Текст книги "Православие для многих. Отрывки из дневника и другие записи"

Во время урока все евангельские рассказы должны быть прочитаны в классе по Евангелию (а не по учебнику). Евангелия должны быть на руках у всех детей, и они должны к концу учебного года знать точно его состав, порядок отдельных частей, уметь находить выученные рассказы.

Очень важно, чтобы все преподавание шло в постоянной связи с богослужебной жизнью Церкви, с церковным годом, чтобы дети могли посещать богослужения, будучи подготовлены к нему законоучителем. Это один из самых действительных способов сделать преподавание Закона Божия живым и действенным.

Полезность веры
(Конспект)

Тема эта – для неверующих, о том, что дает религия с их материалистической точки зрения. Верующим это безразлично – плоды веры они получают как результат, а не как самоцель.

Факт религии, даже эмпирически коренящийся в природе человека, не нуждается в утверждении такого временного и относительного явления, как европейская наука данного десятилетия. Но так как все мы живем в значительной степени по стихиям мира сего, в том числе в связях с наукой, то для многих этот вопрос не безразличен.

Образованное общество Европы давно ушло из-под сводов своих храмов. Протестантство было первой к этому ступенькой, был боевой период безверия и борьбы. Потом явилось безразличие. Чехов пишет в письме к Дягилеву: «Я давно растерял свою веру и с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего». Такой взгляд уже превзойденная точка зрения. Европа прошла фазу религиобоязни, одержимости материалистическими и позитивистическими теориями. Она так далеко ушла от религии, что смогла снова повернуться к ней лицом и исследовать ее со стороны как объективный факт, в ряду других фактов.

Теперь для науки религия – предмет изучения, с опытами по новейшим научным методам, с выводами, теориями, открытиями. И вот научная мысль делает (для себя) целый ряд открытий:

1) История культуры: открытие богатой религиозной культуры у примитивных народов. «Вся культура – из храма» (Фрэзер). Религия – обильный родник. Суеверия являются корнем, откуда выросли государственная власть, собственность, брак, уважение к личности, все искусства и все науки. «Самое интересное и ценное в человеке – это его идеалы и верования. Это же приложимо и к нациям и историческим эпохам» (Джемс).

Религиозное брожение – симптом жизни общества и знамение богатых жатв во всех сферах.

2) Психология. Изучение религиозной психологии. Религия – целесообразное установление, воспитательное средство. Дисциплина внимания (молитва). Ритм.

Обряды – организация эмоций и аффектов («плакальщицы»).

3) Психиатрия. Вред эгоизма. Эгоцентризм – основное явление психопатологии. Полезность объективного как выход из себя, увлечение, идеализация. Помещение центра своей души в надежное место. «Я ощущаю чье-то мощное и сладостное присутствие», «Бог окружает меня как физическая атмосфера, Он ближе ко мне, чем мое собственное дыхание» (Джемс).

Терапия, связь религии с невропатией.

Душевные болезни – от задержки эмоций. Исповедь с точки зрения медицины – разряд эмоций. (Фрейд и его школа). Преодоление в религии эгоцентризма и солипсизма. Любовь – якорь в объективное. Эгоизм как источник болезней. «Боязнь – основное явление психопатологии» (Дюбуа). «Идеализм – физиологический фактор» (Яроцкий). «Душевный мир – единственная панацея».

Признание одного доктора: «Я предписал моей больной исповедаться, и загадочные припадки, против которых бессильно было трехмесячное пребывание в водолечебнице, прошли после одного часа исповеди».

«Лучшее лекарство от всех душевных болезней – радость» (Штокль). «Религия – лучшая профилактика» (Дежерин и Гоклэр). Практичность религии, ценность святости, вред греха. Сойти с ума – это значит потерять какую-то твердую точку, закружиться в солипсизме. Противоположение – молитва, Бог, любовь, объективное.

Таким образом, мы видим, что христианство открыто внерелигиозной Европой как могучее профилактическое средство.

Беседа перед исповедью

«Се время благоприятно, и день очищения». Время, когда мы можем отложить тяжкое бремя греховное, разорвать вериги греха: «скинию падшую и сокрушенную» нашей души увидеть вновь обновленной и светлой. Но к этому блаженному очищению ведет нелегкий путь.

