Текст книги "Четки"

Селезень Даффи снес золотое яйцо.

VI

Связи между Кольцами-городами постепенно исчезали. Каждый был задуман как самостоятельная структура, замкнутый биологический цикл, банка живой консервы. Города-кольца кружились, нанизанные на старую орбиту Земли как четки. Торговля была нематериальной и состояла в обмене лицензиями и моделями для компиляции специализированных продуктов. Цивилизация подвергалась распылению и на культурном уровне. Быть поляком по национальности теперь мало что значило, поскольку патриотизм много лет ограничивался одним Кольцом. Для жителей Вроцлава Силезия означала то же, что и Сиэтл. Даже язык начал отличаться несмотря на общие медиаканалы. Жители Кракова утверждали, что варшавяне говорят слишком быстро и их трудно понять. Жители Познани не понимали гданьский диалект. Информационные каналы транслировали в основном местные новости. Письменность пока оставалась той же, но все требовали реформ. Зато хорошо было межкольцевым корпорациям, которые зарабатывали на продаже технологий и лицензий для компиляции.

Харпад сначала направился в их старую квартиру на Повисле, но по дороге передумал. Через два квартала он поменял пункт назначения. Триумф остановился на обочине и начал отсчитывать еврокопейки за парковку.

Зачем ему встречаться с этой сукой? Чтобы убедить ее, что это не его рук дело? Это бессмысленно. Если бы она действительно его подозревала, то по его следам уже бы шла полиция. Нет, он не поедет к ней. Они только будут орать и обвинять друг друга. Точнее, она будет орать на него. Чудовище, которым она стала, требовало жертву, на которую можно скинуть вину, на которой можно отыграться. Он долго терпел, зная: если уйдет, потеряет Марысю. Наконец Рената выгнала его из дома. Она делала это и раньше, и он всегда возвращался. Вместо извинений – несколько дней без ссор.

Но однажды он не вернулся.

– Что делать? – спросил Харпад у пространства. Составлять заявление в полицию в его случае не имело смысла.

Он вытащил коммуникатор и начал писать сообщение Вольфу. Сразу же удалил его. Зачем еще больше убеждать его в своей слабости. Со злости он ударил кулаком по двери. Хорошо, он сделает это сейчас! Марыся вернется, может даже и не поймет, что вообще случилось. Он поставил коммуникатор на беззвучный режим и затемнил окна.

И тогда вспомнил, что ему сказала Юдита. Он остановил руку на полпути к уху. Нет никакого чипа, никакого переключателя. Так как же он соединяется с g.A.I.a.? Не при помощи же обычного ID-чипа, ведь там записан только цифровой номер. Он положил ладони на колени и закрыл глаза. Ничего. Со злости он коснулся уплотнения, которое не было переключателем. Снова ничего. Он вспотел. Неужели нужна только вера, чтобы зайти? Раньше он не знал, он верил… Внезапно Харпад осознал, что не помнит, чтобы ему что-то имплантировали в голову. Он убедил себя, что имеет специальный чип. Да, в это он мог сейчас поверить. В это – да. Он закрыл глаза и подумал о Марысе.

Число семьдесят восемь было тем, что он сразу же увидел в профиле дочери. От удивления он забыл, где находится и что должен делать. Семьдесят восемь. Сердце внезапно сжалось. Он не хотел этого знать, не имел ни малейшего желания проверять ее ПО. Что-то решило за него. Случайность? Слишком поздно гадать, это уже нельзя отменить.

Внутри g.A.I.a. он не мог ходить, засунуть руки в карман или потереть лицо – ничего из того, что помогло бы ему успокоиться. Даже глаза закрыть не мог. Он попытался сосредоточиться. Семьдесят восемь – много для девочки ее возраста, даже если принять во внимание разбитую семью. Вероятно, показатель подскочил после вчерашних событий, а особенно после похищения. Сукин сын заплатит за это! Харпад мог игнорировать весь мир, сидя в своей норе, но Марыся была единственным человеком, о котором он беспокоился. Но это потом.

