Текст книги "Тени «Желтого доминиона»"

Как ни говори, гяур он и есть гяур, каким бы добряком ни казался. С Джунаид-ханом же многое связано; хоть он жесток и беспощаден, Нуры знал его повадки, капризы и слабости, чуял, когда надо промолчать, когда польстить, чтобы обуздать непомерно дикий гнев хана… Все же Джунаид-хан свой, мусульманин, одной с ним веры человек. А нож, как ни остер, своих ножен не порежет…

Так наивно думал Нуры Курреев о своем бывшем хозяине, не подозревая, что тот давно запродал его германскому эмиссару, как некогда сбывал своих нукеров эмиссарам английской разведки.

Эшши-бай уехал в Афганистан, а в Мешхеде объявился Мадер. Он разыскал своего агента в одном из караван-сараев. Каракурт не очень-то обрадовался встрече с новым хозяином, все еще живя под впечатлением расставания с ханским сыном, с которым так хотелось податься в Герат. Мадер же почему-то не обратил особого внимания на возбужденное состояние Каракурта, наоборот, остался доволен его словоохотливостью и хорошей памятью: новые имена, любопытные детали украсят картотеку, хранящуюся в стальных сейфах германского эмиссара.

Если бы Мадер чуть больше знал Курреева, то наверняка заметил бы какой-то маслянистый блеск в его глазах. Он подумал, что Каракурт, удовлетворенный своей работой, предвкушает радость получения гонорара за выполнение задания. Немец не знал, что еще Джунаид-хан, чтобы удержать Нуры в басмаческих рядах, приучал его к терьяку. Каракурт перед самым приездом эмиссара с наслаждением, почти до одури, накурился опиума и потому пребывал в самом радужном состоянии.

Тени «желтого доминиона»

Успехи строительства социализма в республиках Средней Азии, всенародная поддержка всех добрых дел и начинаний советской власти вызывали звериную злобу у наших классовых врагов.

Международный империализм и его наемники стремились помешать этому победному шествию, лезли из кожи вон, чтобы повернуть колесо истории вспять. На границах советских среднеазиатских республик при активном содействии империалистических разведок сколачивались новые басмаческие отряды, подвозилось оружие, перегруппировывались силы…

В марте 1929 года эмиссары английской разведки, бывший эмир бухарский, лидеры узбекской и таджикской эмиграции, басмаческие предводители созвали секретное совещание, где наметили конкретный план вторжения на территорию Таджикистана. Возглавлять объединенные басмаческие силы было поручено Ибрагим-беку.

Вскоре представители английской разведки провели аналогичное совещание с басмаческими лидерами туркменской эмиграции.

Стан Ибрагим-бека часто навещали агенты английских специальных служб. Они инструктировали басмаческие отряды, привозили деньги, оружие, боеприпасы…

Историческая справка

Взмыленный конь с едва державшимся в седле седоком на полном скаку влетел в просторный двор, занимавший почти весь городской квартал. С недавних пор Джунаид-хан со своей челядью жил попеременно то в селении Кафтар-хана, то в самом Герате. Гонец был необычным: его величество афганский король Надир-шах прислал Джунаид-хану любезное письмо, где называл того единоверным братом и другом, милостиво приглашал приехать в Кабул.

Королевское приглашение Джунаид-хан принял без особой радости. В душе он вообще презирал всех афганских правителей, у которых семь пятниц на неделе: то они милуются с Россией и Англией, то заигрывают с Германией и Турцией. Но что поделаешь, придется ехать. Не афганский король поселился на земле хивинского хана, а Джунаид-хану со своим семейством, родичами пришлось искать прибежище в чужом краю. Не поедешь, так, чего доброго, Надир-шах выдаст всех большевикам, да еще куш за их головы отхватит… Екнуло сердце Джунаид-хана, но вспомнил о Кейли, о Мадере и чуточку успокоился – благо есть защитники… И все же Джунаид-хана охватывала гордость: как-никак сам король приглашает… Надо ехать! Интересно, что там стряслось?

