся, пытаясь придумать тему для разговора, чтобы не уснуть. Его не отпускала тревожная мысль, что в такой странной ситуации нельзя терять бдительность.

– А Тургид, или Роллин, или Сиппи, или кузены с вами когда-нибудь ездили? – спросил он.

– Нет, – ответила миссис Риверс.

Миссис Риверс вела машину на редкость энергично, ехала очень быстро и крепко держала руль – одна рука на десять часов, другая – на два часа. Она подавалась вперёд, словно хотела пронзить взглядом дорогу так далеко, как только возможно, и сжимала руль так, будто силой заставляла машину ехать.

– Ты, наверное, думаешь, что у моих детей необычные имена, – сказала она задумчиво.

– Да я бы не сказал, что они необычные, – вежливо произнёс Руперт.

– Ты должен был сообразить, как имена Тургид и Роллин сочетаются с фамилией Риверс[13]13
  Поскольку фамилия Риверс созвучна со словом «river», «река», оба имени представляют собой каламбур: Тургид Риверс – это «turgid river», «полноводная река», а Роллин Риверс – это «rolling river», «катящая река».


[Закрыть]. Только Сиппи с Риверс не вяжется, ну если не вообразить себе кого-то, кто цедит реку через детский поильник[14]14
  Поильник – «sippy cup».


[Закрыть], но это уже перебор. Имя Сиппи мне просто понравилось. А вот имена Тургид и Роллин, боюсь, выдумались со злости. Я всё предлагала и предлагала мужу имена вроде Джона или Билла, но на его вкус они были слишком простецкими. Ему нужно было имя, которое соответствовало бы фамилии его рода и духу старых денег. Риверсы, знаешь ли, приложили руку к строительству Стилвилля. Поначалу город планировали назвать Риверсвилл, но старый Джошуа Риверс, основавший сталелитейный завод, заартачился. Он хотел назвать город Стилвилль, уверенный, что такое название привлечёт рабочих. Он хотел, чтобы по холмам Кентукки пошла молва о том, что на сталелитейном заводе в Огайо есть работа, и он считал, что назвать город Стилвилль[15]15
  Стилвилль (Steelville) буквально означает «стальной город».


[Закрыть] – это лучшая реклама. И, конечно же, он был прав.

– У моих родителей семья в Кентукки, – проронил Руперт.

– Ну вот видишь, – кивнула миссис Риверс. – На протяжении поколений многие из Риверсов были важными шишками. Им установлены памятники. Стальные. В центре города стоит стальная статуя Джошуа Риверса.

– Я знаю, – сказал Руперт.

Его класс каждый год водили туда на экскурсию. В школе ежегодно проводились две экскурсии. Одна из них была к статуе Джошуа Риверса. «Благодаря ему однажды вам, возможно, посчастливится работать на сталелитейном заводе», – всякий раз повторяли учителя.

Другая экскурсия была на сталелитейный завод.

Эти две экскурсии, видимо, освещали всё, что детям нужно было знать о своём будущем.

– Меня раздражало, что он придаёт такое значение этим именам в духе старой элиты, – продолжала миссис Риверс, – потому что мне не хотелось, чтобы мои дети были всего лишь представителями старой элиты. Я хотела, чтобы они стали тем, кем сами решат. И вот после того, как мистер Риверс забраковал и Фрэнсиса, и Мартина, и Эдварда, я предложила имя Роллин. В шутку, естественно. Роллин Риверс, «катящая река». Но он ничего не понял. Он не сопоставил имя с фамилией. Имя Роллин ему понравилось! В конечном счёте, именно он настоял на нём. Ну а когда родился второй мальчик, я, смеха ради, предложила Тургида, думая, что в этот раз шутка до него дойдёт. Но нет. Ему понравилось! Он решил, что Тургид – имя со средневековым звучанием. Рыцарское имя. И тут я поняла, что вышла замуж за идиота. Совершенно лишённого чувства юмора. И хотя он ужасно хваток в любом бизнесе, это, пожалуй, не тот ум, которого я ждала от мужа. Мой тебе совет, Руперт, когда ты в будущем станешь искать себе пару, думай не о том, как классно девчонка выглядит в своих голубых джинсах, а задумайся, какие беседы ты станешь вести с ней на протяжении следующих пятидесяти лет.

– А вы когда-нибудь думали о… разводе? – робко спросил Руперт. Вопрос был довольно бесцеремонный, особенно для взрослого, но ему хотелось помочь, да и у многих его одноклассников родители были в разводе.

