Текст книги "Лето Святого Мартина"

Рафаэль Сабатини
Лето Святого Марина

Гарольду Ли из уважения к его знаниям, в знак благодарности за его поддержку, в силу моей привязанности к нему и почти всерьез я посвящаю эту трагикомедию.

Р. Сабатини

Глава I. СЕНЕШАЛ ДОФИНЭ

Господин де Трессан, его величества сенешал note 1Note1
  Сенешал (буквально: старший над слугами) – феодальный чиновник, руководивший содержанием и обороной замка, командовал воинскими соединениями и т. д. В качестве королевского представителя осуществлял высшие судебные функции на той или иной территории


[Закрыть] Дофинэ, сидел в непринужденной позе: его пурпурный камзол был расстегнут, и нижнее платье желтого шелка проглядывало в образовавшуюся прорезь, как проглядывает сквозь лопнувшую кожуру разбухшая мякоть перезревшего плода.

Его парик – скорее дань необходимости, чем моде – лежал на столе среди пыльных бумаг, а на толстом маленьком носу, круглом и красном, как вишня, покоилась дужка очков в роговой оправе. Его лысая голова – настолько лысая и сверкающая, что при взгляде на нее почему-то возникало неприятное чувство – возлежала на спинке огромного кресла, скрывая от взгляда постороннего замысловатый герб, вышитый на коже малиновой обивки. Глаза его были закрыты, челюсть отвисла, и казалось, что нос и рот словно состязались друг с другом, являясь источником раскатистого храпа, который означал, что господин сенешал напряженно трудится на службе его величества короля.

А в углу, между двух окон, за столом гораздо меньших размеров бедно одетый, бледнолицый секретарь выполнял за свое скудное жалованье те обязанности, за которые господин сенешал получал необоснованно большее вознаграждение.

Тишина этой просторной комнаты нарушалась лишь всхрапыванием господина де Трессана, царапаньем брызгающего пера секретаря и потрескиванием поленьев, с шипеньем горящих в огромном, похожем на пещеру камине. Внезапно к этим звукам добавился еще один. Тяжелые портьеры синего бархата, украшенные серебряным узором, с характерным шелестом раздвинулись в стороны, и управляющий господина Трессана в плотно облегающем тело костюме черного цвета, с тяжелой цепью – знаком его статуса – церемонно шагнул через порог.

Выронив перо, секретарь бросил испуганный взгляд на своего спящего господина, затем поднял руки над головой и испуганно замахал ими в сторону управляющего.

– Ш-ш-ш! – трагедийно прошептал он. – Doucement note 2Note2
  Тихо (фр.; здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], месье Ансельм.

Ансельм помедлил. Он оценил серьезность ситуации. По его лицу пробежало выражение растерянности. Но быстро взяв себя в руки, он тихо, как будто опасаясь, заявил, что придется сделать именно то, о чем он говорит: «Тем не менее его надо разбудить».

Секретарь ужаснулся еще больше, но Ансельм, однако, не обратил на это никакого внимания. Будить его превосходительство сенешала Дофинэ во время послеобеденной дремы было делом небезопасным, он знал это по прежнему опыту, но еще более опасно было бы не повиноваться черноглазой женщине, ожидавшей внизу, которая требовала немедленной аудиенции.

Ансельм понял, что находится между молотом и наковальней. Однако он был человеком, привыкшим к осторожности: привычка, порожденная свойственной ему леностью и развившаяся среди тех благ, которые выпали па долю управляющего господина де Трессана. В задумчивости он погладил клинышек своей рыжей бороды, надул щеки и поднял взор «к небесам», которые, как он полагал, находились где-то по ту сторону потолка.

– Тем не менее его надо разбудить, – повторил он.

И тогда судьба пришла к нему на помощь. Где-то в доме со звуком пушечного выстрела захлопнулась дверь. На лбу секретаря выступил пот. Он безвольно откинулся в кресле, считая себя погибшим. Ансельм вздрогнул и в немом проклятии ухватил зубами сустав указательного пальца.

