Текст книги "Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)"

Вскоре после ухода посетителя спокойствие вернулось к сэру Оливеру, и он принялся обдумывать свое положение. Однако через некоторое время им вновь овладела ярость. На этот раз причиной было сознание того, что, поддавшись гневу во время недавнего разговора, он еще больше увеличил преграду, стоящую между ним и Розамундой. Но тут направление мыслей сэра Оливера изменилось, и весь его гнев обратился на сэра Джона Киллигрю. Он рассчитается с ним, рассчитается немедленно! И небо будет ему свидетелем.

Сэр Оливер позвал Ника и приказал принести сапоги.

– Где мастер Лайонел? – спросил он, когда слуга вернулся.

– Он только что возвратился, сэр Оливер.

– Попросите его прийти сюда.

В столовую почти сразу же вошел сводный брат сэра Оливера, стройный юноша, очень похожий на свою мать – вторую жену беспутного Ралфа Тресиллиана. Телом он так же мало походил на старшего брата, как и душой. У него были золотистые волосы, синие глаза и девически нежное матово-бледное лицо. Фигура молодого человека отличалась юношеским изяществом – ему шел двадцать первый год, – и он был одет с изысканностью придворного щеголя.

– Этот щенок Годолфин приезжал навестить вас? – спросил мастер Лайонел, входя в столовую.

– Да, – прогремел сэр Оливер. – Он приезжал кое-что сказать мне и услышать кое-что от меня.

– Вот как! Я повстречался с ним перед самыми воротами, и он пропустил мимо ушей мое приветствие. Гнусный мерзавец!

– Вы разбираетесь в людях, Лал. – Сэр Оливер надел сапоги и встал. – Я еду в Арвенак обменяться парой любезностей с сэром Джоном.

Плотно сжатые губы и решительный вид сэра Оливера столь красноречиво говорили о его намерениях, что мастер Лайонел схватил его за руку:

– Но вы не собираетесь?..

– Да, мой мальчик.

И чтобы успокоить явно встревоженного брата, сэр Оливер нежно похлопал его по плечу.

– Сэр Джон, – объяснил он, – слишком болтлив. Я собираюсь научить его добродетели молчания.

– Но, Оливер, ведь будут неприятности.

– Да, у него. Тот, кто называет меня пиратом, работорговцем, убийцей и бог знает кем еще, должен быть готов к последствиям. Но вы задержались, Лал. Где вы были?

– Я далеко ездил. В Малпас.

– В Малпас? – Сэр Оливер прищурился – это была его привычка. – Я слышал краем уха, какой магнит влечет вас туда. Будьте осторожны, мой мальчик. Вы слишком часто ездите в Малпас.

– Что вы имеете в виду? – несколько холодно спросил Лайонел.

– Всего лишь то, что вы – сын своего отца. Не забывайте этого и постарайтесь не пойти по его стопам, дабы вас не постигла его участь. Достойный мастер Годолфин только что напомнил мне о неких слабостях сэра Ралфа. Прошу вас, не ездите в Малпас слишком часто. Вот все, что я хочу сказать.

Сэр Оливер одной рукой ласково обнял младшего брата за плечи: он нисколько не хотел обидеть юношу.

Когда сэр Оливер ушел, Лайонел сел обедать; Ник ему прислуживал. Однако ел молодой человек мало и за всю короткую трапезу ни разу не обратился к старому слуге. Он сидел, глубоко задумавшись, и мысленно следовал за братом, который, горя жаждой мщения, скакал в Арвенак… Сэр Джон – не какой-нибудь сопляк, а мужчина в полном расцвете сил, солдат и моряк. Если с Оливером что-нибудь случится… При этой мысли Лайонела охватила дрожь, и почти против воли он принялся прикидывать, какие последствия подобный исход имел бы для него самого. Он подумал, что для него все может измениться к лучшему. В ужасе он попытался отогнать столь недостойную мысль, но тщетно – она возвращалась вновь и вновь. Не в силах отделаться от нее, Лайонел стал размышлять над своим нынешним положением.

У него не было других средств, кроме содержания, выдаваемого братом.[10]10
  В Англии существовал майорат – форма наследования, по которой вся собственность переходила к старшему из наследников по мужской линии.


