Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 1"

– Мань, ну прекрати. Я завтра про неё и не вспомню.

– Вот-вот, ты-то точно не вспомнишь! У тебя таких сотня была и ещё сотня будет! Чего тебе вспоминать! Ты и о жене-то не вспомнил!

– Мань, я правда виноват, но честное слово, я и не планировал ничего, просто потанцевали. Ну иди, потанцуй с кем хочешь.

– Вот в том-то и разница между нами, что ты точно можешь потанцевать с кем хочешь, а я нет. Всё! Уйди, пожалуйста, я должна побыть одна!

Давид, зная ревнивый характер жены, не стал спорить. Однако не ушёл, не желая оставлять Маню одну и давать ей лишний повод для ревности. Они стояли между двумя хатами, опёршись о плетень. Сзади доносились отголоски патефонной музыки. Не ведая об их размолвке, Изабелла Юрьева продолжала свой роман с Сашей.

 
Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке, на берегу?
Саша, ты помнишь тёплый вечер
Весенний вечер, каштан в цвету-у-у?
 

Маня не сдержалась и расплакалась. Вечер был тёплый, где-то цвёл каштан, а её любимый мужчина повёл себя так некрасиво по отношению к ней. Ей хотелось надавать ему пощёчин, прямо как в кино. И пусть просит прощения на коленях. А она и не собирается его прощать! Пусть помучается. Но Давид не подошёл к ней. Он достал папиросу и закурил. Женские слёзы просто убивали его. Он не знал, что делать. Давид прекрасно понимал, что она сейчас не позволит ему приблизиться к себе, а новой сцены ему не хотелось. И он решил дать ей время прийти в себя. Так они и стояли. Давид курил, а Маня прекратила плакать, вытерла слёзы и смотрела вперёд, думая, как вести себя дальше. Она не могла простить его просто так. Это не измена, но было на грани измены. А что, если бы она не подошла? Он пошёл бы ублажать эту вертихвостку? Наверняка пошёл бы! У него были барышни до неё, и Маня знала об этом. Когда они познакомились, он был уже вполне устоявшимся кавалером, к тому же имел деньги и шлялся по ресторанам. Ей даже неприятно было думать о тех девицах, что побывали в его постели до неё. Она-то думала, что он остепенился, что у них настоящая любовь. У них же дети! Боже, что будет с детьми, как она им скажет, что их папа подлец? А как она расскажет своим родителям? Мама наверняка будет уговаривать её не обращать внимания на этот эпизод. А папа может и выгнать его из дома. Он всегда обожал дочь и готов был ради её счастья достать луну с неба.

Между тем во дворе бабы Тони и деда Остапа молодёжь разожгла небольшой костёр и при его свете отплясывала под звуки баяна. Вот в круг вышел дядько Степан и стал что-то изображать вприсядку, не удержался и грохнулся оземь под дружный смех танцующих. Верная Клавдия кинулась его поднимать и отряхивать. Лёвчик с Яшей тоже понемногу подтанцовывали. Даже Самуил и Клара немного вспомнили молодость и тоже вышли в круг. И тут гармонист начал играть цыганочку, и девчонки, растянув над головами платочки, пошли по кругу, а парни, пытаясь изобразить чечётку, неловко подпрыгивали, прихлопывая себя по лодыжкам и бёдрам. Все веселились от души. Вскоре веселье стало затихать. Давно уже вернулось колхозное стадо, оставив на дороге лепёшки свежего навоза. Уже и соседи все по домам после трудового дня. Село готовилось ко сну. Завтра нужно было опять вставать рано утром и приниматься за повседневную работу. Стали определяться по хатам. Маня наотрез отказалась спать с Давидом в одной хате, и он пошёл спать с мальчишками в хату Тамары, где на пол побросали всё, что было. И все улеглись рядышком. Спать на чердаках было невозможно из-за того, что прошедший утром ливень основательно их промочил. Остальные тоже были распределены по соседям.