Господин сенешал пошевелился во сне. Производимый им равномерный шум достиг своей кульминации, но вдруг оборвался, когда сенешал будто внезапно подавился и резко всхрюкнул. Медленно, как у совы, веки его раздвинулись, приоткрывая бледно-голубые глаза, взгляд которых зафиксировался сначала на потолке, а затем на Ансельме. Он мгновенно сел, хмурясь и пыхтя, хаотично перетасовывая руками бумаги на столе.

– Тысяча чертей! Ансельм, почему меня отрывают? – еще наполовину не проснувшись, недовольно пробурчал он. – Какого дьявола тебе надо? Неужели ты не думаешь о делах короля? Бабилас, – это было брошено секретарю, – разве я не говорил вам, что у меня много дел и меня нельзя беспокоить?

Выдавать себя за самого занятого во всей Франции человека было величайшим удовольствием в жизни этого тщеславного и деятельного бездельника, и всякая аудитория, пусть даже состоящая всего лишь из собственных слуг, подходила для того, чтобы играть эту роль с пристрастием.

– Месье граф, – произнес Ансельм с заискивающей интонацией. – Я бы никогда не осмелился войти, если бы дело было менее срочным. Но мадам Кондильяк ожидает внизу. Она желает видеть ваше превосходительство.

Трессан моментально проснулся. Он поспешно попытался одной рукой пригладить похожую на воск поверхность лысины, в то же время схватив парик. Потом грузно поднялся из своего огромного кресла. В спешке надев парик набекрень и наклонившись всем телом к Ансельму, принялся натягивать и запахивать раскрывшийся камзол, и его толстые пальцы едва справлялись с этим.

– Мадам la Douairiere note 3Note3
  Вдова (фр.), (в отношении женщины высокого ранга; обычно – титулованной особы)


[Закрыть] здесь? – воскликнул он. – Поторопись-ка с этими пуговицами, мошенник. Живее! Разве могу я в таком виде принимать даму? Как я? .. Бабилас! – рявкнул он, вертясь, так что Ансельму пришлось пустить в ход обе руки, выполняя приказание.

– Зеркало… из шкафа! .. Бегом!

Секретарь молниеносно исчез и вернулся в тот момент, когда Ансельм завершал туалет своего господина. Трессан пребывал в скверном расположении духа, поскольку не успел слуга застегнуть пуговицы его жилета, как он собственноручно вновь расстегнул их, не переставая при этом энергично проклинать своего мажордома.

– Ансельм, собака, у тебя нет никакого вкуса, никакого разумения! Ты думаешь, я появлюсь в этом наряде, сшитом по моде полувековой давности, перед мадам маркизой? Никогда! Снимай, снимай его. Подай мне камзол, который привезли в прошлом месяце из Парижа, желтый, со свободными рукавами и золотыми пуговицами, и шарф – малиновый, который я приобрел у Тайлемана. Поворачивайся быстрее, скотина! Как, ты все еще здесь?!

Ансельм, понукаемый таким образом, старался вовсю, гротескно переваливаясь с ноги на ногу, как торопящаяся водоплавающая птица. Вдвоем с секретарем они одевали и украшали господина сенешала до тех пор, пока он не начал походить на райскую птицу, хотя и уступал ей по гармонии оттенков и элегантности очертаний.

Бабилас держал зеркало, а Ансельм поправлял парик сенешала, в то время как сам Трессан завивал свои черные усы – каким образом они сохранили цвет, было загадкой для его знакомых, – и расчесывал клинышек бороды, украшавшей один из его нависавших друг над другом подбородков.

Он бросил последний взгляд на свое отражение, отрепетировал улыбку и приказал Ансельму пригласить посетительницу. Трессан хотел было отправить своего секретаря прочь, приказав ему убираться ко всем чертям, однако передумал и вернул его, едва тот подошел к двери. Его безмерное тщеславие требовало своего удовлетворения.

– Подожди, – сказал он. – Есть письма, которые надо написать. Дела короля не терпят отлагательства, пусть хоть все вдовы Франции просят об этом. Садись.

