Текст книги "Великая Ордалия"

И гадал, не попал ли в какой-то безумный кошмар.

Проснись… Сорва, мой милый…

Жизнь.

Глаза его жгло, и движения век уже не подчинялись ему, когда путники приблизились к замеченной сверху большой дороге – Халаринис, как называла ее гранд-дама, Летняя лестница. Сорвил и Моэнгхус пригнулись, разглядывая фигуры, бредущие без факелов по всей ее длине. Серва, тем не менее, продолжала, как и прежде, идти вперед.

– Это эмвама, – проговорила она, завершая пируэт, ничуть не нарушивший ее шаг.

Моэнгхус последовал за ней, опустив тяжелую длань на рукоять палаша. Сорвил помедлил какое-то мгновение, вглядываясь в гранитную непреклонность их движения к цели, а затем занял место, отведенное ему Анасуримборами, – место позора и ненависти.

Серва произнесла короткую последовательность таинственных звуков, и в какой-то пяди над ее головой открылся ослепительно яркий глазок, рождавший тени предметов, к которым был обращен.

От вида эмвама ему сделалось тошно.

Сорвил знал, кем они были или, по крайней мере, кем считались: человекообразными служителями, рабами нелюдей. Но, как бы их ни называли, быть людьми они давно перестали. Коротышки с оленьими глазами. Невеликие телом – самый высокий едва доставал ему до локтя – и разумом. По большей части одеждой своей они напоминали селян, однако на некоторых были мантии, свидетельствующие об определенном ранге или функции. Шедшие в гору тащили на себе тяжелые грузы – дрова, дичь, стопки лепешек пресного хлеба. Отличить мужской пол от женского можно было только по наличию грудей; некоторые женщины несли спящих младенцев в повязках, сплетенных из на удивление пышных волос.

С самого начала эмвама окружили троих путников, разглядывая их округлившимися глазами, раскрыв рты подобно изумленным детям, переговариваясь на каком-то непонятном языке, и мелодичные голоса их казались столь же уродливыми, как они сами. Невзирая на общее смятение, они умудрялись сохранять дистанцию. Однако природная робость скоро испарилась, и самые отважные начали подбираться все ближе и ближе. Наконец некоторые из них осмелились протянуть к пришельцам вопрошающие пальцы, словно мечтая коснуться тех, в чью реальность они не могли поверить. Серва в особенности казалась объектом их любопытства, исполненного обожания. Наконец она что-то рявкнула им на языке, похожем на тот, которым пользовалась в своих Напевах, но не имеющем ничего общего с тем, на каком говорили эмвама.

Тем не менее они ее поняли. С писком и визгом эти ублюдочные создания, растолкав друг друга, расступились, предоставив чужеземцам какое-то ритуально предписанное пространство. Потом, когда к толпе присоединилось еще больше увечных душ, каким-то чудом они все равно соблюдали очерченный Сервой невидимый периметр. За какую-то стражу вокруг скопилась такая масса низкорослых уродцев, что зажженный Сервой магический свет уже не мог добраться до края сборища. И тем эмвама, кто обретался во тьме, явившиеся на порог Обители люди казались, должно быть, не просто ярко освещенными фигурами, но чем-то бо́льшим – какими-то образами, священными архетипами, и поэтому они предпочитали оставаться на месте, не напирая на своих убогих сородичей.

Однако более всего беспокоила нутро Сорвила вонь, во всех своих оттенках человеческая, ничем не отличавшаяся от создаваемой мужами Ордалии на марше: временами земная и почти что благая, на краю кисловатая и сладкая, временами смолистая, отдающая запахом немытых подмышек, слишком густая на вкус. Если бы эмвама пахли как-нибудь по-другому, к примеру, лесным мхом, дохлыми змеями или нечищеным стойлом, он мог бы видеть в этой многоликой толпе нечто, присущее именно их форме, нечто, принадлежащее сущности, во всем отличной от его собственной. Однако их вонь, словно плотницкий отвес, указывала на то, что они представляют собой: уродливых выродков, наделенных выкаченными глазами, кривыми спинами, обезьяньими черепами. Ужас его в известной мере восходил к ужасу отца, которому показали урода-сына.

Он никак не мог скрыть свое отвращение.

– Представь себе разницу между коровой, – в какой-то момент обратилась к нему Серва, – и владыкой равнины, лосем.

Он сразу понял смысл ее слов, ибо в эмвама было заметно нечто бычье и неустрашимое, скучная жесткость рожденных служить безжалостным господам.