Давид долго ворочался, не мог заснуть. В конце концов он поднялся и вышел во двор покурить. Он стоял в тишине и думал о том, что его ждёт завтра. Если Маня его не простит, то просто съест. По крайней мере будет очень долго дуться.

– Мужчина, не угостите даму папироской? – Давид вздрогнул от неожиданности. Под крыльцом стояла Вера. Ему не очень хотелось сейчас иметь с ней какие-то контакт, но и отказать ей он не мог. Давид молча протянул папиросу. Вера держала папиросу и смотрела на него. Он едва различал черты её лица при свете папиросы.

– А огонёк не найдётся?

– Ах, да, извини. – Давид протянул ей свою папиросу, и Вера, взяв рукой его руку, держащую папиросу, подтянула её ко рту и стала прикуривать. Её рука была тёплой и сильной. Давид замер, желая продлить момент. Наконец она прикурила и отпустила его руку. Они стояли молча.

– Тебе сильно досталось от жены?

– Основное впереди. Дома она устроит мне настоящий концерт.

– Извини, если бы я знала, чем это закончится, то не стала бы тебя приглашать. Я сейчас докурю и уйду.

– Куда ты уйдёшь? Ты уже никуда не уйдёшь. – Давид приблизился к Вере и, взяв её за плечи, повернул к себе. Вера смотрела ему в глаза.

Они оба понимали, что совершают непоправимую глупость, но уже не могли совладать с собой. Их губы потянулись друг к другу, и они слились в поцелуе. Давид взял Веру за руку и потянул за собой, в сторону от хаты. Они прошли за сарайчик и вновь слились в поцелуе. Давид стал гладить Вере грудь, она не сопротивлялась. Дальнейшее произошло быстро и как в тумане. Давид сунул руку Вере под платье, но она не только не оттолкнула его, но, казалось, ещё больше налегла на неё. Она помогла Давиду снять с неё бельё и расстегнула ему брюки. Остановиться было уже выше их сил. Вера приняла его в себя, обжигая жаром возбуждения и страсти. Всё произошло довольно быстро. Постояв немного за сарайчиком, новоявленные любовники поцеловались на прощанье и стали расходиться по хатам, унося с собой свою тайну. Когда Давид поднимался на крыльцо, ему показалось, что кто-то смотрит на него. Неужели Маня? Но всё было тихо, и он вернулся на своё место. Подвинул раскинувшегося Яшу и тихонько лёг. На душе было радостно от любовного приключения и тревожно в ожидании утра и последующих Маниных капризов и упрёков. Всё это могло затянуться надолго.

Вера тоже вернулась на своё место. Заснуть она не могла. Сердце колотилось в груди. И пусть не так она представляла своё свидание, но оно всё же произошло. У неё была близость с мужчиной, который ей понравился, и это было приятно. Свидание было коротким и скомканным. Ну конечно, они не могли оставаться за этим сарайчиком надолго. Постоянно кто-то выходил до ветру и вполне мог завернуть за сарайчик. В её планы тоже не входило быть увиденной. Ей хватило обжигающего взгляда жены Давида. Ей были приятны его поцелуи, и она всё ещё чувствовала прикосновение его рук. Ей была приятна и сама близость, хотя она и не успела ощутить то особенное блаженство, с которым была уже знакома. Женщине труднее испытать это чувство, тем более в таких условиях и с незнакомым партнёром. Но тем не менее она чувствовала себя настоящей женщиной, сильной и желанной. Она могла свести с ума мужчину, и ей это льстило. Она поднимала верхнюю губу к носу и пыталась учуять запах, оставленный Давидом. Но чуяла лишь запах папирос, которые они курили вместе. Ну и пусть! Она нафантазирует себе этот запах. Она чувствовала себя принцессой на балу. Именно ей чудесный принц надел туфельку, и она превратилась в принцессу. Ничего, что принцу уже сорок, он женат, и у него двое детей. Недавнее свидание было уже состоявшимся фактом, и ей хотелось думать о нём, а не о последствиях их мимолётной встречи.