[Закрыть] Их беспутный отец умер, как обычно умирают люди такого склада, оставив своему наследнику кучу долгов и не раз перезаложенные имения. Даже Пенарроу был заложен, а деньги спущены на кутежи, карты и бесчисленные любовные увлечения сэра Ралфа Тресиллиана. После смерти отца Оливер продал доставшееся ему от матери небольшое имение в Хелстоне и вложил деньги в какое-то дело в Испании. Затем снарядил корабль, нанял команду и вместе с Хокинсом отплыл на одну из тех морских авантюр, которые сэр Джон Киллигрю не без основания называл пиратскими набегами. Он вернулся с богатой добычей пряностей и драгоценных камней, которой вполне хватило на то, чтобы выкупить родовые имения Тресиллианов. Вскоре Оливер вновь ушел в море и вернулся еще богаче. Тем временем Лайонел оставался дома и наслаждался покоем. Он любил покой. По природе он был ленив и обладал тем изощренным и расточительным вкусом, который столь часто сочетается с леностью души. Лайонел не был рожден для борьбы и труда и вовсе не стремился исправить этот досадный недостаток своего характера. Время от времени он задавался вопросом, что сулит ему будущее, когда Оливер женится, и начинал опасаться, как бы его жизнь не изменилась к худшему. Впрочем, опасения эти едва ли были серьезны: как и у большинства людей подобного склада, задумываться о будущем было не в его правилах. Когда мысли Лайонела все же принимали такое направление, он отгонял их, успокаивая себя тем, что, помимо всего прочего, Оливер любит его и никогда ни в чем ему не откажет. И он, без сомнения, был прав. Оливер был ему скорее отцом, нежели братом. Умирая от раны, нанесенной ему неким разгневанным супругом, их отец поручил Лайонела заботам старшего брата. В то время Оливеру было семнадцать лет, а Лайонелу – двенадцать. Но Оливер казался настолько старше своего возраста, что Ралф Тресиллиан, похоронивший двух жен, привык во всем полагаться на своего решительного, надежного и смышленого сына от первого брака.

Все это вспомнилось Лайонелу, когда, задумчиво сидя за столом, он тщетно пытался отогнать коварную и удивительно навязчивую мысль о том, что если дела в Арвенаке примут для его старшего брата неблагоприятный оборот, то ему самому это принесет немалую выгоду, поскольку все, чем он сейчас пользуется по доброте Оливера, будет принадлежать ему по праву. Казалось, сам дьявол нашептывал ему, что если Оливер умрет, то скорбь его не будет слишком долгой. Чтобы заглушить этот отвратительный внутренний голос, который его самого в минуты просветления приводил в ужас, он старался вызвать воспоминания о неизменной доброте и привязанности Оливера, старался думать о любви и заботе, которыми старший брат окружал его все эти годы. Он проклинал себя за то, что хоть на минуту позволил себе мысли, которым только что предавался.

Противоречивые чувства, терзавшие его душу, борьба совести с себялюбием привели Лайонела в такое возбуждение, что с криком «Vade retro, Satanas!»[11]11
  «Изыди, Сатана!» (лат.)


[Закрыть] он вскочил на ноги.

Старый Николас увидел, что юноша побледнел, а на лбу у него выступили капли пота.

– Мастер Лайонел! Мастер Лайонел! – воскликнул он, вглядываясь маленькими живыми глазками в лицо своего молодого господина. – Что случилось?

Лайонел вытер лоб.

– Сэр Оливер отправился в Арвенак, чтобы наказать… – начал он.

– Кого, сэр?

– Сэра Джона за клевету.

На обветренном лице Николаса появилась улыбка.

– Всего-то? Клянусь Девой Марией, давно пора. У сэра Джона слишком длинный язык.

Спокойствие старого слуги и свобода, с какой тот рассуждал о поступках своего господина, поразили Лайонела.

– Вы… вы не боитесь, Николас… – Он не закончил, но слуга понял, что́ имел в виду молодой человек, и заулыбался еще шире.

