Текст книги "II. Аннеска"

– Вам определенно стоит поспешить к нему. Быть может, вы еще найдете его в добром здравии, – повторил свою мысль старец. – А может быть нет, ибо время неумолимо, а смерть все время где-то рядом. И все же, почему бы не попробовать сделать это и воспользоваться этой пространной возможностью?

– Благодарю вас. Но как мне добраться до великого города Праги? – с тревогой вопросила я.

– Это самое малое, о чем вам стоит тревожиться! Через полторы тысячи шагов на север от моей хижины вы обнаружите, что лесная чаща ослабляет там свою хватку, и вы вновь окажетесь на открытом пространстве, продуваемом всеми ветрами. Если вы внимательно посмотрите вокруг себя, то увидите холм, поросший красным кустарником, на котором возведен некий обелиск из черного гранита. Доберитесь до этого монумента, который местные жители зовут перстом Светоносца, и вы увидите величественную панораму славного города Праги во всей красе. Но помните: вы должны искренне желать прибыть в этот город! Только тогда вы сможете покинуть мой дом и избрать верное направление. В противном случае сия чаща и ее обитатели погубят вас!

– Что вы имеете в виду? Есть что-то, что представляет для меня опасность?

– Нет. Никакие опасности, которых нельзя было бы избежать, неся в своем сердце веру и страсть исполнить желаемое, вам не грозят! – спокойно произнес мой собеседник. – Вы не из тех гостей, которые изредко приходили в мой дом, а после наших бесед понимали, что лучшее, что их может ждать – это найти упокоение в той трясине, через которую мы с вами шли сюда. Вы не безнадежны и хотя бы представляете себе, что хотите. Я приветствую это, мне доставляет радость осознавать сей факт!

– Значит ли это, что мне сегодня посчастливилось избежать гибели и Господь спас меня от кончины? – я нехотя задала сей вопрос, чтобы поддержать уже начинавшую порядком утомлять меня беседу. Во мне не было ни тени страха – лишь острая усталость от постоянной необходимости испытывать болезненное удивление буквально от всего, что происходит вокруг.

– Вы можете воспринимать исход нашей встречи как пожелаете. Хотя я с презрением отношусь к вашему пониманию добродетели, именно ваша убежденность в ней, все еще стойкая, позволяет вам двигаться вперед. Посмотрим, надолго ли вас хватит. Ясно одно: вы убедили меня помочь вам, а это означает, что о том, чем обычно заканчиваются все встречи с гостями в моем пристанище, в этот раз придется забыть! – в голосе старца прозвучала нота усталого разочарования, а его глаза странным образом заблестели. В заключении он молвил:

– Есть ли что-то еще, о чем вы хотели бы спросить у меня?

– Пожалуй, – задумчиво молвила я. – Поведайте мне о проклятой деревне, в которой я была минувшей ночью. В чем ее загадка, и почему в ней произошло то, что произошло? – попросила я, тщетно пытаясь подавить в себе стеснение.

– Вы поражены цветением любопытства – сильнейшей из черт женского естества! Плоды его столь впечатляющи, что затмевают собой все то, что должен был привить вам монастырь! – с сарказмом заметил старец. – Мне почти нечего сказать вам по этому поводу. Я убежден только в том, что люди тех мест чрезмерно сильно погрязли в осколках собственных эмоций, как дичь, попавшая в силки к монаршему охотнику в зеленом бархатном кафтане. Отсюда и происходит то необычное в жизни несчастливцев, что вам удалось заметить. Это касается и чудес, порой самых невообразимых. Вы уверены, что эти странности и правда имели место, а не являлись производным вашего воображения?

– Вы утверждаете, что пережитое мною в их обществе может быть так же иллюзорно, как и многое другое?

– Вы можете истолковать мои слова и таким образом, – утвердительно покачал головой отшельник. – Не думайте об этом, иначе тревога никогда не оставит вас. За вашей спиной так же возможно нет ничего, кроме бездны, а вы ошибочно полагаете, что там стена жилища, а за ней деревья, погрязшие в злосчастной трясине… Не мучайте себя!

– Пусть будет так, мой господин. Вряд ли я смогу поверить в это… Я буду благодарна вам, если вы позволите мне провести здесь остаток ночи. С наступлением утра я сразу же отправлюсь в славный город Прагу.

