Текст книги "Четки"

– Ты хочешь научить искусственный интеллект гуманизму? Ты как мотылек, который стремится научить человека кружить вокруг лампы, потому что это единственное, что он умеет.

– Мы – я, ты – не являемся сраным обществом, мы – личности. Я. Я – личность. Общество – это только слово, что обозначает много таких, как я или ты. И не общество должно быть счастливым, а мы все, каждый отдельно по-своему. Но даже, хрен с тобой, возьмем это «благо человечества». Что это вообще такое? Какой параметр является самым важным? Здоровье, богатство, успех, долголетие, равенство, справедливость, индивидуализм? Всего сразу не реализуем, обосремся. От чего-то надо отказаться, поскольку эти ценности прекрасны и одновременно противоречат друг другу. Даже если благодаря g.A.I.a. этот мир достигнет одной из версий совершенства, то только часть общества будет счастливой. Другие стремятся к другим совершенствам. Ведь жизнь складывается из маленьких радостей и неприятностей, из неудач и ошибок. Из риска. Хочешь, чтобы это все исчезло во имя какого-то абстрактного «блага человечества»?

– Люди умирали из-за разницы в пропорции между этими параметрами. Ты считаешь, что общество существует исключительно для блага личности?

– Я считаю, что одно не может существовать без другого. Если мы обезличимся, это подорвет смысл существования общества. Зачем принадлежать обществу, если оно враждебно по отношению к личности? К тому же где ты в этом сценарии видишь справедливость?

– Ты говоришь так, как будто жил с иллюзией закона, гарантирующего справедливость, – профессор развел руками. – Это бред сивой кобылы для темных людей. Либо равенство, либо справедливость, либо свобода. Основной функцией закона было и остается поддержание порядка. Знаешь, как превратить человека с моральными принципами в извращенца? Не нужно менять самого человека, просто измени сами принципы. Не сосчитать, сколько раз за историю человечества герои постфактум становились преступниками.

– Гиперпревентивность отменяет моральные принципы.

– Нет, мой дорогой, она устанавливает новые критерии оценки нашего поведения. Много лет назад, до Перемен, было громкое дело одного лунатика… не помню, как его звали. Он ходил во сне и цеплялся к людям, кого-то даже избил. Он обыгрывал сцены из своих снов. Он понес наказание за действия, совершенные во сне, которых даже не помнил. Ты назвал бы это справедливостью? Или другой случай: мужчина в результате сильного избиения получил травму головы. У него начали проявляться приступы агрессии. Три раза он избил жену, кидался на полицейских. Пошел за это в тюрьму, но разве это справедливо? Перед избиением он таким не был. Разве за его поступки не должен ответить виновник его состояния?

– Конечно, должен, – неохотно согласился Талинский. – Но нет закона, который смог бы описать подобные хитросплетения.

– Хорошо, идем дальше. Ты знаешь, что при пересадке костного мозга реципиент получает многие качества донора: кулинарные предпочтения, темперамент, иногда даже цвет глаз. Что будет, если ему пересадят костный мозг серийного убийцы? Кто будет виноват в превращении спокойного человека в чудовище?

– Успокойся, ты превращаешь нашу дискуссию в абсурд.

– Нет, только показываю уровень сложности дела, которое должно регулироваться законом. Помни, что закон одинаков для всех. Тут, так или иначе, нет места справедливости. Никто не сможет оценить, за что отвечает наша воля, а что является результатом, например, детской травмы. Ребенка, которого регулярно избивает мать-наркоманка, мы называем жертвой. Но через двадцать лет эта жертва убьет кого-нибудь в приступе злости, и мы назовем его преступником. А убил он только потому, что в детстве над ним издевались. Это доказывает причинно-следственные связи.

– Тут в игру входят скорее корреляционные факторы. Ребенок унаследует от матери склонность к пристрастиям, даже если она не наркоманка.