– Боюсь? Чепуха! Я никогда не боюсь за сэра Оливера. И вам не надо бояться. Он вернется домой, и за ужином у него будет волчий аппетит: после драки с ним всегда так.

Дальнейшие события этого дня подтвердили правоту старого слуги, лишь с той разницей, что сэру Оливеру не удалось исполнить обещание, данное мастеру Годолфину. Когда сэр Оливер бывал разгневан или считал себя оскорбленным, он становился безжалостен, как тигр. Он скакал в Арвенак, исполненный твердой решимости убить клеветника. Меньшее его бы не удовлетворило. Прибыв в прекрасный замок семейства Киллигрю, который высился над устьем Фаля и был укреплен по всем правилам фортификационного искусства, сэр Оливер узнал, что Питер Годолфин уже там. Из-за присутствия Питера слова сэра Оливера были более сдержанными, а обвинения менее резкими, нежели те, что он собирался высказать. Предъявляя счет сэру Джону, он хотел еще и оправдаться в глазах брата Розамунды, показать ему, сколь нелепа преднамеренная клевета, которую позволил себе сэр Джон.

Однако сэр Джон – ведь для поединка требуется равное участие двух сторон – сполна внес свою лепту, и ссора стала неизбежной. Его ненависть к «пирату из Пенарроу» – а именно так он называл сэра Оливера – была столь велика, что сей достойный дворянин горел не меньшим желанием вступить в бой, чем его посетитель.

Для поединка они выбрали уединенное место в парке, окружавшем замок, и сэр Джон – худощавый бледный джентльмен лет тридцати – со шпагой в одной руке и кинжалом в другой набросился на сэра Оливера с яростью, не уступавшей ярости его изустных нападений. И все же его горячность принесла ему мало пользы. Сэр Оливер предпринял эту поездку с определенной целью, а останавливаться на полпути было не в его правилах.

Через три минуты все было кончено. Сэр Оливер тщательно вытирал клинок своей шпаги, а его хрипящий противник лежал на траве, поддерживаемый смертельно бледным мастером Годолфином и испуганным грумом, который присутствовал на поединке в качестве свидетеля.

Сэр Оливер вложил шпагу и кинжал в ножны, надел колет и, подойдя к поверженному противнику, внимательно посмотрел на него. Он был недоволен собой.

– Думаю, я лишь на время заставил его замолчать, – сказал он. – Но надеюсь, этот урок принесет свои плоды и отучит сэра Джона лгать. По крайней мере, в отношении меня.

– Вы глумитесь над побежденным, – злобно проговорил мастер Годолфин.

– Боже упаси! – серьезно сказал сэр Оливер. – Поверьте, у меня и в мыслях этого не было. Я лишь сожалею – сожалею, что не довел дело до конца. Я пришлю помощь из замка. Всего доброго, мастер Питер.

Возвращаясь из Арвенака, сэр Оливер, прежде чем отправиться домой, завернул в Пенрин. У ворот Годолфин-Корта он остановился. Замок стоял на самом высоком месте мыса Трефузис, над дорогой в Каррик. Сэр Оливер повернул коня и через старые ворота въехал на мощенный галькой двор. Он спешился и приказал доложить о себе леди Розамунде.

Он нашел ее в будуаре – светлой комнате с наружной башенкой в восточной части дома. Из окон будуара открывался чудесный вид на узкую полоску воды и поросшие лесом склоны. Розамунда сидела у окна с книгой на коленях. Когда сэр Оливер появился в дверях, она вскочила с чуть слышным радостным восклицанием и смотрела, как он идет через комнату. Глаза юной леди сверкали, щеки покрылись ярким румянцем.

К чему описывать ее? Едва ли в Англии был хоть один поэт, который не воспел бы красоту и прелесть Розамунды Годолфин, оставшись равнодушным к ореолу славы, осиявшему ее благодаря сэру Оливеру; отрывки этих творений многие до сих пор хранят в памяти. Она была шатенкой, как брат, и отличалась прекрасным ростом, хотя из-за девической стройности фигуры казалась слишком хрупкой.

Сэр Оливер обнял ее за гибкую талию чуть повыше пышных фижм и подвел к стулу. Сам он устроился рядом на подоконнике.