Если можно уменьшить ПО, если только можно… Он сдержался, чтобы не коснуться профиля дочери. Такие тесты лучше проводить на ком-нибудь другом. Он нашел Крушевского. Прогулка по Мокотовскому полю снизила его ПО на одну десятую пункта. У него, должно быть, стальные нервы, если Провокации не удалось толкнуть его дальше.

Харпад рассматривал пространственный блок профиля депутата. То, что он видел, составляло маленькую часть того, что он знал. Картинка была только вступлением к многоуровневой структуре. Уровней было пять, шесть, может больше. Он заглянул в глубь блока с параметром ПО. Связи и механизмы были сотворены его воображением. Элементы тянулись, проникая на более глубокий уровень, куда он не хотел заходить.

Существовала ли защита от подобных манипуляций? До этого времени он только вынюхивал и разглядывал. Ничего не трогал. Может, показатель фигурировал в нескольких местах, данные сравнивались и любое отличие вызывало тревогу? А может, темп изменения был ограничен. Никто ведь не создает угрозу в течение секунды. Пока Харпад рассуждал, цифры незаметно превратились во вращающиеся барабаны, как в старых газовых счетчиках. Он присмотрелся. Его сознание толкнуло последнюю цифру. Показатель упал на несколько десятых пункта. Он перепугался и отступил. Ничего не произошло. Он подождал еще минуту. Взял себя в руки и одним движением передвинул показатель на девяносто. Отскочил, словно боялся, что блок взорвется. Ничего не взорвалось, ничего не случилось. Только профиль через мгновение стал зеленеть.

Он не верил, что все так просто, без последствий. Стоял там, следя за медленными изменениями блока. Каждый раз, когда он сосредотачивал внимание на каком-то фрагменте, тот рос и обогащался новыми деталями. Показатель ПО оставался неизменным – девяносто. Подсознательно он надеялся, что что-то случится, что появится новый агрессивный элемент внутри системы.

Не дождался.

* * *

Он посмотрел в затемненное окно Триумфа, играя портсигаром. Счетчик парковки дошел до трех злотевро. Он вытащил из кармана коммуникатор и написал: «90. Отпусти ее». С напряжением всматривался в экран. Через минуту пришел ответ: «Никого не держу».

Тогда, сука, кто?! Юдита и ее заговорщики? Он установил случайный пункт назначения на автопилоте. Машина двинулась. Что теперь? Поднять ПО Крушевского до предыдущего показателя? Это может активировать какую-нибудь подпрограмму защиты. Или хотя бы диагностики. Нет стопроцентной уверенности, что Вольф говорит правду. Может, он будет держать Марысю до половины девятого, чтобы проверить, не обманул ли Харпад. А может, малышка просто сбежала из школы с подружками. Он почти написал ей сообщение, но быстро понял, что это бесполезно. Они забрали у нее коммуникатор, иначе похищение не имело бы смысла.

Он уже ни в чем не был уверен. Вольф и заговорщики Юдиты не знали друг о друге, поэтому у них не было причин признавать, что это именно они совершили похищение. Кто бы это ни сделал, он был уверен, что Харпад об этом знает. Однако официально они должны отрицать, чтобы не предоставлять ненужных доказательств. Если бы они знали друг о друге, то появились бы намеки, кому он должен служить. В этом случае невозможно сказать, кто похититель.

Но было еще кое-что – таинственное присутствие, которое он ощутил впервые внутри g.A.I.a незадолго до похищения Марыси.

Ошеломленный этим выводом, он расстегнул ремень безопасности и глубже уселся в кресло. Но ему пришлось снова пристегнуться, когда автопилот собрался съехать на ближайшую парковку. Проблема молота и наковальни вернулась. Не получится удовлетворить обе стороны.

А если бы он нашел другого политика с крайне высоким ПО? Следующее запоздавшее прозрение. Харпад перепрограммировал автопилот на Вейскую, где в старом здании Сейма размещался Варшавский Совет. Парламент Речи Посполитой давно не существовал, с тех пор как города-кольца, входящие в состав Польши, захотели сами принимать законы. Кого волнуют традиции, если после Перемен жизнь усложнилась?

