Текст книги "Любовь и оружие"

– Я написал новую песню, – объявил он с явно наигранной веселостью. – В подражание бессмертному Никколо Корреджо[14]14
  Никколо да Корреджо (1450–1508) – итальянский дворянин и дипломат.


[Закрыть], сочиненную в честь той, чью красоту невозможно описать словами.

– Однако вы поете о ней?

– Песня моя лишь признание в бессилии человеческого языка.

Сочным баритоном он пропел несколько слов, но Валентина остановила его, коснувшись руки.

– Не сейчас, Гонзага. Я не в настроении и не смогу по достоинству оценить вашу песню, не сомневаюсь, очень хорошую.

Тень разочарования и уязвленного тщеславия проскользнула по его лицу. Обычно женщины жадно вслушивались в слагаемые им песни, наслаждаясь как изяществом слов, так и сладкозвучностью голоса.

– О, ну что вы так насупились, – Валентина даже улыбнулась. – Сегодня мне не до песен, но все еще переменится. Простите меня, милый Гонзага, – перед нежностью ее голоска, разумеется, не мог устоять ни один мужчина.

А потом вздох сорвался с ее губ, Валентина всхлипнула, сжала пальцами руку Гонзаги.

– Друг мой, у меня разрывается сердце. Лучше бы вы оставили меня в монастыре святой Софьи.

Гонзага, взгляд которого лучился состраданием, повернулся к ней и спросил, кто же обидел ее.

– Меня заставляют выйти замуж за этого человека из Баббьяно. Я сказала Гвидобальдо, что не пойду за герцога. Но с тем же успехом я могла утверждать, что никогда не умру. От меня отмахнулись, как от назойливой мухи.

Гонзага глубоко вздохнул, изображая сочувствие, но промолчал. В горе этом помочь он не мог, его вмешательство ничего бы не изменило. Валентина резко отвернулась от него.

– Вы вздыхаете, сожалея о той жестокой участи, что уготована мне. Но сделать ничего не можете. Слова, одни слова, более вы ничем не порадуете меня, Гонзага. Вы можете называть себя моим другом, даже рабом. А вот когда мне действительно нужна помощь, что вы можете предложить? Вздохи, и только!

– Мадонна, вы несправедливы! – с жаром воскликнул Гонзага. – Я и не мечтал, даже помыслить не мог, что вам понадобится моя помощь. Сочувствие, полагал я, вот и все, что ждете вы от меня. Но если вы нуждаетесь в моей помощи, если ищете способ избежать этого союза, я в полном вашем распоряжении и сделаю все, от меня зависящее.

Говорил он твердо, уверенно, хотя и не имел четкого плана помочь Валентине. Впрочем, если бы таковой план существовал, уверенности у Гонзаги поубавилось бы, ибо по натуре он не был человеком действия и никогда не рвался в герои. Но актерским талантом, несомненно, обладал, потому что, играя, мог обмануть даже самого себя. Вот и теперь, столь активно встав на сторону Валентины, в воображении своем он уже видел себя могучим рыцарем, готовым сокрушить любую преграду. К тому же на это вдохновляла его и страсть, разбуженная красотой Валентины, страсть, которую мать-природа закладывает в каждого мужчину.

И готовность, с которой девушка обратилась к нему в час беды, Гонзага истолковал как знак того, что Валентина не глуха к его любви, которую он не решался показать даже вздохом. Ревность, которую испытывал он с тех пор, как увидел Валентину с раненым воином неподалеку от Аскуаспарте, покинула его. Судя по нынешнему отношению к нему, девушка забыла о том рыцаре.

Что до Валентины, то жаркая речь Гонзаги не прошла для нее бесследно. Если б не он, костер ее недовольства тут же бы и затух. В худшем случае она ушла бы в монастырь. Других возможностей нарушить дядины планы она не видела. А тут, когда Гонзага столь смело вызвался сделать все, что в его силах, чтобы она могла ускользнуть от ненавистного ей жениха, в душе ее зародилась мысль о спасении.

Надежда, робкая надежда блеснула в прекрасных карих глазах, когда Валентина вновь повернулась к своему собеседнику.

– А есть ли путь к спасению, Гонзага? – спросила она после паузы.