– Вы привязаны к сэру Джону Киллигрю… – произнес наш джентльмен, и по тону его было довольно трудно определить, что это – утверждение или вопрос.

– О, конечно. Он был нашим опекуном до совершеннолетия брата.

Сэр Оливер нахмурился:

– В этом вся сложность. Я едва не убил его.

Розамунда отпрянула от него и откинулась на спинку стула. Увидев ее побледневшее лицо и ужас в глазах, он поспешил объяснить причины, побудившие его к столь решительному поступку, и коротко рассказал о клевете, которую распространял сэр Джон в отместку за то, что ему не удалось получить разрешение на строительство в Смитике.

– Сперва я не обращал на это внимания, – продолжал сэр Оливер. – Я знал, что обо мне ходят всякие слухи, но презирал их, равно как и того, кто их распускает. Но он пошел еще дальше, Роз: он натравил на меня вашего брата, разбудив дремавшую вражду, которая при жизни моего отца разделяла наши дома. Сегодня Питер приходил ко мне с явным намерением затеять ссору. Он говорил со мной тоном, на который до сих пор никто не отваживался.

При этих словах Розамунда вскрикнула, ибо они напугали ее еще больше. Сэр Оливер улыбнулся:

– Неужели вы полагаете, что я способен причинить Питеру хоть какой-нибудь вред? Это ваш брат, и для меня его особа священна. Он приходил сообщить мне, что помолвка между вами и мною невозможна, запретил мне впредь приезжать в Годолфин-Корт, в лицо обозвал меня пиратом, вампиром и оскорбил память моего отца. Я убедился, что источник клеветы – Киллигрю, и сразу отправился в Арвенак, чтобы навсегда покончить с ним, но не совсем преуспел в своем намерении. Как видите, Роз, я с вами откровенен. Возможно, сэр Джон останется жить, тогда, надеюсь, урок пойдет ему на пользу. Я не откладывая пришел к вам, – заключил он, – чтобы обо всем случившемся вы узнали от меня, а не от того, кто хочет меня очернить.

– Вы… вы имеете в виду сэра Питера? – воскликнула она.

– Увы! – вздохнул сэр Оливер.

Розамунда сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и как бы не замечая сэра Оливера. Наконец она заговорила.

– Я не разбираюсь в мужчинах, – грустно сказала она. – Да и где было научиться этому девушке, которая всю жизнь провела в уединении. Мне говорили, что вы – человек необузданный и страстный, что у вас много врагов, что вы легко поддаетесь гневу и с беспощадной жестокостью преследуете своих противников.

– Значит, вы тоже слушаете сэра Джона, – пробормотал он и усмехнулся.

– Обо всем этом мне говорили, – продолжала Розамунда, будто не слыша его, – но я отказывалась верить, потому что отдала вам свое сердце. И вот сегодня… Что же вы подтвердили сегодня?

– Свое терпение, – коротко ответил сэр Оливер.

– Терпение? – как эхо, повторила она, и на ее губах мелькнула усмешка. – Вы просто издеваетесь надо мной.

Он вновь принялся объяснять:

– Я уже сказал вам, что позволял себе сэр Джон. Многое из того, что он предпринимал с целью лишить меня доброго имени, мне уже давно было известно. Но я отвечал ему молчаливым презрением. Разве такое поведение подтверждает слухи о моей жестокости? О чем же оно говорит, как не о долготерпении? Даже тогда, когда в своей мелочной торгашеской злобе он стремится отнять у меня счастье всей моей жизни и подсылает ко мне вашего брата, я опять-таки сохраняю выдержку. Понимая, что ваш брат всего лишь орудие, я отправляюсь к тому, кто использует его в своих целях. Зная о вашей привязанности к сэру Джону, я прощал ему столько, сколько не простил бы ни один благородный человек в Англии.

Розамунда по-прежнему избегала его взгляда; она еще не оправилась от ужасного известия, что человек, которого она любит, обагрил свои руки кровью одного из самых дорогих ей людей. Видя это, сэр Оливер бросился на колени и взял в ладони тонкие пальцы возлюбленной. Та не отняла руки.