– Да. Можете остаться. – на лице старца появилось подобие снисходительной улыбки. – Уверяю вас, юная дева, сон ваш будет крепок, ибо это место преисполнено теми веяниями, от которых любые иллюзии, и даже те, что рождают боль, застывают, даруя сознанию вожделенные мгновения гармонии. – старец вновь подошел к одной из полок и, сняв с крючка свой балахон, вновь облачился в него. – Я вернусь на рассвете, чтобы пробудить вас и убедиться в том, что вы готовы отыскать свой путь в славный город Праги.

– Вы покидаете меня, мой господин? – изумилась я, тщетно борясь с внезапно настигнувшей меня сонливостью. – Но почему?

– Лесные древеса, чьи кроны роскошны, а коренья источают причудливое благоухание, всегда требуют моего внимания, как и в любую другую ночь. То же касается и живности, обитающей как в них, так и над ними, и подле них. Спите, юная дева. И пусть сон ваш хотя бы в этот раз будет безмятежным. От этой ночи осталось немного. Скоро она обратится пленительным рассветом, который был бы куда более зрим для всех нас, если бы не серая мантия небосвода, которую он уже, кажется, отчаялся когда-либо сбросить.

XIII

Медь солнечных лучей встретила мое пробуждение. Она наполнила мою душу искренним ликованием, ведь на этот раз явление лучезарного диска, которому возносили молитвы еще народы Египта, кажется, воистину состоялось, и не было мимолетным. Настал ли тот момент, когда можно было начать все заново, я не ведала, но уже тот факт, что я задалась этим вопросом, придавал мне силы и волю к действию в ожидающем меня новом дне.

Сбросив с себя тяжелое кожаное покрывало, я приподнялась на ложе. На столе предо мною уже стояло некое блюдо с едой, равно как и глиняный сосуд с живительной жидкостью внутри. Мне стало совестно, что обо мне столь усердно заботятся, поэтому, съев лишь столько, сколько следовало, чтобы подкрепить силы, я вышла из обители, надеясь скорее встретить ее хозяина и продолжить свой путь. Так и случилось – владелец сего места ждал меня неподалеку от порога, стоя спиной ко мне и подняв голову к небу.

– Сегодня воистину чудесный день! – молвил он, заслышав мою поступь. – Я рад видеть вас, юная дева, как рад видеть выглянувшее наконец солнце, которое рассеяло проклятую мглу.

– Благодарю, – молвила я. – Полагаю, скоро нам надлежит проститься. Однако прежде мне стоит выразить вам искреннейшую признательность за прекраснейшее по своему радушию гостеприимство.

– Я принимаю вашу благодарность. Но, как и обещал, проведу вас только до границы своих владений, – сказал в ответ старец, протягивая мне руку. – Там и простимся! Пойдемте же!

Пока мы шли сквозь лесную чащу, благоухающую ароматами природы, многие из которых вызывали у меня изумление, я внезапно почувствовала, как в моей душе рождаются новые вопросы к старцу.

– Каково ваше имя, добрый человек? – робко вопросила я.

– Имя? – удивился старец, его едва заметные брови причудливо изогнулись. – Разве вправе кто-то спрашивать другого человека о наиболее сокровенном, что у него имеется – об имени?

– Простите меня, я не ведала, что то, что принято у нас и для нас привычно, что кажется нам достойным вопросом, окажется для вас речами бесстыдства!

– Бесстыдство! Да, в вас говорит именно оно! – воскликнул старец странным голосом, похожим на крик стервятника, ищущего мертвецов для своего нечестивого пира. – Но я прощаю вас, ибо в вашем случае оно действительно порождено неведением. У меня нет сомнений в том, что вы не знаете ровным счетом ничего о степени сакральности любого имени. Поверьте мне, имя – это то, что наиболее реально среди всех иллюзий. Оно является тем, что не должно быть разглашено, и не зная этого правила, мы обрушиваем на себя всевозможные беды. Посему не спрашивайте меня о моем имени. Я не в силах поделиться тем, что имеет для меня величайшую из ценностей – тем единственным, что действительно принадлежит мне!

