Текст книги "Небо и землю содержит любовь"

Так в одно мгновение совершился полный переворот в мировоззрении будущего подвижника.

Бедным да смиренным Господь Сам лампады возжигает

В «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» есть трогательный рассказ о супругах Мантуровых, которые несли крест добровольной нищеты. Михаил Васильевич, духовный сын и ближайший помощник преподобного Серафима Саровского, позже ставший известным как «служка Божией Матери и преподобного Серафима», выслушивал по этому поводу негодование своей жены, лютеранки по исповеданию, всегда молча.

Только вздыхал.

«Меня это еще больше раздражало, – вспоминала позднее Анна Михайловна. – Так вот, раз, когда мы до того уже дошли зимою, что не было чем осветить комнату, а вечера стояли длинные, тоскливые, темные, я раздосадовалась, разворчалась, расплакалась без удержу. Сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку отца Серафима начала роптать и жаловаться на горькую судьбу мою.

А Михаил Васильевич все молчит да вздыхает. Вдруг слышу какой-то треск. Смотрю – Господи! Страх и ужас напали на меня. Боюсь смотреть и глазам своим не верю… Пустая, без масла, лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полная елея. Тогда я залилась слезами, рыдая и повторяя:

– Батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня, Христа ради, окаянную, роптунью недостойную – никогда более не буду!

И теперь без страха не могу вспомнить этого. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать и, как бы ни трудно было, все терпела».

Так же зажигались лампады в келье батюшки Серафима.

– Не убойся, Мишенька! – говорил он присутствующему при этом М. В. Мантурову, – тому так должно и быть… это Ангел Господень зажигает лампадки.

И на дне моря Он услышит: «Господи, помоги!»

Верующая мать, провожая сынаатеиста в армию, сказала ему:

– Когда тебе будет трудно, сынок, ты обратись к Богу, Он всегда услышит.

Сын оказался на службе в военно-морском флоте.

Однажды он проверял приборы в небольшом батискафе и вдруг почувствовал, что батискаф стал погружаться. Между тем аппарат не был приспособлен для погружения с человеком. Уже парню стало не хватать кислорода, сказывалось большое давление…

По-видимому, на корабле не знали, что в батискафе человек.

Что делать?!

И тут солдат вспомнил слова матери.

«Господи, помилуй!» – мысленно произнес он с надеждой.

Через мгновение батискаф стал подниматься. Позже выяснилось, что в тот момент, когда солдат обратился к Богу, наверху, на корабле, командир услышал явственный внутренний голос, который сказал: «В батискафе человек. Немедленно отдай приказ поднять его». Внушение было таким сильным и так поразило командира, что он немедленно скомандовал подъем.

Оба – и солдат, и командир – уверовали в Бога.

Не пей!

Крепкое вразумление от своего Ангела Хранителя получил Василий Архипов из деревни Межовка Пермской области, рассказавший в газете «Православная Пермь» свою историю:

– У меня день рождения семнадцатого числа, а день Ангела – пятнадцатого. А я лет с тридцати пяти стал в церковь похаживать в день своего Ангела и свечу ему ставить (на время рассказа Василию исполнилось сорок пять лет). Свечу поставлю, помолюсь про себя: прости, мол, меня, Ангел мой хранитель, и наперед помилуй, избавь от зла всякого, всех несчастий и прочее. За рулем все же, сами понимаете…

Ну, пришел в тот раз-то, поставил свечку, помолился, как всегда, нищим у храма подал нескупо. А ночью мне – сон. Или видение? Не знаю. И – как наяву – все до теперешней поры в глазах стоит.

Будто бы явился мне Ангел мой и повел меня за собою. И приводит в какое-то неземное место, вроде как озерцо колышется, но не вода, и такой жар от него пышет! И говорит он мне: сними сорочку. Я снял. Брось, говорит, в озерцо. Я бросил. Озерцо в том месте всколыхнулось легонько – и от рубашки моей только парок поднялся кверху, как дымок от спички, когда прикуривают, и все исчезло.