– Я уверен, что g.A.I.a. анализирует каждый случай, опираясь на недоступные нам параметры и неведомые нам алгоритмы. Используя показатели ПО, она устраняет из нашего коллективного сознания моральную дилемму о том, кто виноват. Скоро виновных не будет вообще, потому что исчезнут те, кто, вероятно, мог бы им стать независимо от причин. При совершенном надзоре над всеми гражданами мать-наркоманка не издевалась бы над ребенком. Она бы даже не стала наркоманкой. Разве ты не видишь красоту этой идеи?

– Это утопия! Ты настолько глуп, что веришь в ее применение в рамках реальности? Никто не может проверить законность целого процесса. Я говорю даже не о злой воле, а об ошибочном анализе вероятности Потенциальной Опасности. Если Элиминация заберет невиновного, мы об этом даже не узнаем.

– Я же про это и говорю, ты меня вообще слушал? – Россмуда отложил трубку, чтобы свободно жестикулировать. – Виновный или невиновный – это понятия, которые должны уйти в небытие. Ведь это можно установить только после факта совершения преступления.

– Оптимизация до бесконечности каждого из процессов приводит к абсурдности. Если я встречаюсь с приятелем в кабаке, чтобы обсудить детали совместной рыбалки на берегу реки в районе Прага, то трачу много времени и денег. Кажется логичным, что оптимизация должна сократить время обмена информацией и снизить затраты. Мы могли бы это уладить с помощью коммуникаторов, не выходя из дома. Вместо того чтобы покупать супер-удочки, о которых мы мечтаем, лучше купить их дешевый аналог, поскольку мы не часто будем ездить на рыбалку. А еще лучше удочки одолжить и не ехать в район Прага на заросший осокой берег, а только на Повисле, где на бетонном берегу удобней рыбачить. И вот в один прекрасный день этот процесс оптимизации приведет к тому, что вместо рыбалки мы купим сраное замороженное филе минтая.

– Это было бы разумно.

Талинский покачал головой.

– Если все должно подвергаться максимальной оптимизации, то зачем нужны люди с сознанием? Лучше превратить нас в машины. Нет, что я говорю! Лучше ликвидировать человечество, поскольку, с твоей точки зрения, мы не занимается ничем, кроме энтропии Вселенной!

– Признаю, что рыбалка на Висле абсолютно нерациональна.

– Ты, наверное, хотел бы жить в каком-то утопическом социализме, в обществе роботов! В истории с приятелем суть не в этой чертовой рыбе, которой в Висле даже нет, а только в поводе, чтобы выпить с другом пиво.

IV

В нескольких сотнях метров на запад от парка Мочидло Воля заканчивалась Барьером, за которым тянулась только чернота космоса и звезды. Одоляны и Елонки[7]7
  Одоляны и Елонки – районы Варшавы.


[Закрыть] не пережили Перемен. Сейчас, ночью, Харпад не ощущал здесь такой подавленности, но днем старался избегать приграничных районов. Ниже пятидесяти метров от Барьера иллюзия солнечного неба начинала исчезать. Поверхность, видимая под острым углом, не отражала синь. Размытая черная дыра на полнеба почти у каждого вызывала беспокойство. Было светло как днем, а в то же время рядом, на расстоянии вытянутой руки, звезды сияли в абсолютной черноте космоса. Человек чувствует себя так, словно стоит на краю мира, и, более того, это соответствует действительности. Здесь цены на квартиры и офисы были самыми низкими, а уровень самоубийств – самым высоким. Харпад платил за маленькую клетушку, расположенную недалеко от старых районов, ближе к центру, чтобы каждый день не напоминать себе, чем после Перемен стала Варшава.

Симка углубилась в лабиринт улочек самой старой части Воли. Полицейская молчала, хотя периодически поглядывала на него, словно хотела о чем-то спросить. Сдерживалась.

Кабинет располагался в подвале дома, удаленного от Барьера не более чем на сто метров. Дальше были только низкие дома бедняков и отбросов общества. Последние несколько метров до Барьера избегали даже бездомные собаки. Коммуникаторы теряли связь, навигация сходила с ума. Это был небезопасный район. Юдита нажала звонок, через мгновение нажав снова. Когда где-то внутри звякнуло разбитое стекло, она непроизвольно потянулась к спрятанной под курткой кобуре. Звук не повторился. В стальных дверях открылось маленькое окошко, и показалась камера. Сканер проверял их ID-чипы.