Пауза эта пришлась очень кстати. Гонзага лихорадочно искал выхода. Поэт, он обладал быстрым умом и ярким воображением. И его осенило. Дельная мысль вызвала вторую, третью, и нескольких мгновений хватило ему, чтобы придумать план, исполнение которого ставило крест на намеченном союзе Баббьяно и Урбино.

– Думаю, – проговорил он, уставившись в землю, – я знаю, что нужно делать.

У Валентины загорелись глаза, дрогнули губы, она придвинулась к Гонзаге.

– Скажите мне, – голос ее дрожал от нетерпения.

Гонзага положил лютню на скамью рядом с собой, подозрительно огляделся.

– Не здесь. Во дворце Урбино слишком много ушей. Не соблаговолите ли прогуляться со мной по саду? Там я вам все и скажу.

Поднялись они одновременно, так снедало Валентину нетерпение. Переглянулись. И бок о бок спустились с террасы в сад по мраморным ступеням. Долго шагали молча средь удлинившихся теней: день уже клонился к закату. Гонзага подбирал нужные слова, Валентина ждала. Но не выдержала и первой нарушила молчание, вновь спросив, что же он придумал.

– Мадонна, – ответил Гонзага, – я предлагаю открытое сопротивление.

– Я сразу выбрала этот путь. Но куда он меня приведет?

– Я говорю не о словах. Одними протестами, топаньем ножкой, заявлениями, что замуж за Джан-Марию вы не пойдете, тут не обойтись. Слушайте, мадонна! Вам принадлежит замок Роккалеоне. Едва ли в Италии найдется более неприступная крепость. Если в достатке запастись провизией, небольшой гарнизон выдержит в нем и годичную осаду.

Валентина повернулась к Гонзаге, глаза ее светились изумлением. Его предложение ей понравилось. От него так и веяло романтикой, не зря же зародилось оно в голове поэта. Идея опасная, но очень уж привлекательная.

– Это осуществимо?

– Конечно, – судя по тону, Гонзага не знал сомнений. – Укройтесь в Роккалеоне и оттуда объявите о своей независимости от Баббьяно и Урбино. Обороняйтесь до тех пор, пока они не примут ваши условия – самой выбрать себе мужа.

– И вы мне в этом поможете? – эта безумная затея все более привлекала ее.

– Я весь в вашем распоряжении, – галантно ответил Гонзага. – Позабочусь о доставке съестных припасов, чтобы их хватило на год, если замок подвергнут осаде, и найму солдат. Двух десятков нам хватит за глаза, ибо главное наше оружие – удачное местоположение Роккалеоне.

– Но солдатам нужен капитан.

Гонзага низко поклонился.

– Если вы удостоите меня такой чести, мадонна, я буду верно служить вам по гроб жизни.

Легкая улыбка на секунду-другую тронула ее губы, но исчезла, когда придворный выпрямился после поклона: Валентине не хотелось ранить его сердце. Но ее не прельщала и перспектива иметь в капитанах этого надушенного, расфуфыренного красавца, ибо едва ли он умел командовать грубыми наемниками, да и мог ли он разумно организовать защиту замка. Однако, если ответить сейчас отказом, Гонзага, скорее всего, оскорбится и откажется от дальнейшей реализации их замысла. Подумала она и о том, что, подведи он ее в решающий миг, ей хватит мужества взять командование на себя. Поэтому Валентина ответила согласием, и Гонзага поблагодарил ее еще одним поклоном. Но тут же возникла новая проблема.

– Послушайте, Гонзага, но для закупки провианта и оплаты наемников нужны деньги.

– Если вы позволите мне доказать свою верность еще и в этом…

Но Валентина прервала его, найдя более удачное решение.

– Нет, нет! – лицо его вытянулось. Он-то рассчитывал как можно сильнее закабалить Валентину, а тут споткнулся.

А Валентина тем временем торопливо снимала с головы золотую сетку для волос, густо усыпанную жемчугом. Стоила она целое состояние.

– Вот, возьмите! – она протянула сеточку Гонзаге. – Продайте ее, мой друг, и я думаю, что вырученных дукатов хватит на все.

Потом Валентина стала думать, сможет ли она находиться в замке в компании одних солдат. Но Гонзага не замедлил с ответом, ибо загодя нашел способ обойти и это препятствие.