Это, объяснил мне Ангел, жидкий огонь, вроде расплавленного металла. Так вот: за то, что ты пьешь (я тогда выпивал круто, каждый вечер до потери управления), душа твоя, говорит, будет после смерти твоей вечно терпеть такие муки, как терпело бы при жизни тело, когда б тебе в горло вливали расплавленное железо. Но тело что: хлебнул – умерло, и муки кончились. А душа-то вечная! И когда сюда попадешь, то уж никто отсюда не услышит ни вопля твоего, ни покаяния – они при жизни только слышны.

Я опять на этот огонь-то жидкий поглядел, вспомнил, что с рубашкой стало, представил, что пью эту оказию, – так душа и вострепетала.

И обуял меня такой невыносимый страх, такой ужас… Не передать это никакими сло вами.

Иди, говорит мне Ангел, да не пей, и тогда я буду с тобой! Не забывай, что жизнь коротка, а душа вечна.

Проснулся я, сел в постели ни живой, ни мертвый, пошевелиться боюсь. А сорочки-то на мне нету!

Всегда ложусь в сорочке, без нее – никогда. Искал потом в грязном белье и в чистом. Жене ничего не говорю, а то подумает: крыша совсем поехала у меня. Не нашел. Да после жена и сама меня долго пытала: куда та рубаха делась? А тогда я весь день был как парализованный. И вот, думаю, завтра у меня день рождения: уже вино и водка закуплены. Что же мне теперь делать?..

Гости собрались, но Архипов не пил.

И никто (тоже ведь чудо!), никто не заставлял его, будто и не замечали, пьет он или нет.

– Я был как за завесой спрятан. Все остались очень довольны угощением. А когда ушли, окончательно постановил тогда: все, ни капли больше не приму. И вот с того дня не выпиваю уже восьмой год. Твердо. Никакого тебе кодирования. И какая у меня жизнь пошла хорошая, братцы!

Помощь свыше

Скорый в помощи

О помощи Ангела Хранителя поведал и архимандрит Амвросий в «Православном благовестнике», который издавался в СанФранциско.

В Альпах, еще в молодые годы, шел он тропинкой. Рядом бежал горный ручеек, где-то вдали поднимались серые, покрытые снегом гранитные скалы, а он шел и сочинял стихи: занятие самое праздное, но простительное для юноши. Вдруг он услышал громкий оклик: «Стой!» Он замер на месте. В двух шагах от него, высоко подняв голову, застыла большая змея – прямо на его тропинке. «Вид она имела страшный, и, правду сказать, удовольствие от прогулки у меня пропало, но в то же время было отрадно, что по жизни я иду не один, а со мной всегда мой добрый Ангел Хранитель».

Некий сербский священник рассказывал, как он, будучи еще солдатом на фронте, возвращаясь в часть, увидел у реки удобное место, где решил отдохнуть. Но едва сделал шаг туда, как услышал грозный окрик: «Нет!» Он даже упал от неожиданности. Впоследствии оказалось, что это место было густо заминировано. Кто же остановил солдата, будущего священника? Конечно, и в этом случае – Ангел Хранитель.

Матушка всея Москвы

А вот рассказ, опубликованный в «Московском приходском сборнике», о чудесной помощи преподобной Евфросинии Московской потерявшимся детям:

«…Я захотел домой. Но тут я понял, что не знаю, где я, не знаю, как идти назад и где дом. Я не заплакал, не закричал. Моя крестная мать, бабушка моя, учила меня:

– Саша, если ты заболеешь, если что потеряешь, если сам потеряешься, заблудишься или испугаешься – молись Богу, и Бог тебе поможет.

И я начал молиться: „Господи, помоги мне. Господи, приведи меня домой“.

Дома вокруг были все большие и все какието нежилые и непонятные. Но чем становилось страшнее и непонятнее, тем горячее я молился, просил Божию Матерь, святителя Николая.

Улица кончилась, и я остановился. Что же мне делать? Куда мне дальше идти?

