Текст книги "Наука любви"

ХI

Много я, долго терпел, – победили терпенье измены.

Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь!

Кончено! Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи,

Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.

⁵ Я победил, я любовь наконец попираю ногами.

Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога!

Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, —

Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен.

Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,

¹⁰ Что, унижая себя, спал я на голой земле.

Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался,

Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом!

Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, —

Так заслужённый в боях еле бредет инвалид.

¹⁵ Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он,

Злому врагу моему столько б изведать стыда!

Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке,

Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж?

Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета,

²⁰ Ты через нашу любовь многих любовь обрела…

Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость?

Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала!

А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки,

Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..

²⁵ Раз ты сказалась больной, – бегу вне себя, прибегаю.

Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней…

Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом…

Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня!

Поздно! Уже мой корабль, по обету цветами увитый,

³⁰ Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн…

Зря перестань расточать меня покорявшие раньше

Ласки и речи, – теперь я не такой уж глупец…

Борются все же в груди любовь и ненависть… Обе

Тянут к себе, но уже… чую… любовь победит!

³⁵ Я ненавидеть начну… а если любить, то неволей:

Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо.

Прочь от измен я бегу, – красота возвращает из бегства;

Нрав недостойный претит, – милое тело влечет.

Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,

⁴⁰ Cам я желаний своих не в состоянье постичь.

Если б не так хороша ты была иль не так вероломна!

Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе!

Мерзки поступки твои, а внешность любить призывает…

Горе! Пороки ее ей уступают самой.

⁴⁵ Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа,

Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!),

Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим,

Сжалься, ради очей, очи пленивших мои.

Будь хоть любой, но моей, навеки моей… Рассуди же,

⁵⁰ Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви?

Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным:

Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..

XIV

Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной,

Жажду я в горе моем только не знать ничего.

К скромности я принуждать не хочу тебя строгим надзором;

Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!

⁵ Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность,

Только признаньем вины женщин пятнается честь.

Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится,

Громко про все говорить, что совершалось в тиши?

Даже блудница – и та, отдаваясь кому ни попало,

¹⁰ Двери замкнет на засов, чтобы никто не вошел.

Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья,

То есть проступки свои разоблачаешь сама!

Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым.

Честной не будешь, но я в честность поверю твою.

¹⁵ Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье,

Перед людьми не стыдись скромный вести разговор.

Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся;

Если попала туда, смело стыдливость гони.

Но лишь оттуда ушла, – да исчезнет и след непотребства.

²⁰ Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель!

Там – ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочку

И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.

Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы,

Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,

²⁵ Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут,

Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав.

Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.

Внешней стыдливостью пусть опровергается срам…

Лги же и людям, и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,

³⁰ Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…

О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?

В спальне твоей почему смята и взрыта постель?

Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?

Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?

³⁵ Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…

Чести своей не щадишь – так пощади хоть мою.

Ты признаешься во всем – и лишаюсь я чувств, умираю,

Каждый раз у меня холод по жилам течет…

Да, я люблю, не могу не любить и, меж тем, ненавижу;

⁴⁰ Да, иногда я хочу – смерти… но вместе с тобой!

Сыска не буду чинить, не буду настаивать, если

Скрытничать станешь со мной, будто и нет ничего…

Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,

Если воочию сам свой я увижу позор,

⁴⁵ Буду потом отрицать, что сам воочию видел,

Разувереньям твоим в споре уступят глаза.

Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!

Только сказать не забудь: «Я не виновна», – и всё.

Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:

⁵⁰ Не оправдает закон, но оправдает судья.

XV

Новых поэтов зови, о, мать наслаждений любовных!

Меты я крайней достиг в беге элегий своих,

Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.

Не посрамили меня эти забавы мои.

⁵ Древних дедовских прав – коль с этим считаться – наследник,

Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.

Мантуи слава – Марон, Катулл прославил Верону,

Будут теперь называть славой пелигнов – меня, —

Тех, что свободу свою защищали оружием честным

¹⁰ В дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась.

Ныне пришлец, увидав обильного влагой Сульмона

Стены, в которых зажат скромный участок земли,

Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта,

Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».

¹⁵ Мальчик чтимый и ты, Аматусия, чтимого матерь,

С поля прошу моего снять золотые значки.

Тирсом суровым своим Лиэй потрясает двурогий,

Мне он коней запустить полем пошире велит.

Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!

²⁰ После кончины моей труд мой останется жить.