– Нет, нет… имена? Дела давно минувших лет. Разве можно разводиться только потому, что вам не о чем разговаривать? К моменту, как родилась Сиппи, я устала от этой шутки. И я начала думать о будущем мальчиков и о том, как на нём могут отразиться их имена. Ты не замечал, Руперт, на школьном дворе их не задирают из-за этих имён?

– Не замечал, откровенно говоря, – признался Руперт.

– Что ж, повезло. Я ужасно сожалею, что так сглупила. Ты даже представить себе не можешь, как через десятилетия, годы или даже месяцы, бывает, смотришь на себя прошлую и говоришь сама себе: «Ну и стерва!» Я всегда хотела быть своим детям хорошей матерью, и получилось не лучшее начало. Надеюсь, я хоть потом это восполнила.

– Я в этом не сомневаюсь, – утешил её Руперт. – Очевидно, что Тургид вас любит.

– Дети и должны любить своих матерей, – раздумчиво проговорила миссис Риверс.

– Воистину, – отозвался он, просто чтобы что-нибудь сказать. Обычно он не употреблял слово «воистину», но, беседуя с кем-то взрослым и настолько богатым, он неожиданно для себя сделался выспренным. Он чувствовал, что его обычная речь не соответствует случаю.

Куда бы они ни ехали и что бы ни задумала миссис Риверс, происходящее отдавало безумием, но всё же она ему нравилась. Она была добрая. Несмотря на то, как она отзывалась о мистере Риверсе, от неё веяло уютной, покладистой и полноватой добротой. Она походила на большущего старого бурого медведя, который, сощурившись, разглядывает мир и пытается найти в нём место для каждого.

– А если по-настоящему отвечать на твой вопрос, – продолжила миссис Риверс, – нет, в те вечера, когда я работаю, я никогда не брала с собой в ресторан ни детей, ни кого-то из семьи, ни просто знакомых. Никто об этом не знает, только ты.

И тут, среди кружащего снега и проносящихся мимо грузовиков, миссис Риверс вдруг как будто пришла в голову неожиданная мысль, и она, резко повернув руль, съехала на обочину.

Руперт схватился за центральную консоль обеими руками и в ужасе не отпускал её, пока автомобиль не затормозил юзом на обледенелом асфальте и не остановился в крутом повороте на обочине.

– Ну уж, дорогой, – мягко проговорила миссис Риверс, – можно подумать, ты никогда не ездил на машине.

Она поставила машину на ручной тормоз, но мотор не выключила, а потом повернулась к Руперту и пристально взглянула на него, словно подбирая слова.

– Руперт, – сказала она, наконец, – пожалуй, пора объяснить, почему ты здесь. Я чувствовала себя просто ужасно, когда на Рождество, будучи гостем в моём доме, тебе пришлось пережить сокрушительное поражение и потерю всех чудесных призов, которые ты выиграл за целый день. Я знаю, что тебе казалось, что ты выиграл их совершенно по-честному, и ты в самом деле честно их выиграл, так что проигрыш наверняка стал для тебя неожиданностью. Жуткой неожиданностью. Я очень переживала за тебя, вот правда. Я знаю, что Генри говорит, что нечего переживать. Нет никаких оснований переживать. Мол, единственное, что делает игру захватывающей и интересной – это перспектива страшного разочарования. Без вероятности ужасающего проигрыша успех ничто. Доброта ничто без жестокой реальности. И так далее и тому подобное. Поэтому мы не дозволяем нарушать правила игры и не делаем исключений. Одни выигрывают. Другие проигрывают. Так устроена игра. Кто-то чувствует себя уязвлённым, кто-то полон решимости, кто-то испытывает подъём, кто-то впадает в уныние. Но игра – это игра. Я всё это понимаю. Я даже по большей части со всем этим согласна. И я знаю, что Генри под конец дал тебе дополнительные тридцать секунд, но по большому счёту, что такое тридцать секунд? В общем, я за тебя переживала. Всё же ты к нашим порядкам не приучен. Нам не следовало ожидать, что ты, едва войдя в дом, с полтычка примешь нашу философию. Одним словом, я чувствовала, что тебя прокатили. И поэтому втайне от остальных я решила загладить вину. Я сказала себе, возьму-ка я его к «Дзефферелли». Это всё уладит. И поэтому ты здесь. Это одна из причин.