На ранней зорьке по безлюдным гератским улицам мимо полуразвалившейся крепости – останков городища Искандера Двурогого – пронеслась кавалькада во главе с Джунаид-ханом. Их было двенадцать – ханские сыновья Эшши-бай и Эймир-бай, палач Непес Джелат, безносый Аннамет, ставший в последнее время правой рукой хана, чем вызвал у Непеса черную зависть и глухую ненависть. Остальные – верные хану нукеры, молодые воины. Еще до восхода солнца они выбрались на каменистую дорогу и через семь дней доскакали до Кандагара, второго по величине афганского города. Чтобы не привлекать внимания людей, хан решил не останавливаться здесь, лишь позволил сопровождающим, не сходя с коней, задержаться у величественного мавзолея Ахмед-шаха. Джунаид-хан невольно залюбовался изящными, как арабские клинки, минаретами, окружавшими позолоченный яйцевидный купол.

На тринадцатые сутки усталые и запыленные всадники добрались наконец до небольшого селения, откуда до афганской столицы рукой подать. Здесь Джунаид-хан неожиданно приказал расседлать коней и привести себя в порядок. Не подобает хивинскому владыке выглядеть утомленным, жалким. Что подумает о нем Надир-шах? А другие? Еще в пути от верных людей прознал, что предстоит встреча и с бухарским эмиром Сейид Алим-ханом, и с курбаши Ибрагим-беком, возможно, и с Кейли. Что им понадобилось от хивинского хана? Если послушать мешхедских сумасбродов с их вдохновителями из Парижа, то против большевиков надо было выступить еще этой весной. Безумцы! Но чем дольше, тем глубже пускает дерево корни, так и большевики. А уже идет тысяча девятьсот тридцатый год…

Вечером, когда все уснули, Джунаид-хан долго лежал в темноте с открытыми глазами, перебирая в памяти все, что пришлось увидеть и услышать в пути.

Неспокойно нынче в Афганистане. Какой тут покой, когда два коня залягались – англичане и немцы. Правду говорят, два дервиша на одной подстилке улягутся, два шаха и на всей земле не уместятся. Да и в народе смута, голытьба глаз не отрывает от Советского Туркестана, где большевики раздали байские земли, и в родном селе Бедиркенте его, ханские, угодья отвели под колхоз. И в самой королевской семье разлад, вот-вот, гляди, старший сын Надир-шаха свергнет отца и воцарится на престоле. Обошлось бы без отцеубийства. Дурной пример, как черную оспу, ветром разносит… Вообще-то не мешало бы самую малость проучить короля, чтобы смилостивился к туркменам, живущим на афганской земле. Не то им и дыхнуть нельзя, налогами давят – смотри, скоро всех туркмен афганцами запишут, на родном языке не всюду заговоришь…

Джунаид-хан перевернулся на другой бок, пытаясь уснуть. Завтра трудный день: впереди – Кабул, встречи, обеды, беседы… Хорошо бы без выкрутас, а то каждый куражится – устал хан от таких игр. Живо представил перед собой Сейид Алим-хана: поди, все такой же круглый да гладкий, как откормленный кот, наверное, как и прежде, не расстается с царскими эполетами генерал-адъютанта – о, страсть как любил ими щеголять! Всю жизнь пытался удержать в одной руке два арбуза: то подлизывался к падишаху, то становился на задние лапки перед англичанами. Недаром на него обижался Ибрагим-бек. Вот это джигит! Высокий, плечистый, с короткой сарбазской бородой. Взглянет, будто кинжалом пронзит, но упрям как осел. Погубит его характер.

Джунаид-хан встрепенулся – за окном мелькнула тень. Кто это? Уж не подослал ли Кейли убийц? За что? Может, пронюхал о Мадере? Откуда? Немцы народ деловой, солидный, без них даже шахиншахская династия теперь и шагу сделать не смеет, англичанам они давно пятки отдавили, даже в иранском правительстве своих людей расставили, до афганцев добрались, глядишь – и ставленников Кейли вытеснят.