– Зачем же только солдат? Когда придет час отъезда, вы возьмете с собой трех-четырех дам, которым доверяете, а также священника, пажа, может, даже двоих, нескольких слуг.

Вот так, среди садовых теней и родился план бегства Валентины от ненавистного ей брака с герцогом Баббьяно. Но план этот преследовал и другую цель, о которой девушка даже и не догадывалась. Ибо в результате его претворения в жизнь она могла стать женой мессера Ромео Гонзаги.

Он происходил из знатного мантуанского рода, давшего Италии много мерзавцев и одного святого. Из Мантуи его изгнали, но заботливая мать в избытке ссудила его деньгами, так что он, доводясь родственником монне Элизабетте, неплохо устроился в Урбино, при дворе Гвидобальдо. А когда деньги начали иссякать, ему пришлось изыскивать средства их добывания. Гонзага никогда не слыл храбрецом, не слишком ловко обращался с оружием, не отличался воинственностью, поэтому не искал карьеры, избираемой многими авантюристами его возраста. Сердцем он принадлежал к их числу, но так как служение Марсу было ему не по нутру, то Гонзага нашел себе другого покровителя – Купидона. Гвидобальдо, из уважения к монне Элизабетте, весьма благоволил к мессеру Гонзаге, и последний лелеял надежду породниться с герцогом Урбино, у которого подрастали две племянницы. Он очень обрадовался, когда Гвидобальдо поручил ему привезти очаровательную Валентину делла Ровере из монастыря святой Софьи. Но надежды эти обратились в прах, когда Гонзага узнал, кому прочат Валентину в жены. Теперь же, благодаря инициативе самой девушки, он вновь мог смотреть в будущее с оптимизмом.

Опасно, конечно, идти наперекор Гвидобальдо, думал Гонзага, за это можно поплатиться и жизнью, если покинуть Урбино им не удастся. Гвидобальдо не пощадит его, несмотря на всю свою мягкость. Но если им удастся укрыться в Роккалеоне, если любовью или силой он заставит Валентину стать его женой, тогда нет нужды опасаться Гвидобальдо. Дело зайдет слишком далеко, Джан-Мария не захочет жениться на вдове Гонзаги, так что дядя, скорее всего, простит и племянницу, и ее мужа. Конечно, Гвидобальдо может осадить их в Роккалеоне и попытаться штурмом захватить замок, но такой исход казался Гонзаге маловероятным. И он резонно рассудил, что и в этом случае может не опасаться гнева правителя Урбино, если успеет заранее жениться на Валентине. В конце концов происхождением и знатностью рода Гонзага ни в чем не уступал его светлости герцогу Монтефельтро. У него, кстати, была и вторая племянница, замужеством которой он мог сцементировать желанный ему союз с Баббьяно.

Долго еще вышагивал в одиночестве Гонзага по дорожкам сада. Стемнело, небо засверкало звездами, а с губ Гонзаги все не сходила улыбка. Как кстати он предложил взять в Роккалеоне священника. Похоже, ему найдется там дело до того, как замок сдастся или его захватят войска Гвидобальдо.

Глава VIII. Находка в таверне

По распоряжению Гвидобальдо подготовка к церемонии бракосочетания шла полным ходом. Художники, граверы, золотых и серебряных дел мастера трудились не покладая рук. Курьеры мчались в Венецию за золотыми листьями и ультрамарином для подвенечного платья. Из Рима везли кровать для молодых, из Феррары – свадебный экипаж. Собиралось приданое, дорогие подарки. А в это время Ромео Гонзага методично исполнял порученное ему дело.

Вечером третьего дня он сидел у окна в комнате, отведенной ему во дворце Урбино, размышляя над тем, что еще предстояло сделать. Продвинулся он уже довольно далеко, поэтому с губ его не сходила довольная улыбка. Взгляд его скользнул по горным склонам, по реке Метауро, катящей свои воды к морю, задержался на тучных полях. Разумеется, от улыбки этой не осталось бы и следа, скажи ему кто, что предложенный им и одобренный Валентиной план приведет к боевым действиям. Гонзаге недоставало хитрости, не был он и знатоком человеческой души. И он искренне верил, что монне Валентине достаточно укрыться в замке Роккалеоне, а потом известить дядю, что она не выйдет замуж за Джан-Марию и не вернется в Урбино, пока тот не пообещает расторгнуть предполагаемый союз. А уж после этого Гвидобальдо не останется ничего иного, как признать собственное поражение.