Он вошел в транс, не касаясь уплотнения за ухом. Подумал о Марысе. Внутренности снова закружились. Теперь не он перемещался, а к нему под нос подъезжали профили. Блоки Марыси были с закругленными краями, словно расплавленные – работа воображения. За последние полчаса ее ПО вырос на три пункта. Много, но еще далеко до первого порога. Он проверил нити. Ни одна из них не принадлежала ни Вольфу, ни Юдите. Это еще ничего не доказывало. g.A.I.a. не анализирует состояние реальности, только данные, которые может собрать всеми доступными ей способами. Она не всезнающая, поэтому не всезнающий и Харпад. Жаль, что он не может проверить, где ее держат.

Высунулся следующий блок и прислал ему локализацию. Адрес? Карту? Харпад внезапно узнал, где Марыся. Двенадцатый этаж каменицы на Черняковой. Попасть туда можно без проблем.

Ну приедет он туда и что сделает? Обездвижит горилл Вольфа? Сообщит в полицию? А если ее именно полиция и охраняет? Нет, до двадцати тридцати он не будет ничего делать, иначе может навредить ей.

Он рассматривал фотографию дочери. Красивая. Интересно, как она будет выглядеть через пару лет. В ответ на мысль фотография изменилась. В шестнадцать у нее появится маленький шрам на щеке. Марыся стала старше. Сейчас ей восемнадцать. Красивая, похожа на мать… Под фотографией появилась прокрутка линии жизни. Усилием воли нюхач передвинул ее на двадцать пять. Она выглядела совсем как Рената. Унаследовала ли дочь ее характер? Может, генов для этого недостаточно. Может, для этого она должна встретить кого-то вроде него, этакий катализатор-ключ, чтобы превратиться в чудовище? Может быть, без своего Харпада она останется ангелом. Он передвинул ползунок еще дальше. Внешность изменялась: из девушки она превращалась в зрелую женщину, волосы седели, лицо покрывалось морщинами, наконец, она похудела и исчезла. Время остановилось. Харпад ощутил пронизывающий холод. Он знал точную дату смерти своей дочери. У нее впереди было еще почти пятьдесят лет жизни. Она будет значительно старше, чем он сейчас, но и этого так мало. Чуть не дотянет до шестидесяти…

Он вернул линию жизни в настоящее время. Откуда он знает дату смерти? Откуда этот шрам, который появится через семь лет? Запись не может быть настолько детальной. g.A.I.a не всезнающая. Только если… Но откуда он знает, где держат Марысю? И если он знает где, то почему не знает кто?

Спокойно. Любое необдуманное действие может ей навредить.

Из размышлений его вырвал дождь, барабанящий по крыше. Он пришел в себя, выключил кондиционер и опустил окно. Естественный холод был приятным, даже когда капли попадали в салон. Звуки демонстрации утонули в дожде.

Вольф хотел, чтобы ПО депутата снизился. Однако он не говорил, что он не может потом вырасти. Нет, такие игры точно не вписываются в мышление людей вроде Вольфа.

Харпад стиснул голову руками. Что его толкнуло назвать Юдите фамилию Крушевского? Если бы он тогда знал… Внезапно он вспомнил. Мультик про Даффи имел еще один конец. Когда Даффи снес золотое яйцо и вздохнул с облегчением, бандит показал ему комнату с кучей коробок, приготовленных для упаковки сотен золотых яиц.

