Текст книги "Курсант. Назад в СССР 8"

Горохов прибыл первым и подсвечивал фонариком злополучный погреб. Я спустился в черноту по приставной деревянной лестнице. Холод и сырость обдали лицо. Заплесневевшие ступеньки тревожно скрипели и грозились проломиться.

Вот и твердь под ногами. Я вытащил из кармана фонарик и огляделся. «Гробом» оказался, как мы и думали, огромный морозильный ларь. Он хищно урчал компрессором, недовольный, что его потревожили. Я подошел и взялся за крышку, собираясь с силами. Смотреть на то, что может оказаться внутри, меня совсем не радовало. Нужно немного морально подготовиться.

– Ну что там? – сверху повисла голова Горохова в окружении других любопытных глаз.

– Сейчас, – сказал я и потянул крышку вверх.

Она откинулась и бухнулась о стенку погреба. Я резанул лучом фонарика по внутренностям ларя:

– Пусто! Только наледь примерзла.

– Значит, трупы успел сплавить, – плюнул Горохов (надеюсь, не на голову мне).

– Или других тел не было, – с надеждой предположил я. – Может, Ложкин и Тетеркин единственные были в его коллекции? Так-то сюда больше бы никто не поместился. Разве что совсем октябренок.

– Сплюнь, Андрей Григорьевич. Вылазь, сейчас Каткова туда спустим. Пусть пальчики снимет, отфотает все и микроволокна одежды внутри морозилки поищет.

Я не возражал. В «могиле» находиться совсем не хотелось. Холодно и уныло.

Выбрался наверх, и меня сменил Катков. Весом он был побольше и все-таки сломал пару ступенек прогнившей лестницы, когда спускался. К счастью, без всяких травм.

Следом спустили на веревке криминалистический чемодан. Светили сверху ему сразу несколько человек. Алексей обшарил каждый уголок «склепа».

– Есть что-нибудь? – Горохов не отрывал взгляда от погреба.

– Только следы крови внутри морозильника, – донесся приглушенный, как из замкового подземелья, голос криминалиста.

Он дрожал от холода, а может, и не только от холода.

– Изымай, Алеша.

– Конечно, Никита Егорович, – Катков суетливо отматывал бинт, чтобы пропитать им находку с наледи.

Торопился скорее покинуть гиблое место. Даже несколько раз попросил спустить ему вниз понятых, чтобы те воочию, как и положено по УПК, убедились в сборе доказательств. Но Горохов забрил его просьбу, сказал, что понятые сверху, если надо, посмотрят, а топтаться там нечего.

Перерыли мы всю хибару. Но ничего не нашли. Катков из погреба изъял следы рук и замерзшую кровь на фрагмент марли. По уму ее надо было высушить при комнатной температуре, чтобы не сгнила, и упаковать в бумажный сверток, который не препятствует циркуляции воздуха. Но Горохов отправил объект с «гонцом» из числа приданных сержантов прямиком в городское Бюро СМЭ. Попросил Звягинцева, который тоже присутствовал на месте происшествия, поднять в ночь судмеда и немедленно пустить улику в работу, сказал, что постановление о назначении экспертизы он позже состряпает.

Прокурор согласился, понимал, что сейчас не до формальностей. Каждая зацепка на вес золота.

Я хотел посмотреть размер обуви Сапожникова, но в доме, кроме рваных безразмерных тапок и калош, ничего из подходящего не нашлось. Свои единственные ботинки подозреваемый, видимо, унес на себе.

Должно же быть еще что-то. Я чувствовал. Не может быть, что у маньяка в доме все так «чисто». Еще раз обошел всю хибару, даже постучал по стенам в поисках скрытых полостей. Осмотрел прогнувшийся потолок. Но ничего подозрительного.

Остановиться я просто не мог. Чутье голосило во весь мах – надо искать! Носом в землю, но искать! Переворошил нехитрый скарб, который выволокли из шкафа. Поношенное тряпье, штопаные простыни. Ничего интересного. Даже сам внутрь шкафа залез и осмотрел все изнутри. Да что же еще тут может быть?

Шкаф! Точно! Нужно его отодвинуть.

– А ну, помоги! – махнул я местному оперу и Погодину, которые уже со скучающим видом стояли в сторонке (осмотр длился долго, уж очень тщательный).

Втроем мы навалились на махину и сдвинули ее в сторону. На окрашенной в болотный цвет стене показались черные лини.

– Это что? – уставился на них Погодин. – Рисунок?