– Кого ты притащила? – грубый голос был искажен плохим динамиком.

– Того, кого мы искали, – ответила она.

Динамик щелкнул, окошко закрылось. Заскрежетал замок, и двери приоткрылись настолько, чтобы они смогли протиснуться в мрачное нутро. Электрический привод закрыл двери, как только они оказались внутри. Это не было похоже на врачебный кабинет, разве что владельцем был доктор Франкенштейн. Тусклый свет, исходивший от стоящей в углу лампы, освещал только контуры окружавших их вещей, и этого хватило, чтобы заметить, что медицинское оборудование было не только самого низкого класса, но и в ужасном состоянии. На некоторых мониторах не хватало корпусов, кабели обмотаны изолентой.

– Я как-то начинаю серьезно сомневаться, – буркнул Харпад.

– Я не буду вас резать, – произнес низкий седой мужчина пятидесяти лет, разглядывая его из-за толстых стекол очков. Заляпанный комбинезон, несмотря на белизну ткани, больше подходил бы для слесарной мастерской. – Обследование не инвазивное, – добавил он, – если только вы не считаете проникающие в ткани лептоны – инвазией.

– Постараюсь не подхватить какое-нибудь дерьмо от одного взгляда на это, – продолжал ворчать нюхач.

– Пришли результаты, как только закончишь анализ, Соул, – полицейская повернулась к дверям. – Я свяжусь с вами завтра перед обедом.

– А возвращаться я должен сам?

Она смерила Харпада взглядом, в котором мелькнуло что-то вроде замешательства – он не смог точно определить эмоцию.

– Вызовите машину. Она будет тут через пять минут.

– А через пятнадцать тоже будет?

Двери за ней закрылись. Харпад остался один на один с Соулом, который все еще с любопытством смотрел на него.

– Можем начинать? – спросил нюхач.

– Можем, – ответил врач. Он не двинулся с места, все еще глядя на Харпада.

– Ну, тогда начинаем.

Врач медленно подошел к стене и включил еще одну лампу. Это мало что изменило, но теперь можно было увидеть стены и другое медицинское оборудование. Много оборудования. Это не врачебный кабинет, даже не старый его аналог. Помещение выглядело как чистилище для сломанных машин. Тут их распределяли: кого на металлолом, а кого на переделку и повторное использование.

– Вы – врач? – спросил Харпад. – За что вас сюда сослали?

– Никакой ссылки. – Соул коснулся лежащей на столешнице панели управления. – Стоит что-то делать только потому, что это правильно. Разве не так?

Харпад жестом обвел кабинет.

– Так заканчивает человек, который делает то, что правильно.

– Ложитесь сюда, пожалуйста, – сухо сказал врач. Он указал на аппарат, состоящий из установленного вертикально кольца и лежанки, которая заходила в него. – Лептоны теряют терпение.

Харпад подозрительно провел пальцем по коричневой синтетической коже, обтягивающей лежанку. Она противно липла, словно ее не мыли много лет. В принципе, ему было все равно. Он лег на нее, не снимая обувь, и сразу почувствовал, как она прилипла. У него промелькнула мысль, что ответ врача был неоднозначным. Правильная ли эта работа или тоже наказание за правильные поступки?

– Что это за оборудование? – вместо этого спросил он.

– Его название вам ничего не скажет, – врач флегматично заканчивал конфигурации на панели. – У вас есть при себе какие-нибудь металлические предметы?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Потому что они могут убить вас во время обследования.

Харпад сел, вытащил зажигалку, портсигар с выгравированной на нем надписью: «Для Павла, любви всей моей жизни», на всякий случай отложил и коммуникатор. Похлопал по себе, ничего больше не нашел. Перочинный нож ему не вернули после задержания. Раздалось гудение. Лежанка с противным писком роликов заехала в кольцо.

