Текст книги "II. Аннеска"

XXV

Едва я начала спускаться с того холма, как вездесущий туман вновь рассеялся, позволив мне узреть окружающие меня места. Вскоре моему взору открылся впечатляющий вид на каменные городские стены, немалая толщина которых была видна издалека при любом, даже самом мимолетном взгляде. Череда неприступных и изящных в простоте своих форм башен уходила едва ли не за горизонт, даруя городским жителям надежную защиту от снарядов вражеских орудий, а воинам, ради ратных потребностей которых, собственно, и были сооружены сии форпосты обороны – прекрасное место для ведения ответного огня стрелами и защитными орудиями. Признаюсь, я не имела большого желания изучать сии панорамы, ибо ощущала приличную усталость. С некоторым трудом я старалась сохранить остатки бодрости, чтобы не привлечь лишнего внимания привратников, преграждающих доступ в город у ближайших к месту моего нахождения городских ворот. Мне это вполне удалось.

Стоило мне очутиться за стенами, как моим глазам предстал типичный городской пейзаж, о котором так часто рассказывали постояльцы, останавливавшиеся в нашем монастыре. Перед собой я увидела небольшую мощеную площадь, окруженную невысокими каменными домами с треугольными красными крышами. Подле этих построек мерно прохаживались люди, появившиеся здесь во имя исполнения собственных целей. Многие из них самозабвенно обсуждали неведомые мне события громкими голосами, иная часть предпочитала безмолвие, третья – столпилась вокруг уличного музыканта, что в пестром наряде и странного рода головном уборе играл на свирели, стоя близ одной из стен некой постройки по левую сторону от меня, чуть в отдалении. Публике нравилась звучащая музыка, переливы которой были похожи на пение неведомой лесной птицы, вьющей гнезда высоко в пышных дубовых кронах. Овеществлению ее звучности служил частый звон монет, ударяющихся о камень во имя благополучия укротителя звуков. Искусство и в этом месте имело свою цену.

Как только я сумела обуздать многоголосицу впечатлений, рожденных созерцанием обитателей славного города Праги, я обратила внимание на то, что на стенах некоторых домов висят всевозможные вывески. На одной из них, располагавшейся в десятке шагов от меня, был изображен циркуль, помещенный в сферу. «Тот, кто разбирается в измерениях, должен быть грамотным человеком», – рассудила я. Этот человек вполне мог помочь мне в поисках того, ради кого я очутилась в черте этих стен.

Недолго думая, я отворила низкую дверь лавки, и, согнувшись чуть ли не в три погибели, зашла внутрь помещения. Передо мной предстала деревянная лестница, состоящая из десятка ступеней, ведущая вниз, освещал ее один тусклый факел. Миновав и ее, пройдя очередную, на этот раз более высокую дверь, я наконец оказалась в небольшой комнате с множеством полок и столов, заваленных чертежами и расчетами. На первый взгляд здесь никого не было, однако, узрев на одном из столов небольшой серебряный колокольчик и позвонив в него, я тотчас услышала приближающееся шаги, должно быть, владельца лавки, который поспешил встретить меня. Им оказался невысокий человек в длинном лиловом одеянии и глухом безразмерном капюшоне. На его шее поблескивал небольшой амулет с вставленным в него аметистом. И это все, что можно было сказать о незнакомце. В силу расстояния между нами и полутьмы вокруг увидеть хотя бы некоторую толику черт его безбородого лица было решительно невозможно.

– Я внимательно слушаю вас, – учтиво проговорил сей человек, напоминающий звездочета и счетовода одновременно. Не дав мне время ответить, он тотчас продолжил, но уже вопросительно:

– Что же, не походит ли ваш наряд на тот, что обычно присущ монахам, пусть он и сильно изношен долгими невзгодами пути?

– Вы правы, добрый человек. Я сожалею о том, что тревожу вас по пустякам, вероятно, вовсе не касающимся вашей основной деятельности, но буду крайне признательна вам за небольшое одолжение.