– Скорее между собаками и волками, – отозвался Моэнгхус, в шутку погрозивший неведомо кому кулаком и расхохотавшийся при виде паники, которую его тень вызвала среди карликов.

Сорвил глянул на захватывающую дух картину – стены Иштеребинта, поднимавшиеся над ним впереди и по бокам, – и был удивлен собственным гневом. Старые гиргалльские жрецы в Храме всегда указывали на мирскую злобу как на качество, достойное не сожаления, а прославления. «Чистые руки нельзя очистить!» – голосили они строки из Священной Хигараты. Чистый мир лишен боевой доблести, лишен жертвы и воздаяния. Слава покоилась в искажении вод.

Но это… такая грязь не могла родить славу, такое зло могло породить только трагедию – карикатуру. Злобы мира сего, начинал понимать он, были намного сложней его благ. К распущенности Анасуримборов он мог добавить теперь уродство эмвама. Возможно, благочестивые дураки не без причины принимали простоту за истину.

Мир был не столь примитивен, как Сакарп, в нем существовали шранки, в нем жили люди, а место между ними занимали тупые твари.

Неужели ты такой дурак, Сорва?

Нет.

Нет, отец.

Сорвил сделал все возможное, чтобы не обращать внимания на сборище мелких тварей. Трое путешественников поднимались, преодолевали уклон, хотя скорее могло показаться, что их несет поток голов, плеч и заплечных мешков, выхваченных светом Сервы из ожившей тьмы. Они шли мимо столпов, стоявших возле дороги. Казалось, что они сложены не из камня, а из мыла, настолько неясными и расплывчатыми сделались вырезанные на них фигуры. Единственной общей чертой их всех, кроме размера, был изображенный под капителью лик, превращенный веками в какое-то подобие рыбы и обращенный, по мнению Сорвила, в сторону юга, вне зависимости от того, куда поворачивала дорога.

– Если люди обожествляют места, нелюди почитают дороги, – пояснила Серва, заметив его удивленный взгляд. – Летняя лестница когда-то была их храмом.

Король-верующий посмотрел на нее, затем взглянул на верхушку колонны, мимо которой Серва проходила в толпе, – на аиста, бледного и изящного на фоне бесконечной ночной пустоты. Страх не позволил его взгляду задержаться надолго.

– Пройти по этой дороге значило очиститься, – продолжила она, меряя взглядом представшую перед ними горную стену, – очиститься от всего, что может испачкать собою глубины.

Он поежился, вновь обратив внимание на телесное уродство эмвама.

Так, в сопровождении отпрысков выродившегося племени, они достигли наконец Киррю-нола, легендарного Высшего Яруса Иштеребинта. Гора к этому времени поглотила Гвоздь Небес. Отгородившись ладонью от зажженного Сервой света, Сорвил едва мог различить что-либо еще, кроме разящей тьмы. Он кое-как распознавал чудовищные лики, висящие на такой высоте, от которой ломило шею, и другие, подобные украшавшим столпы вдоль дороги Процессий и взиравшие по диагонали на юг. Он скорее угадывал, чем видел циклопические тела под ними. Тишина, одновременно тревожная и почтительная, легла на эмвама. Они начали вертеть головами, бросая лихорадочные взгляды на, как решил Сорвил, утробу ворот. Обветшавшая Летняя лестница приготовила его к здешней разрухе. Однако даже медленное, тяжелое, продолжительное приближение, даже всепоглощающая тьма не могли притупить его чувства, во всей остроте воспринимавшие масштаб этого чудовищного уродства.

Какое место.

Дрожь началась как щекотка, скорее в дыхании, чем в теле, однако за несколько ударов сердца она проняла его до костей. Обхватив себя руками, он стиснул зубы, чтобы они не стучали.

– Представь себе наших древних пращуров, – сказала Серва. Ее лицо выглядело странно в столкновении света и теней. – Представь себе, как они штурмовали эту Обитель с хрупкими бронзовыми мечами и кожаными щитами в руках.

Он непонимающе посмотрел на нее.

– Многие считают, что нелюди просто так пали перед племенами людей… – пояснила она, взирая на окружающие высоты. Ее лицо омывала чистота таинственного света, – …и подставили под их мечи свои горла.

Узнавая подобные факты, он приходил в еще большее волнение. Они не уменьшали его невежество.

– Да окажется наше племя столь же удачливым, – пробормотал Моэнгхус. Возвышавшийся над эмвама, он походил на косматого и могучего воина из преданий, одного из «множества буйных», так часто упоминаемых в Священном Бивне.