Он понимал, что произойдет это не сразу, наоборот, даже радовался затяжке времени. Оно ушло бы на обмен посланиями, на уговоры Гвидобальдо. Валентина, естественно, будет стоять на своем до тех пор, пока правитель Урбино, оценив нелепость создавшейся ситуации, не согласится на ее условия. Осада Роккалеоне войсками Гвидобальдо? Нет, поверить в это Гонзага не мог. В крайнем случае войска подойдут к Роккалеоне, но уж наверняка дело не дойдет ни до штурма, ни до артиллерийских обстрелов. Не будет же Гвидобальдо выставлять себя на посмешище перед сопредельными государствами. А пассивной осады Гонзага не боялся, позаботившись о том, чтобы еды и питья защитникам замка хватило надолго.

Так рассуждал сам с собой Гонзага, и улыбка, кривившая его безвольные губы, становилась все шире. В грезах своих поднимался он на недосягаемую высоту, неограниченная власть плыла ему в руки, и все благодаря столь умело придуманному плану – воистину, дурак в раю дураков, в компании со своей собственной дуростью.

Но грезы грезами, а замысел его требовал и конкретных действий: продумать, подготовить и осуществить побег в Роккалеоне; подсчитать необходимое количество и закупить съестные припасы и оружие, нанять солдат. С провизией он уже разобрался, об оружии мог не беспокоиться – в Роккалеоне его наверняка хватало с лихвой. Но вот наемники, наемники его тревожили. Как указывалось выше, он решил нанять двадцать человек, с меньшим числом не удалось бы показать осаждающим, что он настроен серьезно. Горстка людей, но где ему найти тех, кто рискнул бы головой, пусть и за щедрую плату, принять участие в этой авантюре, тем самым вызывая на себя гнев Гвидобальдо.

В тот вечер он оделся с несвойственной ему скромностью и под покровом ночи зашагал к таверне на грязной улочке неподалеку от кафедрального собора, где среди винных паров он надеялся найти тех, кто ему требовался. И по чистой случайности наткнулся на бывалого вояку, в свое время дослужившегося до condottiero[15]15
  Кондотьер – командир пешего или конного отряда наемников в Италии XIV–XVI веков.


[Закрыть]. Потом, однако, вино и превратности судьбы сбросили его на самое дно.

В мрачную, полутемную таверну, где собиралось всяческое отребье, Гонзага входил не без дрожи, прося защиты у всех святых и перекрестившись, переступая порог. У дальней стены горел очаг, на котором жарилась козлятина. Но дым, вместо того чтобы уходить в трубу, распространялся по залу, освещенному свисающей с потолка лампой с масляными рожками. Единственное яркое пятно во мраке, она напоминала луну, едва пробивающуюся сквозь дымку облаков. А вонь стояла такая, что Гонзага едва не задохнулся. С трудом подавил он желание повернуться и уйти. Остановило его лишь одно: нигде более, и Гонзага прекрасно это понимал, не найти тех, кто ему нужен. Поэтому он направился к очагу, где хлопотал Лучано, хозяин харчевни, но, не пройдя и двух шагов, поскользнулся на залитом жиром полу и едва не растянулся во весь рост, вызвав громкий смех одетого в лохмотья гиганта, с интересом наблюдающего за новым клиентом Лучано.

Весь в поту, с напряженными, словно струны, нервами, Гонзага добрался до столика у стены и опустился на грубо сколоченную деревянную скамью, моля Бога, чтобы никто к нему не подсел.

На стене напротив висело потемневшее распятие с чашей для святой воды, последние капли которой испарились, должно быть, не одно десятилетие назад. Под распятием в компании двух головорезов пировал тот самый гигант, что смеялся над неуклюжестью придворного. И от своего столика Гонзага слышал его громкий, недовольный голос.

– Где же вино, Лучано? Святая мадонна! Принесешь ты его или нет, свинья? Да тебя только за смертью посылать!

По телу Гонзаги пробежала дрожь, он вновь перекрестился, надеясь найти у святых защиту от этого дьявола в образе человеческом, но налитые кровью глаза убийцы – именно таким представлялось Гонзаге основное занятие гиганта – уже сверлили его взглядом.