Мы еще не приступили к исповеди, а душа наша слышит искушающие голоса: «Не отложить ли? Достаточно ли приготовлен, не слишком ли часто говею?». Нужно дать твердый отпор этим сомнениям. Если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению (Сир., 2, 1). Если ты решил говеть – явится множество препятствий, внутренних и внешних: они исчезают, как только проявишь твердость в своих намерениях.

В частности, вопрос о частой исповеди: надо исповедываться много чаще, чем это у нас принято, по крайней мере во всех четырех постах. Нам, одержимым «дреманием ленностным», неискусным в покаянии, необходимо вновь и вновь учиться каяться – это во-первых; а во-вторых – необходимо тянуть какую-то ниточку от исповеди к исповеди, чтобы промежутки между периодами говения были наполнены духовной борьбой, усилиями, питаемыми впечатлениями от последнего говения и возбуждаемыми ожиданием близкой новой исповеди.

Другой смущающий вопрос – это вопрос о духовнике: к кому идти? Держаться ли одного во что бы то ни стало? Можно ли менять? В каких случаях? Опытные в духовной жизни отцы утверждают, что менять не следует, даже если это только твой духовник, а не духовный отец, руководитель твоей совести. Бывает, правда, что после удачной исповеди у священника последующие исповеди у него же выходят какими-то вялыми и слабо переживаются, и тогда является мысль о перемене духовника. Но это недостаточное основание для такого серьезного шага. Не говоря уже о том, что наши личные ощущения на исповеди не касаются существа Таинства, – недостаточный духовный подъем во время исповеди часто бывает знаком нашего собственного духовного неблагополучия. Об этом отец Иоанн Кронштадтский говорит: «Покаяние должно быть совершенно свободное и никак не вынужденное лицом исповедующим». Для человека, действительно страдающего язвой своего греха, безразлично, через кого он исповедует этот томящий его грех; лишь бы как можно скорее исповедать его и получить облегчение. Другое дело, если мы, оставив существо Таинства Покаяния, идем на исповедь для беседы. Вот тут-то и важно различать исповедь от духовной беседы, которая может совершаться и вне Таинства, и лучше, если совершается отдельно от него, так как беседа, хотя и о духовных предметах, может рассеять, расхолодить исповедующегося, вовлечь в богословский спор, ослабить остроту покаянного чувства.

Исповедь не есть беседа о своих недостатках, сомнениях, не есть осведомление духовника о себе и менее всего – не «благочестивый обычай». Исповедь – горячее покаяние сердца, жажда очищения, идущая от ощущения святыни, умирание для греха и оживание для святости. Раскаянность – уже степень святости, и бесчувственность, неверие – положение вне святыни, вне Бога.

Разберемся, как нам относиться к Таинству Покаяния, что требуется от приходящего к Таинству, как к нему готовиться, что считать важнейшим моментом (в той части Таинства, которая касается исповедующегося).

Несомненно, первым действием будет испытание сердца. Для этого и положены дни подготовки к Таинству (говение). «Видеть грехи свои в их множестве и во всей их гнусности, действительно, есть дар Божий», говорит отец Иоанн Кронштадтский. Обычно люди неопытные в духовной жизни не видят ни множественности своих грехов, ни их «гнусности». «Ничего особенного», «как у всех», «только мелкие грехи» – «не украл, не убил» – таково обычное начало исповеди у многих. А самолюбие, неперенесение укоров, черствость, человекоугодие, слабость веры и любви, малодушие, духовная леность – разве это не важные грехи? Разве мы можем утверждать, что достаточно любим Бога, что вера наша действенна и горяча? Что каждого человека мы любим как брата во Христе? Что мы достигли кротости, безгневия, смирения? Если же нет, то в чем заключается наше христианство? Чем объяснить нашу самоуверенность на исповеди, как не «окамененным нечувствием», как не «мертвостью сердечной, душевной смертью, телесную предварящей»? Почему святые отцы, оставившие нам покаянные молитвы, считали себя первыми из грешников, с искренней убежденностью взывали к Иисусу Сладчайшему: «Никто же согреши на земли от века, якоже согреших аз окаянный и блудный», – а мы убеждены, что у нас все благополучно! Чем ярче свет Христов озаряет сердца, тем яснее сознаются все недостатки, язвы и раны. И наоборот – люди, погруженные в мрак греховный, ничего не видят в своем сердце; а если и видят, то не ужасаются, так как им не с чем сравнивать.