Бабилас повиновался. Трессан встал спиной к открытой двери. Его напряженный слух уловил шуршание женского платья. Он прочистил глотку и принялся диктовать:

– Ее величеству королеве-регентше, – здесь он помедлил и, сдвинув брови, глубоко задумался. Затем высокопарно повторил: – Ее величеству королеве-регентше. Записал?

– Да, господин граф. Ее величеству королеве-регентше…

Позади себя Трессан услышал движение и сдержанное покашливание.

– Месье де Трессан, – произнес женский голос, низкий и мелодичный, в котором присутствовали также интонации высокомерия и надменности.

Трессан мгновенно повернулся, сделал шаг навстречу и поклонился.

– Ваш покорный слуга, мадам, – сказал он, приложив руку к сердцу.

– Это честь, которая…

– Которую вы вынуждены оказать, – прервала она и повелительно кивнула в сторону Бабиласа: – Удалите этого малого.

Бледный секретарь, замерев от страха, поднялся со своего места. Он ожидал катастрофы как естественного следствия такой манеры обращения с человеком, наводившим ужас на своих слуг и на весь Гренобль. Но господин Трессан не возмутился, не вышел из себя.

– Это мой секретарь, мадам. Мы работали, когда вы вошли. Я собирался написать письмо ее величеству. Должность сенешала в такой провинции, как Дофинэ, – helas note 4Note4
  Увы (фр.)


[Закрыть], не синекура. – Он вздохнул, как вздыхает человек, мозг которого переутомлен. – Даже на еду и сон почти не остается времени.

– Значит, вам необходим день отдыха, – вымолвила она с холодным высокомерием. – Воспользуйтесь им сейчас же и отложите королевские дела на полчаса ради моих.

Ужас секретаря все возрастал: над головой этой женщины, ждал он, вот-вот разразится буря. Однако господин сенешал, обычно такой вспыльчивый и раздражительный, лишь повторил еще один свой неуместный поклон.

– Вы предугадываете, мадам, те самые слова, которые я собрался произнести. Бабилас, исчезните! – и он небрежно махнул рукой писарю, указывая в сторону двери. – Уберите бумаги в мой шкаф, вон там. Когда мадам уйдет, мы вернемся к письму ее величеству.

Секретарь собрал бумаги, перья, чернильницу и ушел, убежденный, что конец света не за горами.

Когда дверь за ним затворилась, сенешал еще раз поклонился и, глупо улыбнувшись, предложил посетительнице кресло. Она бросила взгляд на кресло, затем примерно с таким же выражением, как на кресло, посмотрела на Трессана, повернувшись спиной к обоим, прошла к камину. Остановившись у огня, она зажала хлыст под мышкой и принялась стягивать длинные перчатки для верховой езды. Это была высокая, превосходно сложенная и необычайно красивая женщина, хотя лучшая пора ее жизни и миновала.

В сумеречном свете октябрьского полудня никто не дал бы ей более тридцати, хотя при ярком солнце можно было бы смело добавить еще лет пяток. Но то, что ее следующий день рожденья будет сорок вторым по счету, – этого нельзя было предположить ни при каком освещении. Ее бледное лицо оттенка слоновой кости словно светилось, резко контрастируя с глянцем волос цвета воронова крыла. Выразительность черных и дерзких глаз под низко опущенными веками с длинными ресницами подчеркивала линия надменно сжатых ярко-алых губ. Нос у нее был тонок и прям, шея и плечи – словно из слоновой кости.

На ней было бархатное платье для верховой езды цвета сапфира, с элегантной золотой шнуровкой поперек корсажа и глубоким квадратным вырезом, украшенное на шее накрахмаленной лентой тонкого полотна, которое во Франции в те времена уже вытесняло из употребления более сложные в изготовлении рюши, и касторовая шляпа с высокой тульей, повязанная золотисто-голубым шарфом и надетая поверх полотняного капора.

Опираясь локтем о резное украшение камина, она продолжала неторопливо снимать перчатки.

Сенешал пристально смотрел на нее, тщетно пытаясь скрыть, что любуется, а его пальцы в это время – пухлые, вялые обрубки – нервно теребили бороду.

