Текст книги "Жизнь и еда"

Я не хотела видеть свое отражение

Несмотря ни на что, внутренние переживания не оставляли меня ни на миг. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я опускала глаза – не хотела видеть свое отражение. Хотя со временем я стала привыкать к этому «чужому» лицу. К ожогам добавились глубокие рубцы красного цвета. Поврежденные огнем волосы и брови начали расти, но ресниц почти не было. А я, как и любая девочка, мечтала быть красивой!

Доктора в Махачкале отказывались проводить новые операции, объясняя: «Пока рано, потому что у ребенка кожа еще растет. Возможно, из-за новых вмешательств состояние лица только ухудшится». Операцию по удалению шрамов нам рекомендовали отложить до моего пятнадцатилетия. Это время требовалось и моему организму, чтобы прийти в себя и окрепнуть. Специалисты утверждали, что многие шрамы, которые вначале выглядят большими и непривлекательными, могут впоследствии стать менее заметными. И мне пришлось запастись терпением.

Прошли годы, я подросла и уже перешла в девятый класс. Папа отправился в столицу Дагестана, чтобы получить квоту на проведение бесплатной операции. Махачкалинские врачи хотели провести ее сами и настойчиво отговаривали родителей: «Зачем вам ждать квоту? Это же долго. Мы сами сделаем пластику, и недорого!» Но после десяти неудачных пересадок кожи, проведенных ими, папа был категоричен и стоял на своем: «Мы обойдемся без вашей помощи! Если нужно будет, соберем деньги и поедем в Москву».

Мой отец – решительный человек. Поняв, что квоты не дождаться, он начал копить. Маме оставалось только ждать, молиться и покупать мне «Контрактубекс» – распространенную мазь, которую применяют для быстрого рассасывания рубцов.

Я, честно говоря, не видела от него никакого особого эффекта, но родители хватались за любую соломинку и лечили меня всем, что советовали родственники и знакомые. В ход шли и средства нетрадиционной медицины – например, гусиный жир. Считается, что, благодаря содержащимся в нем жирным кислотам и витаминам, он способствует восстановлению клеток, препятствует образованию грубых рубцов и со временем разглаживает кожу. Но и он, на мой взгляд, не помогал.

На операцию – как на праздник

Наконец, папа произнес заветные слова: «Я собрал нужную сумму на операцию в Москве». Это было в октябре 2005 года, и мы решили не дожидаться летних каникул, прервали учебу и поехали с отцом в ожоговое отделение Детской городской клинической больницы № 9 имени Г. Н. Сперанского…

Признаюсь, в тот долгий период ожидания я, чтобы себя приободрить, смотрела все фильмы, которые мне попадались, о людях, сделавших «пластику». Один индийский фильм – «Жажда мести» – произвел на меня особое впечатление. Речь в нем идет о непростой судьбе богатой женщины Арти, которая после смерти мужа попала в руки к ловким мошенникам. Один из них, Санджай, женился на ней, желая впоследствии убить ее и завладеть ее богатством. Вскоре новоиспеченный муж привел свой коварный план в исполнение: во время охоты он столкнул Арти с обрыва в кишащую крокодилами реку. Бедняжке удалось выжить, однако крокодилы сильно истерзали ее и обезобразили ей лицо.

Полуживую Арти нашел и приютил случайный незнакомец. Когда она немного подлечилась, ей сделали пластическую операцию, до неузнаваемости изменив внешность. В итоге скромная невзрачная женщина превратилась в дерзкую ослепительную красавицу. Арти захотела во что бы то ни стало отомстить, для этого поменяла имя на Джоти и устроилась на работу в модельное агентство, куда часто наведывался ее бывший муж-убийца. Увидев там новую красавицу, мерзавец Санджай влюбился в нее и начал ухаживать за ней – своей бывшей женой. Арти-Джоти ответила на ухаживания негодяя и, поехав с ним на ту же ферму, где он так жестоко с ней расправился, при удобном случае столкнула его в пропасть. Ему от крокодилов спастись не удалось…

Сюжет, конечно, захватывающий, но меня в этом фильме интересовал, в первую очередь, эпизод с операцией. Я прокручивала его на видеомагнитофоне раз сто. Меня поражал тот факт, что из куска мяса, в который превратилось лицо Арти, можно было вылепить, будто из пластилина, другое лицо – симпатичное, прелестное, восхитительное, божественное, эффектное, миловидное, неотразимое… Сколько еще красивых слов я тогда придумала, мечтая о таком же результате! Этот фильм очень вдохновил меня, и на операцию я отправилась, будто Золушка на бал, ожидая волшебства!