Она покивала сама себе, переключила сцепление, снова вывернула на шоссе и продолжила путь в направлении Цинциннати.

После этого Руперт немного задремал. Он ничего не мог с собой поделать, поездка затягивалась, а в машине было тепло, и к тому же он не привык так поздно не спать. Проснулся он, когда машина замедлилась. Они были уже не на шоссе, а на съезде в город. Снег прекратился, и Руперту, никогда не бывавшему за пределами Стилвилля, Цинциннати показался сказочно хорош. Он никогда в жизни не видел столько огней. И таких больших зданий. Как же их было много! Несмотря на поздний час, повсюду были люди. Кое-кто из тех, кто прохлаждался на обледенелых тротуарах, не вызывал ни малейшего доверия даже в глазах стилвилльца. Другие выглядели богатыми, успешными и целеустремлёнными. Но куда они все шли в такой поздний час? Что делали они на улице?

Миссис Ривер и Руперт петляли по городским улицам. Руперт смотрел во все глаза, прижавшись носом к стеклу. Он был готов ехать так целую вечность. Мир был куда больше, чем ему представлялось. Конечно же, он знал, что не везде жизнь такая, как в Стилвилле, но оказалось, лишь посреди большого можно почувствовать, насколько мал был прежний мирок и как мало ты знал. Ему сделалось немного не по себе. Он потерял почву под ногами. Все эти люди, выглядевшие так непривычно и жившие совсем чужой жизнью, тоже считали свой мирок реальностью. И их мир, в котором не было места Руперту, действительно был реален.

По необъяснимой причине от этого ему сделалось до чёртиков страшно. Он вдруг почувствовал, что нагляделся и больше не хочет. Ему захотелось домой, к себе под кровать. По счастью, как раз в эту минуту миссис Риверс заехала на подземную стоянку, и Руперт был избавлен от толп людей со множеством чуждых, но истинных жизней и оказался в полумраке и тишине.

– Вот мы и на месте, – бодро заявила миссис Риверс, припарковав машину. – Вперёд!

Она вышла из автомобиля, обошла его кругом и, открыв пассажирскую дверь, подняла Руперта с его кресла, где он сидел, твердя про себя: «Только бы остаться здесь, где тихо и темно». Она снова придирчиво оглядела его.

– Нет, в самом деле, я не могу взять тебя в ресторан в таком виде. Что будем делать? Мы с тобой в патовой ситуации, Руперт. – Она нахмурилась, и её сощуренные глаза сделались ещё уже. Вдруг она просияла: – Знаю! Я тебе подыщу самый маленький китель повара и подгоню его по фигуре. Сомнений нет, люди сочтут твой костюм странным, но я ловко управляюсь с ножницами и булавками, и по крайней мере твоя дырявая одежда будет не на виду. Но нам надо торопиться, я уже и так задерживаю сменщика. А шеф Майклз заводится с полоборота. Говорят, что все шеф-повара очень вспыльчивы. Может, это из-за раскалённых плит. А может, из-за напряжения – ведь столько обедов нужно вовремя подать. А может, те, кто выбирает профессию повара, просто чокнутые. Как бы то ни было, я не могу рисковать, чтобы меня уволили. Только не сегодня. Не в ночь моего плана. Пошли.

Миссис Риверс схватила Руперта и потащила через чёрный вход ресторана прямиком на кухню. В «Дзефферелли» она стала как будто другим человеком. В собственном доме в Стилвилле она была тихой, нервной и заботливой. Здесь же она была решительной и полной энергии. На бегу, с Рупертом на буксире, она успевала помахать рукой, обнять и поприветствовать всех сотрудников. На кухне царил сущий бедлам: на гриле шипела еда, в кастрюлях бурлило, повара у стола что-то кричали. Официанты подбегали к дверям кухни и пришпиливали заказы с воплем: «Почему не готова курица для тринадцатого столика?» Повара метались вдоль стола, крича: «Позади, позади, позади», – и ныряли в холодильную комнату за ингредиентами. Миссис Риверс всё это ни капельки, кажется, не смущало.

– Где ты застряла? Я должен был быть дома ещё час назад, – бросил ей один из поваров, когда они пробегали у него за спиной. – Я отмазал тебя, сказав шефу Майклзу, что сам попросил тебя приехать попозже, потому что хотел немного задержаться, но теперь давай в темпе вальса! Я хочу убраться отсюда!