– Роз, – в его низком голосе звучала мольба, – выбросьте из головы все, что вам наговорили раньше. Подумайте над тем, что рассказал вам я. Представьте себе, что к вам приходит мой брат Лайонел и, обладая определенной властью и правами, заявляет, что вы никогда не станете моей женой, клянется помешать нашему браку, поскольку считает вас женщиной, недостойной носить мое имя. Добавьте к этому, что он оскорбляет память вашего покойного отца. Что бы вы ему ответили? Говорите, Роз! Будьте честны перед собой и предо мною. Представьте себя на моем месте и признайтесь откровенно – можете ли вы осуждать меня за мой поступок? Неужели вы поступили бы иначе?

Розамунда всматривалась в обращенное к ней лицо сэра Оливера, молившее о беспристрастном приговоре. Вдруг в ее глазах засветилась тревога. Она положила руки ему на плечи и заглянула прямо в глаза:

– Нол, поклянитесь, что все было именно так, как вы говорите, что вы ничего не прибавили и не изменили в свою пользу.

– Неужели вам нужна моя клятва? – спросил он, и она заметила, как опечалилось его лицо.

– Если бы это было так, я бы вас не любила. Мне необходимо знать, что вы сами уверены в правдивости своих слов. Поделитесь со мной своей уверенностью: она придаст мне сил вынести все, что теперь будут говорить об этой истории.

– Бог мне свидетель – я сказал чистую правду! – торжественно ответил сэр Оливер.

Склонив голову ему на плечо, Розамунда тихо заплакала.

– Теперь, – сказала она, – я знаю, что вы поступили правильно, и уверена – ни один честный человек не мог бы поступить иначе. Мне нужно верить вам, Нол, ведь без этой веры мне нечего ждать, не на что надеяться. Подобно огню, вы захватили лучшее, что во мне есть, и, превратив в пепел, храните в своем сердце. Потому-то я и уверена в вашей правоте.

– И так будет всегда, дорогая, – пылко прошептал он. – Да и как может быть иначе, раз вы самим Небом посланы утвердить меня на этом пути!

– И вы будете терпеливы с Питером? – ласково спросила Розамунда.

– Клянусь вам, ему не удастся вывести меня из себя, – ответил сэр Оливер. – А знаете, ведь он сегодня ударил меня.

– Ударил? Вы об этом не говорили!

– У меня была ссора не с ним, а с приславшим его негодяем. Над ударом Питера я только посмеялся.

– У него доброе сердце, Нол, – продолжала она, – и со временем он полюбит вас. Вы тоже поймете, что он заслуживает вашей любви.

– Он уже заслужил ее тем, что любит вас.

– А вы не измените вашего отношения, пока нам придется ждать друг друга?

– Обещаю, что нет, дорогая. А пока я постараюсь избегать встреч с ним и, дабы не случилось какой-нибудь беды, подчинюсь его запрещению приезжать в Годолфин-Корт. Менее чем через год вы станете совершеннолетней, и никто не посмеет запретить вам бывать, где вы пожелаете. Что значит год, когда есть надежда!

Розамунда провела рукой по его лицу.

– Со мной вы всегда так нежны, Нол, – ласково прошептала она, – что просто не верится, когда говорят о вашей жестокости.

– А вы не слушайте, – ответил он. – Возможно, я и бывал жесток, но вы исцелили меня. Мужчина, который любит вас, обязательно должен быть нежным.

Он поцеловал ее и встал.

– Ну а теперь, – сказал он, – мне лучше уйти. Завтра утром я буду гулять на берегу, и если у вас возникнет такое же желание…

Леди Розамунда рассмеялась и тоже встала.

– Я приду, милый Нол.

– После того, что произошло, пожалуй, так будет лучше, – улыбаясь, сказал сэр Оливер и простился.

Она дошла с ним до лестницы и, пока сэр Оливер спускался, взглядом, исполненным гордости, провожала статную фигуру своего возлюбленного.

Предусмотрительность сэра Оливера, первым рассказавшего Розамунде о печальных событиях, не замедлила подтвердиться. Возвратясь домой, мастер Годолфин сразу отправился к сестре. Страх за сэра Джона, жалость к нему, замешательство, которое он всегда испытывал перед сэром Оливером, и гнев, подогреваемый всем этим, привели его в то расположение духа, при котором он бывал особенно склонен к резкости и бахвальству.