Снаружи что-то завозилось; рука Джунаид-хана невольно потянулась под подушку, к прохладной рукояти маузера. Да это же стража, нукеры, их еще с вечера расставил Эшши! Хан подосадовал на себя: стареешь и труса праздновать стал…

Но сон, проклятый, не шел, в голову продолжали лезть какие-то путаные мысли… Кто приедет – Лоуренс или Кейли? Когда в Афганистане вспыхнул мятеж этого самозванца Бачаи Сакао, провозгласившего себя афганским эмиром, то Лоуренс отирался здесь. И года не прошло. Джунаид-хану вовсе не было жаль сверженного с трона и бежавшего в Италию Амануллу-хана. Поделом собаке! В двадцать первом с Советской Россией дружественный договор заключил, к Ленину послов своих снарядил… Показалось мало, и в двадцать шестом с Советами еще один договор подписал – о нейтралитете и взаимном ненападении. Это тогда, когда он, хивинский владыка, загнанным зверем метался по Каракумам, бился, как шип, выброшенный на амударьинский лед. Выскочка Бачаи Сакао продержался недолго, как пришел, так и ушел. Его сменил Надир-шах – не обошлось без англичан.

Завтра, если будет угодно Аллаху, Джунаид-хан увидится с Надир-шахом, новым королем Афганистана. Встретится и с англичанами. Но какой Кейли, к шайтану, англичанин? Большеротый, волосатый, как обезьяна… Полковник британской армии, он был родом из Львова, сыном владельца ювелирного магазина, крупного коммерсанта. Перед Первой мировой войной Кейли – его тогда звали Изей Фишманом – по воле отца поехал в Лондон, но война, то ли еще что-то помешало ему вернуться на родину. Там он женился на богатой англичанке, принял британское подданство и взял фамилию тестя, матерого разведчика Интеллидженс сервис, друга военного министра Уинстона Черчилля.

Настоящий Кейли разглядел в своем зяте незаурядные задатки шпиона – хитер, изворотлив, владеет языками, много поездил по России, бывал в Туркестане, знает обычаи, нравы тамошних народов. Это была находка. И вот уже новоявленный Кейли, покидая берега Туманного Альбиона, устремляется к берегам желтых миражей, чтобы помочь своему коллеге Томасу Эдуарду Лоуренсу, носившемуся с идеей создания на арабских землях «первого цветного доминиона» в составе Британской империи. Но Кейли мыслил крупнее и масштабнее своего шефа: надо пристегнуть к «цветному» еще и «желтый доминион», куда вошли бы территории Афганистана, Ирана, Турции, Хивы, Бухары, Туркестана. Пусть мусульмане называют эти земли как угодно – Ираном или Тураном, но они обязательно должны быть под протекторатом Англии. Эту идею поддержал сам Черчилль.

В ту ночь Джунаид-хан уснул со вторыми петухами. До самого пробуждения ему снилось, что он, скинув калоши, в одних мягких желтых ичигах, без тельпека – мохнатой барашковой папахи, катался по бесконечному заледенелому полю. Да так быстро, что устал, хотелось остановиться – и не мог. Его, одинокого, все носило и носило по ледяному безмолвию так, что охватывала жуть: немудрено окоченеть, свалиться – никто даже не отыщет твой хладный труп. Упасть бы на бок, на пушистый снежок, чтобы не разбиться… Но он не совладал с погрузневшим телом, шлепнулся в какую-то жижу лицом вниз. Рыжая с густой проседью борода стала серовато-черной. «Смотри, хан, по скользкому льду ходишь… Опасно, если он еще и тонок…» – ехидно зудил Кейли. Но почему вдруг в грязи барахтался не он, Джунаид-хан, а его сын Эшши? Он проснулся в холодном поту, губы невольно зашептали: «Прибегаю к Аллаху от сатаны, побиваемого камнями…»

По изумрудной долине, окруженной заснеженными вершинами гор, маленький отряд въехал утром следующего дня на полусонные улочки Пагмана – резиденции афганского короля. Осень еще не коснулась этого живописного уголка, утопавшего в зелени садов, хотя ледниковые глыбы Гиндукуша, будто сползшие к самому подножию гор, дышали уже зимним холодом.

Джунаид-хан зябко передернул плечами – то ли от утренней прохлады, то ли от неизвестности, ожидавшей его по ту сторону железных ворот дворца, у которых застыла почетная королевская стража, выстроенная по случаю приезда бывшего хивинского владыки.