– Не двигайтесь, – попросил Соул. – На пару минут превратитесь в труп.

Харпад сохранял неподвижность следующие десять минут, пока оборудование гудело и выдавало из себя писк, наводящий на мысль об альтернативной музыке. Наконец все стихло, лежанка выдвинулась.

– Ну что, я здоров? – спросил нюхач, поднимаясь.

– Я еще не закончил. – Соул показал ему на кресло. – У вас нет в желудке вилки, а это уже что-то.

Он положил руку Харпада на подушечку, лежащую на столе, и надел на запястье браслет, соединенный тонкими кабелями с очередным аппаратом. На экране выскакивали цифры. Наконец, появилась диаграмма, и что-то запищало.

– Вот и все, – врач снял браслет и фальшиво улыбнулся. – Нано в порядке. Чего еще желать от жизни.

– Что в порядке?

– Нано. У вас здоровое нано.

Нано означало что-то очень маленькое, но ни с чем конкретным не ассоциировалось. Он встал.

– Что они хотели узнать?

– Может, они сами вам скажут, – врач быстро взглянул на него из-за очков. – Анализ еще не готов, это старая аппаратура, но уже сейчас я вижу, что им не понравится.

– Их недовольство меня не волнует. – Харпад накинул куртку и вышел.

– Они будут недовольны, – повторил Соул, когда двери с грохотом закрылись.

Триумф стоял в десяти метрах от входа. Переднее правое крыло было погнуто. Гильдия автомехаников выбила закон, принуждающий владельцев авто заменять в течение недели любой поврежденный элемент кузова. Протесты экологов, желающих ограничить ненужные замены, ускоряющих рост свалок и увеличение Облака, ни к чему не привели. Каждый тянет в свою сторону, не оглядываясь на остальных. Харпад давно сформировал позицию: альтруизм, глобальное мышление и тому подобные фантазии о лучших временах ограничивались для него ненанесением ненужного вреда другим. Он пытался выбирать наиболее простые решения, избегая бесполезных размышлений о тех вещах, на которые человек не мог повлиять. Вывод на сегодня напрашивался один: в запасе есть еще немного времени до того, как автопилот сам направит автомобиль на станцию техобслуживания. Он думал, что делать с остатком ночи. Обычно он шел в бар или ложился в кровать и переключал телевизионные каналы, просматривая каждый не дольше пары минут. В последнее время к этому добавились свидания с девушкой, с которой его связывало нечто большее, чем случайный секс.

Он оперся на погнутое крыло и посмотрел на ночной город. Огни центральных районов поднимались вверх с правой и левой стороны. В месте, где улицы, казалось, поднимались вертикально, тысячи мерцающих точек исчезали в Облаке, черном в это время суток. Выше темнело мнимое небо без звезд.

Что что-то не так, он ощутил, когда закрыл за собой дверцу. Посмотрел в зеркало. Он был там, Бульдог с жирными волосами.

– Не умеешь пользоваться коммуникатором? – рявкнул Харпад.

Бульдог наклонился вперед и оперся локтем о переднее сиденье.

– Умею. Ты не получаешь сообщения.

Нюхач вытащил из кармана коммуникатор – он был заблокирован. Он сам это сделал во время ареста, чтобы полиция не смогла быстро добраться до его памяти. Они даже не пытались – не было информации о попытках доступа. Он прочитал сообщение от Вольфа, отправленное три часа назад с очередным заданием. Как обычно, это был не приказ, звучало скорее как утверждение будущих событий, как уверенность, что его воля станет реальностью.

– Когда и где я должен встретиться с клиентом? – с неохотой спросил Харпад.

– Тут все данные, полный профиль. Шеф не хочет, чтобы ты встречался с объектом.

– Тогда скажи шефу, что у него нет выбора. Я должен встретиться.

– Шеф будет недоволен.

– Он может быть недовольным, злым или взбешенным, – Харпад так устал, что не ощущал страха. – Без личного контакта я не смогу проверить ПО. И никакие угрозы этого не изменят.

Бульдог промолчал. Затем вышел из машины и ушел в сторону ближайших ворот.