И тут кто-то наклонился ко мне и сказал:

– Дети, идите за мной (Саша, как старший, вел маленького Сережу. – Р. Б.).

Это была женщина, старая, как моя бабушка. Только бабушка моя сгорбленная, а эта женщина, когда выпрямилась, оказалась худая и высокая. А говорила она с нами так ласково, как бабушка, когда крестила меня на ночь. Голова женщины была закутана в черный платок, и этот платок падал ей до ног и закрывал ее всю.

Как она велела мне, пошел за ней. Она шла не рядом с нами, а впереди шага на четыре, но я все время ее видел. Рядом шло много людей. А она была как будто выше всех, точно шла над всеми. А кругом было столько лавок и магазинов, сколько я никогда не видел. Я так все разглядывал, что не заметил бы улицу, уходящую налево… но вдруг я остановился.

А где же?..

Я не видел больше ее черного платка. Но услышал ее голос:

– Теперь ты знаешь, где ты, и найдешь свой дом.

Я оглянулся вокруг и понял, где я.

Дома я ничего не сказал. Сережа тоже молчал.

Бог дал мне долгую жизнь. Моя молитва, которую я пронес по жизни, как свечку от двенадцати Евангелий, была разной. То она ярко и чисто горела, а то затухала, и только маленький-маленький огонек дрожал на ней, готовый потухнуть от ветра, которым дул на нее страшный мир. Но я защищал этот гаснущий огонек и сердцем, и рукой.

Тогда, давно, заблудившись в переулках Китайгорода, я остановился на углу Средних рядов, то, конечно, в своем испуге и смятении и не подозревал, что стою перед Кремлем. Я не вошел в него, но туда вошла моя молитва. И в Вознесенском монастыре у Спасских ворот святая и преподобная Евфросиния, великая княгиня Московская, встала из своей пречистой раки, и явилась ребенку, и путеводила мне, и привела меня домой.

Преподобная мати Евфросиния, моли Бога о нас!»

Спасенные бойцы

У многих верующих хранится в душе заветная история чуда. Была такая история и у известного духовного писателя С. И. Фуделя.

В начале Великой Отечественной войны шестеро солдат выбирались из окружения. Шли иногда дорогами, а больше – целиной, чтобы не попасть к немцам. К вечеру одного дня они, совсем обессиленные, по колено в снегу, вышли на какое-то поле.

– Наверно, здесь мы и замерзнем… – сказал кто-то.

Вдруг они увидели вдалеке огонек и пошли на него. Это была крошечная избушка, стоявшая среди поля. Кто-то из солдат постучал и вошел: там сидел старичок, занятый подшивкой валенок.

Просить не пришлось: старичок велел сейчас же входить и ночевать. Усталые солдаты повалились на пол кто где: в тепло и в сон…

А когда они проснулись утром, оказалось – лежат бойцы не на полу, а на земле, запорошенные снегом. Над ними – не крыша, а небо, и в тишине где-то близко звонит колокол. Вскочив, они пошли на благовест, а когда вошли в храм, один из солдат изумленно сказал, указывая на икону святителя Николая:

– А вот и хозяин наш, давший нам приют и тепло…

Сергиев укор

Архимандрит Кронид (Любимов), впоследствии прославленный как преподобномученик, рассказывал о духовной помощи преподобного Сергия в трудный момент своей жизни: «Наш старец, отец Никодим, скончался, и я в духовном отношении оказался предоставленным самому себе. Стал духовно слабеть, иноческое правило иногда исполнял не полностью и так, незаметно сокращая его, дошел до чтения одних вечерних молитв. Да и те все чаще читал небрежно. А иногда случалось и так, что, ложась спать, читал только „Да воскреснет Бог“. Совесть моя обличала меня, но сила воли моей ослабла настолько, что я исправить себя не мог, пока не последовало вразумление свыше, от самого преподобного Сергия.

Однажды я увидел сон: будто вхожу в лаврский Троицкий собор. Он освещен неземным светом, переполнен народом, все присутствующие охвачены великим умилением и пламенно молятся, стремясь к святым мощам преподобного Сергия.