– Мадам, – отрывисто объявил он, – сэр Джон умирает.

Ответ, последовавший на это сообщение, ошеломил Питера и ни в коей мере не способствовал успокоению его возбужденных чувств.

– Знаю, – сказала Розамунда, – и считаю, что он вполне заслужил это. Тому, кто распускает клевету, надо быть готовым к расплате…

Довольно долго он стоял молча, бросая на сестру яростные взгляды, после чего разразился проклятиями, обвинениями в противоестественных чувствах и наконец объявил, что «грязная собака Тресиллиан» околдовал ее.

– Слава богу, – ответила Розамунда, – Оливер был здесь до вас и рассказал мне, как все произошло.

Но тут напускное спокойствие и гнев, которыми она встретила обвинения брата, покинули Розамунду.

– Ах, Питер, Питер! – с болью воскликнула она. – Я надеюсь, что сэр Джон поправится. Я потрясена этим ужасным событием, но прошу тебя, будь справедлив! Сэр Оливер рассказал мне, что ему пришлось вынести.

– В таком случае ему придется вынести кое-что похуже. Как Бог свят! Если вы думаете, что его поступок останется безнаказанным…

Розамунда бросилась на грудь к брату, умоляя его прекратить ссору. Она говорила о своей любви к сэру Оливеру, о том, что решила стать его женой, какие бы препятствия ей ни пришлось преодолеть. Подобные речи едва ли могли изменить к лучшему состояние духа, в котором пребывал Питер. И все же любовь, что всегда связывала брата и сестру крепкими узами, сделала свое дело: мастер Годолфин наконец смилостивился и пообещал оставить это дело, если сэру Джону будет суждено выздороветь. Но если сэр Джон умрет – что, вероятнее всего, и случится, – то долг чести призывает его искать отмщения за деяние, коему он сам в немалой степени способствовал.

– Я, как в открытой книге, читаю в душе этого человека, – с бахвальством зеленого юнца заявил Питер. – Он коварен, как сам дьявол. Но меня ему не провести. Он целил в меня. Киллигрю был только средством. Он хочет, чтобы вы принадлежали ему, Розамунда, и поэтому – о чем он прямо мне и заявил – не может иметь дела лично со мною, как бы я ни вызывал его на это. Я даже ударил его. За это он мог бы убить меня, но он знал, что моя смерть от его руки воздвигнет непреодолимое препятствие между ним и вами. О, он хитер, как все дьяволы преисподней! Поэтому, чтобы смыть позор нанесенного мною оскорбления, он сваливает вину на Киллигрю и решает убить его, так как полагает, что это послужит мне предупреждением. Но если Киллигрю умрет…

И мастер Годолфин продолжал в том же духе, то и дело сбиваясь и перескакивая с одной мысли на другую.

Розамунда слушала брата, и ее любящее сердце испытывало все большие страдания при виде того, как разгорается непримиримая вражда двух самых дорогих для нее существ. Она понимала, что, если один из них падет от руки другого, она никогда не сможет поднять глаза на оставшегося в живых.

Наконец, вспомнив о клятве сэра Оливера и его обещании, чего бы это ему ни стоило, не покушаться на жизнь ее брата, она немного успокоилась. Она верила Оливеру, полагалась на его слово и ту редкостную силу, что позволила ему ступить на стезю, которую осмелился бы выбрать далеко не каждый. От этих размышлений она стала гордиться сэром Оливером еще сильнее и возблагодарила Бога, пославшего ей возлюбленного, который во всех отношениях был великаном среди людей.

Однако сэр Джон Киллигрю не умер. В течение семи дней душа его в любую минуту могла проститься с этим миром и воспарить в мир лучший, но на исходе седьмого дня он начал выздоравливать. К октябрю он уже выезжал из дому. Утратив добрую половину своего веса, бледный и осунувшийся, он являл собой подобие тени.

Один из первых визитов он нанес в Годолфин-Корт, куда приехал по просьбе Питера поговорить с Розамундой относительно ее помолвки.