Героиды[2]2
  © Перевод. С. Ошеров, наследники, 2024


[Закрыть]

Письмо первое. Пенелопа – Улиссу

Неторопливый, тебе эти строки шлет Пенелопа;

Не отвечай мне письмом – сам возвращайся, Улисс!

Пал давно Илион, ненавистный подругам данайцев;

Вряд ли и город, и царь стоили этой цены.

⁵ Лучше бы прежде, в пути, когда в Спарту плыл соблазнитель,

Натиском бешеных вод был погребен его флот!

Мне не пришлось бы лежать в одинокой, холодной постели,

Плакать, что медленно дни для разлученной идут,

Или, стремясь обмануть долготу нескончаемой ночи,

¹⁰ Вдовые руки трудить тканью, свисающей с кросн.

Все опасности мне еще опасней казались;

Так уж всегда: где любовь – там и тревога, и страх.

Строй мерещился мне на тебя идущих троянцев,

Краску сгоняло со щек Гектора имя одно.

¹⁵ Чуть мне расскажут о том, как Гектор убил Антилоха,

Станет вмиг Антилох новых причиной тревог.

Весть ли придет, что погиб Патрокл в доспехах заемных,

Плачу о том, что успех хитрость дает не всегда.

Кровью своей Тлеполем увлажнил ликийскую пику,

²⁰ Новые страхи в душе смерть Тлеполема родит.

Кто бы ни был убит в ахейском стане под Троей,

Любящей сердце в груди делалось льда холодней.

Но справедливый бог над любовью сжалился чистой:

Троя дотла сожжена – муж мой остался в живых,

²⁵ Все возвратились вожди, алтари в Арголиде дымятся,

Храмы отчих богов варварских полны богатств.

Дар за спасенных мужей молодые жены приносят,

Те о судьбах поют, Трои сломивших судьбу,

Робкие девушки им, справедливые старцы дивятся,

³⁰ Жены не сводят с них глаз, слушая долгий рассказ.

Стол поставят – и муж покажет грозные битвы,

Пролитой каплей вина весь нарисует Пергам:

«Здесь протекал Симоент, здесь было Сигейское поле,

Здесь – высокий дворец старца Приама стоял.

³⁵ Там – Эакида шатры, а дальше – стоянка Улисса,

Гектор истерзанный здесь быстрых пугал лошадей».

Ведь обо всем, когда был за тобой на поиски послан

Сын твой, ему рассказал Нестор, а он уже – мне.

Он рассказал и о том, как убили Долона и Реса,

⁴⁰ Cном был погублен один, хитрой уловкой – другой.

Видно, совсем, совсем обо мне ты забыл, если дерзко

Лагерь фракийский настиг хитрой уловкой ночной,

Столько бойцов перебил, одного лишь рядом имея.

Так-то себя ты берег? Так-то ты помнил меня?

⁴⁵ Сердце дрожало, пока не сказали мне, как, победитель,

Ты исмарийских коней вел перед строем друзей.

Что мне, однако, с того, что разрушена Троя и снова

Ровное место лежит там, где стояла стена,

Если живу я, как прежде жила, пока Троя стояла,

⁵⁰ Если разлуке с тобой так и не видно конца?

Цел для меня для одной Пергам, хоть для всех и разрушен,

Хоть победители там пашут на пленных быках.

Всходы встают, где стоял Илион, и серпа поселенцев

Ждет урожай на полях, тучных от крови врага.

⁵⁵ Лемех кривой дробит неглубоко зарытые кости

Воинов; камни домов прячет густая трава.

Ты и с победой домой не пришел, и узнать не дано мне,

Что тебя держит и где ты, бессердечный, пропал.

Всякий, кто к нам повернет чужеземный корабль, не уедет

⁶⁰ Прежде, чем тысячу раз я не спрошу о тебе

И, – чтоб тебе передать, если встретить тебя доведется, —

Он не получит письма, что я писала сама.

К дряхлому Нестору мы посылали в Нелееву землю,

В Пилос – но Пилос прислал темные вести в ответ;

⁶⁵ В Спарту послали потом – но и Спарта правды не знает.

Где ты? В какой ты земле, неторопливый, живешь?

Лучше уж было бы мне, если б Фебовы стены стояли.

Глупая! Нынче сержусь я на мои же мольбы!