Волна народа повлекла к раке и меня. Но по мере приближения к ней в душе моей нарастал страх: „Что, если угодник Божий, ведая мое молитвенное нерадение, обличит меня в этом при всем народе?“

И вот я уже у самых мощей.

Вижу – преподобный Сергий лежит в раке, как живой, открытый по пояс. Лик его столь приятен, милостив и добр, что я заплакал от сознания своей виновности пред Богом и пред ним. Когда я наклонился, чтобы грешными своими устами прикоснуться к его святым мощам, то услышал его тихий голос: „Чадо! Что же ты перестал совершать подвиг молитвы? Что, если наступит время испытания Божия, время скорбей душевных и болезней телесных? Откуда ты тогда будешь черпать утешение, и силу, и крепость для души своей?“

Проснулся я, плача неутешно…»

Жертвую и прахом своим ради людей

В Троице-Сергиевой Лавре в 1920-х годах жил старец, иеросхимонах Алексий Зосимовский, впоследствии прославленный в лике преподобных. Когда большевики начали открывать мощи святых, старец очень страдал об этом и много молился, недоумевая: почему Господь попускает такому страшному делу?!

Однажды вечером, когда он встал на молитву, рядом с ним возник преподобный Сергий и сказал:

– Молись три дня и постись, а после этого я скажу тебе то, что нужно.

В следующие два дня, когда отец Алексий вставал на молитву, он видел, как рядом с ним встает и преподобный Сергий.

Старец в эти дни питался одной просфорой. На третий день Преподобный сказал:

– Когда подвергаются таким испытаниям живые люди, то и останки людей умерших должны подвергнуться испытаниям. Я сам жертвую прахом своим, дабы град мой вовеки был цел.

***

В 1921 году местные газеты города Белгорода стали кощунственно писать о мощах святителя Иосафа Белгородского, называя их «чучелом, набитым соломой, выдумкой духовенства для эксплуатации народа». Власти потребовали от епископа Белгородского Никона (Пурлевского), чтобы он всенародно «разоблачил миф» о якобы нетленных мощах.

Ворвавшись в Троицкий собор, где находились мощи святителя Иосафа, большевики хотели сами обнажить тело святителя. Они привели с собой «экспертов-врачей». Но епископ Никон остановил их:

– Потерпите немного, я сам его вам покажу. Обливаясь слезами, он стал разоблачать святителя. Снявши нательное белье, вынул святые мощи из гробницы и показал их большевикам.

Последовало гробовое молчание.

Присутствовавшие увидели нетленное тело святителя, скончавшегося в 1754 году. Из четырех врачей только один, не русский и не христианин, дерзнул вонзить ланцет в область живота святителя. Был составлен протокол, в котором говорилось, что это останки Иоакима Горленко (мирское имя святителя), скончавшегося в 1754 году 10 (23) декабря, и что «ввиду климатических условий места погребения» тело его не подверглось тлению.

Безбожники тайно ночью увезли обнаженное тело святителя Иосафа в Москву, в анатомический музей, где в таком виде выставили его напоказ посетителям (верно сказал преподобный Сергий: когда страдает народ, страдают с ним и святые его. – Р. Б.).

В 1938 году владыка Никон, в то время уже архиепископ Казанский, был расстрелян по приговору «тройки» НКВД по Татарской АССР.

Словно камень против течения

Вспоминает крестная мать будущего преподобномученика Кронида (Любимова):

«Когда мне было четырнадцать лет, я прочитала житие и историю страданий своей небесной покровительницы – великомученицы Варвары. Часто, ложась спать, я задумывалась над тем, как эта столь юная отроковица могла вынести великие и ужасные муки?