Проснулся Давид от мычания. Колхозное стадо гнали на луг. Щёлкал кнут пастуха и звенели колокольчики на шеях коров. Давид поднялся и вышел во двор. Закурил папиросу. Он был один, никто не появился. Он думал о Вере и о Мане. Он, конечно же, не был святым. И до Мани успел хорошо погулять, но такое приключение у него было впервые. Теперь это называлось изменой. Собственно, о ней никто не знал. Зачем ему или Вере рассказывать кому-то? Он-то уж точно собирался держать язык за зубами. И хотя отношения с Маней давно остыли, их связывали двое сыновей и налаженная семейная жизнь. И пока менять в ней Давид ничего не хотел. Потихоньку стали появляться первые проснувшиеся. Они тянулись в уборную, а потом к рукомойнику. Веры и Мани среди них не было. Тамара зашла в курятник и вернулась с миской, наполненной яйцами.

– Отнеси Тоне, вон вас сколько. Я потом с ней разберусь.

Давид взял миску и пошёл к дому, где ночевали молодые и Маня с родителями. Дед Остап уже колдовал у печки. Баба Тоня приняла у него миску с яйцами. Давид подошёл к чурбаку, на котором кололи дрова, поднял мокрый от росы топор, поставил на чурбак полено и с размаху рубанул его. Лезвие топора застряло в первой трети полена. Давид принялся поднимать топор с поленом и ударять о чурбак. Дед Остап понаблюдал за ним, потом подошёл, взял из его рук топор и, развернув его поленом кверху, стал несильно ударять о чурбак. Полено понемногу поддавалось и наконец раскололось.

– Вот так. Ласково надо. Не руби с плеча. Всё как в жизни. Держи, – дед Остап протянул ему топор.

Давид принялся колоть дрова способом, который ему показал дед Остап. Понемногу у него начало получаться. Скоро во дворе появилась Маня. Она старалась не смотреть на Давида, а он на неё. За завтраком они тоже сидели поодаль друг от друга. Маня рассчитывала, что Давид поведёт себя как виноватый супруг и постарается загладить свою вину.

Давиду было не до этого. Он вспоминал вкус Вериных губ, прикосновение её ладони к своей шее, её дыхание, когда она обнимала его, уткнувшись ему в ключицу. Он вспоминал прикосновения к её груди. Его руки помнили и осязали даже сейчас её соски и тёплую мягкую грудь.

«Как странно, – подумал Давид, – вроде бы все женщины устроены одинаково, но какие разные ощущения».