Харпад всматривался в матовое, полное движимых теней стекло. Он понял. Если способности единственного настоящего нюхача уникальные, а значит и дорогостоящие, то не может быть и речи, чтобы все закончилось одним заданием. Вольф предложит ему помощь в поиске дочери – «Мы заботимся о наших друзьях», – а на самом деле будет держать Марысю, обманывая его, что это последнее задание, что еще только один раз, что уже почти все…

Он закурил. Нет, Вольф не будет ее держать. Выпустит сегодня в полдевятого, именно в это время, чтобы Харпад не сомневался, что дочь всегда будет невольным заложником. В это же время заговорщики Талинского узнают, что депутат Крушевский не подлежит Элиминации. В результате несколько ближайших лет Харпад проведет в тюрьме за неуплаченные налоги и за парочку других дел, которые найдут при случае. Там нельзя делать многие вещи, а вынюхивать можно. Поэтому он будет гнить в камере, выполнять задания Вольфа, получаемые с утренней овсянкой. Мать Марыси перестанет получать неформальные алименты или взятки за встречи с дочерью, и ничто не помешает ей воплотить угрозу. Марысю он увидит снова, когда станет стариком, а она – взрослой женщиной. До этого момента она успеет про него забыть, а если и будет что-то чувствовать, то только ненависть, что сочилась из ее матери все эти годы. Скотство!

Он выкинул окурок в окно и вышел под дождь. На высоте нескольких метров медленно проплывал дирижабль с рекламой оранжада «Птысь». В такую погоду эффективность подобной рекламы равна нулю.

Он поднял воротник, но капюшон не доставал. На него падали сжиженные выдохи последнего месяца, испарившийся пот и промышленная влажность. Из этого и состояло Облако.

Альтернатива была значительно проще. Если повысить ПО депутата до предыдущего уровня, Марыся точно умрет. Нельзя съесть конфетку и продолжать держать ее в руках. Промежуточный вариант? Его нет. Между повышением и понижением ПО нет средних значений.

Если нет хороших идей, то, может, пора подумать над плохими? Самая безумная пришла сразу. Талинский скрылся от g.A.I.a. в тюрьме. А если бы… Нет, это сумасбродство, нереально. Харпад не обращал внимания на дождь, стекавший ему за воротник. Идея была дурацкой. Это как спрыгнуть с крыши небоскреба, чтобы проверить, точно ли разобьешься.

Как действует трехуровневая система, называемая гиперпревентивностью, в общих чертах знал каждый, потому что когда-то информация была открытой. Гражданин с показателем ПО ниже ста был под незаметным наблюдением Надзора, то есть главным образом через электронные глаза, уши и анализаторы. Под присмотром находились все, а данные непрерывным потоком стекались в базу данных g.A.I.a. После превышения этого показателя человек становился объектом интересов Провокации. Его предавали серии незаметных тестов, подстроенных ситуаций, в которых гражданин либо набирал, либо терял пункты. В основном терял. Когда показатель ПО пересекал отметку сто тридцать семь, человек исчезал в Элиминации. Как это выглядело на практике? Хороший вопрос. Элиминаторы были парамилитарным формированием, но редко действовали открыто. В большинстве случаев они забирали человека по-тихому, без выбивания дверей или выстрелов в воздух. Очевидно, они вели нормальную жизнь, чтобы никто не заподозрил их участие в этом. Привилегии, получаемые от членства в элитных подразделениях, обеспечивали им достаток.

Харпад потер жесткую двухдневную щетину на щеках. Куда попадают после Элиминации? В тюрьму? Умирают? Раньше он над этим не задумывался. Только знал, что элиминированные никогда больше не появлялись в городе. Их картотеки в налоговых закрывались, как у умерших, идентификационные номера исчезали из списков. Аннулировались банковские и почтовые счета, наступала автоматическая процедура передачи наследства. Словом, человек бесследно исчезал.

Идея была безумной – если он обладал возможностью свободного манипулирования ПО, то, чисто теоретически, он мог повысить свой собственный показатель до ста тридцати семи, исчезнуть из полицейских реестров, а потом вернуться, чтобы начать все с чистого листа. Бумажные деньги он мог спрятать, а потом прекрасно на них жить. Если это возможно, если можно пережить Элиминацию, он мог бы безнаказанно послать к чертям Талинского и забыть о Вольфе. Но важнее всего сейчас была судьба Марыси.