Агенты хана донесли правду: в королевской резиденции, расположившейся в полуестественном парке с зеркальными прудами и звонкими родниками, собрались Надир-шах, бухарский эмир Сейид Алим-хан, курбаши Ибрагим-бек и Кейли. Все было пышно, торжественно. Под кронами кряжистых ильмов – ярко-зеленые атласные шатры с белыми султанами. В воздухе, напоенном ароматом цветов и фруктов, летали пчелы, суматошно носившиеся между столами, уставленными серебряной и золотой посудой с пряностями и сластями.

Молчаливые слуги бесшумно разносили чай, соки, засахаренные фрукты. На больших столах высились поджаренные на вертеле барашки, запеченные в тандыре горные куропатки, заправленные шафраном, в глубоких глазурованных мисках – аппетитные горки плова, словно облитые расплавленным янтарем.

Надир-хан занимал гостей, рассказывал о прошлом Кандагара, Кабула – излюбленного места отдыха Бабура, основателя династии Великих Моголов, делал экскурсы в историю завоевания Азии арабами, вспоминал о нашествии татаро-монголов, указывал на роль ислама в истории Афганистана… Заметив, как Кейли нетерпеливо забарабанил пальцами по плетеным подлокотникам венского кресла, а Джунаид-хан заклевал носом, тщетно пытаясь перебороть навалившуюся дремоту, король сделал едва заметный знак высокому офицеру – начальнику своей охраны. Тот сказал что-то полному усатому афганцу в штатской одежде, и вскоре гости остались наедине. Надир-шах поднялся с кресла и, вздув ноздри крупного хищного носа, обворожительно улыбнулся:

– Я осмелюсь пригласить высоких гостей в наш хрустальный шатер. – Надир-шах склонил голову в полупоклоне, вытянул руку по направлению к стеклянной галерее, высившейся в конце широкой аллеи. Идея провести секретную часть переговоров в хрустальном шатре принадлежала Кейли: расположение помещений галереи исключало всякую возможность проникновения туда посторонних. – Там, если будет угодно Аллаху, мы продолжим нашу беседу.

В просторном зале, уставленном веерообразными пальмами, на больших и малых столах в изящных фарфоровых вазах – розовощекие яблоки, восковые груши, гроздья черных «дамских пальчиков»… В высоких хрустальных графинах, похожих на миниатюрные башни минаретов, алой кровью искрился на солнце гранатовый шербет. В стране сухой закон, и потому Надир-шах распорядился не подавать к столу спиртного.

Внимание Джунаид-хана привлек покрытый молитвенным ковриком круглый столик, на котором, сверкая золотым тиснением, лежал Коран, а поверх него отливал вороненой сталью маузер. Зачем это? Где он раньше видал такое? Что мы, маскарабазы – шуты придворные?!

Первым к столику подошел Надир-шах, высокий, нескладный, и, повернувшись лицом к собравшимся, картинно припал на колени, поцеловал маузер, затем, раскрыв заложенную страницу Корана, забубнил: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!..» Надир-шах читал Коран скороговоркой, и если бы Джунаид-хан не знал назубок многие его страницы, то навряд ли бы что понял. Затем король захлопнул книгу, торжественно произнес:

– Клянемся священной книгой мусульман – Кораном, нашей святыней – зеленым знаменем пророка Мухаммеда, что мы, волею Аллаха король афганский, не пощадим жизни своей, чтобы очистить земли Туркестана, Бухары и Хивы, избавить наших единоверных братьев от власти шайтана. Мы клянемся вытравить из своих сердец милосердие… Клянемся нашей честью, клянемся святыней из святынь – Кораном! – С этими словами Надир-шах приложился к кожаному переплету и, чмокнув губами, поднялся.

Один за другим к круглому столику подходили Сейид Алим-хан, Джунаид-хан, Ибрагим-бек. Только Кейли, не сходя с места, театрально поклонился, осенил себя крестным знамением.

Джунаид-хан понял, что все собравшиеся, за исключением его, знали о цели сборища. «Да разве оружие целуют? Будто это прелестная пери, – усмехнулся про себя Джунаид-хан, не признававший ни ритуалов, ни их символических значений. – Из него по врагам надо стрелять…» Но вскоре хан отвлекся: то, о чем заговорили собравшиеся, утешило его дремучую душу.