Тишина властвовала над последовавшими мгновениями, несмотря на то что вокруг собрались сотни эмвама. Отдельные шумы, конечно же, раздавались – пронзительные голоса ночных насекомых, глухой кашель и шмыгание носов, однако душа умеет не замечать подобные мирские звуки, она внемлет тому, что должно быть услышано. Сорвил даже посмотрел вверх, убежденный, что слышит шипение Суриллической Точки. Он заметил белые крылья, промелькнувшие за верхним пределом света. И исчезнувшие…

Дрожь овладела им. Он бросил взгляд на брата с сестрой, словно опасаясь открытия.

Имперский принц смотрел на сестру: вглядываясь в черноту, она шла впереди. И, хотя Сорвил никогда не думал иначе, абсолютная власть свайальской гранд-дамы в этот момент ощущалась особенно сильно.

– Что думаешь? – спросил Моэнгхус.

– Эти эмвама – хороший знак… – ответила она не оборачиваясь. – Однако меня смущают руины. Многое переменилось здесь с той поры, когда Сесватха стоял на этом месте.

– Руины?

Она повернулась к нему, невозмутимая, как всегда. Рот ее приоткрылся. Глаза сверкнули, как два Гвоздя, с первым немыслимым слогом:

– Тейроль…

Она запрокинула голову, чтобы увидеть Обитель, распростерла руки, дабы вместить в себя гору во всей ее необъятности. Окружавшие ее эмвама взвыли и бросились врассыпную.

Суриллическая Точка погасла.

Ее сменила яркая линия. Она разделила на части иссиня-черную тьму. Световой надрез мгновенно проявился на всех предметах, начиная от поверхности под руками Сервы до самой вершины этой пустоты, он расширялся, словно приоткрылась дверь высотой во все мироздание…

Стержень Небес. Подобный ему воздвиг Эскелес на унылых пустошах Истиули; однако если в его руках Стержень озарил лиги, заполненные звероподобными шранками, то в руках Сервы он высветил совершенно другую рать, повисшую как будто на каменных крюках.

Моэнгхус выругался и рявкнул на сестру на том же самом неведомом языке.

– Мы – дети аспект-императора… – проговорила она бесстрастным тоном. – И по рождению нашему имеем право на свет.

Странное уханье пронеслось в толпе эмвама, глухие удары в грудь были подобны овации.

Сорвил только моргал, раскрыв рот.

– Прежде это место носило имя Ишариол – высокий зал, – говорила Серва, возвысив голос над неразборчивым ропотом эмвама. – Из всех Высоких Обителей один лишь Сиоль снискал большую славу.

Здесь, так близко к Плачущей горе, чудилось, что свет вырезает каверну в небе. Только огромные лики были не такими, как он представлял. Привидевшиеся ему воины оказались на деле жрецами, подобные утесам конечности скрывались под монашескими одеяниями, руки были сомкнуты внизу, словно для того чтобы помочь кому-то взобраться, колени казались башнями. Деревья успели населить изгибы этих рук, загнутых, словно когти, или прямых. Кусты и трава проросли всюду, где в камне изображались складки ткани, так что оба колосса казались одетыми растительностью. Сами лица определенно принадлежали нелюдям, хотя и выглядели зловещими, ибо были обращены на юг, но не смотрели на дорогу Процессий или вдоль нее. Растительность затягивала и веки, похожие на днища ладей.

– Целую эру Обитель передавала свою мудрость нашему племени, отправляя сику своих бессмертных сыновей советовать нашим королям, наставлять наших ремесленников, учить наших ученых. Ниль’гиккас предвидел гибель своей расы, он знал, что мы переживем ее.

Главный вход находился между титаническими фигурами… Нечестивое Зерцало, Соггомантовые врата. По бокам располагались еще два портала в половину его высоты, над ними буйствовали статуи. Двери, выкованные из нимиля, валялись сорванные с петель, отбрасывая свой блеск на грязный камень и груды обломков, однако в жерлах проемов царил черный мрак. Створки Нечестивого Зерцала тоже лежали на боку, стеной, как будто утыканной битым стеклом, сплавленным с камнем, однако то было не стекло, а соггомант – тысячи золотых осколков, добытых в Ковчеге. Но если Стержень Небес не мог пронзить тьму меньших ворот, здесь он сверкал, словно свеча, поднесенная к оку слепца, освещая повергнутый в хаос монументальный чертог. Легендарные врата, отгородившие гору от Великого Разрушителя, были взломаны изнутри.

– А потом явился Мог-Фарау, – продолжила Серва, – и все племена Севера были отброшены. Ниль’гиккас отступил, и эти ворота закрыли. Ишариол стал Иштеребинтом, высоким оплотом… И все уцелевшее знание наставничества ушло на Юг вместе с Сесватхой.