Однажды во сне я увидела себя в райской стране неописуемой красоты. Душа моя переживала сладкую неземную радость. Вдруг по аллее, усеянной разновидными цветами, приблизилась ко мне величественная Жена, исполненная славы и красоты. Поравнявшись со мною, она остановилась и сказала:

– Раба Божия Варвара! Ты прочитала о жизни и страданиях своей небесной покровительницы и заступницы пред Богом великомученицы Варвары и усомнилась: как отроковица могла вынести страшные муки? Иди за мной, и я покажу тебе то дивное и пречудное, что выше ума человеческого.

Она повела меня по бесконечному небесному пространству.

Путь наш достиг широчайшей реки, несущей кристальные воды. По реке навстречу течению несся огромный камень, целая скала!

Дивная Жена, указывая на камень, сказала:

– Смотри, Варвара, по человеческому понятию такого быть не должно, но для Бога все возможно! Да не смущается сердце твое, уповай на Бога, и невозможное станет возможным! Сила Божия и в немощи совершается».

Варвара Ивановна пробудилась и поняла, что в сердце великомученицы Варвары была сила Божия, которая и помогла ей до конца совершить подвиг мученичества за Христа.

Любовь Божия дает нам силы

Тридцать монахинь

Протоиерей Михаил Польский в книге «Новые мученики Российские» приводит рассказ одного врача, бывшего узника Соловецкого лагеря.

«Летом 1929 года прибыло к нам около тридцати монахинь. Большинство – из Шамординского монастыря, что близ Оптиной Пустыни.

Когда их стали проверять по списку и опрашивать, они отказались отвечать на вопросы о фамилии, имени, годе и месте рождения, образовании и прочем. После криков, угроз и избиений их посадили в карцер, мучили голодом, жаждой, лишением сна, в общем – применили все обычные способы „воздействия“. Но монахини оставались непреклонными и даже посмели (факт очень редкий в лагере) отказаться от принудительного труда.

Первый раз в истории Соловецкого концлагеря его администрация находилась в таком затруднительном положении. Обычно в подобных случаях поступали резко и жестоко: после тяжелого избиения отказывающихся работать отправляли на штрафной остров Анзер, откуда никто не возвращался живым.

А тут спустя несколько дней меня вместе с профессором доктором Жижиленко (сосланным в Соловки за то, что он, будучи главным врачом Таганской тюрьмы, тайно принял монашество и стал епископом) вызвали к начальнику санчасти. Нам предложили произвести медицинское освидетельствование монахинь, намекнув на желательность признания их нетрудоспособными, чтобы иметь официальное основание освободить их от физического труда.

Почему монахинь-бунтовщиц не отправили на Анзер, было непонятно. Мы задали этот вопрос начальнику нашей санчасти, тот – вольнонаемному врачу, возглавлявшему санитарную часть лагеря. Врач объяснил, что молчаливый сдержанный протест монахинь совершенно не похож на протесты, с которыми обычно приходилось сталкиваться администрации. Обычно они сопровождались скандалом, криком, хулиганством. А тут – молчание, простота, смирение и необыкновенная кротость.

– Это фанатички, ищущие страданий, – сказал начальник санчасти, – какие-то психопатки, мазохистки. Но их невыразимо жалко. Я не могу видеть смирения и кротости, с какими они переносят „воздействия“. Да и не я один. Владимир Егорович (начальник лагеря) тоже не смог. Даже поссорился с начальником информационно-следственного отдела. И вот он хочет как-нибудь по-тихому уладить это дело. Если вы признаете их негодными к физическому труду – их оставят в покое.

Когда я вошел в барак, где помещались монахини, то увидел чрезвычайно степенных женщин, спокойных и выдержанных, в старых, изношенных, заплатанных, но чистых монашеских одеяниях. По возрасту всем можно дать „вечные тридцать лет“, хотя были и моложе, и старше. Все словно на подбор – красивые русские женщины, с умеренной грациозной полнотой, крепко и гармонично сложенные, несомненно, чистые и здоровые, подобно белым грибам-боровикам, не тронутым никакой червоточиной. Во всех лицах – нечто от выражения скорбящей Богоматери, и эта скорбь была такой возвышенной и стыдливой, что мне невольно вспомнились стихи Тютчева:

 
Ущерб, изнеможенье – и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Возвышенной стыдливостью страданья…
 

Было в них и очарование нерастраченной „вечной женственности“, и красота неизжитого материнства, и нечто от эстетического совершенства холодного мрамора статуй. А главное – удивительная чистота духа, возвышающего их телесный облик до красоты духовной, которая не может вызвать иных чувств, кроме глубокого умиления и благоговения.

