Текст книги "Гитанджали – (Жертвенные песнопения)"

45

Да сольются все радости в моей последней песне: радость, что заставляет землю утопать в буйном обилия трав, радость, что кружит в пляске близнецов – жизни и смерти – по необъятному миру, радость, что мчится с бурей, потрясая и пробуждая жизнь смехом, радость, что в слезах поникла над раскрытым красным лотосом страдания, и радость, что в прах повергает все, что имеет, и не ведает слова.

46

Да, я знаю, что это лишь твоя любовь, о возлюбленный моего сердца: этот золотой свет, что танцует на листьях, эти ленивые облака, что плывут по небу, это дуновение, оставляющее прохладу на моем челе.

Утренний свет затопил мои глаза: это ты шлешь весть моему сердцу. Твой лик склонился с высот, твои глаза глядят в мои глаза, и мое сердце касается твоих ног.

47

Ты сошел с трона и стал у порога моей хижины. Я была одна, я пела – и моя песня коснулась твоего слуха. Ты сошел с трона и стал у порога моей хижины.

Много славных певцов в твоих чертогах, и непрестанно поются в них песни. Но моя простая грустная песенка пробудила твою любовь.

Она смешалась с великой музыкой мира, и с цветком в награду мне ты пришел и стал у порога моей хижины.

48

Вот моя радость: ждать и смотреть у дороги, как тень сменяет свет и падают ливни.

Вестники неведомых миров приветствуют меня и спешат по дороге. Сердце мое исполнено радости, и дыхание пробегающего ветра сладостно мне.

С ранней зари до сумерек я сижу у своего порога и знаю, что внезапно настанет счастливый миг, когда я увижу тебя.

Одинокая, я улыбаюсь и пою. А воздух напоен благоуханием надежды.

49

Рано утром мы шепотом сказали друг другу, что поплывем в лодке, только ты и я, и ни единая душа в мире не узнает об этом странствовании без конца и без цели.

В этом безбрежном океане, под твоей безмолвной внимательной улыбкой, мои песни польются свободные, как волны, не скованные словом.

Разве не пришел еще час?

Еще есть работа? Вот уже вечер сошел на землю, и в потухающем свете дня морские птицы летят к своим гнездам.

Кто знает, когда спадут цепи и лодка, подобно последнему лучу заката, исчезнет в ночи?

50

Я не ждала тебя; и ты, царь мой, вошел в сердце мое незваный, как кто-то из толпы, мне не известной, и запечатлел печатью вечности скоротечные мгновения моей жизни.

И сегодня, когда я случайно вспомнила их и увидела твой знак, я вижу, что они рассеяны во прах, смешаны с радостями и печалями моих пустых, забытых дней.

Ты не отвернулся от моих детских игр, и шаги, что слышала я в своей детской, те же, что отдаются эхом от звезды к звезде.

51

Утреннее море молчания покрылось рябью от щебетания птиц; и цветы у дороги стали веселы; и потоки золота полились в просветы облаков, меж тем как мы озабоченно шли своей дорогой, ни на что не обращая внимания.

Мы не пели веселых песен, не забавлялись; мы не заходили на торг в селение; мы шли молча и не смеялись. Мы не медлили в пути.

Время шло – и мы всё ускоряли и ускоряли шаги.

Солнце дошло до зенита, и голуби ворковали в тени. Засохшие листья танцевали и кружились в горячем воздухе полдня. Мальчик пастух дремал и грезил в тени смоковницы, и я лег в траву у источника, чтобы дать отдых усталым членам.

Мои спутники глумились надо мною. Они гордо подняли голову и поспешили дальше; они ни разу не оглянулись, ни разу не сели отдохнуть. Они исчезли вдали в знойной голубой дымке. Они шли по холмам и долинам и скрывались в далеких странах. Слава тебе, геройская рать, на твоем нескончаемом пути! Насмешки и упреки заставили меня встать, но не нашли во мне никакого отклика.

Покой расцвеченного солнцем зеленого сумрака тихо лился в мое сердце. Я забыл о цели своего странствования и без борьбы погрузился в сплетение теней и песен.

Когда, наконец, я очнулся от дремоты и открыл глаза, я увидел, что ты стоишь надо мной, рассеивая мой сон улыбкой. Как я боялся, что мой путь будет долог и утомителен и что достигнуть тебя будет так трудно.

52

Я ходила от двери к двери по деревенской улице, прося подаяния, когда, подобно дивному сновидению, появилась твоя золотая колесница, царь царей!