– Давайте, мужики, аккуратнее только, – воодушевленно скомандовал я. – Двигаем, не задевая стены, чтобы не повредить ничего. И р-раз! И Р-раз!

Шкаф медленно, со скрежетом поехал в сторону, высвобождая для наших взглядов рисунок. К нам на помощь подоспела еще пара милиционеров. Подскочил Катков, но с его габаритами протиснуться не сумел. Лишь беспомощно махал руками в воздухе, подбадривая нас:

– Еще немного, товарищи! Так, еще! Ого! Что это?

Я оторвался от шкафа и, глянув на стену, присвистнул:

– Ну нихрена себе…

Глава 8

– Это что за картинки Малевича? – озадаченно пробормотал Погодин, раскрыв рот.

– Ну уж явно не квадрат, – ответил я, разглядывая нарисованных углем или сажей человечков с оторванными или отрезанными головами. Тела некоторых из них их были будто бы нанизаны на копья или какие-то шпажки. Каракули схематичны, будто рисовал ребенок, но по содержанию вовсе не похоже на детские. Будто поле битвы маньяка-расчленителя с толпой безоружных людей.

– Мать вашу за ногу! – подошел Горохов. – Вот так художества!

Мой начальник был так поражен, что даже не подумал извиниться за свой «французский», как обычно это делал. И правда, в рисунках было что-то такое, от чего хотелось отвернуться. Что-то ненормальное и пугающее.

– Похоже, наш подопечный – творческая личность, – проговорил я, разглядывая «побоище». – Вон сколько способов людей убить придумал.

Горохов кивнул одному из сержантов:

– Бегом за Светланой Валерьевной. Зови сюда ее. Это дама в гражданке, на улице ждёт, ни с кем не спутаешь, высокая и красивая.

Через минуту Света была в доме и внимательно изучала «постмодернизм» Сапожникова, а Катков пытался фотать картинки на почти игрушечную «Смену», которой был так недоволен перед нашей поездкой. Надо бы криминалиста местного подтянуть, с нормальной камерой и вспышкой. Не доверяю я отношениям Алексея со «Сменой».

– Что скажешь? – Горохов озадаченно повернулся к Психологине. – Насколько он опасен и сколько он людей уже пришил? Может, не только замораживал, но и головы отрезал? Ты погляди, что, падлюка, намалевал!

– Не похоже, что он резал головы, – озадаченно пробормотала Света, сканируя взглядом каждый сантиметр стены. – У оторванных голов глаза закрашены.

– Или выколоты, – вмешался я. – И посмотрите на эти странные поперечные линии. Там, где должен быть рот.

– Ага, – Горохов морщил лоб, впившись взглядом в стену. – Похоже, будто рот зашит, а линии эти – швы.

– Все так и есть, – уверенно кивнула Света. – Сначала, я подумала, что это рисунки больного шизофренией. По причине расщеплённости сознания, они часто изображают изначально цельные объекты в виде раздельных элементов.

– Как это? – поинтересовался Никита Егорович.

– Ну, например, если рисуют дом, то крыша отдельно, фасад тоже. Крыльцо чуть поодаль. Совершенно взрослые, естественно, люди, но изобразить иначе будто не могут.

– Как вот тут головы и конечности у человечков?

– Да, – кивнула Психологиня. – Но тут другой случай. Головы не нарисованы отдельно. Они, как бы сказать, отделены от туловищ намерено. И расположены хаотично по отношению к телам. Совсем не так, как бы изобразил шизофреник.

– Не понял? – наморщил лоб Горохов. – Поясни, пожалуйста.

Мне тоже было интересно, я слушал Свету, затаив дыхание.

– Ну, то есть, будто голова откатилась. Или ее отшвырнули в сторону. Видите?

Она аккуратно показывала пальчиком, держа его на некотором расстоянии от стены.

– И ноги оторванные тоже, – закивал Горохов. – Валяются, как у пойманной ребятишками косиножки. По разным сторонам. Так-с… И что это значит? Мы имеем дело с психопатом-убийцей, который мечтает воплотить в жизнь свои каракули? Или уже воплотил, а мы просто не знаем…

– Нет, – неожиданно замотала головой Света. – Он, конечно, психопат. Но эти рисунки не несут явной угрозы.

Я нахмурился. Как-то не тянуло меня сейчас с ней соглашаться.

– Вот те раз, – присвистнул шеф. – С чего бы это?

– Здесь не прослеживается его личность как таковая.

– Как это? Имеется в виду, что он себя, что ли, не нарисовал? – недоумевал шеф.