– Иду, кавалер, иду, – и Лучано, забыв о подгорающей на углях козлятине, поспешил к бочке вина.

При упоминании дворянского титула Гонзага встрепенулся и исподтишка принялся изучать грубое, жестокое, обрюзгшее, раскрасневшееся от выпитого лицо гиганта. Шапка нечесанных волос, висячий нос, горящие глаза… Да, благородством крови тут и не пахло. Действительно, он был при оружии. Над поясом торчали рукояти меча и кинжала, на столе лежал заржавленный металлический шлем. Но эти боевые атрибуты указывали лишь на принадлежность к клану наводнивших Италию наемников, готовых за деньги воевать за кого угодно. А гиганту тем временем надоело рассматривать Гонзагу. Он повернулся к своим собутыльникам и начал громко рассказывать о сражениях десятилетней давности в Сицилии.

Гонзага навострил уши. Выходило, что он встретил-таки нужного ему человека. И, притворяясь, что пьет принесенное Лучано вино, он жадно вслушивался в красочное описание событий, в которых рассказчик играл не последнюю, а заглавную роль. Думал же Гонзага о том, сможет ли этот гигант вновь собрать людей, которых когда-то вел в бой.

Через полчаса собутыльники встали и откланялись, оставив гиганта в одиночестве. Уходя, они искоса глянули на Гонзагу.

Тот все еще колебался. А головорез то ли грезил наяву, уставившись в одну точку, то ли заснул с открытыми глазами. Наконец, собравшись с духом, Гонзага встал и направился к противоположной стене. Очень неуютно чувствовал он себя в этой таверне, ибо привык к просторным залам и дворцовым покоям.

– Господин мой, – робко начал он, – не окажете ли вы мне честь выпить со мной кувшин вина.

Глаза гиганта, до того пустые и безжизненные, сверкнули огнем. Он устремил взгляд на Гонзагу, гордо вскинул голову, и на мгновение Гонзага даже подумал, что получит отказ.

– Выпить с вами кувшин вина? – должно быть, тем же тоном грешник спрашивал бы ангела, предложившего ему податься в рай: «Я попаду на небеса? Неужели попаду?». В глазах гиганта появился хитрый блеск. Неспроста, видать, этот красавчик предлагает ему выпить. Он уже хотел спросить, а что от него потребуется взамен, но здравый смысл подсказал ему, что делать этого не следует. Ибо, выслушав предложение, он может отказаться, а значит, лишиться выпивки. Тем более что о деле можно поговорить и после того, как кувшин поставлен на стол.

Он попытался изобразить улыбку.

– Уважаемый, с таким благородным господином я готов выпить целый бочонок.

– Так вы согласны? – на всякий случай переспросил Гонзага.

– Конечно, клянусь Бахусом! Мы будем пить, пока в вашем кошельке останется хоть одна монетка или пока в таверне не кончится вино.

Гонзага кликнул Лучано и попросил кувшин лучшего вина. И пока хозяин таверны бегал за ним, уселся напротив гиганта. Пауза затягивалась, и первым заговорил Гонзага.

– Холодная сегодня ночь.

– Юноша, у вас, должно быть, помутилось в голове, – ответствовал гигант. – Ночь, наоборот, очень теплая.

– А я сказал, холодная, – Гонзага не привык, чтобы ему противоречили те, кто занимал более нижние ступени социальной лестницы. К тому же ему хотелось и самоутвердиться.

– Значит, ошиблись, – с ухмылкой возразил гигант, – ибо я уже поправил вас, указав, что ночь сегодня теплая. Святые и ангелы! Я не привык к тому, что со мной спорят! Милый красавчик, если я говорю, что ночь теплая, значит, так оно и есть, даже если склоны Везувия белы от снега.

Лицо Гонзаги стало пунцовым, и лишь появление у стола Лучано с кувшином вина спасло его от резкой реплики, которая могла привести к нешуточной ссоре. Но от одного вида вина гигант разом успокоился.

– За долгую жизнь, ненасытную жажду, большой кошелек и короткую память! – провозгласил он тост, толковать значение которого Гонзага не решился. Он выпил чашу до дна, поставил ее на стол, утерся рукавом. – Кажется, я еще не узнал, чьим обществом наслаждаюсь в сей час?

– Вы слышали о Ромео Гонзаге?