Брат и сестра были вверены заботам сэра Джона их покойным отцом, и он достойно исполнял обязанности опекуна до совершеннолетия Питера. Он любил Розамунду с пылкостью влюбленного, смягченной истинно отцовским чувством, граничащим с обожанием. Хладнокровно все обдумав и очистив душу от недостойного предубеждения против Оливера Тресиллиана, сэр Джон тем не менее чувствовал, что слишком многое в этом человеке вызывает его неприязнь, и потому сама мысль видеть Розамунду его женой была для него нестерпима.

Вот почему, оправившись от раны, он и счел своим долгом отправиться в Годолфин-Корт с увещеваниями, о которых его просил Питер. Памятуя о былом предубеждении, он проявил в разговоре с Розамундой известную осторожность и не слишком упорствовал в доводах.

– Но, сэр Джон, – возразила она, – если каждого мужчину проклинать за грехи его предков, то где же вы найдете мне мужа, который заслужил бы ваше одобрение?

– Его отец… – начал сэр Джон.

– Говорите о нем, а не о его отце, – прервала Розамунда.

– Именно это я и делаю, – ответил он, пытаясь выиграть время и собраться с мыслями. Всякий раз, когда Розамунда перебивала его и просила не уклоняться от темы, сэр Джон лишался своих лучших аргументов. – Достаточно уже и того, что он унаследовал многие порочные черты своего отца. Мы видим это по той жизни, что он ведет. Возможно, что он унаследовал и что-нибудь похуже, – время покажет.

– Иными словами, – пошутила она с предельно серьезным выражением лица, – мне надо подождать, пока сэр Оливер не умрет от старости, и я смогу убедиться, что у него нет грехов, мешающих быть достойным супругом.

– Нет-нет, – воскликнул он, – боже упаси! Вы все переворачиваете с ног на голову.

– О нет, сэр Джон, именно вы этим занимаетесь. Я всего лишь ваше зеркало.

Сэр Джон заерзал на стуле и уступил.

– Пусть будет так, – раздраженно ответил он. – Поговорим о тех недостатках сэра Оливера, которые он уже успел проявить. – И сэр Джон принялся перечислять их.

– Но все это не более чем ваше суждение о сэре Оливере: всего лишь то, что вы о нем думаете.

– Так думает весь свет.

– Но ведь я выхожу замуж на основании того, что я сама думаю о своем избраннике, а не того, что думают о нем другие. И по-моему, вы изображаете его в слишком мрачном свете. Я не нахожу в сэре Оливере тех качеств, что вы ему приписываете.

– Но именно чтобы избавить вас от такого открытия, я и умоляю вас не выходить за него.

– И все же, если я не выйду за Оливера, то никогда не сделаю никакого открытия, а значит, буду любить его и мечтать о том, чтобы стать его женой. Неужели именно так должна пройти вся моя жизнь?

Розамунда рассмеялась и, подойдя к сэру Джону, обняла его с нежностью любящей дочери. За те десять лет, что прошли со смерти ее отца, она каждый день видела своего опекуна; подобное обращение с ним вошло у нее в привычку и заставляло его время от времени чувствовать себя человеком весьма преклонного возраста.

– Ах, к чему эта сердитая складка? – воскликнула она и провела пальцем по бровям сэра Джона. – Вы обезоружены, и не чем-нибудь, а женским умом. Неужели вам это не нравится?

– Я обезоружен женским своенравием и свойственным женщинам упрямым нежеланием видеть то, чего они не хотят видеть.

– Вам нечего показать мне, сэр Джон.

– Нечего? Разве то, о чем я говорил вам, – ничто?

– Слова – это не дела, суждения – не факты. В чем только вы его не обвиняете, но, когда я спрашиваю вас про факты, на которых строится ваше отношение, вы только одно и отвечаете: он виновен потому, что виновен. Ваши побуждения, возможно, и благородны, но логика далеко не безупречна. – И Розамунда рассмеялась, заметив удивление и замешательство, написанные на лице сэра Джона. – Прошу вас, будьте честным и беспристрастным судьей, назовите мне хотя бы один поступок сэра Оливера – хоть что-нибудь, в чем вы совершенно уверены, – который убедил бы меня в справедливости вашего мнения о нем. Я жду, сэр Джон.