– Он изобразил каких-то посторонних людей. Мертвых с зашитыми ртами и вырезанными глазами. Но нет центральной фигуры, которая бы символизировала самого убийцу как некоего хозяина их жизни и смерти. Будто кто-то другой убил этих людей, а не он сам.

Света говорила не быстро, явно делая выводы прямо по ходу речи, но все-таки очень уверенно.

– Ерунда какая-то, – озадаченно пробормотал Горохов, ослабив галстук. – Зачем тогда такие страсти рисовать?

– Таким способом он как бы отгораживается от мира. У него явные проблемы с коммуникацией в социуме.

– Мне он показался при встрече, – вмешался я, – очень даже разговорчивым.

Моя коллега с готовностью кивнула.

– Это с отдельными людьми он может вступать в контакт, а общество в целом его не принимает. То есть, он считает так. Поэтому Сапожников изобразил это самое общество в виде груды мертвых тел. Растерзанных, с зашитыми ртами и без глаз. Такое мертвое общество не сможет причинить ему вред или само отвергнуть его.

– Погоди, Светлана Валерьевна, – теперь замотал головой Горохов. – Ты хочешь сказать, что он нарисовал это из страха?

– Да, он боится людей. Некая социофобия прослеживается. Судя по характеру рисунков, Сапожников готов защищаться всеми способами. Вплоть до убийства. Но – защищаться. Это значит, что первым убивать он не намерен. Но если зажать его в угол, он будет очень опасен. И вполне может убить напавшего на него человека.

Такое можно было бы сказать про очень многих. Но я мысленно сделал поправку на такой интересный вопрос – что именно он сочтет нападением, достойной угрозой?

– Хм-м… – следователь не очень был доволен таким раскладом, гораздо проще было бы думать, что Сапожников – извращенный садюга, который расчленяет людей и замораживет ребятишек. – Ну, а подростков тогда зачем он убивал?

– Это нам предстоит еще выяснить, – пожала плечами Света. – Возможно, это некая сублимация мести, за то, что с ним сделали его ученики в прошлом. Но есть нестыковка. Его сильно в молодости обидел десятый класс. Это возраст 16-17-и лет. А потерпевшим Ложкину и Тетеркину – 12 и 13 лет. Да и выглядят они, как мы знаем, не старше.

– Значит, это не месть получается? – спросил я.

– Возможно, – задумчиво пробормотала Светлана. – Это мы сможем определить, когда я с ним поговорю. И потом… Пока прямых доказательств его вины в замораживании подростков, как я понимаю, нет.

– Ну как же нет? – шеф аж руками замахал, будто взлететь хотел. – Морозилка у него подходящая в погребе для чего спрятана? И электричество левое подведено. Тырил он энергию, чтобы не спалиться. И вообще-то зверски убил мальчика в семьдесят втором. Сама говоришь, судя по художествам, явно – социопат. И наконец, самое главное – если он не виноват, то тогда какого хрена сбежал от нас? Он это, точно. Это я тебе как бывалый следак говорю… Чуйка у меня на таких.

Света лишь улыбнулась в ответ и пожала плечами. Психология – наука тонкая. Вот так давать заключения лишь по рисункам без исследования самого человека, дело хлопотное и неблагодарное. Ошибиться можно на раз-два. Наверное, поэтому она не стала настаивать на своем.

В тот же день Сапожникова объявили в розыск. На вокзалы были отправлены сотрудники милиции, переодетые в штатское. Улицы патрулировали дружинники, но без значков и традиционных красных повязок. Со стороны выглядели они, конечно, странно – по городу группами гуляли взрослые мужики. Абсолютно трезвые, неулыбчивые, и по сторонам всё зыркали.

Проходящие стайки девушек (если дружинники были ладные да складные) пытались им строить глазки, улыбались, но те никак не реагировали. Сегодня первым делом у них были явно самолеты.

Выезды из города перекрыли машинами ГАИ. Останавливали и досматривали весь транспорт. В общественных местах развесили фотографии Сапожникова с описанием примет. Хотя по приметам (рост, телосложение и прочий вес) ещё никто никогда никого не нашел. Все и так на фотке видно. Но порядок такой, положено, чтобы ориентировка содержала подробное словесное описание.

Помню, один мой напарник в девяностые создал шедевр такого описания, выдав ориентировку (их писали сами опера, как могли) такого содержания: «За совершение мошенничества разыскивается гражданин: на вид 30–35 лет, среднего роста, плотного телосложения, волосы черные вьющиеся, лоб низкий, нос широкий, губы толстые. Особая примета – негр».