Ему было немного стыдно сравнивать Веру с Маней. За столько лет супружеской жизни чувства между Давидом и Маней уже притупились. Да и характеры они имели разные. Давид – балагур и заводила, а Маня чувствовала себя свободной только в компании хорошо знакомых людей. Давида всегда удивляло, как она с таким замкнутым характером могла быть учительницей. На что Маня отвечала, что работа – это что-то другое. В общем, они ладили и даже неплохо. Когда-то Мане очень нравился озорной нрав Давида, его открытость и откровенность. По нему сразу было видно, кто ему друг, а кто враг. Но в связи с нервозностью в обществе и постоянными арестами приходилось больше держать язык за зубами, и Маня всё чаще одёргивала Давида. Её обеспокоенность была вполне разумна и понятна. Но постоянные осаживания имели и оборотную сторону: Давид стал более замкнутым и отдалённым. Это сказалось и на их интимной жизни. Всё чаще они ложились спать в разное время и вели себя больше не как муж и жена, а как соседи по общежитию. Каждый отворачивался к себе и засыпал. Они даже укрывались разными одеялами. Иногда бывали вспышки нежности, но, как правило, кратковременные и в большинстве случаев единичные. Трудно сказать, что было тому виной. Они пробовали обсудить возможность переезда в отдельную квартиру, и Давид даже проявил активность и нашёл пару вариантов на аренду. Но Маня отвергла все. И действительно, квартирки были небольшие, требовавшие ремонта, далеко от школы мальчишек и работы Мани. К тому же было очень удобно, что мальчики после учёбы всегда получали хороший обед, и отношения с бабушкой и дедом у них были хорошие. Да и Давида в принципе всё устраивало. К Самуилу и Кларе он относился уважительно. И хотя никогда не называл их мамой и папой, было договорено, что он обращается к ним на «ты», а они будут стараться видеть в нём такого же родного человека, как их собственная дочь. Все вели себя довольно честно и корректно. Старшие старались не лезть к детям со своими советами и поучениями, а дети стремились не использовать родителей материально и управлялись с тем, что зарабатывали сами. Поскольку Давид крутился и делал шабашки, он всегда имел дополнительный заработок. Он иногда задерживался с сослуживцами на работе и приходил домой пахнущий спиртным, чего Маня не любила, да к тому же в последнее время начала его ревновать. Постепенно отношения между ними охладели, но могли бы тянуться ещё неизвестно сколько времени. И вдруг Вера. Давид поймал себя на мысли, что он даже не рассмотрел её как следует. Предыдущие дни свадьбы он, разумеется, видел её. Но ничего особенного в ней не усмотрел. А поскольку был с семьёй, то вообще и не думал ни о каких романах. К тому же они неплохо выпивали за своим краем стола. Давид травил анекдоты и тосты. Возможно, там Вера и обратила на него внимание. Но где же Вера? Давид поднял голову от тарелки и огляделся. Маня с родителями уже поели и встали из-за стола. Давид уже доел свою яичницу и вымакал тарелку с остатками желтка кусочком хлеба. Оставался чай. Давид поднялся, взял гранёный стакан в руку и решил выпить его во дворе, чтобы освободить место тем, кто только подходил на завтрак.

Он отошёл к чурбаку, на котором колол дрова, и, сев на поленницу, поставил на него стакан с чаем и достал папиросу. Он прикуривал и сквозь горящую спичку увидел Веру. Она подходила к столу вместе с матерью невесты. Помогла убрать со стола после закончивших завтрак и присела. Она сидела спиной к Давиду. Розовое платье почти сливалось с кожей в утреннем солнце. Мягкий утренний свет наполнял её фигуру загадочностью. Она переговаривалась с соседками по столу, и они тихонько смеялись. Давид, не отрываясь смотрел, как подрагивали её плечи. Он не заметил, как подошла Маня. Обратил на неё внимание, но только когда она стала присаживаться на соседнюю поленницу в полутора метрах от Давида.

– И что, не можешь насмотреться?

– А, это ты. Не видел тебя. Как спалось?

– Плохо спалось. Тебе, наверное, спалось намного лучше?

Давид не ответил, выпуская дым через сжатые губы. Как не хотелось устраивать разборки.

– На молоденькую потянуло?

– Ни на кого меня не потянуло.

И как раз в этот момент Вера обернулась, посмотрела на Давида и перевела взгляд на Маню. Потом быстро отвернулась и уткнулась в еду.

– Да что же это такое? Ни стыда, ни совести! – в сердцах воскликнула Маня.

– Успокойся, мы уедем домой, и больше никто ни про кого не вспомнит.

– А ты не командуй мне, когда успокаиваться, а когда нет. Это не я по ночам за сарай шастаю.

– За какой сарай?

– Не придуривайся, мы оба знаем за какой.

Чёрт побери, вот это влип. Неужели она и впрямь подглядывала за ним? Или берёт на испуг?

– Так туалет был занят, ну я и отошёл до ветра, чтоб не ждать. Да я ж с мальчишками всю ночь провёл.

– Если б не это, вообще с тобой разговаривать бы не стала!

– Мань, давай на людях не будем отношения выяснять.

– Да я с тобой вообще ничего выяснять не собираюсь. Ты уже давно перестал меня понимать. Ты так изменился, что сам себя узнавать перестал.