В груди моей пробудились надежды, и мне показалось, что пришли к концу мои злополучные дни, и я стояла, ожидая непрошенного подаяния, сокровищ, что будут рассыпаны вокруг меня.

Колесница остановилась возле меня. Твой взгляд упал на меня, и ты сошел с колесницы с улыбкой. Я чувствовала, что пришло, наконец, счастье моей жизни. Но ты внезапно протянул свою правую руку и сказал: «Что подашь ты мне?» О, какой это был царственный жест – раскрыть свою длань и просить у нищей! Я смутилась, я стояла в нерешимости, и потом я медленно вынула из своей сумы крохотное зернышко и подала тебе.

Как же велико было мое удивление, когда вечером, вытряхнув свою суму, я увидела на полу крохотное золотое зернышко. Я горько плакала и жалела, что не отдала тебе всё.

53

Ночной мрак сгущался. Наша дневная работа кончилась. Мы.

думали, что уж прибыл последний гость, и все двери в деревне были заперты. Но кто-то сказал:

– Еще прибудет царь.

Мы засмеялись и сказали:

– Нет, этого не может быть.

Нам показалось, что кто-то постучал в двери, и мы сказали, что это только ветер. Мы погасили светильник и отошли ко сну. Но кто-то сказал:

– Это вестник.

Мы засмеялись и сказали:

– Нет. Это ветер!

В полночь послышался какой-то звук. Сквозь сон мы подумали, что это отдаленный гром. Земля задрожала, стены затряслись, и мы очнулись. Но кто-то сказал, что это звук колес. Мы прошептали в полусне:

– Нет. Это гул грома.

Было еще темно, когда забил барабан. Раздался глас:

«Вставайте! Не медлите!»

Мы прижали руки к сердцу и дрожали от страха.

Кто-то сказал:

– Взгляните – царский стяг!

Мы встали, восклицая:

– Больше нельзя медлить!

Царь прибыл, но где же светильники, где венки? Где седалище для него? О, стыд! О, позор! Где чертог, где украшения?

Кто-то сказал:

– Напрасен вопль! Приветствуйте его с пустыми руками, ведите его в пустые покои!

Откройте двери, пусть звучат рога из раковин! В глухую ночь прибыл царь нашего темного, мрачного жилища! Гром грохочет в небесах! Мрак содрогается от молний! Возьми кусок изорванной циновки и расстели во дворе. С бурей прибыл нежданно царь страшной ночи.

54

Я хотела – и не осмелилась попросить у тебя венок из роз, украшавший твою грудь. И я ждала до утра, до твоего ухода, чтобы собрать его останки на своем ложе. И, точно нищая, искала на рассвете, не осталось ли хоть единого лепестка.

Увы, что же я нашла? Что осталось от твоей любви? Ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой. Остался мощный меч, сверкающий, как пламя, тяжкий, как громовой удар. Юный утренний свет озаряет в окно мое ложе. Утренняя птичка щебечет и спрашивает:

«Женщина, что же осталось тебе?»

Да, ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой – твой ужасный меч.

Я сижу и дивлюсь, к чему мне твой дар? Мне негде спрятать его. Мне, слабой, стыдно носить его, мне больно, когда я прижимаю его к своей груди. И все же я с гордостью буду носить в сердце своем этот твой дар – бремя мучений.

Отныне страх не будет уже владеть мною в этом мире – ты будешь победителем в каждой моей битве. Ты послал мне в спутники смерть, и я увенчаю ее моей жизнью. Твой меч со мною, он может сокрушить мои оковы, уже нет страха для меня в мире.

Отныне я сброшу все украшения, владыка сердца моего, я уже не застенчивая, нежная девушка, я уже не буду ждать, таиться и плакать. Ты дал мне свой меч – украшений мне не надо!

55

Прекрасен твой браслет, усеянный звездами и искусно оправленный в самоцветы. Но еще прекраснее твой меч, его сверкающее лезвие, подобное распростертому крылу божественной птицы Вишну,[1]1
  Вишну – в индийской мифологии бог-хранитель. Божественная птица Вишну – Гаруда – мифическая птица, на которой летает Вишну.


[Закрыть] пронизанному гневным румяным блеском заката.

Оно трепещет, подобно последнему лучу жизни; оно сияет, как чистое пламя бытия, пожирающее все земное и суетное одной могучей вспышкой.

Прекрасен твой браслет, усеянный самоцветами; но твой меч, о повелевающий громами, облечен столь безмерной красотой, столь страшной, что нет сил ни смотреть на него, ни думать о нем.

