Текст книги "Наука любви"

Овидий
Наука любви

Ovidius Scienza Dell'Amore

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Любовные элегии[1]1
  Текст печатается по изданию: Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы / Пер. с латин. Сост. и предисл. М. Л. Гаспарова. Коммент. и ред. переводов М. Л. Гаспарова и С. А. Ошерова. – М.: Художественная литература, 1973.
  © Перевод. С. Шервинский, наследники, 2024


[Закрыть]

Книга первая

I

Важным стихом я хотел войну и горячие битвы

Изобразить, применив с темой согласный размер:

С первым стихом был равен второй. Купидон рассмеялся

И, говорят, у стиха тайно похитил стопу.

⁵ «Кто же такие права тебе дал над стихами, злой мальчик?

Ты не вожатый певцов, спутники мы Пиэрид.

Что, если б меч Венера взяла белокурой Минервы,

А белокурая вдруг факел Минерва зажгла?

Кто же нагорных лесов назовет госпожою Цереру

¹⁰ Или признает в полях девственной лучницы власть?

Кто же метанью копья обучать пышнокудрого стал бы

Феба? Не будет бряцать лирой Аонии Марс!

Мальчик, и так ты могуч, и так велико твое царство,

Честолюбивый, зачем новых ты ищешь забот?

¹⁵ Или ты всем завладел – Геликоном, Темпейской долиной?

Иль не хозяин уж Феб собственной лиры своей?

Только лишь с первым стихом возникала новая книга,

Как обрывал Купидон тотчас мой лучший порыв.

Нет для легких стихов у меня подходящих предметов,

²⁰ Юноши, девушки нет с пышным убором волос», —

Так я пенял, а меж тем, открыл он колчан и мгновенно

Мне на погибель извлек острые стрелы свои.

Взял свой изогнутый лук, тетиву натянул на колене:

«Вот, – сказал он, – поэт, тема для песен твоих!»

²⁵ Горе мне! Были, увы, те стрелы у мальчика метки.

Я запылал – и в груди царствует ныне Амур.

Пусть шестистопному вслед стиху идет пятистопный.

Брани, прощайте! И ты, их воспевающий стих!

Взросшим у влаги венчай золотистую голову миртом,

³⁰ Муза, – в двустишьях твоих будет одиннадцать стоп.

II

Я не пойму, отчего и постель мне кажется жесткой,

И одеяло мое на пол с кровати скользит?

И почему во всю долгую ночь я сном не забылся?

И отчего изнемог, кости болят почему?

⁵ Не удивлялся бы я, будь нежным взволнован я чувством…

Или, подкравшись, любовь тайно мне козни творит?

Да, несомненно, впились мне в сердце точеные стрелы,

И в покоренной груди правит жестокий Амур.

Сдаться ему иль борьбой разжигать нежданное пламя?

¹⁰ Cдамся: поклажа легка, если не давит плечо.

Я замечал, что пламя сильней, коль факел колеблешь,

А перестань колебать – и замирает огонь.

Чаще стегают быков молодых, ярму не покорных,

Нежели тех, что бразду в поле охотно ведут.

¹⁵ С норовом конь – так его удилами тугими смиряют;

Если же рвется он в бой, строгой не знает узды.

Так же Амур: сильней и свирепей он гонит строптивых,

Нежели тех, кто всегда служит покорно ему.

Я признаюсь: я новой твоей оказался добычей,

²⁰ Я побежден, я к тебе руки простер, Купидон.

Незачем нам враждовать, я мира прошу и прощенья,

Честь ли с оружьем твоим взять безоружного в плен?

Миртом чело увенчай, запряги голубей материнских,

А колесницу под стать отчим воинственный даст.

²⁵ На колеснице его – триумфатор – при кликах народа

Будешь стоять и легко править упряжкою птиц.

Юношей пленных вослед поведут и девушек пленных,

Справишь торжественно ты великолепный триумф.

Жертва последняя, сам с моей недавнею раной

³⁰ Новые цепи свои пленной душой понесу.