– Если бы вы только знали, маркиза, с какой радостью, с каким…

– Я попробую это себе представить в другой раз, – оборвала она его с грубым высокомерием, характерным для нее. – А сейчас мне не до таких пустяков. Грядет неприятность, дружище, серьезная неприятность.

Брови сенешала поползли вверх. Зрачки расширились.

– Неприятность, – повторил он. И его рот, открывшись, чтобы дать выход этому единственному слову, так и не закрылся.

Маркиза, изобразив на лице странную гримасу, стала снова натягивать только что снятую перчатку.

– По выражению вашего лица я могу судить, насколько хорошо вы поняли меня, – усмехнулась она. – Неприятности касаются мадемуазель де Ла Воврэ.

– Неприятности исходят из Парижа, от членов королевского двора? – голос сенешала упал.

Она кивнула.

– Вы сегодня проявляете просто-таки чудеса интуиции, де Трессан.

Он закусил кончик усов, что делал всегда в минуты крайней озабоченности или задумчивости.

– Ах! – наконец воскликнул он, и это прозвучало как выражение мрачного предчувствия. – Рассказывайте дальше…

– Рассказывать нечего. Я вам сообщила суть дела.

– Но в чем именно состоит эта неприятность и кто вам о ней сообщил?

– Друг из Парижа дал мне знать, и его посыльный, к счастью, хорошо справился со своим делом, иначе месье де Гарнаш был бы здесь прежде него и безо всякого предупреждения.

– Гарнаш… – как эхо повторил граф, – кто такой этот Гарнаш?

– Посланник королевы-регентши. Она направила его сюда, чтобы убедиться, что с мадемуазель де Ла Воврэ обходятся справедливо и великодушно.

При этих словах Трессан застонал и заломил руки – это выглядело бы очень трогательно, не будь нелепо.

– Я предупреждал вас, мадам! Я знал, чем это кончится, – почти рыдал он. – Я говорил вам…

– О, я помню все, что вы мне говорили, – отрезала она. – Вы можете избавить себя от повторения этого. Что сделано, то сделано, и я не желаю – не желала бы – ничего менять. Королева мне не указ, я хозяйка Кондильяка, мое слово – единственный закон для моих людей, и я постараюсь, чтобы так оно и впредь оставалось.

Трессан с удивлением посмотрел на нее. Безрассудное женское упрямство так подействовало на него, что он позволил себе улыбнуться и даже пошутить.

– Parfaitement! note 5Note5
  Превосходно! (фр.)


[Закрыть] – сказал он, разводя руками и кланяясь. – Тогда стоит ли вообще говорить о неприятностях?

Она нервно стукнула хлыстом по краю своей юбки.

– Неприятности будут, пока я веду себя так, а не иначе.

Сенешал пожал плечами и сделал шаг к ней, подумав при этом, что мог бы не утруждать себя, надевая прекрасный желтый камзол из Парижа. Сегодня она была явно равнодушна к его нарядам. Он уныло думал также о том, что будет с ним, когда начнутся эти самые неприятности. Слишком долго он нежился на ложе из роз в этом милом уголке Дофинэ, и сейчас его сердце замирало от страха при мысли о том, как бы от роз не остались одни шипы.

– Как довелось королеве узнать о… мадемуазель… м-м… о ее положении? – спросил он.

Маркиза вспыхнула гневом.

– Девчонка нашла предателя, и этот пес переправил письмо в Париж. Этого оказалось достаточно. Если когда-нибудь волею судьбы или случая он попадется на моем пути, клянусь, его повесят без исповеди.

И вдруг она неожиданно приняла позу просительницы, устремив на него свои прекрасные глаза, готовые, казалось, растопить его.

– Трессан, – начала она вкрадчиво, – вокруг меня одни враги. Но вы не оставите меня? Вы будете на моей стороне до конца – не так ли, мой друг? Могу ли я, по крайней мере, положиться на вас?

– Во всем, мадам, – отвечал он. – Вам известно, с каким отрядом прибудет этот человек, Гарнаш?

– Он прибудет один, – заносчиво ответила она.