Возмущение все явственнее проступало на лице старца с каждым сказанным им словом. Решив не искушать судьбу, я предпочла продолжению беседы тишину. Чтобы не пересекаться взглядом с удивительным спутником, я смотрела лишь перед собой, стремясь обратить взор вдаль. В одно из таких мгновений созерцания я, кажется, вновь узрела меж деревьев силуэт белого волка. Похоже, теперь зверь смотрел на меня с нескрываемой злостью. Впрочем, едва я только осознала возможную враждебность, исходящую от него, животное будто бы испарилось. Там, где оно было еще мгновение назад, теперь произрастал кустарник с красными ягодами, что по поверьям знахарей содержали в себе смертельный яд…

Все это заставило меня задуматься: быть может, я действительно обращаю все душевные мысли и состояния свои в видения, которые на самом деле иллюзорны? Быть может, вся человеческая жизнь действительно представляет собой иллюзию, обрамляющую своей волшебной эмалью – подчас гладкой, словно мрамор, а подчас шершавой, будто бы гранит – необъяснимое, именуемое бездной? Но если так, то где в этом немыслимом чертеже бытия нашего место Богу и его небесному престольному граду? Многое не сходилось в геометрии моего миропонимания, конструкция которого была варварски нарушена тысячью инородных вкраплений – богохульных и языческих тезисов, услышанных здесь и там ранее и услышанных, наконец, от моего нынешнего собеседника. Так не должно было быть, и я искренне желала молить Господа о том, чтобы он упорядочил мой разум. Но могла ли я просить об этом теперь, когда помимо воли моей мой рассудок начал бунт скептицизма против меня же самой, моей веры, моего Господа и моего спасения. Я сдерживала его до поры, но с каждым разом вопросы, задаваемые мною себе же самой, своим помыслам и основоположениям становились все острее и невыносимее. Мне надлежало разрешить их, пока на то еще было время…

Очнувшись от глубоких раздумий, я обнаружила, что мы стоим на опушке леса близ причудливо переплетенных между собой трех ясеней. Рядом с их многолетними стволами расположился изъеденный временем молельный камень с покосившимся и почти сгнившим крестом в честь преподобной Людмилы. Близ него лежал ворох хвороста, в котором с трудом угадывались некогда пышущие жизнью полевые цветы. Именно отсюда брала свое начала уже практически заросшая сорняком дорога – наподобие той, что привела меня в деревенскую церковь. Она уводила прочь в недра холмистой равнины, в травянистом теле которой я должна была найти свой путь в княжий град. Запустение царило вокруг. Старец не обращал на меня никакого внимания, но стоило его взору упасть на святилище, как он, содрогнувшись то ли от брезгливости, то ли от напряжения, холодно бросил: «Именно теперь мы должны проститься. Последуйте моим советам, и вы оградите себя от всех напастей».

После этих слов мой спутник обратил свой взор на меня и начал пристально всматриваться мне в глаза. Лед его слов всецело перешел во взгляд, обжигая до такой степени, что мне пришлось отвернуться. Когда же я нашла в себе силы вновь посмотреть на него, чтобы вопросить о причинах его столь странного отношения ко мне, я не увидела рядом с собой никого. Лишь в отдалении, где-то в оставшейся позади чаще леса слышалось удаляющееся карканье ворона. Оно становилось все тише и тише, стремительно обратившись наконец в гробовое безмолвие. С тех самых пор величественный крик мудрой птицы, где бы я ни услышала его, всегда напоминал мне о загадочном лесном старце, чей лик пронзали серебряные цепи. Впредь я никогда более не видела его.

Итак, вновь в гордом одиночестве, ощущая на своей коже солнечное тепло, я начала свое шествие по судьбоносной дороге сквозь неравномерное тело равнины, всеми силами стараясь приблизить свое пришествие в Прагу. Полуразвалившаяся брусчатка вела меня сквозь многочисленные возвышенности и плато, поросшие чертополохом, подорожником и густыми кустарниками всех мастей. Взбираясь на каждый из холмов, я готовилась вот-вот увидеть вожделенную Стелу и за ней чертоги славной Твердыни. Однако действительность иронично вырисовывала мне все новые и новые отрезки пути, каждый из которых в своей отстраненности и самодостаточности походил на предыдущий.