За спину руки загнув, повлекут за тобой Благонравье,

Скромность и всех, кто ведет с войском Амура борьбу.

Все устрашатся тебя, и, руки к тебе простирая,

Громко толпа запоет: «Слава! Ио! Торжествуй!»

³⁵ Рядом с тобой Соблазны пойдут, Заблуждение, Буйство —

Где бы ты ни был, всегда эта ватага с тобой.

Ты и людей, и богов покоряешь с таким ополченьем.

Ты без содействия их вовсе окажешься гол.

Мать с олимпийских высот тебе, триумфатору, будет

⁴⁰ Рукоплескать, на тебя розы кидать, веселясь.

Будут и крылья твои, и кудри гореть в самоцветах,

Сам золотой, полетишь на золоченой оси.

Многих еще по дороге спалишь – тебя ли не знаю!

Едучи мимо, ты ран много еще нанесешь.

⁴⁵ Если бы даже хотел, удержать ты стрелы не в силах:

Если не самый огонь, близость его – обожжет.

Схож с тобою был Вакх, покорявший земли у Ганга,

Голуби возят тебя – тигры возили его.

Но коль участвую я в божественном ныне триумфе,

⁵⁰ Коль побежден я тобой, будь покровителем мне!

Великодушен – смотри! – в боях твой родственник Цезарь,

Победоносной рукой он побежденных хранит.

V

Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню.

Поразморило меня, и на постель я прилег.

Ставня одна лишь закрыта была, другая – открыта.

Так что была полутень в комнате, словно в лесу,

⁵ Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом,

Иль когда ночь отошла, но не возник еще день.

Кстати, такой полумрак для девушек скромного нрава,

В нем их опасливый стыд нужный находит приют.

Тут Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке,

¹⁰ По белоснежным плечам пряди спадали волос.

В спальню входила такой, по преданию, Семирамида

Или Лайда, любовь, знавшая многих мужей…

Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала,

Скромница из-за нее все же боролась со мной.

¹⁵ Только сражалась, как те, кто своей не желает победы,

Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда.

И показалась она перед взором моим обнаженной…

Мне в безупречной красе тело явилось ее.

Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!

²⁰ Как были груди полны – только б их страстно сжимать!

Как был гладок живот под ее совершенною грудью!

Стан так пышен и прям, юное крепко бедро!

Стоит ли перечислять?.. Всё было восторга достойно.

Тело нагое ее я к своему прижимал…

²⁵ Прочее знает любой… Уснули, усталые, вместе…

О, проходили бы так чаще полудни мои!

VI

Слушай, привратник, – увы! – позорной прикованный цепью!

Выдвинь засов, отвори эту упрямую дверь!

Многого я не прошу: проход лишь узенький сделай,

Чтобы я боком пролезть в полуоткрытую мог.

⁵ Я ведь от долгой любви исхудал, и это мне кстати,

Вовсе я тоненьким стал, в щелку легко проскользну…

Учит любовь обходить дозор сторожей потихоньку

И без препятствий ведет легкие ноги мои.

Раньше боялся и я темноты, пустых привидений,

¹⁰ Я удивлялся, что в ночь храбро идет человек.

Мне усмехнулись в лицо Купидон и матерь Венера,

Молвили полушутя: «Станешь отважен и ты!»

Я полюбил – и уже ни призраков, реющих ночью,

Не опасаюсь, ни рук, жизни грозящих моей.

¹⁵ Нет, я боюсь лишь тебя и льщу лишь тебе, лежебока!

Молнию держишь в руках, можешь меня поразить.

Выгляни, дверь отомкни, – тогда ты увидишь, жестокий:

Стала уж мокрою дверь, столько я выплакал слез.

Вспомни, когда ты дрожал, без рубахи, бича ожидая,

²⁰ Я ведь тебя защищал перед твоей госпожой.

Милость в тот памятный день заслужили тебе мои просьбы,

Что же – о, низость! – ко мне нынче не милостив ты?

Долг благодарности мне возврати! Ты и хочешь, и можешь.

Время ночное бежит, – выдвинь у двери засов!

