Текст книги "Закат планеты Солгат. Да приидет Царствие Морфея"

4. На выставке

«Живой труп» – откуда-то из глубин сознания всплыло это забытое произведения великого классика, входившее некогда в программу обязательного школьного обучения. Впрочем, возможно, эта душещипательная драма Льва Толстого и не изучалась в Солгате. Марьям в последний раз читала ее очень давно, и припоминались поэтому лишь какие-то смутные образы.

«Князь Абрезков – 60-летний элегантный холостяк. Бритый, с усами. Старый военный с большим достоинством и грустью».

Нет, этот усатый князь совсем не походил на безусого Сафу, к тому же не он являлся главным героем пьесы и не его автор назначил на роль «живого трупа». Но как бы там ни было, г-н Сафа вполне, по мнению Марьям, соответствовал этому образу, если, конечно, отвлечься от контекста истории, случившейся в конце позапрошлого века и сосредоточиться лишь на одном ее названии. Во всяком случае, в «Саду земных наслаждений» Иеронима Босха подопечному Марьям делать было явно нечего. Жанровая живопись знаменитого художника с планеты Нидер, несмотря на загадочность мистических образов и обилие обнаженной натуры, ни капельки его не трогала. Luxuria – грех сладострастия – по всей видимости, был ему неведом.

«Живой труп он и есть, что с него взять», – почти с ненавистью думала Марьям о своем вяловатом клиенте, равнодушно прохаживающемся вдоль знаменитых полотен величайшего мастера средневекового ренессанса.

«А еще смеет утверждать, что интересуется миром искусства. В театре во время пьесы Агаты все время спал, на выставке картин Босха откровенно зевает. Зачем он вообще меня нанял! Но что-то ведь ему нужно. Знать бы еще, что?» – недоумевала Марьям про себя, а вслух сказала:

– Смотрю, вас не очень-то впечатляет эта выставка?

– Нет, почему же, любопытно, но я к импрессионизму как-то не очень, – инфантильно отозвался г-н Сафа.

Ого, он еще и умные слова знает!

– Но Босх – не импрессионист, он родоначальник сюрреализма, который зародился на четыре века ранее. Я по творчеству Босха и работам обоих Брейгелей диссертацию писала. Отслеживала, так сказать, преемственность поколений.

– А где вы учились? – наконец-то г-н Сафа проявил хоть какой-то интерес к ее жизни, забыв, что Марьям уже говорила ему об этом.

– На планете Фаранг, я выпускница факультета истории искусств университета Сорбон, – не без гордости заявила Марьям.

Если в мирное время на инопланетное образование не обращали особого внимания, некоторые им даже бравировали, то в военное – его пытались скрыть. Но Марьям была смелой хишдечкой!

– Так вы – историк? – переспросил г-н Сафа.

– Таки да. Еще и археолог. В некотором роде. Это неправильное мнение, что в Кын Батыш готовят лишь узких специалистов.

– И на раскопках бывали?

– Не довелось. В Сорбон на моем факультете изучали только доколумбийскую археологию, – констатировала Марьям и перевела тему разговора на творчество Босха: – Обратите внимание на это полотно, на центральный фрагмент триптиха, где Творец представляет изумленному Адаму восхитительные прелести Евы. В средние века на половое совокупление смотрели, как на доказательство утери человеком его ангельской сущности. Но, на мой кощунственный взгляд, художник, прикрываясь библейскими сюжетами, воспевал сладострастие.

– То есть, вы хотите сказать, что Босх был тайным эротоманом? Как и…

– Как и… кто? Продолжайте! Что же вы замолчали?

– Как и многие другие художники, работающие с обнаженными натурщицами, – спокойно окончил фразу г-н Сафа после некоторой паузы.

– На сей счет существует множество различных гипотез и догадок. Но по сути вы, наверное, правы. Тема эротики, как я думаю, была не чужда Босху.