Хотя траурная скорбность плачущих небес стремительно сменилась долгожданным солнечным светом, его давящая природа, вымывающая из сущего жизнь, едва ли приносила облегчение. Все вокруг словно застыло в тлене янтарных лучей и хроническом безветрии, опостылевшей безнадежности и тошнотворной враждебности к любой мысли, которую можно было бы назвать добродетельной и жизнеутверждающей. Все было растянуто в бесконечность, от смоляной вязкости которой хотелось броситься на землю и более никогда не вставать.

XIV

Мое одинокое шествие, полное тревожных ожиданий и неспокойных мыслей о грядущем, на этот раз закончилось весьма скоро. Преодолевая очередной холм, пытаясь не сбиться со становящейся с каждым шагом все призрачнее каменной дороги, что утопала в зарослях полевых трав, я была неожиданно окликнута неким слабым голосом. Осмотревшись, я увидела неподалеку изможденного человека в ветхой робе. Всем своим видом он напоминал паломника, ищущего свой путь к встрече с чудом. Одну из ног ему заменяла невзрачная деревянная жердь, а в руках покоились костыли. Лицо путешественника было скрыто от моего взора множеством тряпиц, связанных воедино и обмотанных вокруг головы.

Несмотря на стойкое желание пройти мимо, я помнила о своем долге проявлять милосердие к любому, кто нуждается в нем. Хотя признание сего долга стоило мне немалых усилий, я с радостью нашла в себе силы превозмочь гордыню и поступить в этот раз как должно, а не так как хочет мое вероломное и греховное сердце.

– Чем я могу помочь тебе, путник? – вопросила я, подойдя к собеседнику ближе.

– О, сестра, прошу вас, выслушайте меня, выслушайте мою историю! Облегчите мою духовную ношу и дайте мне силы продолжить мое странствие… спастись, не пасть! – в словах паломника слышалась едва ли не осязаемая, смертельная нужда в сочувствии. Впрочем, им вряд ли двигало слепое безумие, ибо речь его была отчетлива и вразумительна.

– Говори, добрый человек! Просто скажи, что хочешь сказать. Я выслушаю тебя и постараюсь помочь словом, а может и чем-то большим.

– О, небеса, я славлю вас! – воскликнул калека, подняв один из костылей к небу, будто бы клинок, а после проговорил. – Меня зовут Арам. Некогда я дал обещание одному человеку, которое был не в силах исполнить, и теперь не нахожу себе места. Гонимый стыдом и неспособностью отвечать за свои слова, я превратился из заступника веры в искалеченного безумца, бесцельно мечущегося каждый божий день в хаосе нашей действительности. Здравый смысл стремительно покидает меня с каждым днем, и пока я сохраняю его остатки, я хотел бы обратиться к вам за помощью. Мой вопрос очень прост: скажите, как мне прекратить бегство от самого себя, как вернуться к самому себе?.. Встречу с вами, с земной посланницей Господа здесь – в сих отдаленных и безлюдных землях, куда я забрел в своем неверном скитании – я расцениваю как чудесное проявление божественной воли. Не разрушайте же моей последней надежды: прошу вас, помогите мне!

– Бог мой! – с изумлением, в растерянности проронила я. – Неужели вы, добрый человек, подумали, что в моей непреложной власти спасать души заблудших прямо здесь, на этом самом поле и что у меня есть на то санкция Всевышнего? Да если бы я и хотела этого, как бы я помогла вам советом, если ровным счетом ничего не ведаю о вас?!

– Мой разум, должно быть, совсем затемнен грехом! – чуть слышно пробормотал мой собеседник. – Я изрекаю бессвязный вздор!.. Пресвятая сестра, позвольте мне рассказать вам о себе. Быть может, уроки моего опыта будут полезны и для вас – в том или ином отношении. В конце концов, согласитесь, встреча двух заблудших душ на краю мира никогда не бывает случайной… Я же, со своей стороны, готов охранять покой ваших сновидений и сделать все, что скажете, только дайте мне возможность высказать то, что я хотел бы вам поведать!