²⁵ Выдвинь!.. Желаю тебе когда-нибудь сбросить оковы

И перестать наконец хлеб свой невольничий есть.

Нет, ты не слушаешь просьб… Ты сам из железа, привратник!..

Дверь на дубовых столбах окоченелой висит.

С крепким запором врата городам осажденным полезны,

³⁰ Но опасаться врагов надо ли в мирные дни?

Как ты поступишь с врагом, коль так влюбленного гонишь?

Время ночное бежит, – выдвинь у двери засов!

Я подошел без солдат, без оружья… один… но не вовсе:

Знай, что гневливый Амур рядом со мною стоит.

³⁵ Если б я даже хотел, его отстранить я не в силах,

Легче было бы мне с телом расстаться своим.

Стало быть, здесь один лишь Амур со мною, да легкий

Хмель в голове, да венок, сбившийся с мокрых кудрей.

Страшно ль оружье мое? Кто на битву со мною не выйдет?

⁴⁰ Время ночное бежит, – выдвинь у двери засов!

Или ты дремлешь, и сон, помеха влюбленным, кидает

На ветер речи мои, слух миновавшие твой?

Помню, в глубокую ночь, когда я, бывало, старался

Скрыться от взоров твоих, ты никогда не дремал…

⁴⁵ Может быть, нынче с тобой и твоя почивает подруга?

Ах! Насколько ж твой рок рока милей моего!

Мне бы удачу твою, – и готов я надеть твои цепи…

Время ночное бежит, – выдвинь у двери засов!

Или мне чудится?.. Дверь на своих вереях повернулась…

⁵⁰ Дрогнули створы, и мне скрип их пророчит успех?..

Нет… Я ошибся… На дверь налетело дыхание ветра…

Горе мне! Как далеко ветер надежды унес!

Если еще ты, Борей, похищенье Орифии помнишь, —

О, появись и подуй, двери глухие взломай!

⁵⁵ В Риме кругом тишина… Сверкая хрустальной росою,

Время ночное бежит, – выдвинь у двери засов!

Или с мечом и огнем, которым пылает мой факел,

Переступлю, не спросясь, этот надменный порог!

Ночь, любовь и вино терпенью не очень-то учат:

⁶⁰ Ночи стыдливость чужда, Вакху с Амуром – боязнь.

Средства я все истощил, но тебя ни мольбы, ни угрозы

Все же не тронули… Сам глуше ты двери глухой!

Нет, порог охранять подобает тебе не прекрасной

Женщины, – быть бы тебе сторожем мрачной тюрьмы!..

⁶⁵ Вот уж денница встает и воздух смягчает морозный,

Бедных к обычным трудам вновь призывает петух.

Что ж, мой несчастный венок! С кудрей безрадостных сорван,

У неприютных дверей здесь до рассвета лежи!

Тут на пороге тебя госпожа поутру заметит,

⁷⁰ Будешь свидетелем ты, как я провел эту ночь…

Ладно, привратник, прощай!.. Тебе бы терпеть мои муки!

Соня, любовника в дом не пропустивший, – прощай!

Будьте здоровы и вы – порог, столбы и затворы

Крепкие, – сами рабы хуже цепного раба!

VII

Если ты вправду мой друг, в кандалы заключи по заслугам

Руки мои – пока буйный порыв мой остыл.

В буйном порыве своем на любимую руку я поднял,

Милая плачет, моей жертва безумной руки.

⁵ Мог я в тот миг оскорбить и родителей нежно любимых,

Мог я удар нанести даже кумирам богов.

Что же? Разве Аянт, владевший щитом семислойным,

Не уложил, изловив, скот на просторном лугу?

Разве злосчастный Орест, за родителя матери мстивший,

¹⁰ Меч не решился поднять на сокровенных богинь?

Я же посмел растрепать дерзновенно прическу любимой,

Но, и прически лишась, хуже не стала она.