Г-н Сафа подошел к левой створке триптиха, где некий аббат, облаченный в розоватое одеяние, держал за руку обнаженную девушку с рыжими волосами, видимо, наставляя на путь истинный падшую грешницу.

Неужели Босху удалось оживить г-на Сафу?

– Привет, Марьюша! – раздался вдруг чей-то звонкий, почти ребячий голосок.

Так – «Марьюша» – ее называли только два человека: отвергнутый Метуталь и Эсфирь, ее давняя, если так можно выразиться, деловая подруга.

Марьям обернулась и увидела – да, это была она, ослепительная и неотразимая Эсфирь. Девушка была метиской: мать – хазурка, отец – солг.

– Привет, привет! Вся столичная богема пришла на выставку Босха.

– Да уж, нужно поторопиться – завтра выставка закрывается. Вот репортаж об «отце сюрреализма» хочу написать. Кстати, ты ведь хорошо знакома с его творчеством. Почему этот триптих называется «Сад земных наслаждений»? Не могла бы ты дать мне интервью? – попросила журналистка, беззастенчиво при этом осматривая спутника Марьям.

– Извини, я чуточку занята. Видишь, экскурсию провожу.

– Ничего, ничего, – сказал г-н Сафа. – я могу пока и один тут походить, а вы побеседуйте.

– Спасибо, вы очень любезны. Я Эсфирь, редактор императорского альманаха «Жизнь искусства», – общительная журналистка первой подала маленькую изящную ручку г-ну Сафе, не дожидаясь, пока ее представят.

В ответ галантный кавалер на мгновение задержал хрупкую девичью ладонь в своей руке, пристально вглядываясь в бездну ее больших голубых глаз. А Марьям между тем быстренько подхватила подругу под локоток:

– Хорошо, г-н Сафа, вы пока прогуляйтесь. А мы пошепчемся немного вон там в углу, на том диванчике.

– Не скучайте, мы скоро вернемся, – кокетливо улыбнулась новому знакомому Эсфирь и, как бы в шутку, послала ему воздушный поцелуй.

Г-н Сафа проводил подружек долгим сосредоточенным взглядом. Устроившись на мягком кожаном диване, освещенном холодным светом серо-стального абажура, Эсфирь, забыв про интервью, сразу бросилась с места в карьер:

– А что это за «папика» ты подцепила, ну-ка, колись, подруга.

– Никакой это не «папик». Это просто клиент. Меня попросили, я его по театрам и музеям вожу, – холодно ответила Марьям.

– За деньги?

– «Естестенно».

– Богатый? – облизнула свои влажные губы представительница одной из древнейших профессий.

– Сказочно.

– Повезло тебе, подруга, – завистливо вздохнула Эсфирь.

– Тьфу, тьфу, как бы не сглазить.

– Он кто – бизнесмен, банкир?

– Мне кажется… только об этом никому, – перешла на заговорщический шепот Марьям, подвигаясь поближе к уху подруги, – Мне кажется, он мафиози.

– Да ладно! Вроде непохож, – тоже перешла на шепот Эсфирь.

– Более того, – продолжила Марьям, – я думаю, что он сейчас сидит в тюрьме, но раз в неделю его вывозят на прогулку.

– Это же невозможно! – тряхнула своими кудряшками Эсфирь.

– За большие деньги возможно всё.

– Это ты точно знаешь или это только так, твои домыслы?

– Догадываюсь. Посуди сама. На встречу всегда приходит в одной и той же голубой рубашке. Его привозят и увозят на белом «bentley» в одно и то же время. Выставки, музеи, театры – это лишь для отвода глаз, это лишь повод. Он людные места любит, мы с ним и в метро были, и в торговых центрах – везде на людей пялится, словно с другой галактики прилетел.

– Может, он в одиночной камере сидит? – стала заражаться дедуктивным азартом своей приятельницы Эсфирь.

– Возможно. И мне кажется, пялится он в основном на баб. Знаешь, как он на буфетчицу в театре смотрел! Просто проглотить был готов. А она вся такая махонькая, аккуратная, со стоящими грудями. Очень аппетитная.