Иштеребинт, насколько понял Сорвил, был не столько лишен своей природной наружности, сколько переоблачен в безумные сложности собственной души. История. Образ и подобие. Вера. Все те предметы, о которых Анасуримборы распространялись с философским презрением, вписанные в живую скалу, плита за плитой, строка за строкой. Единственное различие заключалось в том, что писано было не буквами, хотя зрение настаивало на том, что повсюду он видит именно их. И не резьбой по камню…

Письменность заменяли статуи, бесчисленные статуи, шествовавшие в бесконечных процессиях, каким-то образом извлеченных из каменной шкуры горы. Сорвил понял это благодаря разрушениям, столь озаботившим Серву. Некоторые секции отошли от стены, словно слои обветшавшей штукатурки, другие несли на себе следы титанических ударов, проделавших глубокие рытвины, в которых мог бы укрыться человек. Еще Сорвил понял, что при всем своем преувеличенном, раздутом мастерстве Иштеребинт представлял собой место запустения, старости и смерти. Непогода, тяготение и нападения врагов неторопливо и неотвратимо раздевали, обнажали его. Трещины целыми реками бороздили каменные фасады, в них вливались ветвящиеся притоки, протекавшие сквозь ущелья, проложенные в гранитной вышивке. Обломки громоздились в кучи у подножия каждого обрыва, в некоторых местах достигая высоты стен Сакарпа, а может, и превышая ее. Разбитые смыслы.

– Высокий оплот утратил свое благородство, – сухо усмехнулся Моэнгхус.

Сорвил разделял его плохие предчувствия. Союзник, который не в состоянии сохранить в целостности собственные стены, союзником не является.

– Нелюди различны, брат. Некоторые из них – нечто меньшее, чем человек, другие – нечто большее, a некоторые вообще непостижимы.

Имперский принц ухмыльнулся.

– Что такое ты говоришь?

Сорвил замечал, что, несмотря на все почтение, с которым Моэнгхус обращался к сестре, он все-таки видел в ней то докучливое дитя, каким она была прежде.

– Только то, что смирение более подошло бы нашему отцу, – мрачно ответила она.

Моэнгхус пренебрежительно глянул на Сорвила:

– А если они решат, что отец нарушил условия Ниома?

– Ниль’гиккас был другом Сесватхи.

Интонация ее, как обычно, оставалась безразличной, однако Сорвил каким-то образом понял, что Серва, мягко говоря, не совсем уверена.

– Ба! Только посмотри на это! Посмотри! Как по-твоему, это дом здравомыслящего короля?

– Ни в коем случае, – согласилась она.

Эмвама вились вокруг, наблюдая за людьми с удивлением, которое несколько искажала ненормальная величина их глаз.

– Помнишь, что говорил нам отец? – настаивал на своем Моэнгхус. – Сбитый с толку всегда стремится к безопасности правил. Именно поэтому был так важен Ниом, поэтому была так важна, – большой палец ткнул в сторону Сорвила, – ненависть этого каг!

Гранд-дама нахмурилась.

– Что же ты хочешь, чтобы я сделала?

– То, что хотел с самого начала!

– Нет.

Мнения брата и сестры схлестнулись, и каким-то образом Сорвил понял, что Моэнгхус намеревался убить его – не сходя с места, если сумеет.

– Кто это владеет тобой, Серва, дунианин или мамочка?

– Я же сказала тебе: нет.

Моэнгхус бросил на Сорвила взгляд, полный едва сдерживаемой ярости.

– Йул’ириса как-как меритру… – проскрежетал он, обращаясь к сестре.

И хотя Сорвил не понял ни единого слова, ухо его души подсказало: а если я случайно сверну ему шею?

– Никакой разницы.

Что-то в ее голосе заставило насторожиться обоих мужчин.

Нелюди. Они приближались.

Так стояли они, боясь вздохнуть, на Высшем Ярусе перед Соггомантовыми воротами: король-верующий и дети аспект-императора. Ропот пробежал по толпе, хотя лишь находившиеся впереди эмвама могли заметить приближение своих не знающих старости господ. У страха есть собственные глаза. Тварями овладело раболепное рвение, подобное тому, в которое впадает побитая собака. Теперь они не столько толпились возле троих путников, сколько жались к ним, натужно и лживо улыбаясь, хотя глаза их наполнял тихий ужас. Один уродец даже вцепился в руку Сорвила – детской, но мозолистой и шершавой ручонкой.