– Служители Господа у меня нечастые гости, – с некоторой подозрительностью произнес мой собеседник. – Некоторые и вовсе пытаются (пусть и тщетно) уличить меня в противоестественных деяниях, не понимая закономерностей сложения чисел. Впрочем, не будем заведомо обвинять друг друга в злом умысле. Чем, все-таки, я могу помочь вам?

– Сущей малостью, но я буду вам благодарна. Мой монастырь расположен далеко за пределами Праги, а потому мне хотелось узнать у вас, как найти местную обитель знаний, Университет, – мой взор устремился в плотную темноту древесного пола.

– И это все? – казалось, счетовод удивлен. – Ну что же, я помогу вам: за моей лавкой, или, лучше сказать, за всем пространством площади, близ которой она расположена, вы увидите три улицы. Та, что нужна вам, расположена по левую руку. Пройдите ее полностью, и вы окажетесь перед большим сооружением с римскими колоннами. Это то, что вам нужно. Однако ныне – это всего-навсего здание. Насколько мне известно, Университет закрыт в связи с небезызвестными и печальными событиями последнего времени.

– О каких событиях вы говорите?

– Суверен этих мест серьезно болен. Пока он не победит болезнь, градом управляет Орден Багровой Божьей Матери во главе с Досточтимым Люцием… Это обстоятельство изменило все, чем жил город прежде – во многих смыслах, хотя и абсолютно на добровольной основе. Многие места его, которые известны здешнему люду с давних времен и которыми славилась многие годы Прага, теперь закрыты, а управлявшие ими люди оказались в немилости и подвергаются либо словесному осуждению, либо полноценной каре.

– Я вряд ли смогу совладать с этими обстоятельствами. В любом случае, я благодарю вас за отзывчивость и столь ценные сведения, а также за то, что потерпели мою навязчивость и сам визит мой – нежданный и несогласованный, – изобразив небольшой поклон, я поспешила покинуть дом счетовода. Мне вослед он пробормотал своего рода предостережение о том, что мне стоит соблюдать осторожность на улицах Праги – особенно тогда, когда солнце уходит за горизонт. По его словам, с некоторых пор на территории всего града, преимущественно в ночную пору, стали пропадать люди. Те из них, кого на утро находили, были, как правило, распластаны на земле, будучи полностью обескровлены. Сии происшествия стали в этих краях будто бы пренеприятной закономерностью, напоминая собой проклятие.

XXVI

Предостережения счетовода подтвердились пугающе быстро. Стоило мне миновать площадь, отыскать развилку трех улиц и выбрать из их числа ту, что приведет меня к Университету, как на моем пути оказалась группка местных жителей, чьи одежды были весьма скудны и неказисты. Они собрались подле умершего человека, погрязая в причитаниях и прочих эмоциях, выражающих печаль, страх и тревогу одновременно. Я обратила внимание на кожу покойного, которая казалась белесо-бледной, но в тоже время отдавала необычной синевой. Памятуя о словах счетовода касательно загадочных смертей и созерцая ту гримасу ужаса, которая запечатлелась на лике усопшего перед смертью, я ощутила прилив страха. Его кончина виделась мне хотя и насильственной, но в свете всего услышанного странной, а оттого чудовищно-пугающей.

– Что произошло здесь? – вопросила я у пожилой женщины, одной из тех, кто собрался вокруг принявшего смерть.

– О, божья сестра, похоже, мы вновь столкнулись с печатью проказы, что пала на наш град! – истерично прошептала она, бешено вращая глазами так, словно через мгновение и ее жизнь может оборваться.

– Эти проклятые исчадия ада скоро убьют всех нас, будь мы даже в собственных домах, вооруженные и подготовленные к их появлению! – вторил ей голос еще одного зеваки.

– Это воздаяние за грехи наши и за те, что свершили дети, порожденные нами! – продолжал третий голос.

– Видели ли вы того или тех, кто принес эту смерть? – продолжила я свои расспросы, как только голоса начали стихать.

– И да, и нет, божья сестра! Эти кровопийцы подобно теням в ночи подкрадываются к заблудшей жертве и высасывают из нее всю кровь! Мы знаем о них, видели их очертания в дымке вечерней мглы, но что толку! Они выше народного правосудия, а потому всегда ускользают от нас, чтобы вернуться на следующую ночь и продолжить сбор своего урожая смертей! – сбивчиво, прерываясь на причитания и всхлипы, отвечала мне все та же пожилая горожанка.