* * *

Спустя два дня поиски Сапожникова так ничего и не дали. Судя по всему, гад залег на дно. На работе, естественно, не появлялся (там ждал его Погодин с парой приданных оперативников), друзей и родственников у него не оказалось. И не удивительно. Волк-одиночка, который ненавидит целый мир. Похоже, что Горохов прав насчет Сапожникова, а вот Света немного ошиблась. Что ж, бывает.

Я, признаться, вообще в психологию раньше не верил. Думал, что это развод для лохов – годами посещать мозгоправа, вливая в его бюджет кругленькую сумму своих кровных. Но после знакомства со Светой, увидев, как ловко она щелкает преступников, выводя их на чистую воду, проникся некоторым уважением. К Свете, в основном, и немного – к психологии.

– Что там с кровью? – спросил на внеочередной планерке Горохов. – Которую из морозильного ларя изъяли.

– Не готов еще анализ, – развел руками Катков (он, по настоянию шефа, курировал нашу работу с бюро СМЭ).

– Как не готов? – хлопнул ладонью по столу Никита Егорович. – Два дня прошло.

– Сказали, у них гема-сыворотки неожиданно закончились. Новые заказали, но пока не пришли еще. Из Цыпинска в областное СМЭ образец отправили.

– Бардак! Вот всегда так у нас в стране сейчас! Не было раньше такого!

– Можно из Москвы сыворотки запросить, – предложил я. – Местным бы не дали, а нам дадут.

– Да они дольше идти будут, – отмахнулся Катков. – Областные буквально завтра обещали все сделать.

В дверь постучали.

– Открыто! – рявкнул шеф, еще пыхая возмущением от нерасторопности местного Минздрава.

В кабинет вошел поп. Самый настоящий. Или кто он там? Я не разбираюсь в церковных санах. В черной рясе до пола, на груди крест на цепочке желтой. Вряд ли золотая. Уж слишком тускло поблескивает. Медь или латунь, скорее всего.

Борода густая до груди достает, чернотой слилась с усами, еле губы видно. Чуть вьющиеся черные волосы с редкими серебристыми прожилками седины спадают до плеч. На вид лет сорок-пятьдесят. Точнее не скажешь, слишком много растительности на голове.

Балахон не мог скрыть крепкую, без пуза фигуру. Ростом невелик, но черный «колпак» на голове придавал дополнительной стати.

– Мир вам, служивые, – поп отвесил поклон головой, но глаз не опустил, внимательно нас осмотрел, будто грешников выискивал. Глаза умные, во взгляде застыло спокойствие и некая даже умиротворённость. Сразу видно, работа у него не нервная, размеренная.

– И вам не хворать, гражданин, – Горохов, как ярый атеист, оглядел его испытывающе и скептически. Спасибо, что не с презрением.

– Отец Арсений, – невозмутимо поправил Горохова вошедший. – Можно просто: батюшка.

– Как скажете, гражданин батюшка, – продолжал капать ядом шеф.

Чтобы разрядить обстановку, я представился, но руку не протянул. Не помню, как там их приветствовать полагается. Руки жать или целовать? Если целовать, то я совсем не был готов.

А после спросил:

– Чем обязаны, отец Арсений?

– Со старшим хочу поговорить вашим. С глазу на глаз. Вы главный? – обратился он ко мне.

– Нет, – я кивнул на шефа. – Вот наш начальник, следователь по особо важным делам прокуратуры СССР Горохов Никита Егорович.

– Жаль, что не вы, – как бы невзначай бросил батюшка, отчего Горохова немного перекосило.

– Что у вас там? При всех говорите, – сухо сказал шеф. – У меня от личного состава секретов не имеется.

– Я насчет заблудший грешной души хотел побеседовать.

– Спасибо, Арсений батькович, но как-нибудь в другой раз исповедуюсь. Работы много, знаете ли…

– Да не про вас речь пойдет, а о Евгении, рабе божьем. Чувствую, сгорит человек. Раньше каялся, а все одно на кривую дорожку бесы его тянут. Вот, пришел к вам за помощью.

– Если у вас проблемы с вашими прихожанами, то советую обратиться к участковому. Это служба такая в милиции есть, очень на вашу похожая. Беседы, наставления и кара административная – их профиль. А мы преступников ловим. Настоящих.

– Так, значит, не поможете?

Мизансцена как-то затягивалась. Священник был настойчив, но как-то молчаливо. Или это и есть их специфические приемчики? Вроде бы, тебя и не спрашивали, а ты уже сам все рассказал.

Видно, Горохову тоже надоело это напряжение, потому что он решил закончить внезапную аудиенцию.