Сэр Джон поднял голову и взглянул на Розамунду. Тут он наконец не выдержал и улыбнулся.

– Плутовка! – воскликнул он. – Если когда-нибудь сэр Оливер предстанет перед судом, я не пожелаю ему лучшего адвоката, чем вы.

Знал ли он, что сулит им будущее? Что настанет день, когда он вспомнит эти слова?

– А я не пожелаю ему судьи справедливее вас.

Что после этого оставалось делать бедняге, как не подчиниться приговору Розамунды и не отправиться без промедления к сэру Оливеру улаживать ссору?

Признание вины и извинения были принесены со всею возможной учтивостью и приняты с неменьшей учтивостью и великодушием. Однако, когда речь зашла о Розамунде, чувство долга, коим сэр Джон неизменно руководствовался в отношении этой юной леди, не позволило ему проявить такое же великодушие. Он заявил, что, несмотря ни на что, не считает сэра Оливера подходящей партией для Розамунды и, дабы тот не заблуждался относительно смысла начала их разговора, просит его не рассматривать все сказанное как согласие на их союз.

– Но, – добавил сэр Джон, – это не значит, что я выступаю как его противник. Я не одобряю его и отхожу в сторону. До совершеннолетия Розамунды ее брат не даст вам своего согласия. Ну а когда она станет совершеннолетней, вопрос о ее замужестве уже не будет касаться ни его, ни меня.

– Надеюсь, – ответил сэр Оливер, – мастер Годолфин придет к столь же благоразумному решению, что и вы. Хотя, в сущности, его решение не имеет значения. Как бы то ни было, благодарю вас, сэр Джон, за откровенность. Я рад, что, не имея возможности видеть в вас друга, по крайней мере не должен причислять вас к своим врагам.

Итак, сэр Джон проиграл сражение и был вынужден занять позицию стороннего наблюдателя. Однако это обстоятельство отнюдь не укротило затаенную злобу мастера Годолфина, напротив – с каждым днем она разгоралась все сильней, и вскоре наступил день, когда для нее обнаружился новый повод, о существовании которого сэр Оливер даже не подозревал.

Сэр Оливер знал, что его брат Лайонел почти ежедневно ездит в Малпас, и причины этих поездок не были для него тайной. Он знал, что одна дама, живущая в этом местечке, содержит у себя некое подобие двора для деревенских щеголей Труро, Пенрина и Хелстона, и был наслышан о сомнительной репутации, которой она пользуется в городе, что и послужило причиной ее удаления в деревню. Желая предостеречь брата, сэр Оливер открыл ему кое-какие интимные и достаточно неприглядные истины относительно этой особы. И вот здесь-то впервые в жизни братья чуть было не поссорились.

С тех пор Оливер никогда не касался этой темы. Он знал, что Лайонел при всей своей природной вялости иногда проявляет странное упорство, к тому же неплохое знание человеческой природы подсказывало Оливеру, что его вмешательство в дела подобного свойства не только не достигнет желаемого результата, но и приведет к охлаждению в их отношениях. Ему оставалось лишь пожать плечами и замолчать. Он никогда больше не заговаривал ни о Малпасе, ни о царившей там волшебнице.

Тем временем на смену осени пришла зима, и с наступлением штормовой погоды встречи Оливера и Розамунды стали совсем редки. Розамунда не хотела, чтобы он приезжал в Годолфин-Корт, да и сам Оливер почитал за лучшее воздержаться от визитов, дабы не рисковать ссорой с хозяином, отказавшим ему от дома. Теперь сэр Оливер редко видел мастера Годолфина; когда же им доводилось случайно встретиться, оба джентльмена обменивались весьма скупыми приветствиями.

Сэр Оливер пребывал в самом счастливом расположении духа, и от внимания соседей не укрылось, насколько любезнее стала его речь и как прояснилось лицо, на котором они привыкли читать высокомерие и угрозу. Он ждал своего счастья и смотрел в будущее с уверенностью, какая дарована одним лишь бессмертным.