– Чтобы не смущать их, я уж лучше уйду, доктор, – сказал встретивший меня начальник командировки, который обязан был присутствовать в качестве председателя медицинской комиссии.

– Здравствуйте, матушки! – низко поклонился я монахиням.

Они молча ответили мне глубокими поясными поклонами.

– Я врач. Прислан освидетельствовать вас.

– Мы здоровы, нас не надо свидетельствовать, – перебили меня несколько голосов.

– Я верующий, православный христианин, и сижу здесь как заключенный по церковному делу.

– Слава Богу! – ответили мне.

– Мне понятно ваше смущение, – продолжал я, – я не буду вас осматривать. Вы мне только скажите, на что жалуетесь, и я определю вам категорию трудоспособности.

– Мы ни на что не жалуемся. Мы здоровы.

– Но ведь без определения категории трудоспособности вас пошлют на тяжелые работы!

– Мы все равно работать не будем, ни на тяжелых, ни на легких работах!

– Почему?

– Потому что на антихристову власть мы работать не хотим.

– Что вы говорите, – заволновался я, – ведь здесь, на Соловках, много епископов и священников, они все работают, кто как может. Вот, например, епископ Вятский работает счетоводом на канатной фабрике, и в «Рыбзверпроме» много священников; они плетут сети. Ведь это апостольское занятие. По пятницам работают целые сутки, чтобы выполнить задание сверхурочно и тем освободить себе время для молитвы вечером в субботу и утром в воскресенье!

– Но мы работать по принуждению антихристовой власти не будем.

– Ну, тогда я без осмотра вам всем поставлю какие-нибудь диагнозы и дам заключение, что вы не способны к тяжелым физическим работам.

– Нет, не надо! Простите нас, но мы будем принуждены сказать, что это неправда. Мы здоровы, мы можем работать, но мы не хотим работать для антихристовой власти и работать не будем. Даже если нас за это убьют!

– Они не убьют вас, а запытают, – шепотом, рискуя быть услышанным, сказал я с душевной болью.

– Бог поможет и муки перетерпеть, – так же тихо сказала одна из монахинь.

У меня выступили слезы на глазах. Я молча им поклонился. Хотелось поклониться до земли и целовать им ноги.

Через неделю в камеру врачей санчасти зашел комендант лагеря и, между прочим, сообщил:

– Ну и намучились мы с этими монахинями! Работать все же согласились: шьют и стегают одеяла для лазарета. Только условие поставили, чтобы всем быть вместе и тихонько петь во время работы псалмы какие-то… Начальник лагеря разрешил. Вот теперь они поют и работают.

Изолированы были монахини настолько, что даже мы, врачи, пользовавшиеся относительной свободой перемещения, несмотря на наши связи и знакомства, долгое время не могли получить о них никаких известий.

И только через месяц мы узнали, как разыгрался последний акт их трагедии.

С одним из этапов на Соловки был доставлен священник, оказавшийся духовным отцом некоторых из монахинь. И хотя общение между ними казалось в условиях концлагеря совершенно невозможным, монахиням какимто образом удалось запросить у своего наставника указаний.

Сущность запроса состояла в следующем: мы прибыли в лагерь для страдания, а здесь нам хорошо. Мы вместе поем молитвы, работа нам по душе. Правильно ли мы поступили, что согласились работать? Не следует ли нам и от этой работы отказаться?

Духовник категорически запретил им трудиться.

И монахини отказались от всякой работы. Начальство узнало, чья в этом вина, и священника расстреляли. Но когда монахиням сообщили об этом, они сказали:

– Теперь уже никто не может освободить нас от его запрещения.