Путь в Москву показался мне самым длинным в жизни. Ехали мы на поезде, и дни тянулись, как резиновые. Сейчас я с благодарностью вспоминаю те часы наших разговоров с папой – с глазу на глаз. Отец открывался для меня с новой стороны. Я постепенно узнала, что отец с детства был упрямым и целеустремленным. После свадьбы с мамой он отслужил в армии, а после загорелся идеей поступить в Саратовский университет. Сдал все нужные экзамены на пятерки, параллельно помог ребятам написать математику, но в последний момент провалил экзамен по русскому языку. В результате те, за кого он писал математику, поступили, а он вернулся домой ни с чем. Позже, конечно, он добился своего и поступил на экономический факультет, но уже в Махачкале, на заочное отделение. В студенческие годы папа много работал, а по ночам сидел над книгами, забыв про сон. Конечно, при таком усердии он окончил институт с отличием.

Папа с ностальгией вспоминал разные забавные случаи из моего детства, когда, например, мама ругала меня, а я с визгом убегала и пряталась за его спиной в поисках защиты. Он рассказывал и о том, как рад был моему появлению на свет, как долго ждал меня. Тогда он произнес важнейшие для меня слова, которые я помню до сих пор: «Пока я жив, я сделаю все для того, чтобы ты выросла счастливым человеком. Несмотря на все происшествия, операции и испытания, у тебя все будет хорошо». Я поверила ему, и отец сдержал слово.

Я буквально лопалась от нетерпения, пока мы добирались до нужного места. Но после первого же медосмотра в больнице Сперанского меня ждал сокрушительный удар! Врачи объяснили, что одной операции, конечно же, недостаточно. А ведь я-то была уверена, что из этой поездки вернусь домой красавицей – как в дурацком индийском фильме! Мечты разбились вдребезги. Той осенью я еще не подозревала, сколько операций мне понадобится и насколько надуманной является история из кино.

Выглядела я худенькой и слабенькой. Врачи, заполняя историю болезни, искоса поглядывали на меня – они всерьез опасались за мое здоровье и не были уверены в том, что я выдержу операцию. Они попросили отца подписать документы, подтверждающие, что он берет на себя всю ответственность за исход операции. Тетя Лариса, двоюродная сестра моей мамы, которая жила в Москве и сопровождала нас, рассказывала потом, как у отца дрожали руки, когда он ставил свою подпись.

«Как в кино» не получилось

Первая операция длилась восемь часов – с девяти утра до пяти вечера. Очнулась от наркоза я в реанимации. Первыми ощущениями были жажда и резкая боль в глазах, которые жгло от яркого света операционных ламп, – ведь они до сих пор не закрывались. К тому времени тетя уже уехала, а папа весь день ждал окончания операции около больницы. Врачи забыли ему сообщить, что я пришла в себя, и ему пришлось провести ночь в приемном покое. Не хочу даже думать о том, чего ему это стоило и что он пережил, пока находился в неведении. Только утром он, наконец-то, узнал, что со мной все в порядке, и выдохнул с облегчением.

По словам врачей, операция была тяжелая. Убрать рубец на клеточном уровне очень сложно, поэтому потребовалось так много времени. Доктора хирургически сглаживали шрамы, воссоздавая разрез и перемещая окружающую кожу. Для каждого конкретного шрама приходилось применять разные варианты вмешательства. А в реанимации я находилась потому, что мой неокрепший детский организм тяжело переносил восемь часов общего наркоза…

Когда меня перевели в общую палату, лицо было перебинтовано не полностью – только небольшой участок. В этот момент я впервые осознала в полной мере, что имел в виду врач, предупреждая о большом количестве операций. Чтобы «залатать» все лицо, им пришлось двигаться действительно крошечными шагами. Первым делом я попросила у тети зеркало и внимательно осмотрела себя. Столько сил, времени, ожиданий, восемь часов на операционном столе, долгое пребывание в реанимации, а сделали-то всего ничего – маленький кусочек под глазом и часть ушка! Меня охватило отчаяние. Детские фантазии о том, что будет «как в кино», разрушились. Я была подавлена.