– Но если он такой богатый мафиози, как ты говоришь, ему девок что ли не подгонят! Да целый космический корабль. С любой планеты, любой формы и цвета. Что-то тут не клеится.

– Видишь ли, я думаю, его только определенный типаж интересует. Он все время что-то высматривает, как будто кого-то ищет.

– Уж не маньяк ли?

– Не знаю даже.

– Ну ты попала, подруга. Смотри, осторожней.

– Мне-то бояться нечего. Я не в его вкусе.

– В первый раз от тебя такое слышу. Стареешь, мать!

– Возможно. Но скорее всего, я по габаритам не прохожу. А вот ты поберегись, дорогая. Ведь та буфетчица из театра на тебя была похожа. Такая же миниатюрная, такая же рыжая, с такими же голубыми глазками. Вот ты не заметила, а он тебя так же, как и ее, всю пробуравил своим гипнотическим взглядом.

– Ой, напугала… Всё я заметила, и взгляд, и буравчик. А ты, может, просто боишься, что я отобью его у тебя. Вот и нагородила тут с три короба.

– Смотри, подруга, я предупредила.

– Ладно, иди уж, заждался тебя твой кавалер.

5. Эротический сон Эсфирь

На следующее утро, в воскресенье, Марьям разбудил ранний телефонный звонок. «Вот, дура, опять забыла поставить мобилу на беззвучку, – ругнула себя Марьям, дотягиваясь до айфона, который вовсю надрывался на прикроватной тумбочке, – Это всё Эсфирь виновата, совсем выбила меня из колеи эта рыжая бестия».

– Привет, Марьюша! – в трубке раздался звонкий, возбужденный голос Эсфирь.

«Легка на помине – напряглась Марьям, ожидая от соперницы-подруги очередной пакости. – Сейчас скажет, что переспала с г-ном Сафой, самым щедрым клиентом на свете».

Но трубка, не дождавшись ответного приветствия, заверещала совсем о другом, но близком тому, о чем подумала Марьям

– Представляешь, Марьюш, он мне сегодня ночью приснился.

– Кто он? – Марьям сделала вид, что не поняла.

– Ну он, Сафа.

– И…

– Это был необычный сон, – загадочно просвистела трубка и после некоторой паузы томно добавила: – Эротический.

«Так я и знала! – воскликнула про себя Марьям. – У этой девки один секс на уме».

– О, это было божественно! Я так всё отчетливо себе представляла и чувствовала, как будто это происходило со мной не во сне, а наяву. Он такой горячий, такой страстный. Я никогда в жизни не испытывала такого бурного оргазма, представляешь…

Трубка еще долго захлебываясь, исторгала безумные эротические охи и ахи, мало похожие на правду, но Марьям слушала их лишь в пол-уха…

Все утро после этого дурацкого телефонного разговора, точнее, монолога, она ходила разбитая и уставшая, хотя ничего не делала. Даже утреннюю пробежку пропустила. И аппетит пропал. Воскресенье началось бездарно.

Марьям сбросила с плеч полупрозрачный халатик и, оставшись нагой, стала придирчиво осматривать свое отражение перед большим зеркалом, встроенным в стену ее спальной комнаты. Пышная грудь, очерченная талия, чуть полноватые бедра – фигура Марьям выглядела довольно привлекательно. Но ей самой что-то в ней не понравилось, голая красотка скривила капризную гримасу. При росте 172 см она установила для себя рабочий вес на отметке 68 кг. Марьям было лень вставать на весы, но она и так знала, что набрала пару-тройку лишних килограммов, хотя до форм Рубенса было еще далеко. Меньше нужно жрать, и за неделю можно привести всё в норму.

А вот Эсфирь не соблюдает никаких диет, за раз огроменный торт может слопать, запив его добрым бокалом коньяка, – и это никак на ней не сказывается. Каким-то непонятным способом ей всегда удается удерживать свои показатели в пределах 165/55. Она никогда не будет жирной,, и в 50 останется такой же легконогой, стройной девочкой, завидовала Марьям. Не зря же говорят, маленькая сучка и в старости щенок.