– Надеюсь, не до одиннадцати, – тише добавил Харпад.

В воротах зажглись габаритные огни. Черный Олдсмобиль прокатил мимо с тихим рокотом движка.

Нюхач вышел и оперся на крыло, вытащил сигарету. Когда прикурил, заметил, что у него трясутся руки.

Все-таки в бар.

* * *

Бар «Пиворы» размещался в подвалах каменицы на Жолибоже. Под голыми кирпичными стенами стояли красные диваны, возле них располагались низкие столики. Царил полумрак. Из-под длинной барной стойки с тесно приставленными к ней высокими стульями сочился оранжевый свет. Одиннадцать вечера, люди прибывали. В воздухе висел табачный дым, и не только табачный. Это было незаконно, но присутствие двух полицейских, выпивающих, скорее всего, за счет фирмы, многое объясняло.

Харпад сидел на высоком барном стуле, втиснутом в угол за игровым автоматом. Звук механизма, напоминающего звон монет, ему не мешал. Он не пытался собраться с мыслями, он хотел избавиться от них. После третьего бокала он понял, что это будет трудно, потому что задал себе вопрос, откуда, собственно, Бульдог знал, где его искать. И откуда перед этим Вольф знал, что Харпад в зоопарке? Коммуникатор или ID-чип не имели локализаторов. Намного проще отследить машину. Им даже не пришлось взламывать систему безопасности движения, достаточно прицепить где-нибудь жучок. Нужно проверить. И поменять замок. Ну да, если бы это могло что-то изменить.

Деньги в тайнике были не тронуты. В подобном месте бумага была предпочтительнее электронного платежа. Чистая прибыль.

Он крутил в руках банкноту, ходившую еще до Перемен. Расположившись над единицей и тремя нулями, с банкноты на него смотрел Николай Коперник. Старый астроном не поверил бы, что люди сделали с Солнечной системой.

Он махнул бармену и указал на стакан. Это единственный действенный способ отогнать плохие мысли. Хороших не было.

Где-то в районе шестого бокала к нему подсела она. А может, ему только показалось?

* * *

Когда он открыл глаза, то ничего не увидел. Что было еще хуже, он не помнил, что делал перед тем, как лечь. У него болела голова, во рту пересохло. Он пошевелил ногой и скривился от боли. Половина тела задеревенела от пребывания в неудобном положении. Он потрогал постель. Это точно не его кровать. Матрас был твердым, слегка мокрым, а воздух влажным и затхлым. Он моргнул еще пару раз, но ничего не изменилось. Темно. Он поднял правую руку и придвинул к лицу. Бледное пятно означало, что темнота не абсолютная. Раньше он, должно быть, лежал на левом боку, поскольку на попытку пошевелить левой рукой она отреагировала тысячью холодных иголок.

Несмотря на боль, он заставил себя сесть. Со стоном, но получилось. Опустил ноги и почувствовал под босыми ступнями холодный бетон. У него все болело, он чувствовал себя так, словно его избили или выкинули на ходу из автобуса. К сожалению, он не помнил, что случилось на самом деле. Пока он собирал обрывки мыслей, рядом в темноте что-то затрещало и зашуршало.

Он замер.

– Проснулся…

Он повернул голову в сторону, откуда донесся голос. Такая же темнота.

– Кто тут? – осторожно спросил он.

– Неважно. Мы больше не увидимся.

– Философ, – фыркнул он.

Ответом был приглушенный смех, который мог быть и вздохом.

Он сидел неподвижно. Не знал, что должен делать. Он понял, что арестован, но, похоже, этот арест игнорирует все законы.

– Как тебя поймали? – спросил голос.

– Поймали?.. – удивился он. – Хотя, наверное, так и есть.

Значит, его арестовали. За что?

Кто-то в соседней камере пытался трясти решетку. Но она была идеально подогнана, поэтому даже не шелохнулась. Только бледная фигура резко двигалась.

– Трахнутые ублюдки! – яростный голос эхом разнесся по коридору. – Здесь даже толчка нет! Выпустите меня!