Позже врачи больницы Сперанского все силы направили на восстановление участков вокруг глаз, чтобы я, наконец-то, смогла их закрывать. Для этого требовалось растягивать кожу и потихоньку убирать рубцы. Эти операции, как потом выяснилось, были самыми сложными.

«Зачем ты здесь? У тебя же все хорошо!»

Когда я оказалась в больнице Сперанского, в моем сознании начали происходить перемены. Наверное, именно в тот момент я действительно повзрослела. Теперь я могла четко разделить свою жизнь на три этапа: первый – до ожогов, второй – до операции в Москве, третий – после первой операции в столичной клинике. В семь-восемь лет, находясь на лечении в ожоговом центре Махачкалы, я не осознавала своего положения в полной мере. В двенадцать-тринадцать лет я уже стала задумываться о будущем с «не моим» лицом, но пыталась всячески себя подбодрить, тешила иллюзиями. А в пятнадцать лет знакомство с пациентами ожогового отделения больницы Сперанского помогло мне переосмыслить многое из произошедшего.

У ребят, которые там лежали, ожоги были куда страшнее моих. У них была обожжена большая часть тела, а у меня – лишь лицо и руки.

Помню мальчика П. из Якутии. Его рассказ надолго лишил меня дара речи – до сих пор я с болью вспоминаю о нем. На его родине жвачка тогда была дефицитом, и ее обладателя считали настоящим счастливчиком. Этому П. удалось каким-то чудом достать злосчастную жевательную резинку. После уроков он сидел в парке на лавочке, наслаждаясь искусственным вкусом малины, и тут к нему подошли завистливые одноклассники. Они попросили отдать жвачку, П., разумеется, отказал. Жадину тут же потащили к гаражам, подальше от возможных прохожих. Кто-то сбегал за бензином, хранящимся тут же, в отцовском гараже. Жвачку вынули из кармана П., а его самого облили бензином и подожгли. В результате П. практически целиком обгорел из-за нескольких граммов несъедобного синтетического полимера.

Случай, который произошел с другим мальчиком, Н., оказался даже страшнее. Когда тому не было и года, мать ушла на работу, оставив его в доме с отцом. Безработный папаша развлекал себя бутылкой водки и футболом по телевизору. Во время пенальти маленький ребенок заплакал, потому что давно уже описался и сидел без еды и питья. Отец не реагировал, увлеченный игрой, которая по мере приближения к финалу становилась все интересней. Малыш же кричал все громче и настойчивее. Разгоряченный алкоголем и футбольными страстями мужчина решил во что бы то ни стало досмотреть матч, и желательно без помех. А потому, недолго думая, засунул источник неприятного шума в горячую печку. И вот уже несколько лет врачи восстанавливали этому ребенку кожу по одному дециметру в год…

Еще со мной в палате лежала девочка Н., которая попала в больницу с ожогами после теракта в Беслане. Утром 1 сентября 2004 года, во время торжественной линейки, террористы захватили заложников в школе в Северной Осетии. Почти три дня бандиты удерживали в заминированном здании 1128 заложников – детей, их родителей и сотрудников школы. А после, 3 сентября, в школьном спортзале произошли взрывы, которые привели к пожару. Во время хаотичной перестрелки было убито 28 террористов. Из мирных жителей погибли 314 человек, среди них – 186 детей. Н. с ужасом вспоминала пережитое: как бандиты не давали им воды, несмотря на мольбы и слезы, как морили голодом и издевались: мешали спать, стреляли у уха… Ей постоянно снились кошмары. Н. рассказывала, что во сне до сих пор видит дикие глаза страшных мужчин, жаждущих всех убить… Я слушала эти жуткие истории, и мой мир переворачивался. А ведь в другой, специальной, палате находились дети с еще более тяжелыми ожогами – нам о них только рассказывали. Ребята, которые лежали со мной, искренне и с нескрываемым удивлением спрашивали: «Понятно – мы. А ты-то что делаешь в этой больнице? У тебя же все хорошо!»

И я понимала, что, по сравнению с ними, у меня действительно все прекрасно! Всего-то глаза не закрываются, подбородок прилип к шее, пальцы склеились, рука не поднимается и лицо в жутких шрамах. Дети со знанием дела подсказывали: «Тебе надо только шею сделать – и все». В общем, до больницы Сперанского я считала, что мне в жизни не повезло, ведь хуже и быть не может. А после я стала благодарить Бога за то, что у меня обгорели лишь лицо и руки. Более того, я в полной мере осознала: я счастливый человек!