Ох, уж эта Эсфирь! Привяжется как зубная боль, не уснуть, не забыться. С надеждой прикорнуть хотя бы на полчасика, Марьям прилегла в зале на раскладном диване, окружив себя, как оборонительным валом, коричневыми в тон обивке, подушками. Сверху она укрыла свое истосковавшееся по мужской ласке тело теплым, мягким пледом. Но заснуть никак не удавалось.

А тут еще наступило время «утренней молитвы» – громкие звуки гимна Солгата проникали даже через плотно закрытые окна. «Солгат, наша Вселенная», – надрывался в десятки раз усиленный звук фонограммы. «Просторы наши бескрайные», – Марьям прикрыла голову подушками. «Славься Отечество, народ трудовой!», – нет, от этой назойливой трели никуда не спрятаться, не скрыться. Хочешь не хочешь, а приходится выслушивать гимн до конца, он и в преисподней тебя достанет…

В разгоряченной головке Марьям, как в банной печке, вновь воспламенились догорающие уже было угольки-мысли.

«Si elle a pu le charmer a un tel point – Если она могла очаровать до такой степени».

Откуда всплыла эта фраза? Из фарангийского любовного романа, которыми она когда-то зачитывалась ночами напролет во время учебы в Сорбоне? А может, и не фарангийского, вся классика «золотого века» обильно усыпана красотами языка Стендаля и Флобера. А эта фраза «Если она могла очаровать до такой степени…» имела, кажется, совсем не фарангийское продолжение: «… то я боюсь ее».

– Кого это я боюсь? – встрепенулась Марьям и затеяла долгий нудный разговор со своими внутренними страхами и сомнениями.

Кого это я боюсь! Эсфирь? Эту вздорную ветреннюю девчонку? Ничуть. Но она, кажется, действительно, смогла очаровать князя Абрезкова.. фу ты, какого там еще князя… г-на Сафу, конечно. Иначе, какого лешего он так на нее пялился! Да, она чертовски соблазнительна. Но и я ведь дьявольски хороша. Г-ну Сафе однако больше, видимо, нравятся хрупкие женщины. Почему он приснился ей в этом ее дурацком, эротическом сне? Ей, а не мне, хотя я с ним более тесно знакома. И он, как и я, хишдек, не солг и не хузур. Но мне не только ничего не снится, я вообще заснуть не могу. А может, эта вредина Эсфирь всё выдумала, и никакого сна не было? А что, она вполне могла всё нафантазировать, она та еще актрисочка! Но для чего ей фантазировать? Чтобы насолить мне? Зачем? А-а… Она, наверно, хочет переманить г-на Сафу, и вместо меня проводить с ним экскурсии? Она ведь сама вчера при расставании на это намекнула. Но какой из нее искусствовед! Эта фифочка полный ноль в мире искусства, по каждой мелочи советуется со мной. Нет, она та еще, конечно, штучка, но не до такой же степени. Вряд ли Эсфирь способна на подобную подлянку…

Марьям начала вроде успокаиваться, и перевернувшись на другой бок, дала себе команду «спать!» Но перемена позиции не помогла, ее накрыла новая волна сомнений…

Зачем тогда она мне звонила и так натурально, с таким воодушевлением, с такими интимными подробностями рассказывала об этом своем дурацком сне? Ей в самом деле нечто подобное померещилось или это просто ее безумные фантазии? Стоп! А вдруг она, как последняя сучка, просто втюрилась в г-на Сафу.. Впрочем, он для нее слишком стар. Ей ведь еще только 32. Он и для меня-то слишком стар, хотя мне уже 37.