Маня встала и пошла собирать вещи. Проходя мимо стола, она принципиально не повернула голову в сторону Веры. Вера тоже старалась на неё не смотреть. Давид остался докуривать папиросу. К Мане лучше было сейчас не соваться. Подошли мальчишки. Яша подсел к Давиду и опустил голову ему на колени. Давид погладил его и замер, чтобы не спугнуть. Мальчишки взрослели и становились буками. Начинали огрызаться и отвоёвывать себе жизненное пространство, отрабатывая на домашних весь доступный им арсенал борьбы. Заводилой всегда был Лёвчик, именно в нём уже начало пробуждаться мужское начало, на щеках появились первые завитки мягких волос, которые он не сбривал благодаря уверениям Давида, что после этого будет расти щетина и придётся бриться ежедневно. Голос его ломался, и он говорил с лёгкой хрипотцой, копируя блатных. В общем, все издержки возраста были налицо. Младший Яша во всём подражал брату и тоже начал огрызаться со взрослыми. В школе тоже на него жаловались.

Вскоре всех пригласили рассаживаться по местам в автобусе и машине. Давид с мальчишками к их явному удовольствию заняли места в кузове. Вера тоже была в кузове. Но сидела поодаль и старалась на Давида не смотреть слишком явно. Давид же, не в силах совладать с собой, почти сверлил её взглядом. Тронулись. Местами дорога была нормальной, местами автомобили скользили и пробуксовывали. Пару раз мужчинам приходилось выпрыгивать из кузова и подталкивать машины. Наконец выехали на асфальтированную дорогу, и от радости все захлопали. Потом пели песни под баян и много шутили. Остаток пути проделали без происшествий. Вера выходила немного раньше и, пробираясь к заднему борту, «случайно» опёрлась о любезно протянутую руку Давида. Давид почувствовал что-то твёрдое в своей ладони. После того, как Вера покинула машину, он осторожно сунул плотно свёрнутый кусочек бумаги себе в карман. Вскоре подъехали близко к дому. Давид и мальчишки выпрыгнули из кузова, подождали слегка отставший автобус и вместе с остальными членами семьи пошли домой.

Часть пятая. Измена

Дома Маня заявила, что плохо себя чувствует, быстро прошла в ванную и после этого в спальню. Давид зашёл в туалет, закрыл дверь на шпингалет и осторожно достал то, что вложила в его руку Вера. Кафе «Ромашка». Всего два слова. И как это понимать? Она назначает ему свидание в кафе или работает там? Давид ещё раз посмотрел на записку. Почерк неровный, почти детский. Ну да, она же писала на ходу, машину трясло. В любом случае он выяснит уже завтра, работает ли она в кафе «Ромашка».

Клара пригласила семью к столу. Все прошли на кухню и расселись. Ели макароны с сосисками. На столе стояла баночка с ядрёной горчицей. Давид любил острое. В отличие от него, мальчишки в еде были больше похожи на мать. Она предпочитала всё умеренное. Может быть, потому, что Клара и Маня готовили очень похоже, и мальчишки с детства привыкли к такой еде. Иногда они семьёй выезжали в Полтаву к родителям Давида. Там была немножко другая кухня. Семья Давида любила острую пищу, и даже гефилте фиш был основательно наперчен. К умеренности Мани и мальчишек уже давно все привыкли и, если ждали их в гости, готовили с учётом вкусов гостей. Мальчишки к тому же оба не ели лук, и все салаты готовились в двух экземплярах. На небольших тарелочках было отложено каждого салата на две порции для Лёвчика и Яши. Когда-то большая семья поредела. Из четверых братьев Давида в Полтаве осталось только двое, Феликс и Гиля. Ещё один брат Рувим был в Москве, он был большим умницей по части математики и работал в каком-то проектном институте. О роде своей деятельности он не распространялся и лишнего за столом не болтал даже в присутствии самых близких. Как-то раз Давид рассказал о своём визите на полигон, где занимались немецкие танкисты. И упоминул о танках, которые видел. Рувим задал несколько вопросов о марке танков, из чего Давид смог заключить, что его брат, возможно, каким-то образом причастен к их производству. Однако Рувим быстро спустил эту тему на тормозах и на вопросы Давида отшутился, говоря, что будет производить и рассчитывать всё, что партия прикажет.