Поэтому прямой путь к познанию своих грехов – это приближение к свету и молитва об этом свете, который есть суд миру и всему «мирскому» в нас самих (см.: Ин. 3,19). А пока нет такой близости к Христу, при которой покаянное чувство является нашим обычным состоянием, надо, готовясь к исповеди, проверять свою совесть по заповедям, по некоторым молитвам (например, 3-я вечерняя, 4-я перед причащением), по некоторым местам Евангелия (например, По. 5 гл., Рим. 12, Еф. 4, послание Иакова, особенно гл. 3).

Разбираясь в своем душевном хозяйстве, надо постараться различать основные грехи от производных, симптомы от более глубоких причин. Например, очень важны рассеянность на молитве, дремота и невнимание в церкви, отсутствие интереса к чтению Священного Писания; но не происходят ли эти грехи от маловерия и слабой любви к Богу? Нужно отметить в себе своеволие, непослушание, самооправдание, нетерпение упреков, неуступчивость, упрямство; но еще важнее открыть их связь с самолюбием и гордостью. Если мы замечаем в себе стремление к обществу, словоохотливость, насмешливость, усиленную заботу о своей наружности и не только своей но своих близких, обстановке дома – то надо внимательно исследовать, не является ли это формой «многообразного тщеславия». Если мы слишком близко принимаем к сердцу житейские неудачи, тяжело переносим разлуку, неутешно скорбим об отшедших, то, кроме силы и глубины наших чувств, не свидетельствует ли все это также о неверии в Промысел Божий?

Есть еще одно вспомогательное средство, ведущее нас к познанию своих грехов, – вспоминать, в чем обычно обвиняют нас другие люди, особенно бок о бок с нами живущие, близкие: почти всегда их обвинения, укоры, нападки имеют основания.

Необходимо еще перед исповедью просить прощения всех, перед кем виновен, идти к исповеди с неотягощенной совестью.

При таком испытании сердца нужно следить, чтобы не впасть в чрезмерную мнительность и мелочную подозрительность ко всякому движению сердца; став на этот путь, можно потерять чувство важного и неважного, запутаться в мелочах. В таких случаях надо временно оставить испытание своей души и, посадив себя на простую и питательную духовную диету, молитвой и добрыми делами упростить и прояснить свою душу.

Приготовление к исповеди не в том, чтобы возможно полно вспомнить и записать даже свой грех, а в том, чтобы достигнуть того состояния сосредоточенности, серьезности и молитвы, при которых, как при свете, станут ясны грехи. Иначе – приносить духовнику надо не список грехов, а покаянное чувство, не детально разработанную диссертацию, а сокрушенное сердце.

Но знать свои грехи – это еще не значит каяться в них. Правда, Господь принимает исповедание – искреннее, добросовестное, когда оно и не сопровождается сильным чувством раскаяния (если мы исповедуем мужественно и этот грех – наше «окамененное нечувствие»). Все же «сокрушение сердца», скорбь о грехах своих есть важнейшее из всего, что мы можем принести на исповедь. Но что же делать, если «иссохшее греховным пламенем» наше сердце не орошается живительными водами слез? Что, если «немощь душевная и плоти неможение» так велики, что мы неспособны на искреннее покаяние? Это все-таки не причина откладывать исповедь – Бог может коснуться нашего сердца и в течение самой исповеди: само исповедывание, наименование наших грехов может смягчить наше сердце, утончить духовное зрение, обострить покаянное чувство. Больше же всего к преодолению нашей духовной вялости служат приготовления к исповеди, пост, который, истощая наше тело, нарушает гибельное для духовной жизни наше телесное благополучие и благодушие, молитва, ночные мысли о смерти, чтение Евангелия, житий святых, творений святых отцов, усиленная борьба с собой, упражнение в добрых делах. Наше бесчувствие на исповеди большей частью имеет своим корнем отсутствие страха Божия и скрытое неверие. Сюда и должны быть направлены наши усилия. Вот почему так важны слезы на исповеди – они размягчают наше окаменение, потрясают нас «от верху до ног», упрощают, дают благодетельное самозабвение, устраняют главное препятствие к покаянию нашу «самость». Гордые и самолюбивые не плачут. Раз заплакал – значит, смягчился, истаял, смирился. Вот почему после таких слез – кротость, безгневие, умягченность, умиленность, мир в душе у тех, кому Господь послал «радостотворный (творящий радость) плач». Не нужно стыдиться слез на исповеди, нужно дать им свободно литься, омывая наши скверны. «Тучи ми подаждь слез в поста красный день, яко да восплачу и омыю скверну, яже от сластей, и явлюся тебе очищен» (1-я седмица Великого поста, понедельник вечера).