Сокамерник поднялся и, хромая, подошел к решетке.

– Не рви глотку, а то без обеда останемся, – сказал он спокойно.

Одежда! Он потрогал себя и с сожалением понял, что она исчезла. Вместо нее на него натянули какую-то грубую пижаму или, скорее, тюремную униформу, может комбинезон.

– Я подам жалобу, – заявил он в темноту.

– Делай, что хочешь. Тебе нечего терять. – Сокамерник вернулся на свое место и тяжело сел. – Кроме обеда.

Где-то в коридоре загорелся слабый свет. Расстояние до него подсказывало, что здание больших размеров. Охранник приближался медленно, неся в руке фонарь.

Он поднялся с нар и заставил ноги донести себя до решетки – вертикальных стальных прутьев, толще большого пальца. В слабом желтом свете он смог разглядеть, что новая одежда оранжевого цвета.

– Я хочу позвонить, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – У меня есть право на один звонок!

– Нет у тебя никаких прав. – Влез сокамерник. – Сиди и жди.

– Охрана! Я хочу позвонить!

Охранник не обратил на него внимания. Более того, он не был человеком. Массивная, почти двухметровая машина на гусеницах проехала мимо и уже удалялась. Не удалось рассмотреть деталей, кроме могучих гидравлических рук.

– Я – юрист! Меня зовут Марек Реведа, и я уважаемый адвокат!

Сокамерник вздохнул.

– Не имеет значения, кто ты. А вернее, кем был. Я держал киоск. Там ты мог быть даже мэром, а тут ты никто.

– Я засужу вас! – юрист не слушал. – За незаконный арест вы не расплатитесь до сраной смерти!

– Арест? – худое лицо владельца киоска замаячило в свете слабого фонаря. – Ты ничего не помнишь?

* * *

Свистящий и рычащий коммуникатор прервал его сон и начал экзекуцию за вчерашние излишества. Харпад ненавидел этот момент, но, тем не менее, никогда о нем не вспоминал, когда начинал пить.

Встать? Не встать? Ни один из вариантов ни к чему не приведет. Заснуть уже не удастся, он знал это по опыту. Наконец заставил себя подняться и посмотрел в окно. Это никогда не помогало, но он всегда так делал. При хорошей погоде, если ладонью прикрыть Несолнце, между небоскребами центра далеко на севере удалось бы рассмотреть здания Муранова почти точно под углом сорок пять градусов сверху. Но не сегодня.

Восток, запад, север, юг – эти определения использовались по привычке. Компас в Кольце Варшава показывал исключительно на ближайший магнит. Настоящее Солнце находилось в плоскости Кольца, заряжая солнечные панели на его корпусе. Ни с какого места нельзя было увидеть его. Источник света находился в Облаке. Несолнце включалось и выключалось, отмеряя двадцатичетырехчасовой ритм. Размытые тени не двигались вместе со стрелками часов. Искусственная звезда всегда стояла в зените, скрытая в тумане, иногда плотном, иногда редком, в зависимости от неизвестных факторов.

День был похож на день, девяносто лет продолжалась ранняя, капризная осень.

Во время Перемен дома наращивали этажи, одновременно снижая высоту потолков и деля помещения на размером поменьше. Варшава была одним из городов, решившихся на это, вместо того чтобы отстраивать все с нуля. Более оптимизированные Барселона и Сантьяго из старой архитектуры оставили только самые ценные памятники. Остальное спроектировали так, чтобы с толком использовать пространство Кольца. Такое решение пользовалось популярностью, но, по мнению Харпада, уж лучше жить в тесной клетушке в городе, что притворяется Варшавой, чем в три раза большем тридцатиуровневом подвале где-то в Бангалоре.

Коммуникатор снова отозвался. Харпад опустился на кровать и посмотрел на экран. Три непрочитанных сообщения. Юдита срочно хочет встретиться. Отправитель идентифицирован как «офицер #26», но он знал, что это она. Вольф тоже хочет встретиться в одиннадцать пятнадцать на Мокотовском поле. Нет, не хочет – Вольф встретится в одиннадцать пятнадцать на Мокотовском поле. А это через полчаса!