Знала бы, где ты теперь, я боялась бы только сражений,

⁷⁰ Жалобой вторила б я жалобе множества жен.

Нынче боюсь я всего, не зная, чего мне бояться,

Для неразумных тревог много открыто дорог.

Сколько опасностей есть на морях, сколько есть их на суше,

Все они, думаю я, путь преградили тебе.

⁷⁵ Глупые мысли мои! Я ведь знаю твое сластолюбье,

Верно, тебя вдалеке новая держит любовь,

Верно, твердишь ты о том, что жена у тебя простовата,

Что у нее не груба разве что пряжа одна.

О, хоть бы я солгала! Хоть бы ветер умчал обвиненье!

⁸⁰ Хоть бы приплыть пожелал ты, если волен приплыть!

Вдовью покинуть постель меня заставляет Икарий,

Все попрекает, что зять слишком уж долго плывет.

Пусть попрекает! Твоей и была Пенелопа, и будет,

Пусть вспоминают меня лишь как Улисса жену.

⁸⁵ Даже отца сломили мои стыдливые просьбы,

Действовать силой ему верность моя не дала.

Сколько ни есть женихов на Дулихии, Саме, Закинфе,

Все ненасытной толпой здесь обступили меня,

В доме твоем без помех они хозяйничать стали,

⁹⁰ Губят и сердце жены, и достоянье твое.

Надо ль о жадных руках Писандра, Полиба, Медонта,

Об Антиное тебе и Эвримахе писать

И обо всех, кого ты, на чужбине постыдно замешкав,

Кормишь тем, что добыл, кровь проливая в боях?

⁹⁵ Нищий Ир и Мелантий-пастух, что им на съеденье

Наши гонит стада, твой довершают позор.

Нас же лишь трое, к борьбе непригодных: я слишком бессильна,

Слишком уж стар Лаэрт, слишком уж юн Телемах.

Да и его через козни врагов я едва не лишилась,

¹⁰⁰ Чуть лишь собрался он плыть в Пилос, не слушаясь их.

Боги, сделайте так, чтоб судьба соблюла свой порядок:

Пусть и мне, и тебе сын наш закроет глаза!

Молят о том и пасущий быков, и старая няня,

Молит и верный страж хлевов нечистых свиных.

¹⁰⁵ Но ведь не может Лаэрт – старик, бессильный в сраженье, —

Меж обступивших врагов власть над страной удержать.

Только бы жил Телемах – впереди его лучшее время,

А до того опекать юношу должен отец.

Сил не хватает и мне отразить врагов, осадивших

¹¹⁰ Дом твой: вернись же скорей, ты наш приют и оплот!

Есть – и пусть будет, молю, – у тебя Телемах; не тебе ли

Отчее знанье свое юному сыну вверять.

Старого вспомни отца: закрыть глаза ему должен

Ты, ведь последние дни он доживает, взгляни!

¹¹⁵ А Пенелопу твою, хоть оставил ее молодою,

Ты – спеши не спеши – дряхлой старухой найдешь.

Письмо второе. Филлида – Демофонту

Гость мой! Пеняет тебе Филлида-фракиянка горько:

Минул обещанный срок – ты не вернулся ко мне.

Был уговор: один только раз луна округлится,

И у моих берегов вновь ты опустишь причал.

⁵ Но хоть четырежды круг замыкала луна и скрывалась,

Вал ситонийский не мчит к нам из Актеи корабль.

Время сочти – хорошо мы, влюбленные, это умеем!

Нет, не до срока к тебе жалоба наша придет.

Медлила долго моя надежда, ведь если поверить

¹⁰ Больно – не верит любовь и не желает страдать.

Часто себе я лгала, чтоб тебя оправдать, и твердила,

Что уж порывистый Нот белый твой парус несет.

Как проклинала за то, что тебя отпускать не желает,

Я и Тесея, хоть он, верно, не ставил преград.

¹⁵ Страшно мне было порой: что, если волны седые

Твой потопили корабль, раньше чем в Гебр он вошел?

Часто, жестокий, богов о твоем я молила здоровье,

Ладанный дым с алтарей вслед за молитвой летел;

Часто, когда ни небес не тревожил ветер, ни моря,

²⁰ Я повторяла себе: «Если здоров ты, придешь!»