Меньше повезло самому младшему Лейбе. Лейба, как и Давид, работал закройщиком. Однажды пришёл заказчик за брюками. Примерил. Брюки были, что говорится, как доктор прописал. Клиент горячо поблагодарил Лейбу, долго тряс его руку и рассказывал какой он большой мастер, а придя домой и развернув газету, ахнул… на титульном листе газеты, прямо во весь лист был напечатан портрет Вождя Народов, дорогого товарища Сталина. Недолго думая, он написал заявление в НКВД, и уже на следующий день на квартиру к Лейбе пришли три человека в штатском, предъявили ордер, перевернули квартиру, ничего не нашли, но Лейбу увели с собой. Через несколько месяцев его осудили на пятнадцать лет лагерей за заговор против товарища Сталина. Этапами через всю страну в зарешёченных вагонах с деревянными голыми нарами Лейба отправился на Колыму для последующего исправления. И никто не смог ничего сделать. Спасло его только то, что Лейба был отличным закройщиком и каким-то чудом сумел показать своё искусство лагерному начальству. Благодаря этому и выжил.

Феликс и Гиля тоже были закройщиками и портными. Феликс был женат, у него росла дочь. Гиля ходил в холостяках. По крайней мере они вдвоём могли навещать родителей. В каждый приезд Давид старался подкинуть родителям немного денег. Старики отказывались, но Давид всегда умел их убедить, что у него нет проблем с деньгами и он будет себя так спокойней чувствовать. Хотя Маня, скорее всего, не возражала бы против помощи родителям Давида, он решил не афишировать это. У него это называлось «Манечка умница, красавица». Т.е., говоря условным языком, Маня не должна была знать о его помощи родителям, а Давид во время визитов к родителям вместе с семьёй просто забрасывал её комплиментами, отвлекая от разных других мыслей. Старики любили мальчишек и внучку от Феликса. У Рувима тоже были дети, но он всегда приезжал один, иногда проездом в командировку.

Давид задумался за столом, и его макароны остыли. Он доковырял еду, сполоснул за собой тарелку, почистил зубы и пошёл спать. Маня спала или делала вид, что спит. По крайней мере когда Давид ложился, она не пошевелилась. Давид ворочался и не мог уснуть. Перед глазами стояла Вера. Он пытался вспомнить её запах и не мог, перед ним всё время возникал её образ, когда она сидела в розовом платье спиной к нему. Давид забылся в рваном сне под утро, и ему приснилась Вера, сидящая к нему спиной. Она громко хохотала. Потом резко обернулась к Давиду, посмотрела на него, потом на Маню, сидящую рядом, и прямо с крыльца потянулась к нему губами и почти достала, только будильник помешал ему ощутить её мягкий поцелуй. Давид открыл глаза. Мани рядом уже не было. С трудом поднявшись, он пошёл бриться.