Харпад почти протрезвел. Мало времени.

На столе он нашел бутерброд и записку о коктейле в холодильнике. Мокрое полотенце лежало на стуле, ванна была запотевшей. Он унюхал слабый аромат парфюма. Это наводило на мысль о чем-то прекрасном и возбуждающем. Он пожалел, что так мало помнит о минувшей ночи.

После холодного душа он почувствовал себя лучше. В лифте вызвал машину из подземного гаража и через несколько минут уже ехал по проспекту Святого Иоанна Павла II. Он перевел автопилот в комфортный режим, которым никогда раньше не пользовался. Лучше прибыть на две минуты позже, чем чтобы его стошнило на следующем повороте.

После Перемен поворотов стало больше. Система улиц была растянута, словно резиновая. Это было сделано для частичного выравнивания русла Вислы, чтобы она могла создать замкнутый контур, и спасения ценных городских районов. Местами это особенно бросалось в глаза – ровные в прошлом улицы стали извилистыми. Самым большим изменением было расположение урезанного Урсуса над Ломянками и под Урсыновом. Однако это никого не заботило, потому что никто не помнил, как было раньше.

Он вышел на Батория и отослал Триумф на ближайшую парковку. День был невыносимо солнечным. Высоко над кронами вековых тополей из туманной синевы появлялась вертикальная, геометрическая сетка улиц Мокотова.

Он ступил на газон между варшавян, желающих провести полдень в самом большом городском парке. Мокотовское поле тянулось вверх аж до Вавельской. От запада поднимались многоуровневые висячие сады. На расстоянии все это напоминало увеличенную в миллион раз пемзу, но по мере приближения проявлялась их сложная, упорядоченная структура. Десятиметровые платформы соединялись узкими переходами. Десять, а может и двенадцать уровней – трудно сказать, поскольку высота платформ меняется рандомно, управляемая центральной системой парка, – поднимались вверх и падали со скоростью несколько десятков сантиметров в час. Снизу они были покрыты эмиттерами дневного света, поэтому даже под ним было достаточно светло.

Харпад сновал по нулевому уровню, ожидая сообщения от Вольфа и борясь с желанием прилечь на травку в тени, как обычный бомж. Пять минут в запасе. Он жаждал отправить сообщение Марысе – хотел извиниться за вчерашнее, объяснить необъяснимое и пообещать звездочку с небес через две недели. Вместе с отрезвлением начинался долгий этап ожидания следующего праздника встречи с дочерью. Но он ничего не написал. Это только разозлит Ренату, она точно читает корреспонденцию Марыси. Молчание суки, которую еще год назад он считал женщиной своей жизни, было более красноречивым, чем обычный поток оскорблений.

Запиликал коммуникатор. Сообщение от Вольфа с точным местом встречи. Анимационная карта на экране коммуникатора привела его к одному из входов на подземную парковку. Безопасно можно разговаривать только в акустически и электромагнитно изолированном пространстве, например, в салоне соответствующим образом защищенного лимузина, убрав коммуникаторы в дискретор.

Он спустился на лифте, спрятанном в стволе искусственного дуба. Черный Олдсмобиль Вольфа он узнал сразу. Машина выступала за линию парковочного места. На заднее крыло опирался Бульдог. Он игрался с эластомерной головоломкой. Заметив Харпада, он спрятал игрушку в карман и кивком головы указал на задние двери. Они остановились напротив зеркального окна, и охранник прошептал несколько слов в манжету. Харпад терпеливо ждал – стучать не имело смысла, поскольку салон изолирован. Через мгновение двери открылись. Харпад, почувствовав, как душа ушла в пятки, сел в машину. В свете отложенного на сиденье коммуникатора он успел заметить профиль мужчины. Острые черты лица. Темнота поглотила салон. Он ждал.

– Создаешь проблемы, – отозвался хищный голос.