Сорвил обнаружил, что ответил на невольное рукопожатие. И в охватившем его в одно мгновение безумии понял, что брат с сестрой мучили его не потому, что он видел их кровосмесительную близость, – мукой был сам инцест! Они терзали его, потому что условия Ниома требовали, чтобы он ненавидел Анасуримборов…

Они нуждались в свидетельстве того, чего Богиня никогда не позволила бы им увидеть.

A теперь они решили, что обречены.

Что же он сделал? Молодой человек замер, раздираемый противоречиями. Нелюди, населявшие Иштеребинт, появились из малых правых ворот немыслимой на земле чередой. Если камни и мох впитывали свет, то они отражали его, невысокие радужные силуэты под далекими сводами, испещренными изображениями. В походке их не читалось ни спешки, ни тревоги.

Моэнгхус выругался, напрягаясь всем телом.

– Ничего не говорите, – велела Серва. – Поступайте как я.

По мере приближения фигуры ложных людей становились все ярче, так сверкали их длинные, до пят, кольчуги-хауберки. Фарфоровые безволосые лица. Глаза черные, как обсидиан. Кожа бледная, как тающий снег. Сам облик их стиснул сердце Сорвила. Светлые лица. Узкие в бедрах и широкие в плечах тела. Существа, властные без малейшей наигранности – уверенные в собственном неоспоримом превосходстве в изяществе, форме тел, в величии. Но с каждым шагом нечто вцеплялось изнутри в душу Сорвила: паника, древняя паника его расы – осознание не чего-то иного, но чего-то украденного. И если эмвама вызывали отвращение своей малостью, нелюди отталкивали от себя потому, что были чем-то большим; они достигли того, что люди собирают по капельке в меру каждой человеческой души. И это делало их ложными, бесчеловечными…

То, что рядом с ними люди становились зверями.

Не стоит удивляться, что Боги потребовали их уничтожения.

Нелюди стали расходиться веером за спиной первого из них, на груди которого висели полоски меха. Стержень Небес сверкал надо всем – колонной, вырезанной из солнца, такой высокий, что тени собрались в лужицы возле обутых ног. Хауберки нелюдей, только что казавшиеся хитиновыми зеркалами, рассыпали свет змеившимся прахом и искрами, пробегавшими вверх и вниз по их фигурам. Черные рукояти мечей высились за плечами. Тихие стоны и жалобные негромкие шепотки послышались среди эмвама. Пальчики в руке Сорвила превратились в когти.

У него заколотилось сердце.

– Не говори ничего, – пробормотала ведьма-свайали.

Один из нелюдей, на груди которого болталось ожерелье из шкурок – человеческих скальпов, вдруг понял Сорвил, – пролаял неведомые слова голосом глубоким и напевным. Вся толпа эмвама почти единым движением пала ниц, и показалось, что обрушилась сама земля. Сорвил пошатнулся от внезапного головокружения, сжал в кулак уже пустую ладонь. Они с Моэнгхусом посмотрели на Серву, однако, судя по всему, она пребывала в таком же недоумении, как они сами.

– Анасуримбор Серва мил’ир, – крикнула она. – Анасуримбор Келлхус иш’алуридж пил…

Главный среди нелюдей пролаял следующую команду – на языке эмвама, понял Сорвил, – но распростертые вокруг фигуры никак не отреагировали. Сверхъестественное существо остановилось в десяти шагах перед Сервой, нимилевые полы его кольчуги рассыпали искорки света, на мраморном лице не отражалось никаких чувств. Бледные как мертвецы спутники собрались свободной группой позади него.

– Ниоми ми сисра, – вновь начала Серва, на сей раз тоном заискивающим и умиротворяющим. – Нил’гиша сойни…

– Ху’джаджил! – выкрикнул главный.

Серва и Моэнгхус почти немедленно пали на колени, уткнувшись лицом в растрескавшиеся плиты. Растерявшийся Сорвил запоздал с движением и поэтому увидел, как эмвама, находившийся позади Моэнгхуса, быстрым, как взмах собачьего хвоста, движением, нанес дубинкой удар в основание черепа имперского принца. Сорвил закричал, попытался освободиться от коварных маленьких тварей, но небольшая мозолистая ладонь ухватила его вместе с множеством других – тянущих, дергающих, щипающих, бьющих. Он услышал, как Серва что-то отчаянным голосом прокричала на ихримсу. Успел мельком заметить, как Моэнгхус, рыча, поднялся на ноги, разбрасывая несчастных карликов движением плеч, отмахнулся от удерживающих его рук…

Однако внезапный удар погасил свет в его глазах, заставил подкоситься ноги.

Чьи-то руки. Визг. Вонь и чернота.