Мальчишки безмятежно спали в своей комнате. Три месяца безделья на каникулах. Можно было позавидовать. Давид закончил утренние сборы и, выпив чай, отправился на работу. Он пропустил из-за дождя дополнительный день и немного нервничал в ожидании встречи с заведующей ателье. Но всё прошло сравнительно легко: мягко пожурив его за невыход на работу, заведующая приняла его рассказ, тем более он заранее предупреждал о поездке на свадьбу, и разрешила оформить пропущенный день за счёт отпуска. Давид вздохнул с облегчением. Это было наилучшим решением. Зато на рабочем месте его ждал завал. Пропуск дополнительного дня не прошёл даром. Ему пришлось основательно потрудиться, чтобы понемногу начать разгребать заказы. Лекала летали по ткани, Давид отмечал мелом крой, после чего большими портняжными ножницами ловко резал материю, а дальше уже швеи жужжали своими машинками, сшивая то, что можно было, а остальное закалывалось булавками и ждало заказчиков для примерки. Благодаря своей работе, Давид был знаком со всем военным, милицейским и НКВДшным начальством. Разумеется, никаким другом он им не был, но все с ним здоровались вполне по-дружески. Кроил он хорошо, и кителя сидели на заказчиках как влитые. Его ценили как хорошего мастера, он же в свою очередь был предельно осторожен, памятуя о судьбе брата Лейбы. Разговоры сводились к погоде, рыбалке, приезжающим в город артистам и бытовым мелочам. Ни о какой политике или не дай бог служебных обязанностях посетителей Давид никогда не говорил. Любой его посетитель мог написать на него донос. Впрочем, каждый месяц в ателье проводились собрания, где меняющиеся докладчики информировали общественность о достижениях страны под руководством великого Сталина. Рассказывали о кознях, которыми вражеская агентура досаждала Советскому государству. Информировали о раскрытых заговорах. Получалось, что чуть ли не каждый десятый был врагом и шпионом. Давид мысленно прикинул население страны, разделил на десять и ужаснулся цифре. Это сколько же вражеских шпионов орудовало в стране! Кто был в состоянии заслать миллионы агентов для вербовки всех, о ком говорили докладчики? После ареста брата Давид приблизительно представлял, какого рода шпионов выявляли органы. Одного он понять не мог, зачем они это делали? Ему было абсолютно ясно, что цифры бредовые. Приходилось поддакивать и вместе со всеми поднимать руку, голосуя за осуждающую или одобряющую резолюцию. Других вариантов не было. В стране Советов невозможно было голосовать против без серьёзных последствий для себя и родных. Все были повязаны по рукам и ногам. Противник режима, действительный или мнимый, арестовывался, а его семья репрессировалась. По городу всё время ходили слухи о том, что тот арестован и этот тоже. Приходилось помалкивать.

Давид с трудом дождался окончания рабочего дня. Он радостно покинул душное помещение, заваленное тюками материи и висящими на вешалках примерками. Кафе «Ромашка» было в десяти минутах езды на автобусе или в получасе ходьбы. Давид решил не ждать транспорт, глядя на полную остановку. Брать автобус штурмом не хотелось. Однажды осенью он с трудом впихнулся в переполненный маршрут, а покинув его, обнаружил, что на пальто не хватает двух пуговиц. И хотя было лето, пуговицами на рубашке рисковать не хотелось. С оторванными пуговицами он точно бы не смог предстать перед Верой. Незадолго до выхода с работы он снял с себя рубашку и отпарил её большим тяжёлым утюгом. После чего кусочком ткани протёр туфли и отправился за приключениями – так он сам думал о предстоящей встрече с Верой. Давид шёл по кратчайшему маршруту, проходя боковыми переулками. Он подумал было о цветах, но не знал, что с ними делать, если Веры не будет на месте. Наконец, подходя к «Ромашке», Давид увидел бабушек, сидящих с цветами. Поколебавшись, он взял букет ромашек. Оказалось, что Вера работала официанткой в кафе, но сегодня её смена закончилась, и она уже ушла домой. Немного разочарованный Давид сел в автобус, решив повторить попытку завтра, а цветы подарить Мане. Так он и сделал. Маня сделала вид, что он прощён, и они вместе сели ужинать. После каждый занялся своими делами. Мальчишки были на улице с друзьями. Загнать их домой не представлялось возможным. На каникулах они сами устанавливали себе график, шляясь до двух-трёх часов ночи. После чего отсыпались почти до прихода старших с работы, ели и отправлялись на улицу. По выходным старались сделать хотя бы семейный обед. В остальное время мальчишек невозможно было усадить за один стол со взрослыми.

В этом году старшие члены семьи, Самуил и Клара, запланировали поездку в Одессу, на море во второй половине июля. Давид с Маней предварительно планировали поехать в отпуск в августе. У Давида возникло предчувствие, что совместный отпуск с семьёй в этом году может не состояться. Он сидел один за обеденным столом и смотрел на букет ромашек, но видел только лицо Веры, всплывающее из темноты, освещённое лунным светом.