Третий момент исповеди – словесное исповедание грехов. Не нужно ждать вопросов, надо самому сделать усилия; исповедь есть подвиг и самопринуждение. Говорить надо точно, не затемняя неприглядность греха общими выражениями (например, «грешен против 7-й заповеди»). Очень трудно, исповедуясь, избегнуть соблазна самооправдания, попыток объяснить духовнику «смягчающие обстоятельства», ссылок на третьих лиц, введших нас в грех. Все это признаки самолюбия, отсутствия глубокого покаяния, продолжающегося коснения в грехе. Иногда на исповеди ссылаются на слабую память, не дающую, будто, возможности вспомнить грехи. Действительно, часто бывает, что мы легко забываем свои грехопадения; но происходит ли это только от слабой памяти? Ведь, например, случаи, особенно больно задевшие наше самолюбие или, наоборот, польстившие нашему тщеславию, наши удачи, похвалы по нашему адресу мы помним долгие годы. Все, что производит на нас сильное впечатление, мы долго и отчетливо помним, и если мы забываем наши грехи, то не значит ли это, что мы не придаем им серьезного значения?

Знак совершившегося покаяния – чувство легкости, чистоты, неизъяснимой радости, когда грех кажется так же труден и невозможен, как только что далека была эта радость.

Раскаяние наше не будет полным, если мы, каясь, не утвердимся внутренне в решимости не возвращаться к исповеданному греху. Но, говорят, как это возможно? Как я могу обещать себе и своему духовнику, что я не повторю своего греха? Не будет ли ближе к истине как раз обратное – уверенность, что грех повторится? Ведь опытом своим всякий знает, что через некоторое время неизбежно возвращаешься к тем же грехам; наблюдая за собой из года в год, не замечаешь никакого улучшения, «подпрыгнешь – и опять останешься на том же месте!». Было бы ужасно, если бы это было так. Но, к счастью, это не так. Не бывает случая, чтобы при наличии доброго желания исправиться последовательные исповеди и святое Причастие не произвели бы в душе благодетельных перемен. Но дело в том, что прежде всего мы не судьи самим себе; человек не может правильно судить о себе, стал ли он хуже или лучше, так как и он, судящий, и то, что он судит, – величины меняющиеся. Возросшая строгость к себе, усилившая зрячесть духовная, обостренный страх греха могут дать иллюзию, что грехи умножились и усилились: они остались те же, может быть, даже ослабели, но мы их раньше не так замечали. Кроме того, Бог, по особому Промышлению Своему, часто закрывает нам глаза на наши успехи, чтобы защитить нас от злейшего греха – тщеславия и гордости. Часто бывает, что грех-то остался, но частые исповеди и причащение Святых Тайн расшатали и ослабили его корни. Да сама борьба с грехом, страдания о своих грехах – разве не приобретение? «Не устрашайся, – говорил Иоанн Лествичник, – хотя бы ты падал каждый день, и не отходи от путей Божьих; стой мужественно, и Ангел, тебя охраняющий, почтит твое терпение».

Если же нет этого чувства облегчения, возрождения, надо иметь силы вернуться опять к исповеди, до конца освободить свою душу от нечистоты, слезами омыть ее от черноты и скверны. Стремящийся к этому всегда достигнет того, чего ищет.

Только не будем приписывать себе свои успехи, рассчитывать на свои силы, надеяться на свои усилия. Это бы значило погубить все приобретенное. «Рассеянный мой ум собери, Господи, и оледеневшее сердце очисти; яко Петру, дай ми покаяние, яко мытарю – воздыхание и якоже блуднице – слезы».

Беседа о Католичестве и Православии
(С юношей М. по просьбе его отца)

Понимание вещей дается очищенному сердцу, и это понимание вырастает по мере нашего духовного роста. Но сейчас я буду говорить, главным образом, о католическом официальном учении в Церкви.