– И даже святые отцы не могут защитить нас. Даже залы Храмов Господних не останавливают их, существ бесчестья и порока! Мы все сгинем вскоре! – фразы, полные стенаний и страха, снова и снова выкрикиваемые напуганными людьми по очереди, а иногда и всеми сразу, стремительно сливались в порочный и бессмысленный круговорот.

– Мне очень жаль, – с сочувствием молвила я. – Я буду молиться за покой в пражских стенах и в молитвах просить Господа избавить вас от этой напасти.

Последняя фраза, в которую я и правда вложила душу, к моему сожалению осталась без ответа, хотя я искренне надеялась на него. Вместо этого истерзанные страхом и безумием горожане, словно зачарованные, подняли мертвеца на руки и понесли куда-то прочь. Воистину, весь вид этой удаляющейся от меня со скоростью боевой колесницы процессии все больше и больше становился скорее нелепым, чем скорбным. – Сочетание параноидальных выражений лиц носильщиков, взывающих к собственному горю от собственного же страха, с недвижимым ликом покойника, застывшего в недоумении от того, что его жизнь оборвалась так скоро, больше походило на театральную пьесу, на эпизод из античной комедии, где действительность выражается через придание некоторым чертам человеческой натуры гипертрофированно обезображенного, омерзительного, но при этом забавного вида.

Я двинулась далее и вскоре, как и сказал счетовод, оказалась у здания Пражского университета, фасад которого украшали резные колонны и две полукруглые каменные лестницы, учтиво приглашающие возжелавших обратиться к знанию войти внутрь. Подивившись тому, что мне еще не довелось увидеть ни единого свидетельства того, что университет закрыт, я поднялась по ступеням одной из лестниц, чтобы вскоре очутиться в священной обители знаний.

XXVII

Внутреннее убранство университета не отличалось помпезностью, в отличие от наружного фасада. Сделав всего два десятка шагов, я миновала небольшую прихожую и оказалась в протяженном зале с низким потолком и шероховатыми стенами, основным содержимым которого являлись добротные деревянные стеллажи. На их полках покоились ветхие свитки, увесистые фолианты и прочие переплеты разной формы и толщины. Меж книжных шкафов по всей площади комнаты располагались невысокие подсвечники на ножках, укрытые решетками в узкую клетку. Свечи, установленные в недрах этих конструкций, порождали достаточно света, чтобы посетитель имел возможность различать книги. Само же пламя восковых жердей было сокрыто сетчатым корпусом подсвечника. Таким образом, содержимое стеллажей было, по-видимому, надежно защищено от случайной искры, способной привести к подобию вселенского пожара, в котором могло бы сгинуть абсолютно все хранимое здесь. В самом дальнем углу комнаты располагался стол, за которым сидела некая женщина неопределенного возраста в темно-зеленой рясе с желтой каймой, сосредоточено и неустанно записывая пером некие сведения.

– Что вам угодно, сестра? – вопросила женщина, подняв на меня свой ясный взор и откладывая перо в сторону. – Я смотрительница сего места и единственная из тех, кто в эти нелегкие для всех нас дни может помочь вам здесь.

– Я пришла сюда в поисках почтенного мужа, который занимается исследованиями различного толка. Мне сообщили, что он может быть здесь!

– Я единственная, кто остался в этих стенах. Библиотека закрыта, а все те, кто когда-либо находили пристанище в ее пределах, разбрелись по миру. – брови смотрительницы сошлись на переносице. Несложно было понять, что эти слова приносили ей боль.

– Что произошло здесь? Это ведь только библиотека, где же университет, в котором делятся мудростью, передавая ее из уст в уста? – Меня начала одолевать усталость, прежде всего от того, что многое вокруг было совсем не тем, чем изначально казалось.