В столицу я приезжала каждый раз с отцом, так как на маме лежали заботы обо всей нашей большой семье. Но папе нельзя было за мной присматривать – палата ведь женская. И на помощь пришла мамина двоюродная сестра, тетя Лариса. Она поддерживала меня с первых операций, постоянно была рядом – делала массаж и успокаивала. Я помню ее ласковые слова: «Потерпи чуть-чуть! Ты и так у нас красавица – у тебя великолепные глаза, чудесная фигура!» Тетя – очень близкий мне человек. Благодаря ей, ее поддержке я старалась разглядеть в себе что-то красивое, сосредоточиться на хорошем, научилась ценить себя.

Главное, что произошло со мной в то время, – я стала видеть стакан наполовину полным! Именно тогда я впервые сформулировала для себя очень простые, но, как выяснилось, самые важные вещи, на которые в обычной жизни – без стрессов и трагедий – мы часто не обращаем внимания. А порой даже пренебрегаем ими.

Я поняла, что у меня:

– чудесные, лучшие в мире родители и родственники, которые готовы на все ради моего блага;

– отличные одноклассники, которые ни разу не дали мне почувствовать, что я другая, не отвернулись от меня в сложный период жизни;

– прекрасные учителя, которые всегда старались меня поддержать.

И мой внутренний голос уже не спрашивал, кто виноват, за что мне все это. Он указывал на положительные моменты, напоминая, как мне повезло: у меня есть руки и ноги, я могу ходить, танцевать, бегать, разговаривать. Я учусь, могу тренировать и тело, и память, и ум. Я могу получить образование, выбрать дело по душе, открыть для себя много нового, найти интересную работу.

Несколько раз в год – на операцию

Лучшее развлечение в больнице – учеба, и особенно – математика!

Когда мы вернулись домой, никто не понимал, чем мне помогли врачи. В селе все знали, что была проведена сложнейшая многочасовая операция, что было потрачено много денег, а результата не видно. И всех, конечно, шокировало известие о том, что мне предстоит и дальше ездить в Москву на операции, к тому же платить за дорогу и лечение. Родственники огорченно качали головами.

Первые две операции мы оплачивали сами. Но потом доктора сжалились над нами и обратились в Минздрав за предоставлением квоты. Нам ее практически сразу дали, и я стала ездить в столицу на операции регулярно, по несколько раз за год.

Учебу я не пропускала: к нам в больницу приходили учителя из московской школы № 105, чему я была рада, ведь я очень любила учиться. Интерес к учебе подогревало и то, что других занятий в больнице практически не было. Телевизор стоял в общем коридоре, но он меня не слишком интересовал. С тетей мы смотрели фильмы на ее телефоне или подолгу беседовали. В свободное время я читала литературу, которую рекомендовали по школьной программе. Но гораздо больше чтения я любила математику! Для меня решение самых сложных задачек было лучшим развлечением. При выписке всем выдавали специальный лист с оценками, которые мы получали за время, проведенное в больнице, и я гордилась своими пятерками. Хотя и в школе всегда была круглой отличницей.

В очередной наш приезд в Москву доктора предложили сделать мне экспандерную пластику. Этот метод позволяет устранить крупные дефекты практически любого участка тела и получить хороший результат. Операция сложная, выполняется под общим наркозом. Под кожу имплантируются силиконовые мешочки – экспандеры. А затем на протяжении одного-полутора месяцев с определенной цикличностью их заполняют физиологическим раствором, благодаря чему экспандеры постепенно растягивают кожу. Время от времени их специально «раскачивают», что заставляет кожу над ними тянуться и расти. Затем экспандер извлекают, дефектный участок замещают растянутой кожей, а рану послойно ушивают.

Признаюсь, эта процедура вселяла в меня ужас. У соседки по палате, Марины, как раз были экспандеры на руках и лице, и я видела, как она мучается: от боли она не просто плакала, а орала. Я испугалась и отказалась. Тетя Лариса стала меня уговаривать – этот метод действительно считался эффективным. Но папа вмешался и поддержал меня: «Если моя дочь не хочет, значит, откажемся. Она и так уже достаточно натерпелась». Кроме того, с экспандером пришлось бы лежать в больнице не меньше четырех месяцев, а обычно я там проводила месяц-полтора.