Нюхач сглотнул слюну. Мужчина наклонился к нему. Из-за расстегнутого ворота рубашки выскользнула серебряная цепочка с колечком, на котором ничего не висело. Когда Харпад шел сюда, то повторял себе, что в этот раз его не запугают. Однако сейчас, когда он сидел в темноте напротив этого человека, пульс его странным образом участился, а ладони вспотели.

– Поздно лег спать… – Когда он начал это говорить, то понял, что имелось в виду совсем другое. – Я должен лично встретиться с объектом, то есть с клиентом. Иначе не смогу найти его профиль.

Минута тяжелого молчания.

– Что от тебя хотела полиция?

Сколько можно сказать? Сколько им известно?

– Была авария, – он прощупывал почву. – Говорят, кто-то манипулировал с противоаварийной системой.

– Я спрашиваю, что от тебя хотела полиция.

Значит, им известно больше.

– Отвезли меня в комиссариат и держали несколько часов, – он притворился, что передает хронологию. – Потом сказали, что хотят использовать мои способности, – нужно рассказать про визит к тому коновалу, – делали какие-то обследования. Я не знаю, какие именно. О вас я не говорил! Их интересует что-то другое.

– Что?

– Чей-то ПО. Не знаю чей.

– Когда узнаешь?

– Сегодня хотят встретиться. Может узнаю. Это никак не связано с вами.

Вообще-то связано. Для таких людей, как Вольф, связь всегда существует. Информация является потенциальным доходом, потому что ее можно продать, хотя бы тому самому политику.

– Проверь этого человека, – перед носом Харпада появился экран с изображением головы мужчины пятидесяти лет. Седые волосы, толстая шея, интеллигентное выражение лица. Харпаду он показался знакомым. – Встретишь его через пятнадцать минут, тут. – Коммуникатор нюхача запиликал, получив данные с местом встречи. – Сделаешь так, чтобы он не понял, что ты там из-за него. Ну, иди, у тебя мало времени.

– Я должен обменяться с ним несколькими словами, – сказал нюхач. – Без этого не смогу…

– Ты не скажешь ему ни слова. Как будешь знать его ПО, вернешься сюда.

Двери открылись. Харпад кивнул и вышел.

– Установи это, – сказал Бульдог. – Теперь ты используешь коммуникатор только для установления места и времени встречи. Все остальное с глазу на глаз.

До того как Харпад успел спросить, что ему нужно установить, коммуникатор пиликнул. Он посмотрел на экран. Программа, удаляющая архив сообщений. Только от Вольфа. Он запустил ее уже в лифте. «Каждое сообщение ты сможешь прочитать только раз», – таким, по крайней мере, было сообщение, появившееся на экране и сразу же исчезнувшее. «Даже это». Программа не следовала стандартам, потому что начала работу по удалению всей корреспонденции от Вольфа, не спрашивая разрешения.

Он поглядывал на экран и, лавируя между посетителями, подошел к следующему лифту, курсирующему между движимыми платформами. Если посмотреть вверх через стеклянную крышу лифта, то было видно, как спроектирован парк. Проекция уровней висячих садов Мокотовского поля давала шестиугольную закономерность кристаллической решетки, где вершины шестиугольника являлись центром платформ. Хаос многоуровневого пространственного расположения вернулся, когда Харпад вышел на шестом уровне. Аллейка посреди папоротника, можжевельника и сосен шла к центральной площади с лавками и маленьким фонтаном. Он снова посмотрел на экран. Несколько злотевро перешло к владельцам парка. Место встречи находилось где-то тут, и до него осталось секунд десять… Он поднял глаза и увидел идущего в его сторону мужчину с фотографии и женщину. Он удивленно остановился. Мужчина удостоил его мимолетным взглядом и отошел в сторону, не прерывая разговора. Нюхач встряхнулся и понял, чтó его так удивило. Мужчину звали Вальдемар Крушевский, депутат, часто мелькающий в новостях. На официальных мероприятиях его всегда сопровождала жена, но сейчас это была другая женщина. Ассистентка? Журналистка? Депутат встречается со многими людьми. Такие, как он, привыкли к любопытным взглядам – он уже забыл про нюхача.