Столь же прелестна!.. Такой, по преданью, по склонам Менала

Дева, Схенеева дочь, с луком за дичью гналась;

¹⁵ Или критянка, когда паруса и обеты Тесея

Нот уносил, распустив волосы, слезы лила;

Или Кассандра (у той хоть и были священные ленты)

Наземь простерлась такой в храме, Минерва, твоем.

Кто мне не скажет теперь: «Сумасшедший!», не скажет мне: «Варвар!»?

²⁰ Но промолчала она: ужас уста ей сковал.

Лишь побледневшим лицом безмолвно меня упрекала,

Был я слезами ее и без речей обвинен.

Я поначалу хотел, чтоб руки от плеч отвалились.

«Лучше, – я думал, – лишусь части себя самого!»

²⁵ Да, себе лишь в ущерб я к силе прибег безрассудной,

Я, не сдержав свой порыв, только себя наказал.

Вы мне нужны ли теперь, служанки злодейств и убийства?

Руки, в оковы скорей! Вы заслужили оков.

Если б последнего я из плебеев ударил, понес бы

³⁰ Кару, – иль более прав над госпожой у меня?

Памятен стал Диомед преступленьем тягчайшим: богине

Первым удар он нанес, стал я сегодня – вторым.

Все ж он не столь виноват: я свою дорогую ударил,

Хоть говорил, что люблю, – тот же взбешен был врагом.

³⁵ Что ж, победитель, теперь готовься ты к пышным триумфам!

Лавром чело увенчай, жертвой Юпитера чти!..

Пусть восклицает толпа, провожая твою колесницу:

«Славься, доблестный муж, женщину ты одолел!»

Пусть, распустив волоса, впереди твоя жертва влачится,

⁴⁰ Cкорбная, с бледным лицом, если б не кровь на щеках…

Лучше бы губкам ее посинеть под моими губами,

Лучше б на шее носить зуба игривого знак!

И наконец, если я бушевал, как поток разъяренный,

И оказался в тот миг гнева слепого рабом,

⁴⁵ Разве прикрикнуть не мог – ведь она уж и так оробела, —

Без оскорбительных слов, без громогласных угроз?

Разве не мог разорвать ей платье – хоть это и стыдно —

До середины? А там пояс сдержал бы мой пыл.

Я же дошел до того, что схватил надо лбом ее пряди

⁵⁰ И на прелестных щеках метки оставил ногтей!

Остолбенела она, в изумленном лице ни кровинки,

Белого стала белей камня с Паросской гряды.

Я увидал, как она обессилела, как трепетала, —

Так волоса тополей в ветреных струях дрожат,

⁵⁵ Или же тонкий тростник, колеблемый легким Зефиром,

Или же рябь на воде, если проносится Нот.

Дольше терпеть не могла, и ручьем полились ее слезы —

Так из-под снега течет струйка весенней воды.

В эту минуту себя и почувствовал я виноватым,

⁶⁰ Горькие слезы ее – это была моя кровь.

Трижды к ногам ее пасть я хотел, молить о прощенье, —

Трижды руки мои прочь оттолкнула она.

Не сомневайся, поверь: отмстив, облегчишь свою муку;

Мне, не колеблясь, в лицо впейся ногтями, молю!

⁶⁵ Глаз моих не щади и волос не щади, заклинаю, —

Женским слабым рукам гнев свою помощь подаст.

Или, чтоб знаки стереть злодеяний моих, поскорее

В прежний порядок, молю, волосы вновь уложи!

IX

Всякий влюбленный – солдат, и есть у Амура свой лагерь.

В этом мне, Аттик, поверь: каждый влюбленный – солдат.

Возраст, способный к войне, подходящ и для дела Венеры.

Жалок дряхлый боец, жалок влюбленный старик.

⁵ Тех же требует лет полководец в воине сильном

И молодая краса в друге на ложе любви.

Оба и стражу несут, и спят на земле по-солдатски:

Этот у милых дверей, тот у палатки вождя.

Воин в дороге весь век, – а стоит любимой уехать,

¹⁰ Вслед до пределов земли смелый любовник пойдет.

Встречные горы, вдвойне от дождей полноводные реки

Он перейдет, по пути сколько истопчет снегов!