Вскоре их всех разъединили и поодиночке куда-то увезли».

По примеру первохристиан

Из уст в уста в свое время передавали люди рассказ об удивительной девушке по имени Лидия, дочери священника. В 1926 году она работала в леспромхозе. Здесь ее окружали простые русские люди, которых она горячо любила и которые отвечали ей тем же.

Огрубевшие от тяжелой работы лесорубы и возчики с удивлением рассказывали, что в конторе, где их встречала Лидия, у них появлялось чувство, подобное тому, с которым до революции они ходили встречать из села Богородского под Уфой чтимую в губернии икону Богородицы. В конторе не слышалось больше сквернословия, взаимных оскорблений и криков. Затухали страсти, люди относились друг к другу теплее, душевнее.

Это было удивительно и замечалось всеми, в том числе партийным начальством. За Лидией наблюдали, но ничего подозрительного не нашли: в легализованные обновленческие храмы она не ходила, а тайные богослужения посещала редко и осторожно.

Арестовали ее в июле 1928 года за снабжение рабочих молитвенниками, житиями святых, речами и поучениями старых и новых исповедников веры Христовой. После десяти дней непрерывных безрезультатных допросов следователь, выведенный из терпения, передал Лидию «спецкоманде»…

Часовой Кирилл Атаев под руки вел ее в камеру после мучений.

– Спаси тебя Христос! – сказала ему Лидия, почувствовав в красноармейце искру сожаления к ней по деликатной бережливости его крепких рук.

И Христос спас Атаева.

Слова мученицы запали в его сердце. Теперь он не мог равнодушно слышать ее непрерывный плач и крик, когда ее мучили, а ведь прежде он спокойно относился к крикам других допрашиваемых.

Лидию мучили долго…

– Больно! Господи, как больно! – плакала Лидия.

– Так чего же ты не говоришь? Еще больнее будет! – недоумевали палачи.

– Нельзя мне сказать… Нельзя… Не велит…

– Кто не велит?

– Бог не велит.

Четверо «специалистов» придумали для девушки новое мучение. Для исполнения пытки нужен был пятый. Позвали часового. Когда Атаев вошел в камеру, он увидел Лидию и понял, что замыслили изверги, осознал и свою роль при этом…

И с ним совершилось чудо, подобное неожи данным обращениям древних мучителей христиан!

Вся душа Атаева содрогнулась от сатанинской мерзости, которая свершалась на его глазах, и святое исступление охватило его. Из своего служебного револьвера часовой успел убить двух палачей, прежде чем стоявший сзади чекист выстрелил в Атаева. Он упал головой к растянутой ремнями Лидии и прохрипел: «Святая, возьми меня с собой!»

– Возьму, – улыбнулась Лидия.

Двое уцелевших чекистов с безумными воплями продолжали стрелять в беспомощных жертв, пока не кончились патроны.

Один из этих палачей вскоре помешался, другой умер от нервного потрясения, перед смертью рассказав все своему другу, Алексею Иконникову. Потрясенный услышанным, тот обратился к Богу и рассказал эту повесть, за ревностное распространение которой сам претерпел мученическую смерть.

Самое драгоценное

О новомучениках Российских прекрасно сказал архиепископ Нафанаил (Львов): «Многой славой просияла наша земля с того момента, когда она просветилась светом Христовым! Стала она великим Царством. Широко пронесся гром ее побед. Искусством, литературой, музыкой, разносторонними цветами культуры процвела она. Но как мимолетна эта земная слава! На глазах нашего поколения сколько поднималось из праха и рушилось в бездну гордых империй, свидетельствуя о тленности славы земной…

Но есть иная слава – вечная, неземная, непреходящая. Это слава святости. Ею тоже обильно одарил Господь наш народ… После прославления преподобного Серафима Саровского враги говорили: „Последний русский царь прославляет последнего русского святого! Больше нет и не может быть святых на Русской земле в наш век!“

И не знали, не понимали эти безумные люди, что скоро вся Русская земля – от севера до юга, от запада до востока – будет залита святой мученической кровью и сам поносимый ими царь станет в первых рядах этого многомиллионного сонма страстотерпцев!