Верная, все вспоминала любовь, что могло возвращенью

Скорому вдруг помешать; много причин я нашла.

Ты же все медлишь вдали, Филлиде тебя не вернули

Боги, которыми ты клялся, и наша любовь.

²⁵ Не было правды в твоих словах, не вернулся твой парус:

Ветер унес паруса, ветер и клятвы унес.

Что тебе сделала я? Безрассудно любила, и только!

Этой виною тебе лишь угодить я могла.

В том злодеянье мое, что тебя я, злодей, приютила,

³⁰ Но в злодеянье таком нет ли заслуги моей?

Где твои клятвы теперь и рука, пожимавшая руку?

Где божества без числа – лживых свидетели клятв?

Где Гименей, что связать нас на долгие должен был годы?

Он мне порукою был будущей свадьбы с тобой!

³⁵ Клялся морями ты мне, по которым тебе предстояло

Снова – в который уж раз – плыть, уезжая от нас;

Клялся мне дедом своим (если дед твой не вымышлен тоже),

Что укрощает в морях ветрами вздыбленный вал;

Клялся Венерою, чье чересчур мне опасно оружье:

⁴⁰ Cтрелы – оружье любви, факел – оружье любви.

Клялся Юноной благой, владычицей брачного ложа;

Клялся и тайной святынь светоченосных богинь.

Если тебе отомстить из богов оскорбленных захочет

Каждый, не хватит на все казни тебя одного.

⁴⁵ Ум потеряв, я чинила суда, разбитые бурей,

Чтобы надежный тебя в море корабль уносил,

Весла тебе я дала, чтоб на них от меня ты умчался.

Горе! Мое же копье сердце пронзает мое.

Вкрадчивым верила я словам – у тебя их в избытке!

⁵⁰ Верила предкам твоим – ведь от бессмертных твой род;

Верила я слезам – неужели и слезы притворству

Ты научил, чтоб они по приказанью текли?

Верила я богам, – но зачем мне так много ручательств?

Сотою долей меня мог ты легко соблазнить.

⁵⁵ Каюсь не в том, что тебе и причал, и приют я открыла,

Если бы дальше не шли благодеянья мои!

Нет, – себе на позор, я не только в дом, но на ложе

Гостя взяла и сама грудью прильнула к груди.

Как хотелось бы мне, чтоб канун этой ночи последним

⁶⁰ Днем моим был, чтобы я, честь сохранив, умерла.

Помня заслуги мои, надежды я не теряла:

Что заслужили, на то вправе надеяться мы.

Девушка верит всему, обмануть ее – подвиг нетрудный;

Хоть за мою простоту ты бы меня пожалел!

⁶⁵ Женщина я и люблю – потому и обман твой удался;

Пусть же, молю я, венцом будет он славы твоей!

Пусть изваянье твое стоит меж статуй Эгидов,

Близ изваянья отца, гордого перечнем дел,

Чтобы любой, прочитав о быке с человеческим телом

⁷⁰ Или о том, как смирен был и Прокруст, и Скирон,

Как он Фивы разбил, как прогнал двоевидных кентавров,

Доблестью как превозмог черного бога порог, —

Тут же прочел на твоем изваянии надпись такую:

«Хитростью он победил ту, что любила его».

⁷⁵ Множество дел совершил твой отец, – тебе же запало

В душу одно лишь: как он критскую бросил жену.

Сын восхищается тем, чего родитель стыдится;

Лишь вероломство отца и унаследовал ты.

Лучше достался ей муж (но я ей не завидую в этом),

⁸⁰ И колесницу ее тигры в упряжке везут.

А от меня и фракийские все женихи отступились,

Только прослышав, что им пришлого я предпочла.

Ропот идет: «Пусть она в Афины ученые едет,

Фракией, мощной в бою, будет другой управлять».

⁸⁵ Служит исход оправданьем делам. Пусть не знает успеха

Тот, кто привык о делах лишь по успеху судить!

Если Бистонскую гладь весло афинское вспенит,

Скажут, что я принесла пользу себе и своим.

Пользы я не принесла, тебе дворец мой не нужен,

⁹⁰ Здесь ты не смоешь в волнах с тела усталого пот.

Перед глазами стоит и сейчас уходящего облик,

Вижу и гавань, и флот, в море готовый отплыть.