Морем придется ли плыть, – не станет ссылаться на бури

И не подумает он лучшей погоды желать.

¹⁵ Кто же стал бы терпеть, коль он не солдат, не любовник,

Стужу ночную и снег вместе с дождем проливным?

Этому надо идти во вражеский стан на разведку;

Тот не спускает с врага, то есть с соперника, глаз.

Тот города осаждать, а этот – порог у жестокой

²⁰ Должен, – кто ломится в дверь, кто в крепостные врата.

Часто на спящих врагов напасть врасплох удавалось,

Вооруженной рукой рать безоружных сразить, —

Пало свирепое так ополченье Реса-фракийца,

Бросить хозяина вам, пленные кони, пришлось!

²⁵ Так и дремота мужей помогает любовникам ловким:

Враг засыпает – они смело кидаются в бой.

Всех сторожей миновать, избегнуть дозорных отрядов —

Это забота бойцов, бедных любовников труд.

Марс и Венера равно не надежны: встает побежденный,

³⁰ Падает тот, про кого ты и подумать не мог.

Пусть же никто не твердит, что любовь – одно лишь безделье:

Изобретательный ум нужен для дела любви.

Страстью великий Ахилл к уведенной горит Брисеиде, —

Пользуйтесь, Трои сыны! Рушьте аргивскую мощь!

³⁵ Гектор в бой уходил из объятий своей Андромахи,

И покрывала ему голову шлемом жена.

Перед Кассандрой, с ее волосами безумной менады,

Остолбенел, говорят, вождь величайший Атрид.

Также изведал и Марс искусно сплетенные сети, —

⁴⁰ У олимпийцев то был самый любимый рассказ…

Отроду был я ленив, к досугу беспечному склонен,

Душу расслабили мне дрема и отдых в тени.

Но полюбил я, и вот – встряхнулся, и сердца тревога

Мне приказала служить в воинском стане любви.

⁴⁵ Бодр, как видишь, я стал, веду ночные сраженья.

Если не хочешь ты стать праздным ленивцем – люби!

X

Той, увезенною вдаль от Эврота на судне фригийском,

Ставшей причиной войны двух ее славных мужей;

Ледой, с которой любовь, белоснежным скрыт опереньем,

Хитрый любовник познал, в птичьем обличье слетев;

⁵ И Амимоной, в сухих бродившей полях Арголиды,

С урной, на темени ей пук придавившей волос, —

Вот кем считал я тебя; и орла и быка опасался —

Всех, в кого обратить смог Громовержца Амур…

Страх мой теперь миновал, душа исцелилась всецело,

¹⁰ Это лицо красотой мне уже глаз не пленит.

Спросишь, с чего изменился я так? Ты – требуешь платы!

Вот и причина: с тех пор ты разонравилась мне.

Искренней зная тебя, я любил твою душу и тело,

Ныне лукавый обман прелесть испортил твою.

¹⁵ И малолетен, и наг Купидон: невинен младенец,

Нет одеяний на нем, – весь перед всеми открыт.

Платой прикажете вы оскорблять Венерина сына?

Нет и полы у него, чтобы деньгу завязать.

Ведь ни Венера сама, ни Эрот воевать не способны,

²⁰ Им ли плату взимать, миролюбивым богам?

Шлюха готова с любым спознаться за сходные деньги,

Тело неволит она ради злосчастных богатств.

Все ж ненавистна и ей хозяина жадного воля —

Что вы творите добром, по принужденью творит.

²⁵ Лучше в пример для себя неразумных возьмите животных.

Стыдно, что нравы у них выше, чем нравы людей.

Платы не ждет ни корова с быка, ни с коня кобылица,

И не за плату берет ярку влюбленный баран.

Рада лишь женщина взять боевую с мужчины добычу,

³⁰ За ночь платят лишь ей, можно ее лишь купить.

Торг ведет достояньем двоих, для обоих желанным, —

Вознагражденье ж она все забирает себе.