Византийский император Юстиниан, созидая грандиозный Софийский собор в Константинополе, приказал со всех концов империи присылать все самое лучшее для строящегося храма. Мраморные колонны, самоцветные камни, золото и серебро обильно потекли в Царьград из Сирии, Северной Африки, Испании.

Но все ждали: что пришлет древняя столица, ветхий Рим?

И вот посланцы из Рима принесли императору что-то завернутое в драгоценную парчу. Когда ее развернули, там оказалась земля.

– Что это? – в недоумении спросил император.

– Это самое драгоценное из всего, что находится в Риме, – ответили римские послы. – Это земля из Колизея, насквозь пропитанная кровью мучеников христианских…

И вот на наших глазах наша Родина стала тем единым гигантским святым Колизеем, где каждый вершок земли пропитан мученической кровью. Воистину по-новому стала она Святой Русью, Святой Землей, к которой с благоговением преклоняются ангелы небесные!»

Не сниму крест!

Свидетельства христиан, живших в страшные безбожные времена, потрясают и трогают душу: простые люди проявляли стойкость в вере, достойную мучеников и святых! Этот рассказ простой женщины трогает до глубины души!

«Приходит раз моя Ниночка из школы в слезах:

– Бабушка, я больше не пойду в школу, ни за что не пойду! Один мальчик увидел на мне крест, схватил его, стал рвать и других подозвал, все дергали, прыгали кругом и хохотали. Вошла учительница, увидела, что я плачу, узнала, в чем дело, и спрашивает: зачем ты носишь крест? Я сказала: потому что я верю в Бога, мамочка моя верила и бабушка верит, и я буду носить крест. Она говорит: иди домой, нечего тут плакать, а бабушка пусть придет к заведующей.

Внучку я похвалила, утешила, пришла в школу. Заведующая строго спросила:

– Вы разве не знаете, что не разрешено носить крестов?

Я ответила, что знаю, но не подчиняюсь и не сниму его с моей девочки, потому что мы верующие.

– Первый раз такое вижу. Крест надо снять. Я снова отказалась. Она помолчала и говорит:

– Снимите крест с шеи, чтобы не было видно. К рубашке приколите или пришейте.

Я посоветовалась с батюшкой и с его благословения так и сделала».

А вот и еще одно свидетельство героизма – не только взрослых, но и детей:

«Андрюша мой в то время учился в семилетке, двенадцать ему было. Преподаватель русского языка объявил, что будет диктант, и прочел заголовок: „Суд над Богом“. Андрюша положил перо и отодвинул тетрадь. Учитель увидел и спрашивает:

– Ты почему не пишешь?

– Я не могу и не буду писать такого диктанта.

– Придется тебя отвести к директору.

– Как хотите, исключайте меня, но суда над Богом я писать не буду.

Диктант прошел.

Вызывают Андрюшу к директору. Тот с удивлением на него смотрит: двенадцатилетний мальчик, и так твердо отвечает, и при этом так спокоен. Директор, видимо, имел еще где-то в глубине души искру Божию – ни о нем, ни обо мне, как матери „носителя опиума для народа“, не заявил кому следует, только сказал сыну:

– Ну и храбрый же ты, иди.

Что я могла сказать своему дорогому мальчику? Я обняла его и поблагодарила за урок твердости, который он мне преподал».

Эти рассказы приводит в книге «Новые мученики Российские» отец Михаил Польский.

Христос поругаем не бывает

А вот такой рассказ есть у В. А. Никифорова-Волгина, называется он «Солнце играет».

Однажды в Москве комсомольцы на Пасху задумали сыграть комедию «Христос во фраке». Большой театральный зал был переполнен. Первое действие изображало алтарь. У престола на высоких ресторанных табуретах сидели «священники» в полном облачении и чокались церковными чашами. Артист, облаченный в диаконский стихарь, играл на гармони.