Ночью Маня повернулась к нему и потянулась губами. Это означало, что он прощён. Давид без всякого удовольствия исполнил супружеский долг. Кажется, Маня поняла его холодность и сразу же отвернулась.

На следующий день на работе у Давида было профсоюзное собрание, где клеймили очередных врагов Советской власти. Уйти было невозможно, и Давиду пришлось сидеть вместе с остальными сослуживцами в Ленинском уголке, изображая из себя заинтересованного слушателя. Парторг и профорг ателье зорко смотрели в зал, выискивая равнодушных зрителей. Зная их придирчивость, никто не хотел с ними связываться. Работники как могли изображали из себя верных строителей нового общества, вовремя хлопали и вовремя возмущались, безоговорочно поддерживая линию партии, особенно её гениального вождя. Все решения, запланированные профорганизацией под бдительным присмотром партийного руководства, были приняты единодушно. Выйдя, наконец, на улицу, работники спешили по домам. Давид глянул на часы и понял, что сегодня ему не удастся добраться до кафе, чтобы увидеться с Верой. Да и сил и задора уже не было после напряжённого трудового дня и нудного собрания. Вздохнув, он направился домой. Вечер прошёл нормально. Маня ничего не говорила, а Давид и не пытался заводить беседы, чтобы не съехать невзначай на ненужную тему. Маня, вытирая после ужина стол, передвигала вазу с цветами, аккуратно поправляя веточки и лепестки. Было видно, что она довольна вниманием мужа и скорей всего считала цветы его извинением, шагом к примирению после их размолвки на свадьбе. Вечер прошёл спокойно. Все вместе послушали радиопостановку и пошли спать.

Следующий день был весь занят работой. За полчаса до окончания рабочего дня появилась заведующая и попросила задержаться на час-полтора, чтобы сократить отставание от графика. После работы Давид опять направился домой. Маня была сдержанно внимательна. Но видно было, что обида потихоньку уходит. Она уже перекидывалась с Давидом фразами бытового значения и иногда улыбалась. Давид тоже не желал конфликта в доме и был рад восстановлению мира в семье. Ночью Маня опять пододвинулась к Давиду вплотную и прижалась к нему. Она была такая тёплая, ласковая и желанная, что Давиду подумалось, что у них всё ещё может быть хорошо. Давид ощущал прикосновение её груди к своей спине, и ему было приятно. Он протянул руку назад, взял Маню за кисть и, потянув к себе, прижал женщину к своей груди. Несколько минут они лежали молча, потом Маня нетерпеливо поскребла ноготками его грудь, и Давид почувствовал её дыхание около своего уха, почувствовал её губы. Лицо Веры на мгновение мелькнуло в сознании Давида, но ему не хотелось отказывать собственной жене. Всё-таки семья – это что-то большее, чем случайная интрижка. Давид повернулся к Мане, потянулся к ней губами. Они слились в поцелуе, и ему показалось, что напряжение последних дней куда-то улетучивается. Всё произошло так же, как и в последние годы. Супруги хорошо знали друг друга и не было потребности что-то менять в интимных отношениях. Во время близости Верино лицо пару раз всплыло в воображении Давида, но он отогнал видение и постарался и физически и духовно остаться с Маней. После близости и посещения ванной они легли в обнимку и быстро заснули.

Утром, готовя завтрак, Маня поймала себя на мысли, что она всё ещё немного сердится на Давида за его вольное поведение на свадьбе и ревнует его к этой шатенке. Ещё одна неприятность состояла в том, что они могут пересечься на совместных семейных торжествах. Ведь эта шатенка была гостьей со стороны невесты, а значит, никоим образом нельзя будет ни повлиять на решение приглашать гостью, ни знать заранее, будет ли она присутствовать. В любом случае, бросаться мужем Маня не собиралась. При случае она, конечно, всё выскажет Давиду, но сейчас ей следует сдержаться, благо конфликт не зашёл далеко и его можно погасить без особых потерь и обид. Давид, войдя на кухню, поцеловал жену в щёчку, с его точки зрения, конфликт был улажен.