Ты не стыдился тогда и обвить мне шею руками,

И в поцелуе прижать губы надолго к губам,

⁹⁵ Горькие слезы свои смешать с моими слезами,

И горевать, что подул ветер попутный в корму,

И, уходя, на прощанье сказать мне последнее слово:

«Жди, Филлида, меня, жди Демофонта к себе».

Ждать того, кто ушел, чтоб меня никогда уж не видеть?

¹⁰⁰ Ждать парусов, хоть в мое море заказан им путь?

Но не могу я не ждать! Так вернись хоть нескоро к влюбленной,

Не нарушай своих клятв, даже нарушивши срок!

Горе! К чему мольбы? Ведь тебя подле новой супруги

Новая держит любовь – злое ко мне божество.

¹⁰⁵ Ты и не помнишь меня. «Кто такая, – ты спросишь, – Филлида?»,

Словно Филлиды вовек ты и не знал никакой.

Кто она? Та, что в пору твоих бесконечных скитаний

В дом свой пустила тебя, в гавань фракийскую – флот,

Та, что тебе в нужде от своих богатств помогала,

¹¹⁰ И одаряла тебя, и одарила б еще.

Что принесла тебе в дань и Ликурга обширное царство,

Править которым никак именем женским нельзя, —

Край, где Родопы снега до лесистого тянутся Гема,

Где из притоков берет воды священные Гебр.

¹¹⁵ Та, Демофонт, кому развязал ты девический пояс

Лживой рукою, хоть нам горе сулила судьба:

В брачный покой нас ввела Тисифона с томительным воем,

Сыч одинокий пропел песню печальную нам,

Рядом была Аллекто в ожерелье из змей ядовитых,

¹²⁰ И погребальный пылал факел в руках у нее.

Грустно брожу я одна меж кустов и утесов прибрежных

Там, где простор берегов взгляду открыт широко.

День ли землю мягчит, горят ли холодные звезды,

Все смотрю я, какой ветер вздымает волну.

¹²⁵ Парус увижу вдали – про себя загадаю сейчас же,

Жду, ни жива ни мертва: то не мои ль божества?

К морю навстречу волнам бегу до черты, за которой

Бурные воды простер вечно подвижный простор.

Парус все ближе – а я все больше силы теряю

¹³⁰ И поникаю без чувств на руки верных рабынь.

Место здесь есть, где широкой дугой изгибается берег,

Где по обрывистым двум мысам утесы стоят.

В волны, которые им омывают подножье, решилась

Броситься я – и решусь, если продлится обман.

¹³⁵ Пусть на глазах у тебя погребенья лишенное тело

Выбросит на берег твой грозно шумящий прибой.

Будь ты железа, кремня и себя самого даже тверже,

Все-таки скажешь: «Не так плыть бы Филлиде за мной!»

Выпить отраву не раз мне хотелось, не раз представлялась

¹⁴⁰ Cладкой кровавая смерть от моего же клинка,

Петлю хотелось надеть мне на шею, которую часто

Я позволяла твоим лживым рукам обнимать.

Рано утраченный стыд искуплю своевременной смертью,

Твердо решенье мое; средство недолго избрать.

¹⁴⁵ Пусть такие стихи на моей напишут гробнице,

Чтобы известен был всем смерти виновник моей:

«Гость Демофонт погубил Филлиду, любившую гостя;

Смерти причиною был он, а убийцей – она».

Письмо третье. Брисеида – Ахиллу

Пишет тебе Брисеида письмо, уведенная силой.

Варварской трудно руке ваши чертить письмена.

Видишь, слова расплылись? Сюда мои слезы упали,

Но, когда нужно молить, слезы весомее слов.

⁵ Если я вправе тебя укорять, господина и мужа,

Выслушай правый укор, о, господин мой и муж.

В том, что меня увели, едва захотел Агамемнон,

Ты не виновен; но нет, в этом виновен и ты:

Ибо, едва лишь меня Эврибат и Талфибий позвали,

¹⁰ Отдал Талфибию ты и Эврибату меня.

Где же наша любовь, казалось, оба спросили

Молча, друг другу в глаза с недоуменьем взглянув.

Хоть бы ты так не спешил! И отсрочка мучений отрадна.

Я же ушла – и тебя поцеловать не могла,

¹⁵ Волосы только рвала и слезы лила бесконечно,

Все мне казалось, что вновь – горе! – берут меня в плен.