Недавно, кстати, мне в блог написала девушка. Она представилась Мариной и прислала фото, на котором запечатлены мы вместе с Анной Семенович, посещавшей больницу в рамках благотворительного проекта. Девушка спросила: «Это ты та Раиса, которая на фото?» Действительно, в кадре я, только из-за повязок на лице меня трудно узнать. Конечно, было приятно и удивительно вновь «найтись» спустя десять лет. Мы очень многое пережили вместе, какое-то время постоянно общались по видеосвязи. Но главное – поддержали друг друга в тяжелый момент жизни. У нас тогда была общая боль… Сегодня у Марины все хорошо, на ее лице и руках практически нет шрамов. Как и я, она перенесла порядка двадцати операций. А затем окончила школу с отличием и выучилась на архитектора, как и мечтала. Сегодня она работает по специальности и параллельно развивается, изучая дизайн. Я очень рада, что Марина осуществила свои мечты и стала успешным человеком.

У меня стали закрываться глаза и рот – это было настоящее чудо!

Итак, папа твердо сказал врачам: «Мы будем делать обычные операции». И меня буквально «лепили» по кусочкам, убирая рубцы по паре сантиметров в год. Где-то после шестой операции мои глаза, наконец-то, стали закрываться. Это было настоящее чудо!

Сейчас я с ужасом вспоминаю то время, когда простые и привычные действия – например, поднять голову или зажмуриться – были мне недоступны. Но ощущения от тех «неудобств» быстро стерлись из памяти: все-таки человек легко ко всему привыкает.

Часть пальцев из-за несчастного случая у меня слиплись, поэтому их разрезали. И это была единственная операция на руках, в дальнейшем мне нужно было их постоянно разминать и тренировать. Благодаря тренировкам и регулярной обработке гусиным жиром и контрактубексом рубцы рассосались сами по себе примерно через десять лет.

В больнице Сперанского мне провели в общей сложности тринадцать операций, на которые ушло почти четыре года. Лицо постепенно переставало быть чужим, я привыкала к нему. Шея, наконец-то, отклеилась от подбородка, и я могла позволить себе надевать более открытую одежду. Шрамы в области декольте казались незначительной мелочью по сравнению с тем, что было прежде.

Раньше я просила маму покупать мне вещи исключительно с закрытым горлом и даже летом старалась спрятать шею (которой, по сути, не было) под шарфиками. Ожоги на руках я прикрывала длинными рукавами, а шрамы на ногах – штанами. Кроме того, до девятого класса я носила длинную челку, прячась за волосами, словно за шторой. Постепенно, с каждой новой операцией, я открывала лицо все больше – время, проведенное в больнице, и общение с детьми из ожогового отделения помогли мне принять себя. Я избавилась от комплексов и предрассудков и начала одеваться так, как хотела.

Конечно, проблемы оставались. Например, у меня и по сей день деформировано левое ухо, практически отсутствует его мочка. Над глазом был большой рубец с левой стороны, его следы видны до сих пор. Около носа – огромный рубец толщиной с палец, потребовалось четыре операции, чтобы сделать его менее заметным. Половины левой брови не было – только сейчас она естественным образом начала восстанавливаться. Губы были деформированы очень сильно. Поначалу я не могла закрывать рот полностью. Врачи работали над этой областью, но долгие годы губы сохраняли неправильную форму, а рот оставался приоткрытым.

После всего, увиденного мной, после страшных историй из жизни моих ровесников я совершенно иначе стала относиться к косметическим дефектам своего лица. Я долго сомневалась, стоит ли рассказывать об этом, но в ходе работы над книгой поняла, что хочу быть откровенной с вами до конца. Раньше, лет в восемь-девять, я часто размышляла о том, что не желаю жить. Я не могла привыкнуть к лицу, я презирала его и часами обдумывала, как можно все это быстро прекратить. Останавливали меня только любовь и забота родных людей. Я видела, как искренне они поддерживали меня, любили и ценили. Я понимала, что мой уход доставил бы им огромные страдания. Именно любовь, за которую я им признательна, и удерживала меня от ужасного шага.

Спустя годы, многое переосмыслив, я искренне и яростно благодарю Бога за то, что у меня ВСЕ ТАК ПРЕКРАСНО. За то, что я могу жить полной жизнью. За то, что у меня пострадало ВСЕГО ЛИШЬ лицо! Наверное, если бы тогда, после трагедии, мне рассказали, что я стану считать себя красивой и благодарить Бога за то, что легко отделалась, я не поверила бы. Но все именно так – я ощущаю себя везунчиком!