– Один, – отозвался Трессан с ужасом. – Один? Тогда… Тогда…

Безвольный и потерянный, он вскинул руки вверх. Маркиза поглядела на него.

– Diable! note 6Note6
  Черт возьми! (фр.)


[Закрыть] Что терзает вас? – бросила она. – Могла ли я принести вам лучшие новости?

– Едва ли вы могли принести мне худшие новости, – простонал он.

Затем, будто пораженный какой-то внезапной мыслью, бросившей отблеск надежды в ужасающую темноту, сгущающуюся над его головой, он вдруг посмотрел вверх.

– Вы намереваетесь сопротивляться ему? – поинтересовался он.

Она секунду глядела на него, затем несколько неприязненно рассмеялась.

– Пш-ш-ш. Вы сумасшедший. Вам ли спрашивать, намереваюсь ли я сопротивляться – я, имеющая самый укрепленный замок в Дофинэ? Клянусь Господом, месье, если вам так необходимо услышать это, то я заявляю вам, что намерена сопротивляться ему и всем, кого бы королева ни послала вслед за ним, до тех пор, пока будет цел хотя бы один камень Кондильяка.

Сенешал облегченно выдохнул и снова принялся жевать свой ус.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что я не могла сообщить вам новость хуже той, что он прибудет один? – внезапно спросила она.

– Мадам, – сказал он, – если этот человек прибывает без отряда, а вы не подчиняетесь приказам, которые он везет с собой, как вы думаете, что может случиться?

– Он обратится к вам с просьбой дать людей, которые ему будут нужны для штурма моего замка, – спокойно ответила она.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

– Значит, вы осознаете это? – воскликнул он. – Вы это осознаете?!

– Но это же очевидно. Это понял бы и ребенок.

Ее невозмутимость была как порыв ветра для тлеющих углей его страхов. Они вдруг разгорелись в пламя гнева, внезапное и страшное. Такое часто случается с затравленным человеком. Лицо его приобрело фиолетовый оттенок, и он двинулся к ней переваливающейся походкой толстяка, дико размахивая руками и ощетинившись крашеными усами.

– А что будет со мной, мадам? – спросил он, брызгая слюной. – Что будет со мной? Я буду разорен, брошен в тюрьму и, может быть, повешен за отказ предоставить ему людей! Вот что у вас на уме. А с какой стати я, бывший сенешалем Дофинэ пятнадцать лет, должен оканчивать свои дни в опале, и все из-за ваших семейных прожектов в отношении жеманной девицы! Seigneur du Ciell note 7Note7
  Владыка Небесный! (фр.)


[Закрыть] – ревел он. – Мне кажется, вы сошли с ума! Вы не остановитесь перед тем, чтобы сжечь целую провинцию, лишь бы можно было поступать с этим несчастным ребенком так, как вам вздумается. Но, Ventregris! note 8Note8
  Черт побери! (фр.)


[Закрыть] Разорить меня…

От возмущения он почти лишился дара речи, широко открывая рот и с трудом дыша, а затем принялся нервно расхаживать по комнате, сложив руки на животе.

Госпожа Кондильяк следила за ним взглядом, и лицо ее было спокойно, а взгляд холоден. Она сейчас напоминала крепкий дуб, не сгибающийся даже под натиском урагана. Когда Трессан закончил, она отошла от камина и, легко постукивая хлыстом по краю юбки своего платья, направилась к двери.

– Прощайте, месье де Трессан, – ледяным тоном произнесла она, повернувшись к нему спиной.

При этих словах он остановился как вкопанный и поднял голову. Его гнев угас, как задутая порывом ветра свеча. Но тут же в сердце сенешала закрался новый страх.

– Мадам, мадам! – вскричал он. – Подождите! Выслушайте меня.

Она помедлила, полуобернулась и презрительно посмотрела на него через плечо, усмехаясь пунцовым ртом, и в каждой черте ее лица сквозило высокомерие.

– Я полагаю, месье, что наслушалась от вас глупостей более чем достаточно, – сказала она, – И убедилась, что вы мне вовсе не верный друг, а всего лишь жалкий болтун.