Я порывалась не раз обмануть сторожей и вернуться,

Но ведь поблизости враг, схватит он робкую вмиг.

Дальше зайду в темноте – и к любой из невесток Приама

²⁰ Пленницу в дар отведут – вот что пугало меня.

Ты меня отдал затем, что не мог не отдать. Почему же

Медлит твой гнев и меня ты не потребуешь вновь?

Сколько ночей мы врозь провели! А ведь мне, уходившей,

Менетиад прошептал: «Скоро вернешься, не плачь!»

²⁵ Мало того, что меня ты не требуешь. Пылкий любовник,

Сам добиваешься ты, чтоб не вернули меня.

Сын Теламона к тебе и Аминтора сын приходили,

Родственник кровный – один, друг и сподвижник – другой.

Третий при них – Лаэртид; и меня они рады бы выдать.

³⁰ Льстивые просьбы спеша к ценным прибавить дарам,

Двадцать медных котлов предлагали тонкой работы,

Семь треножников – все весом равны и красой,

Золота дважды пять талантов тебе обещали,

Дважды шесть скакунов, первых в ристаньях всегда;

³⁵ Семь прекрасных рабынь (вот уж это лишний подарок!),

Взятых на Лесбосе в плен из разоренных домов;

Даже одну из троих дочерей Атрида сулили

В жены тебе, – но жена, право, тебе не нужна.

Значит, то, что отдать Агамемнону должен ты был бы,

⁴⁰ Если б меня выкупал, – ты не желаешь принять?

Я ли виновна, Ахилл, что меня ты дешево ценишь,

Что отлетела твоя слишком уж быстро любовь?

Будет ли злая судьба неотступно преследовать слабых?

Ветер попутный опять парус наполнит ли мой?

⁴⁵ Ты на глазах у меня разрушил стены Лирнесса,

А ведь на родине я не из последних была.

Смертью погибли одной в одном рожденные доме

Трое, и матерью им мать Брисеиды была;

Муж мой, хоть был он могуч, на земле обагренной простерся,

⁵⁰ И содрогалась его кровью залитая грудь.

Ты мне всех заменил, ты один возместил все потери,

Ты господином моим, мужем и братом мне был.

Матери, девы морской, ты клялся божественной силой

И говорил мне, что в плен взяли на счастье меня.

⁵⁵ Да! Для того, чтоб отвергнутой быть, вернувшись с приданым,

Чтобы принять не желал ты ни меня, ни богатств!

Ходит слух, что заутра, едва покажется Эос,

Ты тученосным ветрам вверишь холсты парусов.

Чуть лишь пугливых ушей коснулась жестокая новость,

⁶⁰ Cразу дыханье и кровь остановились в груди.

Если уедешь, меня на кого ты, жестокий, оставишь?

Кто мне, покинутой, боль ласковым словом уймет?

Пусть меня раньше земля, я молю, проглотит, разверзшись,

Или слепящим огнем молния испепелит,

⁶⁵ Чем без меня под веслом мирмидонским простор поседеет,

Я же вслед кораблям с берега буду глядеть.

Если угодно тебе к родным вернуться пенатам,

Я для твоих кораблей груз нетяжелый, поверь!

Не как за мужем жена, а как пленница за господином

⁷⁰ Я поплыву за тобой: прясть ведь умею и я.

В спальню вступит твою – ну и пусть! – жена молодая,

Будет прекраснее всех женщин ахейских она,

Будет достойна стать Юпитера внуку невесткой,

Не постыдится родства с нею и старец Нерей.

⁷⁵ Мы же, служанки твои, смиренно будем стараться,

Чтобы из полных корзин шерсть убывала быстрей.

Лишь бы мне не пришлось от нее натерпеться обиды,

Как, я не знаю, но мне будет жена твоя мстить.

Только бы ты не глядел равнодушно, как волосы рвут мне,

⁸⁰ Не говорил бы, смеясь: «Нашей и эта была!»

Нет, как хочешь, гляди – лишь бы здесь ты меня не покинул!

Этот больше всего мучит несчастную страх.

Ждешь ты, упрямец, чего? Агамемнон кается горько,

Вся лежит у твоих скорбная Греция ног,

⁸⁵ Гнев победи в душе у себя, ты, всегда побеждавший,

Гектору долго ль еще силы данайцев громить?