Для начала же хочу сказать, что, несмотря на все различия с нашей Православной Церковью, в Католической Церкви были великие святые и есть настоящая вера и в служителях Церкви, и в отдельных людях. Мы же, несмотря на полноту Истины, которой обладает наша Православная Церковь, во многом недостойны Ее и должны учиться у тех же католиков – их церковной и педагогической работе хотя бы.

Не надо также забывать, что в самом центральном, в самом основном, что составляет сущность христианства, мы с католиками объединены, несмотря на все наши различия. Это основное – вера в святую Троицу и в Христа как Богочеловека.

Что же в Католической Церкви является искажением Истины, в чем она отошла от полноты христианского вероучения?

Различия формальные: Filioque{ И Сына (лат.) Догмат римско-католической Церкви, признающей, в отличие от Церкви Православной, исхождение Святого Духа не только от Бога Отца, но и от Сына.}, Ватиканский догмат о примате и непогрешимости Папы, Immaculata conceptio (догмат о непорочном зачатии Божией Матери), чистилище, индульгенции, учение о человеке.

Корни этого различия: «латинство», унаследованное от формально и юридически мыслящего древнего Рима с его идеей «ordo»{ Порядок (лат.).}, – прежде всего. Эта идея порядка, единовластное юридическое понимание структуры общества отразилось прежде всего на том, что нас с католиками больше всего разделяет, – на учении о Церкви.

В католичестве Церковь мистически обоснована и переживается верующими прежде всего как организация, а не как Организм. Организация во главе с Папой-монархом. Это учение, введенное в III веке, и догмат о примате и непогрешимости Папы как Викария Христа (утвержденный на Ватиканском Соборе в 1870 г.) абсолютно чужды букве и духу Евангелия. Все евангельские тексты относятся к первенству апостола Петра среди апостолов. Епископом он никогда не был. И никакой связи между первенством Петра в апостольские времена и первенством и непогрешимостью Папы в католической церкви во все последующие века нет.

Исторически же власть Папы возникла вследствие первенственного места Римского Епископа как Епископа столицы Римской Империи. Это первенство чести, а не власти. Римский Епископ мог бы считаться первым среди равных (primus inter pares), т. е. среди других епископов. Таким же, и с большим основанием, мог бы быть и Епископ Иерусалимский.

Сила власти, стройность структуры, рациональная ясность в богословии, юридизм в морали и церковных правилах, могущество Рима – все это создавалось и создается за счет соборной природы Церкви, где внутренняя свобода и любовь являются основными созидательными силами Церкви.

Такое формально-юридическое понимание далеко от евангельского первохристианского и православного учения о Церкви как Организме, где соборное начало не отрицает иерархической структуры Церкви, но дает этой структуре надлежащее, а не первенствующее место.

Конечно, у нас в Православной Церкви много «нестроений», которые почти немыслимы в католичестве, где централизация власти в руках Папы (через голову епископов) делает такие «нестроения» почти невозможными.

Но не надо забывать, что «нестроения» были и в древней Церкви и что побеждались они не через подчинение авторитету Римского Первосвященника, а изживались и изживаются изнутри. И такое повиновение авторитету бывает часто внешним подчинением, не означающим внутреннего единства. Надо заметить, что многие католики и даже католические богословы часто внутренне не принимают это формально-юридическое подчинение Церкви.

Католическое учение об Immaculata conceplio Божией Матери, принятое Католической Церковью в 1845 г., лишает Ее, а также самого Христа полноты человеческой природы. По православному учению, согласному с Евангелием, Божья Матерь имела по своей природе и рождению человеческое естество, но не имела личного греха. Приписывая Божией Матери сверхнатуральное рождение и изымая Ее этим их всего человеческого рода, Католическая Церковь этим самым не признает в Христе Богочеловечества, т. е. искажает самую сущность христианства.

Filioque было прибавлено в 589 году к Символу Веры в местной церкви в Toledo (Испания). Император Карл Великий своим авторитетом ввел эту прибавку в Риме только в XI веке. Эта прибавка была внесена в католический Символ Веры без созыва Вселенского Собора, что противоречит всем правилам Церкви, т. к. всякое добавление к Символу Веры может быть сделано только Вселенским Собором.

Этот догмат Католической Церкви против слова Божия, т. к. апостол Иоанн (Ин. 15, 26) приводит слова Христа: Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне.

Таким образом, мы видим в главных чертах, что именно Православная Церковь сохранила неизменно и полностью чистоту Христова учения.