56

Я ничего не просила у тебя; я не сказала тебе своего имени.

Когда ты уходил, я стояла молча. Я стояла возле колодца в косой тени дерева, и женщины уходили домой с глиняными кувшинами, наполненными до краев.

Они звали меня и кричали: «Пойдем с нами, утро уже повернуло на полдень». Но я все еще томилась и медлила, объятая смутным раздумьем.

Я не слыхала, как ты подошел. Твой взгляд был печален, когда он упал на меня, твой голос звучал устало, когда ты тихо сказал:

«Ах, я путник, изнывающий от жажды». Я очнулась от своего сна наяву и налила воды из кувшина в твои пригоршни. Листья шелестели над нами; кукушка куковала в глубине рощи, и благоухание цветов баблы[2]2
  Бабла – род индийской акации.


[Закрыть] доносилось с поворота дороги.

Я стояла, онемев от стыда, когда ты спросил мое имя. Правда, – что я сделала для тебя, чтоб ты помнил меня? Но воспоминание о том, что я могла дать тебе воды и утолить твою жажду, будет жить в моем сердце и наполнять его нежностью. Близок полдень, устало поют птицы, листья нима[3]3
  Ним – один из видов деревьев, растущих в Индии.


[Закрыть] шелестят надо мною, а я сижу и думаю, думаю.

57

Истома в сердце твоем, и дремота еще смыкает твои вежды.

Разве не дошла до тебя весть, что цветок уже сверкает царственным блеском среди терний? Проснись, проснись! Не теряй времени напрасно!

В конце каменистой тропы, в стране девственного молчания, одиноко сидит друг мой. Не обманывай его. Проснись, проснись!

Что, если небо затрепещет в полуденном зное? Что, если жгучий песок раскинет плащ жажды?

Разве нет радости в глубине твоего сердца? При каждом твоем шаге разве не будет звучать арфа дороги сладкой музыкой муки?

58

Вот почему так велика во мне твоя радость. Вот почему ты снизошел ко мне! О владыка небес, где была бы твоя любовь, если б не я?

Ты сделал меня соучастницей всех твоих сокровищ.

В моем сердце бесконечный трепет твоей радости. В моей жизни всюду твоя воля. Царь царей, ты облекся в красоту, дабы пленить меня. И вот любовь твоя растворяется в любви твоей возлюбленной, и ты зрим в совершенном союзе их.

59

Свет, свет мой, мир наполняющий свет, взоры ласкающий свет, сердце услаждающий свет.

Ах, свет танцует, возлюбленный мой, в сердце моей жизни; свет ударяет, возлюбленный мой, по струнам моей любви; небо разверзается, ветер бушует, смех проносится над землей.

Мотыльки поднимают свои паруса в море света. Лилии и жасмины распускаются в волнах света.

Свет рассыпается золотом на каждом облаке, возлюбленный мой, и алмазы сыплются в изобилии.

Веселие течет от листа к листу, возлюбленный мой, ликование безмерное. Небесная река вышла из берегов, и радость затопляет все.

60

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети.

Беспредельное небо неподвижно и беспокойные воды бурны. На морском берегу бесконечных миров дети встречаются с криками и плясками.

Они строят домики из песка и играют пустыми раковинами. Из увядших листьев они делают кораблики и с улыбкой пускают их в необъятную пучину. Дети играют на морском берегу миров.

Они не умеют плавать, они не умеют закидывать сети. Искатели жемчуга ныряют за жемчужинами, купцы плывут на своих кораблях, а дети собирают камешки и снова разбрасывают их. Они все ищут тайных сокровищ, они не умеют закидывать сети.

Морская зыбь смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья. Сеющие смерть волны поют пустые песни детям, подобно матери, качающей колыбель младенца. Море играет с детьми, и бледно сияет улыбка прибрежья.

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети. Буря скитается по бездорожью небес, корабли гибнут в неизведанных водах, смерть вокруг, а дети играют. На морском берегу бесконечных миров великое сборище детей.

61

Когда воины впервые вышли из чертогов своего повелителя, куда они сокрыли свою мощь? Где были их доспехи, их оружие?

Они казались бедными и беспомощными, и стрелы сыпались на них градом в тот день, когда они вышли из чертогов своего повелителя.

Когда воины возвращались в чертоги своего повелителя, куда скрыли они свою мощь?

Они бросили меч и бросили лук и стрелу; мир был на их челе, и они оставили плоды своей жизни позади себя в тот день, когда возвращались в чертоги своего повелителя.