– В Праге все еще нет университета, хотя пока Суверен пребывал во здравии ходили слухи, что он вскоре откроется и станет не хуже других университетов, расположенных в славных христианских городах, – отвечая мне, смотрительница снова взяла в руки перо, чтобы продолжить размеренно оставлять новые пометки на свитке, лежащем перед ней. Кажется, пергамент был уже испещрен некоторым количеством строк, добрая половина которых выделялась своим красным цветом. – Это всего лишь библиотека, которую в народе и правда часто называли университетом, ибо в ней на протяжении многих зим собирались лучшие умы этих земель, пока на смену порабощенному недугом властителю не пришел орден, объявивший это место обителью чернокнижников и еретиков. Хвала Господу, что Досточтимый Хранитель Ордена Люций был достаточно справедлив и мудр, чтобы не дозволить свершиться кровопролитию, а также тотальному уничтожению всего корпуса имеющихся здесь книг. Он изъял и предал огню лишь те из них, что ранее всегда представлялись безобидными, однако в новых реалиях стали вызывать сомнение. Никто не погиб, потери в библиотеке не так фатальны, как могли бы быть. С другой стороны, урон нанесен и нескоро под этим сводами вновь раздадутся голоса тех, кто стремится к знанию. Пусть будет так, ибо не в моих силах что-то с этим поделать.

– Я глубоко сожалею о произошедшем, – медленно проговорила я. – И все же позвольте мне спросить вас об одном человеке, что был здесь некогда почтенной особой. Мне до смерти необходимо узнать о нем хоть что-то, иначе я никогда не найду покоя на этой земле!

– Быть может я и очерствела после вторжение несправедливости в сие место, которое для меня подобно храму, но я не могу отказать в помощи человеку, который всю жизнь свою претерпевает лишения ради того, чтобы отмаливать у Господа наши прегрешения, – слабо улыбнулась женщина. – Я не питаю большой симпатии к тем, кто именует себя христианами, будучи бессердечными дельцами и безмозглыми фарисеями. Однако принципиальные положения христианского вероучения представляют для меня по меньшей мере созерцательную ценность. Я согласна помочь вам, ибо вы не сделали мне ничего плохого, а, значит, почему бы и не помочь!

– Я благодарю вас. Как я говорила, мне нужно узнать о судьбе одного мужа. Однако, кроме того, что он был иудеем, я не ведаю о нем ничего. Мне неизвестно даже его имя.

– Вам не нужно знать его имя, чтобы отыскать его, – ответила смотрительница. – У меня есть список тех людей, которые провели в этих стенах много дней своего жизни. И если тот человек, о котором вы говорите, был здесь сколько-нибудь продолжительное время, сведения о нем в этом перечне есть. Там записано не только его имя, но и сведения о его устремлениях. Пойдемте за мной!

Смотрительница встала из-за стола и, опустив на голову капюшон, пригласила меня последовать за ней в следующее помещение. Новая зала, в которую мы вступили, покинув пределы предшествующей, была образчиком подлиннейшего хаоса, раздора и торжества несправедливости. Многие шкафы в ней были перевернуты, а их содержимое разбросано по полу. Сотни нагроможденных книг волнистыми кучами наслаивались друг на друга, изминаясь и разрываясь на куски, погибая под собственной тяжестью, а также от чрезмерной, неизвестно откуда появившейся влаги. Чуть далее, в противоположном конце комнаты совершенно отсутствовал потолок, но это, по-видимому, было архитектурной особенностью этого помещения, об изначальном назначении которой я не догадывалась.

Именно здесь – под открытым небом, но при этом внутри чертогов хранилища словно пятно проклятия зияло огромное пепелище. Вряд ли можно было усомниться в том, что представители Ордена предали огню некоторую часть книг прямо здесь. Мне захотелось отвернуться, но, как бы отвечая на мои мысли, безымянная смотрительница сказала:

– Да, длань Ордена очищающим касанием своим именно здесь сотворила акт экзорцизма, не щадя ни трудов, ни памяти всех тех, кто отдал многие годы своей жизни, чтобы собрать эти ушедшие в небытие сокровища.