– Гонзага – фамилия известная, но вот о Ромео Гонзаге слышать не доводилось. Так это вы?

Гонзага кивнул.

– Благородная семья, – тоном своим гигант подчеркивал, что и он не простолюдин. – Позвольте представиться и мне. Эрколе Фортемани. – И столько гордости было в его голосе, словно представлялся император.

– Грозная фамилия[16]16
  Фортемани (итал.) – сильные руки.


[Закрыть], – не без нотки удивления отметил Гонзага. – И как благородно звучит.

Гигант внезапно разозлился.

– А чему вы изумляетесь? – взревел он. – Уверяю вас, что моя фамилия и грозная, и благородная, как и я сам. Дьявол! Разве этого не видно с первого взгляда?

– Но я же и не ставил под сомнение ваши слова, – залепетал Гонзага.

– Естественно, иначе бы вы уже покинули этот свет, мессер Гонзага. Но вы подумали об этом! И я склонен доказать вам, что даже такие мысли не остаются без последствий.

И уязвленная гордость подвигла гиганта на длинный монолог.

– Так знайте же, мессер, что перед вами капитан Эрколе Фортемани. В этом звании я служил в армии папы. Я сражался за Пизу под началом Бальони из Перуджи. Я командовал сотней кавалеристов в знаменитой наемной армии Джаннони. Я воевал с французами против испанцев и с испанцами против французов. Капитаном был я и в войсках Чезаре Борджа, и в армии короля Неаполя. Теперь, юноша, вам, должно быть, понятно, с кем вы имеете дело, и если имя мое не сияет огненными буквами над всей Италией, то причина тому одна – славу моих побед присваивали те, кто нанимал меня!

– Да вы просто герой! – всю эту ложь Гонзага воспринимал за чистую монету. – Сколь же велики ваши боевые заслуги!

– Заслуги, конечно, есть. Достаточные для того, чтобы вновь получить место наемника. Но великими их назвать нельзя. То удел полководцев.

– Думаю, что не стоит нам спорить об этом, – примирительно ответил Гонзага, опасаясь очередного взрыва ярости.

– Кто говорит, что не будем спорить? – ощерился гигант. – Кто помешает мне, ежели я хочу спорить? Отвечайте! – И он приподнялся из-за стола, распираемый яростью. – Но полно! – И успокоился, словно по мановению волшебной палочки. – Как я понимаю, вас привлек сюда не блеск моих прекрасных глаз и не великолепие моего наряда, – он приподнял полу изодранного плаща. – И вино вы заказали не потому, что вам не с кем выпить. Наверное, вы хотите меня о чем-то попросить.

– Вы абсолютно правы.

– Для этого не нужно большого ума, клянусь Господом! – усмехнулся Эрколе. Но тут же лицо его посуровело, он понизил голос до шепота. – О чем пойдет речь, мессер Гонзага? Если вы желаете, чтобы я перерезал кому-то глотку, или намерены предложить мне не менее грязное дельце, советую поостеречься и не упоминать о нем в моем присутствии, если вам дорога собственная шкура, а скоренько убраться отсюда.

Руки Гонзаги взметнулись вверх, протестуя против столь чудовищного предположения.

– Мессер, мессер, да как такое могло прийти вам в голову? – пылко воскликнул он, обрадовавшись тому, что облюбованный им головорез не растерял последние остатки совести. И действительно, как можно поручать охрану замка отъявленному бандиту, ни в грош не ставящему человеческую жизнь. – У меня есть для вас дело, но, уж конечно, я не собирался просить вас подстеречь в темном углу кого-то из моих недругов. Нет, планы у меня посерьезнее, и я чувствую, что вы – именно тот человек, который мне нужен.

– Тогда хотелось бы знать поболе, – пробурчал Эрколе.

– Сначала я хочу, чтобы вы дали слово хранить мое предложение в тайне, если сочтете его унизительным для себя или оскорбляющим ваше достоинство.

– Ад и Сатана! Да любой труп будет более болтливым, чем я!

– Отлично. Можете вы нанять двадцать крепких парней для охраны крепости? Гарантируется полное довольствие и жалованье, в четыре раза превышающее обычные суммы, выплачиваемые наемникам. По времени наше предприятие займет несколько недель. При этом вполне возможно, что придется вступить в бой с войсками герцога.