– Извините, товарищ батюшка, но нам правда недосуг сейчас совсем, – саркастически улыбался Никита Егорович, делая жест в сторону двери. – Приходите в следующий понедельник. Может, к тому времени посвободнее будем.

– Вы не поняли, Никита Егорович, – священнослужитель стоял посреди кабинета, как изваяние из черного камня, и не думал уходить. – Если не помочь человеку, беда может приключиться.

– Мы не собес и не профсоюз, пусть обратится куда надо, там помогут.

– А как фамилию у человека этого? – спросил я больше из вежливости. – У Евгения этого?

Уточнил, чтобы они перестали ходить по кругу.

– Так Сапожников он в миру. Евгений Савельевич.

– Как – Сапожников? – вскочил Горохов. – И ты молчал?!

– А вы мне не тыкайте, мы с вами вместе свечи не лили и кадило не заправляли.

– Простите, отец…. Э-э-э… Арсений, кажется, – вся неприязнь у Горохова улетучилась, как утренняя дымка в полдень. – Вы присаживайтесь. В ногах правды нет. Скажите, я правильно вас понял? Вы знаете, где сейчас находится гражданин Сапожников?

– Конечно, знаю, – батюшка, усевшись на стул, кивнул с хитрым прищуром. – В храме он у меня. От милиции прячется

– Твою дивизию! – воскликнул Горохов и тут же виновато посмотрел на гостя. – Это я не на вас ругнулся, простите.

– Отец наш простит, – кивнул тот. – У него прощения молите.

– Адрес храма какой? – Горохов вытянулся в струну, как охотничья собака перед близкой добычей.

– Известно какой… Храм преподобного Серафима Саровского.

– Замечательно, а адрес-то у него есть все-таки? – шеф от нетерпения кусал губы.

– Так нет там улиц. Но все в Цыпинске знают, где храм находится. На месте древнего Капища на окраине города.

– Ясно, скажите, дорогой батюшка, где там Сапожников засел? Он точно сейчас там?

– Был, когда я уходил.

– А где именно?

– Богаделен и причтовых домов не имеем. Так что разместил я его в прямо в келье.

– Дорогу покажете?

– Что же вас так вдруг заинтересовало чадо божье? Ведь вы очень заняты?

– В розыске он, батюшка, за тяжкое преступление.

– Не зря я к вам пришел, – искренне вздохнул отец Арсений, бросив ерничанье. – Говорил я ему исповедаться. Не захотел. Вот тогда бы я вам про него не смог рассказать.

– Спасибо, что пришли, – ликовал Горохов. – Выполнили свой гражданский долг, так сказать.

– Это перед Отцом нашим я долг исполняю. Евгений, когда ко мне пришел, глядел будто зверь загнанный. Чую, беда грядет. Порешить людей он грозится, которые его преследуют. Твердит одно и то же, что в тюрьму снова не пойдет. Лучше, говорит, умру – и на тот свет обидчиков прихвачу. Неправильно это. Спасать его душу надо, а мои наставления он не слушает. Не то, что раньше.

– Не беспокойтесь, отец Арсений, – зловеще улыбнулся Горохов. – Мы его спасем. По полной спасем…

Шеф повернулся ко мне и к Погодину:

– Пистолеты из сейфа возьмите. Едем.

– Может, подмогу запросим? – Погодин нервно крутил пуговицу на рубашке и хлопал глазами.

Очевидно, картинки на стене дома тринадцать по улице Заречная его здорово впечатлили.

– Некогда, Федор… А вдруг он прочухает и деру даст?

– Лучше и правда с подкреплением, – задумчиво проговорил я. – Чтобы храм окружить можно было, – я повернулся к батюшке. – Сколько там выходов?

– Три, и еще из нескольких окон можно, наверное, выпрыгнуть.

– А кто еще в храме есть?

– Никого. Один я служитель. Что же он такого натворил, что вы как зверя обложить его задумали?

– Извините, отец, – отмахнулся Горохов. – Тайна следствия.

Шеф поднял трубку и уже крутил диск дребезжащего телефона:

– Позвоню начальнику милиции, пусть выделит пяток шустрых сотрудников. Тогда точно гада возьмем.

Мы с Погодиным вооружились, взяв из сейфа свои ПМ-ы и запасные магазины. Проверили патроны. В голове почему-то крутилась фраза из «Маугли»: «Это будет славная охота, хотя для многих… Она будет последней».

Батюшка, сидя на стуле, крестился и что-то торопливо шептал. Надеюсь, за нашу удачу молился, а не во спасение раба божьего Сапожникова.