Значит, любовь, что обоим мила, от обоих исходит,

Может один продавать, должен другой покупать?

³⁵ И почему же восторг, мужчине и женщине общий,

Стал бы в убыток ему, в обогащение ей?

Плох свидетель, коль он, подкупленный, клятву нарушит;

Плохо, когда у судьи ларчик бывает открыт;

Стыдно в суде защищать бедняка оплаченной речью;

⁴⁰ Гнусно, когда трибунал свой набивает кошель.

Гнусно наследство отца умножать доходом постельным,

Торг своей красотой ради корысти вести.

То, что без платы дано, благодарность по праву заслужит;

Если ж продажна постель, не за что благодарить.

⁴⁵ Тот, кто купил, не связан ничем; закончена сделка —

И удаляется гость, он у тебя не в долгу.

Плату за ночь назначать берегитесь, прелестные жены!

Нечистоплотный доход впрок никому не пойдет.

Много ли жрице святой помогли запястья сабинян,

⁵⁰ Если тяжелым щитом голову сплющили ей?

Острою сталью пронзил его породившее лоно

Сын – ожерелье виной было злодейства его.

Впрочем, не стыдно ничуть подарков просить у богатых:

Средства найдутся у них просьбу исполнить твою.

⁵⁵ Что ж, не срывать виноград, висящий на лозах обильных?

Можно плоды собирать с тучной феаков земли.

Если же беден твой друг, оцени его верность, заботы, —

Он госпоже отдает все достоянье свое.

А славословить в стихах похвалы достойных красавиц —

⁶⁰ Дело мое: захочу – славу доставлю любой.

Ткани истлеют одежд, самоцветы и золото сгинут,

Но до скончанья веков славу даруют стихи.

Сам я не скуп, не терплю, ненавижу, коль требуют платы;

Просишь – тебе откажу, брось домогаться – и дам.

XIII

Из океана встает, престарелого мужа покинув,

Светловолосая; мчит день на росистой оси.

Что ты, Аврора, спешишь? Постой! О, пусть ежегодно

Птицы вступают в бои, славя Мемнонову тень!

⁵ Мне хорошо в этот час лежать в объятиях милой,

Если всем телом она крепко прижмется ко мне.

Сладостен сон и глубок, прохладен воздух и влажен,

Горлышком гибким звеня, птица приветствует свет.

Ты нежеланна мужам, нежеланна и девам… Помедли!

¹⁰ Росные вожжи свои алой рукой натяни!

До появленья зари следить за созвездьями легче

Кормчему, и наугад он не блуждает в волнах.

Только взойдешь – и путник встает, отдохнуть не успевший,

Воин привычной рукой тотчас берется за меч.

¹⁵ Первой ты видишь в полях земледельца с двузубой мотыгой,

Первой зовешь под ярмо неторопливых быков.

Мальчикам спать не даешь, к наставникам их отправляешь,

Чтобы жестоко они били детей по рукам.

В зданье суда ты ведешь того, кто порукою связан, —

²⁰ Много там можно беды словом единым нажить.

Ты неугодна судье, неугодна и стряпчему тоже, —

Встать им с постели велишь, вновь разбираться в делах.

Ты же, когда отдохнуть хозяйки могли б от работы,

Руку-искусницу вновь к прерванной пряже зовешь.

²⁵ Не перечислить всего… Но, чтоб девушки рано вставали,

Стерпит лишь тот, у кого, видимо, девушки нет.

О, как я часто желал, чтоб ночь тебе не сдавалась,

Чтоб не бежали, смутясь, звезды пред ликом твоим!

О, как я часто желал, чтоб ось тебе ветром сломало

³⁰ Или свалился бы конь, в тучу густую попав.

Что ты спешишь? Не ревнуй! Коль сын твой рожден чернокожим,

Это твоя лишь вина: сердце черно у тебя.

Или оно никогда не пылало любовью к Кефалу?

Думаешь, мир не узнал про похожденья твои?

³⁵ Я бы хотел, чтоб Тифон про тебя рассказал без утайки, —

На небесах ни одной не было басни срамней!