Однако, как выяснилось, в зале все же нашлось место, нетронутое нашествием Ордена. В одном из его углов, покрытых мраком, расположилась перегородка, заметить которую можно было лишь стоя прямо перед ней – на расстоянии вытянутой руки. За ней имелось еще одно крохотное помещение, где прямо на полу лежали соломенные подстилки, на которых, в свою очередь, покоились уцелевшие, полагаю, не без участия высших сил, книги, чудом спасшиеся от огня.

– Взгляните сюда! – вновь подтверждая мои мысли с негодованием бросила смотрительница, указав перстом на одну из подстилок. – Это все, что осталось от одной из ценнейших коллекций знаний о гармонии природных сил и соотношении элементов!..

– Но ничего не поделать! На все воля Всевышнего! – через мгновение воскликнула она уже с некоторым воодушевлением, а после, опустившись у одной из подстилок, дабы взять с нее свиток в пожелтевшем футляре, продолжила:

– Позвольте же мне обратиться к списку, о котором я говорила! Смотрите, вот он!

– Признаюсь, я удивлена самому факту существования такого свитка. Вы столь бережно относитесь к своему наследию – даже в это грозное время! Это восхищает! – моему изумлению и правда не было предела.

– Все, кто под защитой этих стен посвятил себя поиску знания, мечтали о том, чтобы эта обитель однажды стала великим хранилищем добродетели, магии, знания. Многие из пребывавших под этими сводами видели в этой мечте едва ли не конечную цель своего существования. Между тем подобные мечты, как известно, могут быть облачены в совершенно разные субъективные одеяния, которые не всегда просто совместить с распространенным представлением о морали, если кто-то из них или их толкователей вообще брался за эту задачу. В том числе и по этой причине они обычно записывали краткий рассказ о своей жизни и изысканиях в особый документ, дабы после их смерти у занявших их место живых появилось желание продолжить их путь к великой цели, сколь бы претенциозно она ни была сформулирована. Эти записи также хранят память всех тех, кто отдал за нее свою жизнь. Не это ли оптимальный механизм сохранения традиции?

– О да, теперь я понимаю…

– Нет, я сказала еще далеко не все! – холодно прервала меня смотрительница. – Это амбициозное стремление к сакральной цели, переходящее от поколения к поколению, затмевающее все дела повседневности, вызвало в итоге недоверие у люда Праги. Толпа, не понимая предназначение сего места и помыслы мужей, нашедших здесь кров, стала считать библиотеку местом дьявольским и богомерзким. В каждой напасти, будь то болезнь или побитый стихией урожай, стала видеть деяние обитателей сего «университета». Быть может, это осталось бы не более чем досужими сплетнями, если бы некоторое время назад не заболел тяжело сам Суверен. Почти сразу же после этого трагического события Орден Багровой Божьей Матери, приглашенный местной знатью с согласия Папского Престола, дабы сохранить текущее равновесие сил, постановил произвести пурификацию этих сводов, а также разогнать всех неблагонадежных лиц. Собственно, сия церемония и состоялась здесь вскоре, пусть и без тех разрушительных последствий, которых мы боялись – мы готовились проститься не только с книгами, но и жизнью. Хотя клирики ордена хотели уничтожить здесь все, но к их чести все же признали, что подавляющее большинство знаний, хранимых здесь, либо безвредны, либо подкрепляют постулаты веры. Впрочем, это не отменяет того факта, что книги, которые они посчитали неблагонадежными и сожгли, были очень ценны… – держа в руках пресловутый список, смотрительница все говорила и говорила.

В некоторый момент я и вовсе перестала ее слушать, ибо ее высказывания стали повторяться – она пересказывала одни и те же события снова и снова, разными словами. Мое внимание вернулось к ее речам лишь тогда, когда она сообщила:

– Удача сопутствует вам, сестра. Иначе бы вы не оказались перед дверьми этого здания в тот короткий срок, когда они бывают открыты. Открыты для того, чтобы ветер, врывающийся в них, изгнал из их внутреннего убранства проклятый запах пепелища! Давайте же, наконец, обратим наш взор на то, ради чего мы здесь! – С этими словами Смотрительница развернула в руках свиток, представив его содержание моему взору.