Но все равно, г-н Сафа должен был присниться мне, а не этой дурочке. Интересно, а рыжей буфетчице тоже приснился эротический сон? Может, и мне перекраситься в рыжий цвет? Нет, это просто «mais c’est plus fort que moi – это выше моих сил». Но все равно он мой… он мой… единственный… клиент.

Марьям зарылась растрепанной головой в подушки и забылась наконец тяжелым, дневным сном.

Сафа: Сама знаешь, что мне одна радость в жизни твоя любовь.

Марьям: – Моя-то моя. А твоей-то нет.

Сафа: -Ну, я уверять не стану. Да и незачем – ты сама знаешь.

Марьям: – Сафа, за что ты меня мучишь?

Сафа: – Кто кого.

Марьям (плачет): – Недобрый ты.

Сафа (подходит и обнимает ее): – Марьям! О чем ты? Перестань. Жить надо, а не хныкать. Тебе-то уж не пристало. Красавица ты моя!

Марьям: – Любишь?

Сафа: Кого же мне любить?

Марьям:– Только меня?..

«А Эсфирь?» – спросила Марьям и проснулась. Да, во время этого короткого забытья Марьям наконец-то приснился сон. Только в приснившемся ей диалоге были перепутаны имена. Имя «Марьям» нужно поменять на «Машу», а «Сафу» – на «Федю». Тогда получится точь в точь, как в пьесе, о которой она вчера вспоминала. Ей приснился разговор с 40-летним Федором Протасовым – тем самым «Живым трупом» из драмы Льва Толстого.

Но настоящий г-н Сафа Марии Львовне так и не приснился.

Часть II

1. Опала

Кир Соломонович Адов попал в цепкие объятия «зеленого змия», можно сказать, еще с университетской скамьи, со студенческих пирушек под полузапрещенный тогда в Солгате хард-рок. Но алкоголиком он не был, потому что внял советам своего деда, императорского чиновника среднего звена.

– Никогда не пей рано утром и поздно ночью, Кирюха, – наставлял многоопытный дед своего незрелого еще тогда внучка.

Совет пригодился, Кирюха мог вовремя остановиться, загулы «от зари до зари» были не про его честь. Хотя он не чурался крепких напитков, и порой, на тех самых вечеринках, хорошенько набирался, но никогда не пил «до положения риз». К тому же Кир обладал хорошей наследственностью – в его роду запойных алкашей не было, и сколько бы он не выпивал накануне, голова утром не болела и желанием опохмелиться он не страдал. Лишь иногда возникала легкая тошнота, если на грудь было принято чересчур много, и принятый алкоголь был не самого лучшего качества. Но стакан огуречного рассола быстро приводил всё в норму.

Кир тщательно следил за своим внешним видом, взял себе за правило бриться каждое утро, как бы хреново себя не чувствовал; а на учебу в университет всегда ходил только в строгом костюме с галстуком. Его невеликий рост компенсировался спортивной подтянутостью и выправкой – парень занимался акробатикой, на старших курсах увлекся йогой.

Внутренняя собранность, мягкие, обходительные манеры, покладистый характер позволили Киру Соломоновичу совершить по окончании университета головокружительную карьеру. Он не долго добывал пропитание адвокатской практикой, деловые качества Адова заметили и по достоинству оценили «наверху», предложив ответственную работу в структурах, близких к Императорскому дому. Кир Соломонович, несмотря на молодость, был не болтлив, умел хранить чужие секреты, предугадывать мысли начальства, выказывать ему свою преданность. При этом он не проявлял лидерских качеств, готов был довольствоваться «вторыми ролями». И оказался очень востребованным кадром. Через 10—15 лет Адов добрался до очень высоких вершин власти, а еще через 20 – стал одним из самых богатых людей на планете (где власть, там и рацит, а где рацит, там и деньги). Это ему удалось еще и потому, что Адов был стопроцентным хазуром, по материнской и отцовской линиям.

В последнее время большую часть времени он проводил в собственной «резиденции» площадью почти 50 га с личным водоемом и лесом в 270 км от столицы Солгата – огромного мегаполиса Мосха.