62

Сон, что слетает на глаза ребенка, – кто знает, откуда он?

Да, говорят, что его жилище там, в сказочном селении, в сумраке леса, тускло озаряемом светляками, где висят две нежных зачарованных почки. Оттуда приходит он целовать глазки ребенка.

Улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит, – кто знает, где она рождается? Да, говорят, что юный бледный луч лунного серпа коснулся края тающего осеннего облачка, и улыбка зародилась в грезах росистого утра – та улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит.

Милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка, – кто знает, где таился он? Да, когда мать была молоденькой девушкой, он наполнял ее сердце кротким и безмолвным таинством любви – милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка.

63

Когда я приношу тебе пестрые игрушки, дитя мое, я понимаю, почему такая игра красок на облаках, на воде и почему цветы так ярки – когда я дарю тебе пестрые игрушки, дитя мое.

Когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать, я понимаю, почему звучит музыка в листьях и почему волны шлют хоры своих голосов сердцу внимающей земли – когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать.

Когда я опускаю сласти в твои жадные ручки, я понимаю, почему есть мед в чашечке цветка и в плодах затаенная сладость – когда я опускаю сладости в твои жадные ручки.

Когда я целую твое личико, чтобы заставить тебя улыбнуться, мое сокровище, я понимаю, что за радость изливается с небес в утреннем свете и какое наслаждение дарит летний ветерок моему телу – когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

64

Какой божественный напиток ты хотел бы испить, господи, из переполненной чаши моей жизни?

Поэт, испытываешь ли ты радость, видя свое создание моими глазами и у дверей моего слуха молчаливо внимая своей вечной гармонии?

Твой мир рождает слова в моем уме, твоя радость добавляет к ним музыку. Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою же сладость.

65

В дни праздности я печалился о потерянном времени. Но оно не потеряно, владыка мой. Каждое мгновение моей жизни – в твоих руках.

Сокровенный в сердце сущего, ты взрощаешь семена в побеги, почки – в цветы и цветы – в плоды.

Я устал и уснул на праздном ложе и думал, что труды окончены.

Утром я пробудился и увидел, что мой сад полон чудесами цветов.

66

Это мука разъединения распространяется по всему миру и порождает неисчислимые образы в бесконечном небе.

Это печаль разъединения всю ночь глядит в молчании от звезды к звезде и рождает созвучие среди шумящих листьев в дождливом сумраке июля.

Это всеобъемлющая скорбь внедряется в любовь и желание, в страдание и радости, и это она вечно тает и разливается песнями в моем сердце поэта.

67

Я подобен клочку осенней тучки, бесполезно скитающемуся в небе, о мое вечно славное солнце! Твое прикосновение еще не растопило меня, не слило меня воедино с твоим лучом: и вот я считаю месяцы и годы, отделяющие меня от тебя.

Если на то твоя воля и если в том твоя отрада, возьми мою плывущую пустоту, расцвети ее красками, позлати ее златом, развей ее по ветру и рассей чудесами.

И когда придет твоя воля кончить эту забаву к ночи, я растаю и исчезну во тьме или в улыбке белого утра, с прохладной чистоте.

68

Мать, я украшу твою грудь ожерельем из слез моей скорби.

Звезды сковали браслеты из лучей, чтобы украсить ими твои ноги, но мое ожерелье будет висеть на твоей груди.

Богатство и слава исходят от тебя, и в твоей власти давать и отнимать их. Но моя печаль – моя всецело, и когда я приношу ее тебе., как жертву, ты награждаешь меня своей милостью.

69

Ты сделал меня другом тех, кого не знал я доселе. Ты ввел меня в жилища, доселе мне чуждые. Ты приблизил далекое и чужого сделал мне братом.

Мне тяжело покидать привычный кров; я забываю, что в новом живет старое и что ты всюду со мной.

Сквозь рождение и смерть, в этом мире или в других мирах, куда бы ни вел ты меня, – ты все тот же единственный спутник моей бесконечной жизни, связующей сердце мое узами радости с неведомым.

Познавшему тебя ничто не чуждо, для него нет закрытой двери.

70

Над пустынной рекой, среди высоких трав, я сказал ей:

– Девушка, куда идешь ты, прикрыв свой светильник одеждой?

Дом мой одинок и темен – дай мне света!

Она на мгновение подняла свои темные глаза и сквозь сумрак взглянула мне в лицо.

– Я пришла к реке, – отвечала она, – чтобы пустить светильник по течению, когда дневной свет угаснет.