Ты от супруга бежишь, – охладел он за долгие годы.

Как колесницу твою возненавидел старик!

Если б какого-нибудь ты сейчас обнимала Кефала,

⁴⁰ Крикнула б ночи коням: «Стойте, сдержите свой бег!»

Мне же за то ли страдать, что муж твой увял долголетний?

Разве советовал я мужем назвать старика?

Вспомни, как юноши сон лелеяла долго Селена,

А ведь она красотой не уступала тебе.

⁴⁵ Сам родитель богов, чтоб видеть пореже Аврору,

Слил две ночи в одну, тем угождая себе…

Но перестал я ворчать: она услыхала как будто,

Вдруг покраснела… Но день все-таки позже не встал…

XIV

Сколько я раз говорил: «Перестань ты волосы красить!»

Вот и не стало волос, нечего красить теперь.

А захоти – ничего не нашлось бы на свете прелестней!

Донизу бедер твоих пышно спускались они.

⁵ Право, так были тонки, что причесывать их ты боялась, —

Только китайцы одни ткани подобные ткут.

Тонкою лапкой паук где-нибудь под ветхою балкой

Нитку такую ведет, занят проворным трудом.

Не был волос твоих цвет золотым, но не был и черным, —

¹⁰ Был он меж тем и другим, тем и другим отливал:

Точно такой по долинам сырым в нагориях Иды

Цвет у кедровых стволов, если кору ободрать.

Были послушны, – прибавь, – на сотни извивов способны,

Боли тебе никогда не причиняли они.

¹⁵ Не обрывались они от шпилек и зубьев гребенки,

Девушка их убирать, не опасаясь, могла…

Часто служанка при мне наряжала ее, и ни разу,

Выхватив шпильку, она рук не колола рабе.

Утром, бывало, лежит на своей пурпурной постели

²⁰ Навзничь, а волосы ей не убирали еще.

Как же была хороша, с фракийской вакханкою схожа,

Что отдохнуть прилегла на луговой мураве…

Были так мягки они и легкому пуху подобны, —

Сколько, однако, пришлось разных им вытерпеть мук!

²⁵ Как поддавались они терпеливо огню и железу,

Чтобы округлым затем лучше свиваться жгутом!

Громко вопил я: «Клянусь, эти волосы жечь – преступленье!

Сами ложатся они, сжалься над их красотой!

Что за насилье! Сгорать таким волосам не пристало:

³⁰ Cами научат, куда следует шпильки вставлять!..»

Нет уже дивных волос, ты их погубила, а, право,

Им позавидовать мог сам Аполлон или Вакх.

С ними сравнил бы я те, что у моря нагая Диона

Мокрою держит рукой, – так ее любят писать.

³⁵ Что ж о былых волосах теперь ты, глупая, плачешь?

Зеркало в скорби зачем ты отодвинуть спешишь?

Да, неохотно в него ты глядишься теперь по привычке,

Чтоб любоваться собой, надо о прошлом забыть!

Не навредила ведь им наговорным соперница зельем,

⁴⁰ Их в гемонийской струе злая не мыла карга;

Горя причиной была не болезнь (пронеси ее мимо!),

Не поубавил волос зависти злой язычок;

Видишь теперь и сама, что убытку себе натворила,

Голову ты облила смесью из ядов сама!

⁴⁵ Волосы пленных тебе прислать из Германии могут,

Будет тебя украшать дар покоренных племен.

Если прической твоей залюбуется кто, покраснеешь,

Скажешь: «Любуются мной из-за красы покупной!

Хвалят какую-нибудь во мне германку-сигамбру,

⁵⁰ А ведь, бывало, себе слышала я похвалы!..»

Горе мне! Плачет она, удержаться не может; рукою,

Вижу, прикрыла лицо, щеки пылают огнем.

Прежних остатки волос у нее на коленях, ей тяжко, —

Горе мое! Не колен были достойны они…

⁵⁵ Но ободрись, улыбнись, злополучье твое поправимо,

Скоро себе возвратишь прелесть природных волос!