Кир Соломонович мог быть вполне доволен жизнью, она, безусловно, удалась. Супруга, еще совсем не старая и не потерявшая женской привлекательности дородная особа, с которой он познакомился в студенческие годы, тоже была при деле. Она активно занималась общественной работой, курируя несколько благотворительных фондов, занимающихся сохранением культурного наследия древнего Солгата.. Сын успешно занимался бизнесом в сфере информационных технологий на чужой планете в созвездии Кын Батыш.

Всё бы ничего, но год назад Кир Соломонович попал под негласную опалу самого Императора. Материально он никак не пострадал. Вся его недвижимость, авто, служебные летательные аппараты, шикарная усадьба на берегу чудесного озера с прислугой и охраной – всё оставили при нем, ценя его прежние заслуги перед Императорским домом. И новая должность – председатель Совета по дружбе и сотрудничеству планет солнечной системы Гера – тоже, как и прежняя, была генеральской. Правда, если он и оставался генералом, то теперь уже только «свадебным». Должность председателя была формальная, не ключевая, да и сам Совет не решал никаких важных вопросов, его придумали специально под него. То, что новая должность была гражданской, но соответствовала генеральскому статусу, как-то грело душу. Адову, ни дня не прослужившему в доблестной армии Солгата, нравилось, когда его называли «генералом».

Однако на службе, перепоручив все дела своим замам, он появлялся редко, несмотря на то, что на скоростном звездолете AW139 производства планеты Рум мог добраться до службы за полчаса. При этом «генерал» получал приличное денежное довольствие, лишь немногим меньше прежнего. Если честно, эти деньги были ему и вовсе без надобности. Будучи, наряду с другими особами приближенными к Императору, одним из главных держателей акций компании-монополиста «Золотой рацит», Адов припеваючи мог жить на одни дивиденды. Привыкнув во время тотальной пандемии к удаленной работе, он по– прежнему продолжал проводить планерки и различные совещания в режиме видеоконференции.

Но за что Адов впал в немилость? Кому-то перешел дорогу? Много болтал? В бесконечных дворцовых интригах ставил не на ту лошадку? Нет, нет и нет. Он был, как всегда, предельно внимателен и чуток, держал нос, как говорится, по ветру, и никаких ошибок не допускал.

Но Император подумал, что «пока не допускает» и принял превентивные меры, освободив Кира Соломоновича от всех ответственных постов.

А виной тому было его чрезмерное пристрастие к зеленому змию. Адов давно уже забросил занятия спортом, обрюзг, под глазами образовались мешки, щеки приобрели некоторую одутловатость, образовался тяжелый второй подбородок. И лишь, каштановые, не выпадающие и не седеющие волосы позволяли узнать в нем некогда стройного, молодого адвоката. Не умея совладать со стрессовыми ситуациями, он все чаще стал прикладываться к бутылке. А стрессы участились. С одной стороны, доставало своей почти маниакальной подозрительностью стареющее начальство. А с другой, раздражали амбиции получившей престижное образование в Кын Батыше «золотой молодежи», которая просочилась на службу в Императорский дом благодаря протекции своих высокопоставленных родичей. Какая сторона была опасней? Обе. И Адову приходилось отбиваться на два фронта. Забыв про наставления уже почившего в бозе деда, едва ли не каждый рабочий день он начинал с бокала фарангийского коньяка или рюмки сабурского виски.

Это не могло долго оставаться незамеченным. Вскоре последовали оргвыводы…

Другой на месте Адова, освободившись от тяжкого груза государственных забот и очутившись на лоне чудесной природы Солгата, занялся бы в первую очередь своим здоровьем. Но опальный «генерал» продолжал квасить по-черному, уже совсем забыв про тормоза. Жена пару раз пыталась его урезонить. Однако, видя тщетность своих усилий, отступилась и полностью отдалась благотворительной деятельности.