Меч возьми, Эакид, но раньше возьми Брисеиду!

Марсом ведомый, гони в страхе бегущих врагов!

Скорби причина твоей, пусть я же ей буду пределом,

⁹⁰ Из-за меня начался – мною и кончится гнев.

Нашим мольбам уступить для себя не считай ты позором, —

Сын Инея на бой вышел по просьбе жены.

Я это слышала, ты это знаешь: оставшись без братьев,

Сына надежды и жизнь гневная мать прокляла.

⁹⁵ Шла война, а он покинул битвы, разгневан,

Тверд и упорен, помочь родине он не хотел.

Только жена упросила его, – не в пример мне, несчастной,

Чьим легковесным словам чаши весов не склонить!

Я не сержусь: не мне притязать на имя супруги,

¹⁰⁰ Лишь как хозяин рабу, звал ты на ложе меня.

Помню, из пленниц одна назвала меня госпожою;

«В тягость, – ответила я, – имя такое рабе».

Мужа прахом клянусь, в могилу наспех зарытым;

Прахом, который всегда в помыслах свято я чту;

¹⁰⁵ Душами братьев клянусь – для меня они стали богами,

Пав за отчизну в бою, вместе с отчизною пав;

И головою твоей, что с моею рядом лежала;

И острием твоих стрел, ведомых близким моим, —

Ложа ни разу со мной не делил властитель микенский!

¹¹⁰ Если я солгала – можешь покинуть меня.

Если ж тебе я скажу: «Поклянись и ты, что ни разу

Не насладился ни с кем!» – станешь ли все отрицать?

Думают все, ты грустишь – а ты неразлучен с кифарой,

Ночью подруга тебя нежит на теплой груди.

¹¹⁵ Скажешь, коль спросят тебя, почему ты сражаться не хочешь:

«Битв не люблю, а люблю лиру, и ночь, и любовь;

Ведь безопасней лежать, держа в объятьях подругу,

И по фракийским струнам легкой рукою скользить,

Чем поднимать и щит, и копье с наконечником острым

¹²⁰ Или тяжелый шлем, кудри примяв, надевать».

А ведь когда-то, Ахилл, безопасности мирных занятий

Предпочитал ты войну, слава прельщала тебя.

Или, быть может, лишь с тем, чтобы взять меня в плен, ты сражался?

Может быть, пыл твой остыл с пеплом отчизны моей?

¹²⁵ Нет, пусть лучше пронзит, – я молю, – пелионская пика,

Пущена сильной рукой, Гектора храбрую грудь!

Греки, меня отправьте послом – умолять господина!

Ваши слова передам меж поцелуев ему.

Больше сделаю я, чем Тевкра брат или Феникс,

¹³⁰ Больше, поверьте, чем сам красноречивый Улисс.

Ведь не пустяк, если вновь обнимут знакомые руки,

Если напомнит глазам милая грудь о себе.

Будь ты зол и свиреп, как валы материнского моря,

Я тебя и без слов, только слезами сломлю.

¹³⁵ Пусть до конца отпущенный срок проживет твой родитель,

Пусть в сраженье пойдет сын под началом твоим,

Только вспомни, Ахилл, обо мне, о твоей Брисеиде,

И промедленьем моей жгучей тревоги не дли!

Если же ты пресытился мной, если больше не любишь,

¹⁴⁰ Не заставляй без тебя жить, – прикажи умереть.

Все оставь лишь, как есть, – и умру! Ведь и так я иссохла,

Только надеждой одной держится в теле душа.

Если надежды лишусь – отойду я к мужу и братьям;

Не заставляй умереть женщину, славный герой!

¹⁴⁵ Да и к чему заставлять? Вонзи клинок обнаженный, —

Есть еще кровь у меня, чтобы из раны истечь.

Меч твой, который пронзил бы, когда б допустила богиня,

Грудь Агамемнона, пусть в сердце вонзится мое!

Нет, сохрани мне жизнь, ты сам ведь ее подарил мне;

¹⁵⁰ Дай подруге теперь то, что ты пленнице дал!

Если же рвешься губить, Нептуновы стены Пергама

Много доставят врагов в жертву мечу твоему.

Как бы ты ни решил – увести свой флот иль остаться, —

Мне, как хозяин рабе, снова прийти прикажи.