Одиноко стоял я среди высоких трав и смотрел на робкий огонек ее светильника, бесплодно уносимого течением.

В молчании наступающей ночи я сказал ей:

– Девушка, огни зажжены – куда же ты несешь свой светильник? Дом мой одинок и темен – дай мне света.

Она подняла на меня свои темные глаза и мгновение была в нерешительности.

– Я пришла, – сказала она наконец, – чтобы посвятить его небу.

Я стоял и смотрел на ее светильник, бесполезно пылавший в пустоте.

В безлунном мраке полуночи я сказал ей:

– Девушка, что заставляет тебя прижимать светильник к сердцу? Дом мой одинок и темен – дай мне света!

Она постояла, подумала одно мгновение и посмотрела мне в лицо сквозь сумрак.

– Я принесла свой светильник, – сказала она, – на праздник светильников.[4]4
  Праздник светильников, или Дивали – индуистский религиозный праздник в честь богини Лакшми; сопровождается торжественными церемониями и шествием с зажженными светильниками и факелами. По поверью, богиня Лакшми не приходит в тот дом, в котором не горят светильники.


[Закрыть]

Я стоял и смотрел на ее маленький огонек, бесплодно терявшийся среди других огней.

71

Та, что всегда пребывала в глубине моего существа в полусвете мерцаний и отблесков, та, что никогда не снимала покровов в утреннем свете, да будет моим последним приношением тебе, боже, облеченным в мою прощальную песнь.

Слова стремились к ней, но бессильны были достигнуть ее; призывы напрасно простирали к ней жаждущие руки.

Я скитался из страны в страну, храня ее в глубине сердца, и вокруг нее возвышалась и падала моя жизнь.

Над моими мыслями и деяниями, моими снами и мечтами царила она, но стояла вдали и одиноко.

Многие стучали в мою дверь и спрашивали о ней и отходили в тоске.

Никто в мире не видел ее лицом к лицу, и она оставалась в одиночестве, ожидая, что ты узнаешь ее.

72

Твой солнечный луч слетает ко мне на землю с распростертыми объятиями и весь долгий день стоит у моей двери, чтобы отнести к твоим стопам облака, созданные из моих слез, вздохов и песен.

С безумной радостью ты облекаешь свою звездную грудь этим плащом туманных облаков, придавая ему бесчисленные формы и изгибы и окрашивая его в вечно меняющиеся цвета.

Он так воздушен, так непостоянен, так нежен, так полон слез и мрачен – вот за что ты любишь его, о непорочный и чистый! И вот почему он может омрачить твой священный белый свет своею тенью.

73

Ты небо, но ты и гнездо.

О прекрасный, в гнезде любовь твоя, облекающая душу красками, звуками и ароматами.

Вот приходит утро с золотой корзиной, неся в правой руке венец красоты, чтобы молча увенчать им землю.

И вот приходит вечер по неведомым тропинкам, по безмолвным лугам, где уже не видно стад, неся от западного океана покоя прохладную влагу мира в своем золотом кувшине.

Но там, где раскинулось бесконечное небо, куда стремится улететь душа, царит непорочное белое сияние. Таи нет ни дня, ни ночи, ни образа, ни цвета и ни единого, ни единого слова.

74

Я должен был возлелеять свое «я» и поворачивать его во все стороны, бросая цветные тени на твою лучезарность – такова твоя майя.

Ты сам разделяешь себя и зовешь свое отдаленное «я» мириадами звуков. И это отдаленное во мне.

Горькая песнь, как эхо, отозвалась по всему небу многоцветными слезами и улыбками, тревогами и надеждами; волны поднимаются и опускаются, сны рассеиваются и зарождаются. Во мне – твое поражение тебя самого.

Эту стену, которую ты воздвиг, кисть дня и ночи расписала несметными изображениями. А за ней – твой престол из таинственных кривых, где нет ни единой прямой. Великое торжество, твое и мое, охватило все небо. Звуками, твоими и моими, трепещет воздух, и века проходят в том, что мы то скрываемся, то открываемся.

75

Это он, сокровеннейший, пробуждает мое существо своими глубокими затаенными прикосновениями.

Это он очаровывает глаза и радостно играет на струнах моего сердца, чередуя сладость с горечью.

Это он вплетает в ткань майи мимолетные оттенки серебра и золота, лазури и зелени, и в складках видны его ноги, и я забываюсь, касаясь их.

Проходят дни и проходят века, и всегда, во многих именах, во многих видах, во многих порывах радости и горести, он властвует над моим сердцем.