В голове гудело от появляющихся альтернатив, любая из которых могла оказаться самой большой ошибкой в его жизни. Итак, по порядку. Он знал, где она. Это уже что-то, но, если он туда поедет, откроет следующую карту: похитители и их заказчик узнают, что он может это сделать.

Дождь внезапно прекратился, закончился, словно кто-то закрутил кран. Харпад поднял глаза. Облако передвинулось за Несолнце. Белый шар вынырнул из-за грязной мглы, наполняя центр города теплом. На границе теплой зоны несколько минут будет дуть ветер, пока давление не выровняется. Небо на короткое время приобрело серо-голубой цвет, подавляя воздушную перспективу Урсынова, висящего в нескольких километрах над его головой. Вертикальные струи дождя заливали теперь Жолибож.

В небе не было птиц. Все погибли спустя несколько лет после Перемен. Не смогли, как люди, приспособиться к новым условиям. Они разбивались о здания, о землю, а главное, о Барьер. Дольше всего продержались воробьи: маленькие, серенькие, незаметные. Но и их время прошло. Харпад знал этих птиц только по фотографиям.

Если задуматься, то в Варшаве вообще не было животных.

Он расстегнул мокрую куртку и вдохнул влажный воздух. Демонстрация исчезла. Его не волнуют их проблемы, у него есть свои. Для начала надо сократить количество неизвестных переменных. Что такое Элиминация? Он иногда видел черные профили, выступающие как пеньки сгнивших зубов из красных областей внутри g.A.I.a. Харпад никогда не рисковал приблизиться, а они со временем перемещались вниз, в районы, в которые он не совался. На них не было надписей, никакой информации. А может, он не замечал? Ведь он не знал, исчезают записи умерших или их хранят в другой базе данных. Если подумать, то он мало знал кроме необходимого для выполнения работы. Те, кто переступил порог в сто тридцать семь, заканчивают свою жизнь на кладбище? Их хоронят, если семья оплакала элиминированного уже давно? Если нет, то что делают с их телами?

Харпад сел в машину и вызвал экран навигации. Черняков? Повонзки? Здравый смысл?

* * *

Комната была стилизована под кабинет Фрейда, а возможно, и другого давно умершего психоаналитика. Она не разбиралась, просто выбрала первую же фамилию из всплывших ассоциаций. Может ли обстановка оказать какое-либо влияние на курс терапии и на сам ее смысл? Она сомневалась. Это все равно что лечить сломанную ногу иглоукалыванием.

Она про себя отметила, что корешки книг на стене – всего лишь фотообои. Зачем тратить больше усилий за тридцать злотевро в час? Комнате присвоен номер тридцать три, и ничего лучше не опишет количество людей, приходящих в клинику. Она сняла обувь и легла на стильную кушетку. Ужасно неудобную, заваленную покрывалами и подушками, а внизу наверняка обычный матрас на каркасе.

Она позволила себе опустить все любезности. Здороваться с автоматом казалось ненужным и странным.

– Не люблю, – признала она после долгого молчания.

– Знаю, – механический голос был нейтральным. – Расскажешь подробнее?

Она была благодарна разработчику, что тот не попытался придать психоанализатору человеческий вид. Это был низкий цилиндр, заканчивающийся оптоэлектронным куполом с несколькими выступающими пластинками, неизвестного для нее назначения. Он стоял на старом шкафу рядом с кушеткой, как солидная металлическая ваза. Или как урна с прахом.

– Я не могу любить, – сказала она, глядя в потолок. – Не могу чувствовать. Моя жизнь пуста. Господи, как же банально звучит…

– Зато как болит, – ответил робот. – Я отлично это понимаю.

Ну да, конечно.

Она заерзала на кушетке и посмотрела на психоанализатор. Он зашевелил пластинками вокруг купола, придавая себе взволнованный вид.

– Сомневаешься в том, что я понимаю? – спросил он. – Ты права. Это только эмпирическая закономерность. Я анализирую слова и жесты, чтобы тебя понять. Ложись поудобнее.

Пластинки задвигались, имитируя улыбку. Как вообще возможно, что несколько движущихся бляшек могут имитировать эмоции? Они даже не напоминали части лица, а все равно изображали мимику.