– Братья! – Надир-шах торжественно оглядел собравшихся. – У нас одна забота – вернуть земли, богатства, отнятые у наших братьев большевиками. Мои воины хоть сегодня готовы освободить Бухару и Хиву, вернуть их законным владельцам, вам, ваше величество, и вам, ваше высочество, – афганский король учтиво поклонился Сейид Алим-хану и Джунаид-хану. – Для борьбы с Советами мы создали «Комитет мусульманского объединения». Наш искренний друг, – король склонил голову в сторону Кейли, – заверил, что его правительство щедро снабдит нас оружием, боеприпасами. Но прежде чем начать поход, нам следует обговорить детали. Афганская сторона хочет получить твердую гарантию, что королевству будет возвращен Пендинский оазис, мошеннически отторгнутый у нас еще русским падишахом. Мы хотели бы исправить наши границы от Серахса и Мерва до Амударьи, вернуть наши исконные земли и в Южной Бухаре. Всевышний свидетель, эти земли всегда были владениями афганской короны.

Эмир молча проглотил позолоченную пилюлю – видно, с ним был уговор. Но Джунаид-хан не утерпел:

– Помилуйте, ваше величество, – кустистые брови хана острым углом сошлись над переносьем, – Мерв и Серахс никогда не принадлежали Афганистану…

– Они не были и хивинскими, – саркастически улыбнулся Кейли. – Но не будем делить то, чем пока не завладели… Сейчас главное – поднять против большевиков всех мусульман Туркестана.

– Я помню, как лет двенадцать назад, – гнул свое шах, – вооруженный отряд, овладев Кушкой, двинулся на Мерв. Большевики подняли шум, в Мерв прибыл глава Туркестанского правительства, нам пришлось отойти к Кушке. Тогда в Мерв мы посылали своих мулл, консулов. Они опросили туркменских вождей, хотят ли они под власть мусульманского шаха. Тамошняя знать, местные вожди заверили наших людей, что туркмены, все туркестанцы любят афганцев и намереваются поднять восстание, истребить в Средней Азии всех неверных и большевиков…

– Это вам мервцы говорили? – спросил Джунаид-хан. – Те, что живут в городе? Так это же каджары[9]9
  Каджары – тюркское племя, поселившееся в Северном Иране, а также династия, правившая Ираном в 1796–1925 годах.


[Закрыть]! Истинные туркмены в аулах, по Мургабу расселены… А каджарам вы не верьте! Если почуют выгоду, так мать родную на базар выведут, без корысти они и пальцем не шевельнут… Помани их золотом – хоть на край света пойдут. У них даже петухи на других петухов непохожи. Всюду петух курицу зерном угостит, а каджарский у курицы корм из клюва выхватить норовит…

Все рассмеялись. Громче всех, поблескивая влажными глазами, хохотал англичанин.

– Почему они так скупы? – Кейли усек маленькую хитрость Джунаид-хана, пытавшегося шуткой сгладить впечатление от реплики, поданной им королю.

– Да эта скупость у них в крови, в воздухе, даже в воде…

Слова Джунаид-хана перенесли Кейли в далекий Львов, на его узкие улочки, в тихий особняк, построенный еще шляхтичем Юзефом Понятовским, дослужившимся до маршала у Наполеона Бонапарта. Кто только не зарился на этот красивый дом с причудливыми беломраморными колоннами, построенный в стиле барокко, но его баснословная цена отпугивала всех. Только Фишман-старший, ворочавший миллионами, прибравший к рукам многих влиятельных польских панов, смог приобрести это родовое имение. Львовский коммерсант учил сына: «Запомни, сынок, человек стареет, умирает, золото же не подвластно годам, оно всегда в силе. Никто желтым металлом не брезгует – ни короли, ни нищие! Я бы качал золото из воздуха. Все земное, даже неземное, пропитано золотой пыльцой. А глупцы и не ведают о том…»

Когда Изя Фишман давал согласие служить в английской разведке, то такое решение принял, вспомнив уроки своего отца, ибо всем нутром почуял, что на новой службе есть чем поживиться: «О, Азия еще так целомудренна, что там можно ковать золото руками самих же азиатов! Из капель – море, из миллионов – миллиарды. Это и есть та река, которая “притекает”, но не “утекает”».