Пусть калека, стоящий передо мной и был неприятен мне своим обликом, пусть лицо его и не было видимо мне, а его помыслы отторгали своей странностью, я подсознательно возрадовалась возможности хотя бы на короткое время отторгнуть от себя одиночество. А это значило очень много. Его история могла, как минимум, сделало мое шествие в Прагу менее утомительным, а может и действительно полезным.

– Что же, добрый человек, я разрешаю вам присоединиться ко мне. Я буду рада разделить свой путь с вами. Знайте, что я направляюсь в славный город Праги. Достигнув врат твердыни, мы должны будем расстаться.

– О, да! Не смею быть вам обузой, пресвятая сестра. Клянусь, всеми святыми! – утвердительно кивнул нищий. Его полудеревянная, получеловеческая поступь по испещренному ветрами и сорняком дорожному камню звучно разносилась по всей округе. Миновало не более полуторы сотни шагов, как хромой Арам начал свое повествование…

XV

«Некогда в Дамаске жил один уважаемый муж, отличавшийся невероятной силой веры, – начал мой спутник свой рассказ. – Приняв монашеский постриг, всецело отдав себя служению Господу, он, дабы усерднее исполнять свое назначение, покинул пределы города и отправился в пустыню Фаран. Проскитавшись средь песков долгое время, он, наконец, вышел на удивительную равнину, покрытую известью, что была расположена меж тремя горами. Именно там сей подвижник, пробудившись от одного из многочисленных вещих снов, принял решение воздвигнуть часовню во имя Славы Божьей. Прошло более десяти лет, прежде чем он преуспел в ее строительстве, но в награду за его труды и самоотверженную веру Творец наш направил в нововозведенный храм паломников со всех концов Христианского мира. Пусть в каменных сводах, возведенных на раскаленном песке, и не было подлинных реликвий, знаменующих божественное величие, люди вопреки всем опасностям, поджидающим их на пути, стремились попасть в это Святилище на краю света. Сам факт преодоления долгой и изнурительной дороги сквозь песчаные просторы Фарана означал для каждого добропорядочного христианина великий подвиг, а потому в случае успеха этого путешествия надежда на Спасение становилась для них явственней.

Прежде, чем я продолжу свой рассказ, вам будет не лишним узнать, что я также родом из одного небольшого сирийского поселения. Мой отец был плотником, мать же я никогда не видел. По словам отца она была убита грабителями, вломившимися в нашу бедную обитель, когда я был еще слишком мал. Материнская забота так и осталась для меня недоступным чудом – что в младенчестве, что в юности, когда я был полностью предоставлен сам себе, ибо отец был слишком занят своим ремеслом, зарабатывая гроши, которые едва позволяли нам сводить концы с концами.

Наше поселение сложно было назвать процветающим, и если бы не скромная церковь Христова из обожженной глины, построенная в его центре, оно уже давно сгинуло бы в пепле времен вместе с жителями. Собственно, в чертогах этой церкви я и провел большую часть первой половины своей жизни, помогая отцу Раману – священнику сих мест – в быту и получая за это скромную снедь, а также хоть какую-то надежду на завтрашний день. Сейчас я благодарю Бога за то, что он проявил ко мне доверие, разрешив пребывать в церкви даже тогда, когда солнце заходило за горизонт. Во многом именно поэтому, а также благодаря доброте отца Рамана произошло мое приобщение к грамоте. Чтение церковных книг и неуверенное, постепенное освоение арабского и латинского письма были одним из моих любимых занятий, не говоря уже о том, что они помогало мне постичь основы христианского вероучения.

Время шло и однажды наступил тот день, когда отец Раман умер. Я потерял человека, который был мне много ближе отца. Возжелав выразить бесконечную признательность моему учителю, а также стремясь укрепить свою и без того искреннюю приверженность гласу Господа нашего, я принял решение совершить паломничество в одно из святых мест. Я избрал целью своего путешествия Иерусалим, ибо сие место, святость которого несомненна, было одним из немногих святых мест, в существовании которого не приходилось сомневаться. Однако, незадолго до начала моего пути – то ли по воле Господа, а быть может просто по стечению обстоятельств – в наше поселение впервые за долгое время явился путешественник. Другие жители сторонились незнакомца, поэтому я, ощущая вину за их негостеприимство и надменность, постарался сделать все, чтобы предоставить скитальцу достойный ночлег. Я показал ему наш горный источник, проистекающий средь развесистых фруктовых деревьев, дабы он мог испить чистой воды и насладится вкусом свежих плодов, а после предложил кров и постель, в которой спал сам. Именно тогда, помимо благодарности за достойный прием, я услышал из его уст историю о Фаранской часовне и ее основателе.