Она постаралась устроиться на кушетке с большим комфортом.

– Я не помню, когда поняла это. Наверное, будучи еще подростком. Девочки встречались с мальчиками, они нуждались в близости. Я – нет. – Она задумалась. – Мне хватало секса.

– Секс тоже заключается в близости.

Она пожала плечами.

– Речь шла исключительно об удовольствии. Я просила их ничего не говорить.

– Поэтому у тебя нет детей, – психоанализатор сложил пластинки в выражении сочувствия. – Чего ты ждешь от нашей терапии?

– Я понимаю, чего мне не хватает в жизни. Все больше и больше. Я хотела бы влюбиться. Нет, не так… Я хочу ощутить потребность в любви. А потом влюбиться.

– Откуда ты знаешь, что тебе нужно, если никогда не испытывала этого чувства?

– Испытала. Недавно.

– Каким образом тебе это удалось?

Она на минуту задумалась.

– Не могу сказать.

* * *

Повонзковское кладбище стало в три раза меньше после Перемен. Забытые могилы исчезли, освобождая места для живых. Жизнь обычного человека подытоживала алюминиевая урна в маленькой бетонной нише, в одном из стеллажей длиной в полкилометра.

Более рациональная переработка тела на компост оказалась культурно неприемлемой. Обязательна была высокоэнергетическая процедура кремации, при которой значительная часть пыли улетучивалась через дымоход – ее изначально было больше, чем могла вместить в себя маленькая банка. Человеческий прах улетал в атмосферу, чтобы анонимно опасть в виде мутного дождя и впитаться землей, одеждой и волосами живых, осесть горьким вкусом на их губах.

Да, подумал Харпад, все мы крутимся в инбридинговых консервах, вдыхаем чужое дыхание, едим то, что когда-то уже переварили. Так было и раньше, когда еще существовала планета Земля, но тогда у нас было неизвестное безграничное пространство. Пространство – слово, значение которого изменилось после Перемен. Когда-то давно пространство передавалось взмахом руки, указывающим на бесконечность за горизонтом. Сейчас – едва ли жест ладонью.

Повонзковские стеллажи строились параллельно оси Кольца, чтобы избежать искривления перспективы. Они создавали впечатление идеально прямых, серых монолитов с нишами, ждущими каждого жителя Кольца Варшава. Это единственное кладбище, каждый попадал сюда. Харпад не мог отделаться от мысли, что это место предназначено для него.

Облака, отсутствие деревьев угнетало еще больше. Он шел вдоль алюминиевых рядов и выискивал недавние даты смерти. Он запоминал фамилии. Иногда возле урны размещалась фотография, он с неохотой всматривался в нее. Старался не поддаваться царившей здесь атмосфере. У него было задание. Больше всего его угнетали пустые ниши, которые ждали погибших в аварии, от инсультов или инфарктов. Где-то на складе похоронной компании ждали пока анонимные, но готовые к наполнению банки. Урны.

Скамья была втиснута в разрыв между стеллажами, чтобы не портить перспективу. Ладонью он стер воду после недавнего дождя и сел. Остатки влаги пропитали брюки. Неподалеку сгорбленная старушка в черном пальто зажигала лампадку на полке, до которой едва могла дотянуться. Химический свет вместо стеарина и фитиля. Она кинула на нюхача бесцветный взгляд человека, живущего по привычке. Затем старушка отвернулась, протерла бетон, протерла алюминий, потом метелкой смела влажную пыль с тротуара. Но этого недостаточно. Ей не хватало хотя бы клочка бумажки, принесенного ветром, который она могла бы убрать. Сухая масса старого тела скоро окажется в алюминиевой банке рядом с ее мужем. А разум? А душа?

Она стояла с опущенными плечами напротив урны.

Харпад закрыл глаза. Рука дрогнула, по привычке он хотел потянуться за ухо. Сдержался.