Даже моложавый полковник спецслужб, с характерной фамилией Дятл (это не опечатка, именно так – без буквы «е»), занимая пост управляющего всего большого хозяйства Адова, а попутно осуществляя за ним негласный надзор, перестал составлять компанию своему шефу.

– И вам надо завязать с этим делом, Саламоныч – чуть панибратски, на правах бывшего собутыльника, увещевал он «генерала», на его глазах превращающегося в горького пьяницу.

Полковник знал (ему доложила одна из горничных), что его подопечный, впав в «белую горячку», однажды чуть не застрелился из именного пистолета. Суицид «генерала» не входил в его планы, в таком разе он лишался теплого местечка. Поэтому полковник был всегда начеку.

– Сам знаю, что надо завязывать, но только вот не знаю как, – грустно прошепелявил Адов, отхлебнув большой глоток виски.

Он привстал с мягкого дивана и покрутил мигающее колесико эквалайзера музыкальной установки, которая воспроизводила известную композицию «Anthem» легендарной группы «Deep Purple». Музыканты умудрялись сочетать несочетаемое: тяжелый рок и классические пьесы. Кир с юности был фанатом Deep Purple. Особенно ему нравился фрагмент, где Джон Лорд виртуозно исполнял на органе свое «барочное» соло. Несмотря на то, что свободолюбивые садумские парни по мере восхождения Адова по карьерной лестнице, всё более идеологически отдалялись от патриархально фундаментального Солгата, он не изменил своих музыкальных пристрастий. Даже опасность, что его могут обвинить в «низкопоклонстве перед загнивающим созвездием Кын Батыш», не особо пугала Адова. Не он один был такой.

«Генерал» дослушал песню до конца и, заметно прихрамывая, направился к антикварному книжному шкафу из красного дерева. Поясок на чинском, шелковом халате с огромным драконом на спине развязался и некрасиво обнажил волосатое брюшко.

– Вот думал, уйду со службы, буду всё это читать, – Кир Соломонович бесшумно открыл дверцу шкафа и бережно провел ладонью по твердым корешкам красочно оформленных книг, к которым давно не прикасалась ничья рука.

– Как много у вас редких книг с непонятными иероглифами! – деланно восхитился полковник Дятл.

– Я ведь в молодости не только тяжелой музыкой, но и древней философией мудрецов созвездия Кын Чыгыш увлекался, – отреагировал уже заметно подвыпивший собеседник.

Наугад раскрыв страничку из толстенного трактата «Синтез йоги» Шри Ауровиндо, «генерал» стал медленно декламировать:

Человечество бросается от одной ориентации к другой; оно двигается зигзагами, влекомое конфликтующими требованиями и, в целом, инстинктивно вырабатывает то, что указывает Природа, но с большими потерями и страданиями, а вовсе не то, что оно желает или считает верным, как и не то, чего требует высочайший свет свыше от воплощенного духа.

– Кстати, насчет философии Кын Чыгыша, – заерзал в своем кресле полковник, не слушавший эту галиматью, но терпеливо дождавшись конца цитаты.– Тут неподалеку от нас, в верстах тридцати, объявился какой-то маг-экстрасенс. Он судьбу предсказывает, и вообще, людям помогает, тем, кто попал.. м-м… в трудную ситуацию. Говорят, он в Ибите учился.

– В Ибите? – переспросил уставший декламатор, неуверенной поступью возвращаясь на мягкий диван и что-то вспоминая. – В Ибите… Был у меня один знакомый, который тоже в Ибите учился. Правда, давно это было. Лет двадцать назад. А может, и больше.

– Нет, этот вроде недавно в наших краях объявился.

– Постой, постой! А как зовут его, знаешь?

– Знаю. Сафа.

– Как! Как ты сказал? – вскричал Адов, плеснув из бутылки с яркой этикеткой в свой хрустальный бокал дорогущий виски – Macallan 1939 года.

– Сафа, – растерянно повторил управляющий.

– Это он, – выдохнул Карл Соломонович и опрокинул в рот очередную дозу крепкого алкоголя.