Вот что напомнили английскому эмиссару джунаидовские слова. «Скупость не порок, а добродетель…» – чуть не проронил Кейли. Но он отогнал не ко времени нахлынувшие воспоминания – надо в два уха слушать Ибрагим-бека. Тут Кейли не сразу мог взять в толк, что хочет сказать сей неумытый басмач, на которого военное министерство Англии имело свои особые виды. Эмир-то – пустое место, труслив, разуверился в победе, но у него имя в мусульманском мире, его пока можно использовать как знамя. Правда, знамя-то с пятнами, изрядно изодранное. Зато казна его еще не настолько оскудела, чтобы Кейли мог так легко исключить «его величество» из игры. Оказывается, пока Кейли предавался мечтам, Сейид Алим-хан только что соизволил выступить. «Своей властью» он уже назначил Ибрагим-бека… наместником в Бухаре, которую еще предстояло отвоевать у Советов. Так наперед было предписано эмиру. Боже мой, боже мой! Что мелет этот бандюга?! Ибрагим-бек почему-то говорил не по сценарию. Ах, слюнтяй! Так Кейли подумал об эмире. Этот не пересказал Ибрагим-беку заранее наставления эмиссара, и теперь этот разбойник всю обедню испортит.

– Я исполню свой долг, – Ибрагим-бек ощупывал эмира дерзким взглядом. – Предписания высокого мусульманского комитета для меня – закон! Мне храбрости не занимать. На моей родине, в Локайской долине, немало верных мне людей. Я соберу по всей Восточной Бухаре преданных мне и поведу их на красных, отправлюсь туда хоть сейчас. Я омою их кровью землю своих предков! Но я не уверен, что после того, как я сделаю всю грязную работу, там не явится на готовенькое с фирманом его величества и со своей новенькой печатью верховный главнокомандующий воинства ислама…

– Боже мой, о чем вы вспомнили, друг мой?! – перебил Кейли. – Вы, насколько я понял, завели речь о покойном Энвер-паше… Мы действительно благоволили к нему, послали его в Туркестан к вам на помошь. Но, видит Бог, мы до сих пор не ведаем, почему вы, ваше величество, – Кейли бросил укоризненный взгляд в сторону эмира, – отстранили тогда Ибрагим-бека, такого талантливого полководца, и доверили армию Энверу…

– Но вы же сами его послали! – Эмир возмутился вероломству англичанина.

– Да, послали… Боже мой! Боже мой! – Кейли имел привычку к месту и не к месту повторять эти слова. – Как преданного делу ислама человека! Но ничего вам не советовали. А Энвер-паша не смог тогда овладеть Душанбе, потерпел поражение под Байсуном и Кабадианом…

Эмир только пожал покатыми женскими плечами: душа его, возмущенная цинизмом англичанина, клокотала гневом. Его, самого эмира Бухары, так унизить, отшлепать как мальчишку! В старое доброе время болтаться бы этому пучеглазому на виселице. А ведь он укрыл, спас его в Бухаре, когда за ним по пятам гнались чекисты. В Мешхед переправил… Неужели он, Кейли, не помнит, что сам распорядился сместить Ибрагим-бека, назначить Энвер-пашу, зятя турецкого султана…

– Ибрагим-бек тоже хорош! Оставил Энвера под Душанбе, – Джунаид-хан укоризненно покачал головой. – Ушли вы, от Энвера откололись Ишан-Султан, Фузайла Максум…

– Вы-то, хан, сами тоже пятки смазали, – огрызнулся Ибрагим-бек. – Блестели, прямо как головы ваших плешивых нукеров…

– Я ждал вас в Хиве, но сигнала вашего так и не дождался. Я собрал под свое знамя тысячи храбрых джигитов. А вы, оказывается, перегрызлись, дело загубили, а теперь тут вот жалим друг друга…

– Будешь жалить, если всем цена равна, – Ибрагим-бек кинул злой взгляд на эмира. – И тем, кто воду носил, и тем, кто лишь кувшины бил…