– О, вы не правы, мадам! – выкрикнул он. – Это не так. Я готов служить вам, как никто другой на свете, вы знаете это, маркиза, должны знать…

Она повернулась, оказавшись с ним лицом к лицу, и ее улыбка сделалась чуть шире, как если бы к ее презрению сейчас примешивалось изумление.

– Легко возражать. Легко говорить: «Я умру ради вас», особенно когда необходимость такой жертвы вовсе не доказана. Но стоит мне попросить вас лишь об одолжении, и что же я слышу: «А мое честное имя, мадам? А мой пост сенешала? Должен ли я быть брошен в тюрьму или повешен, чтобы угодить вам? » Фу! – закончила она, гордо вскинув голову. – Мир полон людьми вашего сорта, а я – увы мне и моей женской интуиции – считала, что вы отличаетесь от остальных.

Ее слова вошли в его душу, как раскаленный меч входит в плоть. Они обожгли и сморщили ее. Он увидел себя таким, каким она вынудила его выглядеть в ее глазах: подлым, презренным трусом, напыщенным краснобаем, когда все кругом спокойно, но показывающим спину при малейшей опасности. Он чувствовал себя самым низким и жестоким человеком, живущим на этой грешной земле, а она – о Боже! – считала его отличным от остальных. Она так высоко его ценила, и вот – он разочаровал ее!

Стыд и тщеславие, перемешавшись, внезапно дали его чувствам новый толчок.

– Маркиза, – воскликнул он, – сказанное вами справедливо, но будьте милосердны. Я совсем другое имел в виду, потому что был вне себя. Позвольте мне искупить свою вину!

При этих словах на смену презрению в ее улыбке явилась невыразимая нежность, уловив которую Трессан осознал: лучше быть повешенным, чем пасть в ее глазах. Он резво скакнул вперед и схватил ее руку, протянутую к нему.

– Я знала, Трессан, – сказала она, – что вы были не в себе, что мой храбрый верный друг не покинет меня, когда осознает, что он сказал.

Он склонился над ее рукой и неловко поцеловал ее бесчувственную перчатку.

– Мадам, – сказал он, – вы можете рассчитывать на меня. Этот малый из Парижа не получит ни одного солдата, будьте уверены.

Она схватила его за плечи. Лицо ее было сияющим и манящим, а глаза смотрели на него с доброжелательностью, о которой он прежде не мог даже мечтать.

– Я не откажусь от услуги, которую вы так галантно предлагаете, – сказала она. – Ведь мой отказ мог бы ранить вас.

– Маркиза, – вскричал он. – Это пустяки в сравнении с тем, что я мог бы сделать для вас, будь у меня такая возможность. Но когда все закончится, и ваши планы относительно мадемуазель де Ла Воврэ осуществятся, и свадьба будет отпразднована, тогда – могу ли я надеяться? ..

Он ничего более не сказал, но его маленькие голубые глазки были куда красноречивее слов.

Их взгляды встретились. Она стояла перед ним, удерживая его за плечи на расстоянии вытянутой руки твердой и жесткой хваткой.

Сенешал Дофинэ напоминал ей настоящую жабу, и дух ее содрогнулся от несовместимости его внешности и того, на что он намекал. Но взгляд маркизы оставался тверд, хотя губы сохраняли улыбку, и лишь щеки ее чуть порозовели. Трессан истолковал этот признак с трудом сдерживаемого волнения в свою пользу, однако маркиза жестом дала понять, чтобы он не подходил ближе, чем на расстояние вытянутой руки, а потом, подавляя смешок, который вселил в него безрассудную надежду, направилась к двери, поспешно и, как ему показалось, смущенно.

Там она задержалась на мгновение, оглянувшись на него с застенчивостью, более уместной для юной девушки вполовину ее моложе, которая, впрочем, была бы ей не к лицу, не будь ее красота столь яркой.

Одну-единственную, но очаровательную улыбку адресовала ему маркиза, а когда он хотел приблизиться, чтобы придержать дверь, она сама поспешно открыла ее и вышла вон.