Эта история так вдохновили меня, что я тотчас же возжелал побывать там, рассудив, что именно этот поступок станет моим идеальным паломничеством и прекрасным образчиком исполнения моего христианского долга. Я позволю себе не рассказывать о трудностях, что преследовали меня, пока я добирался до святого храма, возведенного в пустыне близ гор. В дороге со мной не произошло никаких невероятных происшествий, помимо обострения естественных потребностей вроде жажды, усталости и боли в телесных членах от невыносимой жары раскаленных песков. Хотя эти напасти и были весьма неприятны, они не были в состоянии сломить мой моральный настрой.

Кроме того, умение вычислять по звездам направление моего пути – за что я не устаю возносить благодарности моему второму отцу, владыке Раману – помогало мне стойко переносить все невзгоды. Добравшись до Фаранской часовни, я был радушно принят ее основателем и настоятелем. Благосклонное отношение хозяина сего места, а также просветленные лики тех немногих паломников, которые как и я сумели достичь заветных стен, вдохновляли на еще большие свершения. Пожалуй, в те минуты я ощущал подлинное счастье, ибо всецело понимал, зачем Господь даровал мне жизнь и чему мне надлежит посвятить ее. Если мне не изменяет память, я провел в Фаранской часовни три ночи, поселившись в миниатюрной келье, что была благосклонно выделена мне владыкой сих мест. Когда мое время в сих чертогах стало подходить к концу, я все больше задавался вопросом, а что же мне надлежит делать дальше. Моим метаниям на этот счет не было конца, так что я не нашел ничего лучше, чем обратиться за советом к хранителю часовни. Тот, внимательно выслушав меня и детально расспросив о моей жизни, без лишних раздумий предложил мне тотчас же отправиться в Иерусалим… Так с его легкой руки мне было поручено ответственное задание доставить в чертоги часовни Фарана любую из местных реликвий, которую я смогу достать.

Через несколько недель я оказался в Иерусалиме. Красота и возможности святого града настолько воодушевили меня, что прошло совсем немного времени, прежде чем я позабыл о том, зачем оказался здесь. Кроме того, вскоре после прибытия мне посчастливилось примерить роль уличного рассказчика историй, кои я создавал из своего опыта путешествий, приправляя их плодами своего воображением, которое оказалось не столь скудным, как я полагал ранее. Городским жителям нравились мои россказни, поэтому довольно быстро я получил свой круг поклонников и вскоре уже не думал о том, где мне найти ночлег или пищу. Меня приглашали на постоялые дворы, в харчевни, а порой даже в дома весьма уважаемых господ. Моя жизнь шла в гору, но и это, как оказалось, был далеко не предел.

Однажды, когда я повествовал толпе пестрого народа о подвигах Геракла в собственном и весьма вольном переложении, ко мне, в сопровождении вооруженной стражи, состоящей из четырех людей в кожаных доспехах и с копьями в руках, подошел некий муж в богатых одеждах. Представившись Елифазом, и сказав, что передо мной стоит главный счетовод иерусалимского двора, он предложил мне стать одним из тех, кто развлекает знать на торжествах. Нужно ли говорить, что это было предложение, от которого я не мог отказаться?

Следующие два года я исполнял возложенные на меня обязанности при Иерусалимском дворе и не ведал ни в чем недостатка. Лишь только когда наступала глубокая ночь, в недолгие часы отдыха и сна, меня посещало острое чувство вины за то, что не держу свое слово, данное настоятелю Фаранской часовни. С каждым днем совесть все сильнее истязала меня и, в конце концов, принудила меня положить конец своему бездействию…»

Арам остановился перевести дух. «Достопочтенная леди, прошу вас о небольшом привале», – молвил он, пытаясь справиться с одышкой. Я молча кивнула в знак согласия, доставая из складок своего одеяния молитвенник, дабы привести в равновесие не только свое тело, но и душу.