– О Аллах! – Эмир раскосо закатил глаза к небу, сморщился, будто придавил зубами незрелую алычу. – Вразуми этого ревнивца! – И, уже обращаясь к Ибрагим-беку, плаксиво произнес: – Нельзя меня, мой друг, всю жизнь укорять старым. На то была воля Всевышнего… Девять лет прошло, бренное тело покойного уже с землей смешалось, а вы все не угомонитесь. Забудьте старое, мой друг. Вы – единственный и неповторимый полководец армии ислама…

Опасаясь, как бы страсти не разгорелись, эмиссар решительно поднялся с места. Эмир застыл в ожидании: что скажет этот наглец? Ведь от смещения Ибрагим-бека Кейли внакладе не остался: зять турецкого султана оказался гораздо догадливее басмаческого предводителя, преподнес в дар англичанину золотую корону византийского императора. Древняя корона перебывала до этого во многих руках, так что не сохранила первоначально оправленных в нее драгоценных камней, но зато много весила. Чистым, червонным золотом…

– Угомонитесь, друзья мои! – Кейли оглядел всех, будто видел впервые. – Ничьей в том вины нет. Лучше послушайте…

И английский эмиссар, взяв бразды разговора в свои руки, изложил детально разработанный план вторжения басмаческих сил в Среднюю Азию.

– Мои верные люди сообщают, – продолжал Кейли, – что дайхане недовольны советской властью. У них стали объединять даже кур, отбирать единственную козу… Нашим людям удалось кое-где внедриться в местные Советы, и они теперь помогают властям перегибать палку, подливают масла в огонь. Все это нам на руку. Словом, плод наливается соком, к весне он созреет окончательно. Истина известная – зрелый плод надобно срывать! Надеюсь, никто из вас не сомневается в успехе нашего предприятия? У большевиков есть крылатая фраза: «Из искры возгорится пламя». Умно сказано – слов нет. Вот мы и разведем из маленьких костров большой пожар. – Эмиссар мечтательно прикрыл веки. Ему чудились звон – не клинков, а золотых монет царской чеканки, высыпаемых из ковровых хорджунов, – переливы золотых ложек, посуды. Все это обещал эмир, если Ибрагим-бек сумеет зажечь басмаческий пожар в Локайской долине и вывезти оттуда некогда спрятанные золотые изделия. Англичанин без обиняков дал знать Ибрагим-беку, что покойный Энвер-паша был щедрым человеком… Да не оскудеет рука дающего! А он, Кейли, к тому же и коллекционер, собирает золотые безделушки, монеты, древние фолианты, старые-престарые статуэтки, медные и бронзовые фигурки, которые можно разыскать в старинных крепостях, в курганах. Азиатам же зачем они?

Ибрагим-бек многозначительно ощерился, оскалил крупные кариесные зубы. Посулил привезти такое, чего даже в сказочной Индии не сыщут. Кейли довольно улыбнулся, прикрыл короткими пухлыми пальцами глаза – снова услышал голос отца: «Мой дорогой мальчик! Ты сам не ведаешь, какое ты прислал чудо, ему цены нет! Твоя шапка (так старик называл византийскую корону) свела с ума всю Польшу. Покупателей пруд пруди, да никто подступиться к ней не может – духу ни у кого не хватает. А точнее – денег… Подожду… Я человек терпеливый. Говорят, собирается ко мне один американский миллионер – жду вот его…»

На эмиссара недовольно уставился Джунаид-хан. Кейли мотнул курчавой головой на короткой, как у боксера, шее, словно отгоняя наваждение. Что за ахинею несет этот старый дуралей?

– Оружием вы нам поможете, боеприпасами тоже. – Джунаид-хан поглаживал клинышек рыжей бородки. – За это вам спасибо… Людей вот, аскеров с пушками, дадите? Или так же дадите, – последнее слово хан произнес с ударением, вкладывая в него понятный всем смысл, – как дали мне тогда, в год Зайца?