Марыся смотрела на него из мягкого блока зеленого профиля. Восемьдесят пять. Со злости он пообещал себе, что кто-то за это ответит. Урезонив гнев, мужчина сосредоточился на задании. Напомнил себе фамилии из нескольких урн, недавно наполненных прахом. Ничего. Не помогли даже фотографии. Это были чужие люди, он не знал их, никогда не встречал. Найти их в дебрях профилей внутри g.A.I.a. оказалось невозможным. Медленно проплыл перед ним профиль старушки, которую он видел минуту назад. Ее ПО равен тридцати пяти, она не могла нарушить закон никоим образом, ее жизнь составили сонные ритуалы, которые никому не угрожали и никого не побуждали к совершению преступления. Должно быть, она проводила тут полдня, пытаясь найти себе занятие, в ожидании залетного мусора, который можно было убрать.

А если подтолкнуть ее показатель к ста тридцати восьми? Сколько времени пройдет, пока до нее доберутся элиминаторы? Как это выглядит? Быстрая полицейская операция или тихая работа, ловушка, неожиданная атака, пока никто не видит? Жалко женщину. Жалко, хотя она уже свое отжила. Ничего интересного ее не ждет, только коротание дней до конца существования. Несмотря ни на что, жалко.

Харпад удивился. Он мог бы здесь и сейчас толкнуть никому не нужную старушку в объятия Элиминации и посмотреть, как это работает. Мог получить ответы. Но он этого не сделал. Профиль одинокой Стефанской уплыл в зеленую бесконечность внутренностей g.A.I.a.

Нет, это должен быть кто-то, кого он знает. Он подумал о Юдите. Ее профиль сразу подплыл к нему, волоча за собой десятки нитей. Она ему немного нравилась, хотя они с Талинским были для него угрозой. Возможно, совесть, о наличии которой он только сейчас начал догадываться, меньше бы ему досаждала, если бы он использовал их и осуществил плохой сценарий. А что если он навлечет на себя гнев организации, стоящей за ними? Он толкнул ползунок возраста Юдиты, чтобы собраться с мыслями и развеять сомнения. Тот не шевельнулся. Значит, закон анонимности g.A.I.a. не позволил заглянуть в будущее полицейской.

Нет, он должен найти кого-то другого.

Есть… Стиснутые губы и прищуренные ненавистные глаза. Гримаса превратила ее красивое лицо в злобную маску. Сейчас… это не его воображение, она на фотографии действительно выглядела так, словно ненавидела весь мир. Интересно, это потому, что он только так видел Ренату, или потому, что фотография случайно оказалась в базе данных? А может, паразитирование во внутренностях g.A.I.a. позволяло выбрать любую фотографию из всех доступных? Модифицировать их? Ее ПО девяносто один. Поделом тебе, сука! Первая хорошая новость за долгое время. Ее профиль напоминал бесформенную, покрытую пульсирующими волдырями глыбу застывшей зеленой магмы, щупальца которой вползали даже на нити.

Он смотрел на три цифры: 091. Достаточно повернуть первую… Едва заметное касание. На удивление, он не смог этого сделать. Что-то его останавливало, хотя раньше он мечтал о подобном. Сосредоточился на ползунке ее жизни. Толкнул его вправо. Без результата. Или он что-то делал не так, или имел доступ только к будущему Марыси. А может, он случайно активировал какие-то меры безопасности. Харпад передвинул ползунок влево, в прошлое, когда их брак еще не распался. Лицо на фотографии изменилось на то, каким он его почти не помнил. На него смотрела женщина, которую он любил.

Которую он когда-то любил.

Профиль медленно удалился и исчез с неизмененным показателем ПО девяносто один.