Щеки Эрколе так раздулись, что Гонзага испугался, не лопнут ли они. Но тот шумно выдохнул.

– Так вы все-таки намерены нарушить закон! Да или нет?

– Пожалуй, что да, – признал Гонзага. – В некотором смысле. Но риск невелик.

– И больше вы сказать мне ничего не можете?

– Боюсь, что нет.

Эрколе осушил вторую чашу, поставил ее на стол, склонил голову, глубоко задумавшись. Гонзага начал терять терпение.

– Вы мне поможете? Найдете этих людей?

– Если бы вы рассказали поподробнее, что за служба потребуется от меня, я бы нашел вам и сотню.

– Я уже упоминал, что мне требуется двадцать человек.

Эрколе почесал длинный нос.

– Пожалуй, что найду. Но парни будут отчаянные, уже нарушившие закон, которые не бояться добавить малую толику к своим прегрешениям, ибо семь бед – один ответ. Когда они вам нужны?

– Завтра вечером.

– Дайте подумать… – Эрколе начал загибать пальцы, погрузившись в расчеты. – Десять или двенадцать человек я соберу за два часа. Что же касается двух десятков… – вновь он задумался, затем вскинул голову. – Сначала я хочу услышать, сколько вы заплатите мне за то, что я, не задавая лишних вопросов, соглашусь участвовать в вашем предприятии, возглавляя нанятый вами отряд.

Лицо Гонзаги вытянулось.

– Но я намеревался взять командование на себя.

– Святой Боже! – похоже, Эрколе представил этого дворцового щеголя во главе его головорезов. – У меня нет возражений, но тогда и ищите их сами. Спокойной ночи! – и помахал рукой на прощание.

Для Гонзаги жест этот означал катастрофу. Где он мог найти двадцать человек? Задача непосильная, в чем он честно и признался.

– Тогда послушайте, господин хороший, – последовал ответ. – Дело обстоит следующим образом: если я предложу моим друзьям участвовать в некоем деле, безо всяких подробностей, при условии, что командовать ими буду я, деля с ними возможный риск, то к завтрашнему утру я, несомненно, наберу двадцать человек. Они согласятся, потому что доверяют интуиции и опыту Эрколе Фортемани. Но предложи я им заняться неизвестно чем, под началом неизвестно кого… Едва ли такое вообще возможно.

С последним доводом Гонзага не мог не согласиться. И, не долго думая, предложил Эрколе пятьдесят золотых флоринов сразу плюс по двадцать за каждый месяц службы. И Эрколе, который, будучи наемником, не получал и десятой доли таких денег, едва сдержался, чтобы не броситься на шею сидящего перед ним Гонзаги и не расцеловать его.

А последний достал тяжелый мешочек, в котором звякнули монеты, и положил его на стол.

– Здесь и сотня флоринов для вашего отряда. Я не хочу, чтобы меня сопровождали оборванцы, – тут взгляд его пробежался по наряду Эрколе. – Оденьте их соответственно.

– Будет исполнено, ваша светлость, – такого уважения в его голосе Гонзага еще не слышал. – А как насчет оружия?

– Достаточно пик и аркебуз[17]17
  Аркебуза – один из ранних образцов ручного огнестрельного оружия.


[Закрыть]. Возможно, оружие нам и не потребуется.

– Не потребуется? – еще более изумился Эрколе.

Оплата королевская, обувают, кормят, одевают, да еще не надо и воевать? Конечно, ему еще не доводилось наниматься на столь выгодную службу. В ту ночь Эрколе видел себя во сне дворецким властелина, сопровождаемым толпой лакеев в роскошных ливреях, готовых выполнить любое его указание. И поутру проснулся спокойным за свое будущее: оно обеспечено, и ему не придется больше с оружием в руках кочевать по стране.

А поднявшись, принялся за порученное ему дело, ибо человек он был добросовестный, хоть и любил прихвастнуть, и вспыхивал, как сухой порох. Эрколе не испытывал особого уважения к чужой собственности, мог смошенничать, играя в кости, умыкнуть плохо лежащий кошелек, если того требовала суровая жизненная необходимость, но в жилах его текла благородная кровь и он гордился своим занятием. Пьяница, драчун, Эрколе Фортемани до последнего хранил верность тому, кто пользовался его услугами.