– Но вы-то, Джунаид-хан, ничего тогда не потеряли! – саркастически улыбнулся Кейли. – Боже мой! Думаете, я не знаю, что вы из Ирана тронулись с караваном в девяносто верблюдов? А сколько до этого переправили добра в Герат? Вы, поди, на свое имя счет открыли в заграничном банке, а для нашего комитета, для нашего общего дела не дали пока ни шиша…

– Да, вы правы, слава Аллаху, я пока ничего и никого не потерял. Но я посылаю в пасть красного дьявола своего старшего сына.

– Как?! Разве не вы сами поведете свои отряды?

– Нет! – Джунаид-хан решительно мотнул головой. – Я уже стар, какой из меня вояка! Эшши не хуже меня справится с делом.

«Трусишь, старая лиса… – думал Кейли. – Сыном откупиться хочешь…»

– Нам ничего не остается делать, как воевать с советской властью, – продолжал Джунаид-хан. – Она делит туркмен на трудящихся и баев… Баям сулит гибель, а остальным – жизнь. Поэтому мы будем биться с большевиками насмерть, иного выхода у нас нет. Если будет надо, то и сам я сяду на коня.

– А вы как думали, дорогой хан-ага? Рыбку съесть и в воду не залезть? – Эмиссару хотелось сбить спесь с этого экс-владыки, возомнившего себя чуть ли не ханом всей Туркмении. – Никто вас неволить не собирается. Дело Англии – помогать друзьям. Вы же еще дров не наносили, костров не развели. Кто за вас пожар разожжет?.. А за аскерами и пушками дело не станет. Великая Британия умеет ценить своих друзей…

Словоблудничал Кейли. Да ему больше ничего и не оставалось. Разве мог он признаться, что владычица морей не могла, как в былые времена, диктовать миру свои условия? Вчерашние союзники по Антанте напоминали скорпионов в банке, пытавшихся ужалить друг друга. Дядюшка Сэм наступал на хвост дряхлеющему британскому льву.

«Не поджигай – сам сгоришь, не копай другому яму – сам в нее угодишь», – бытует мудрость на Востоке. Англия не выдерживала конкуренции среди империалистических держав. Зашатались основы Британской империи – в ее колониях и доминионах уже повеяло ветром свободы… В самой Англии обострялась классовая борьба: бастовали горняки, железнодорожники, моряки. Никак не могли поделить министерские портфели лейбористы и консерваторы… Английский империализм, видя в существовании Советского Союза угрозу своей колониальной системе, старался в то же время проводить свою парадоксальную политику: с одной стороны, он поставлял оружие басмаческим бандам, желая подогреть антисоветское движение, с другой – заключил торговый договор с СССР.

Разве мог Кейли сказать собравшимся, что Англия всегда норовила проскочить в рай на чужом горбу? Мастер провокаций и интриг, она имела колоссальный опыт по стравливанию народов – русских с персами, афганцев с туркменами, индусов с пакистанцами. Джентльмены, важно заседавшие в палате лордов, знали тончайшие рецепты, как «заварить кашу», посеять семена раздора среди целых племен и народов… А когда наступала пора дележа власти, то английские генералы приводили за собой батальоны наймитов, вооруженных британским оружием.

После полудня гости стали позевывать – пора расходиться. Вскоре королевская резиденция опустела, лишь кое-где мелькали тени торопливо пробегавших слуг.

…Поздней ночью в калитку особняка, где остановился Кейли, раздался стук. Шофер-пенджабец, осторожно посмотрев через окно, увидел на улице конников. Он впустил во двор одного – коренастого, в лохматой барашковой папахе, провел его в дом.

Кейли еще не спал. Выйдя в гостиную, он узнал в ночном госте Эшши-бая. Тот, крепко держа под мышкой тяжелый, туго набитый хорджун, угодливо улыбался.

Наметанный глаз эмиссара определил, что в хорджуне, зашнурованном волосяной тесьмой, – золото. Англичанин чуть не задохнулся от радости, выпуклые глаза заблестели, словно маслины. Он подхватил Эшши-бая под руку и, прохаживаясь с ним по просторному залу, не знал, куда усадить ханского сына. Что ж, ликовал Кейли, урок, преподанный Джунаид-хану на совещании, пошел впрок… Не такой уж хан скряга, каким показался еще там, в Каракумах. Расщедрился, как халиф багдадский…