С противоположной стороны надвигалась большая угловатая глыба профиля человека, известного ему как Вольф. Твердыня без изображения владельца нависла над ним. Разве он вызывал ее? Наверное, неосознанно. Не было фотографий, не было даже места для них. Он подумал, что это результат его страха, а не конструкция базы данных. Харпад не знал, все ли здесь является его личным воображением, собственным интуитивным интерфейсом, создаваемым по мере того, как он познавал окружающее пространство. Наудачу толкнул ползунок жизни влево. Выскочила фотография шестнадцатилетнего Вольфа. Худой блондин с жестким взглядом серых глаз. Ужас лицея. Он определенно знал законы этого мира, если смог утаить свое лицо, в то время как другим по силам только зависание на порносайтах в Сети. Вывод напрашивался один – за все время ни одна камера не зарегистрировала его образ.

От профиля Вольфа отходили сотни нитей. Харпад предпочитал не проверять, куда они ведут. Он не знал их природу, возможно, он сформировал их собственным воображением, чтобы проиллюстрировать очередные параметры внутренностей. В самих нитях должна таиться дальнейшая информация. Недостаточно нарисовать линии на таблице. Информации должно быть больше: кто, кого, когда, зачем и почему? Нить, едва различимая, связывала Харпада с Марысей и означала совсем иное, чем та, что вела к Юдите. Марыся была связана с ним линией, но еще со своей учительницей математики и с Вольфом, хотя ничего не знала про его существование. Нити выглядели похожими – бесконечно тонкие линии, исчезающие в зеленой перспективе. Из профиля Вольфа свисала одна нить, ведущая в никуда. Харпад только через время понял, что она не обрывается, а уходит вниз, в туманные области. Что там было? Он никогда раньше не видел нити, уходящие вертикально вниз.

Показатель ПО Вольфа был скрыт или размещен с противоположной стороны. Харпаду вдруг показалось, что касаться этого профиля – очень плохая идея. Поэтому он отодвинулся, чтобы собраться с мыслями. Он должен найти кого-то знакомого, чья судьба не будет для него тайной.

Он по очереди приближал к себе известных ему людей, о которых вспоминал, и отбрасывал их. Наконец, стало ясно, что он не может никого толкнуть в объятия Элиминации.

Тогда ему в голову пришел еще вариант. На первом этаже дома, где жил Харпад, был киоск Марьяна Жепецкого. Хромой и подслеповатый пенсионер был сонным грубияном, однако не лишенным смекалки, этой вульгарной замены интеллекта, благодаря которой у него всегда были деньги. Правда, смекалка блокирует дорогу к по-настоящему большим деньгам. Встреча с местной бандой, произошедшая много лет назад, после которой Жепецкий и начал хромать, не научила его простой истине – не стоит рисковать всем из-за маленькой прибыли. Бандиты, даже местные, не любят, когда их дурят. День без клиента, обманутого на пару еврокопеек, был потерянным днем. Старый дурень до конца не понимал, что был в Провокации. Он думал, что это счастье улыбнулось ему, когда нашел на лестнице смятую банкноту. Он, конечно же, поднял ее и спрятал в карман. Счастье улыбалось ему еще четыре или пять раз, пока за ним не пришли посреди ночи. Неизвестно, что сделали со старухой Жепецкой. Она проснулась утром. Ее причитания прекратились, когда она поняла, что старый скряга, кроме дырявых штанов и носков, прятал под подушкой счет, как менеджер корпорации «Элемис». Она сразу же купила квартиру получше и переехала.

Марьян Жепецкий попал в Элиминацию две недели назад.

Харпад подался туда, куда очень не хотел. В место, которое иногда видел внизу под темными пятнами, напоминающими Барьер с небольшого расстояния. Если бы пространство имело запах, то это был бы смрад эксгумированного трупа. Кружение между черными блоками в черной пустоте над туманными неизвестными областями было каким-то неспокойным и вместе с тем… отталкивающим. Он не знал этих людей, проходя мимо случайных профилей-надгробий. Он не знал, живы ли они. Мог бы раньше проверить три рахитичные ниточки Стефанской, есть ли среди них та, что вела к ее умершему мужу. Сейчас было слишком поздно. Не было никаких нитей. Тут профили были лишены параметров, были черными, как и воздух. Не хватало только адских огней, которые вырывались бы снизу. Нюхач подозревал, что если сейчас уйдет отсюда, то уже никогда не вернется.