Текст книги "Верблюд (сборник)"

Барон и «юденшвайн»

У меня есть товарищ по фамилии Барон, а по имени Борис. В Латвии он имел разряд по снайперскому биатлону, что оказалось крайне необходимым в деле построения мирной жизни Афганистана. Человек он нервического склада, жуткий матерщинник, похабник и скабрезник. Все его разговоры, как правило, на тему «ниже пояса». Впрочем, объяснение этой диспозиции имелось. Во время боевой операции Боря был ранен:

«Словно, блядь, ожог, липкое, блядь, стекает по ноге. Думаю, глазунью, суки, сделали из одного яйца. Отполз в сто рону, осмотрел хозяйство. П о касательной прошла, фальцетом пидорским петь не буду».

С тех пор у него начались разговоры только про ЭТО. Психологическая травма, бывает.

Работал мой товарищ на серьёзном заводе, вместе с иностранными специалистами, один из которых, немецкий инженер Ганс, выстроил замысловатую конструкцию. Мимо проходил Боря и, будучи под впечатлением от новой чертёжницы в короткой юбке, напевал «Рюмку водки», совершенно не обращая внимания на окружающую действительность. Услышав грохот за спиной, удовлетворённо кивнул и, не извинившись, потопал дальше, обдумывая план обольщения девицы. Но кроме шума его чуткое ухо вполне явно разобрало змеиное шипение «юденшвайн». Языками Борис не владел, но слова «юден» и «швайн» понял. Ему захотелось ударить немца, но он превозмог себя. Однако благородная ярость рвалась наружу и сдерживать её не было сил.

Как ответить фашисту? И вот в памяти всплыли с детства знакомые фильмы про войну.

«Аусвайс, сука!» – страшным голосом захрипел Барон.

Ганс от неожиданности присел, рука потянулась к карману.

«Хенде хох, падла!» – воодушевился задетый за живое еврей.

У инженера рефлекторно дёрнулись руки и он попятился назад, ища глазами укрытие.

«Цурюк, козёл, цурюк!»

Белобрысый нерешительно остановился. Наш парень чувствует, чего-то не хватает:

«Ахтунг, блядь, Покрышкин. Сейчас, сейчас».

И тут его прорывает – вот оно, нашёл:

«Гитлер капут! Гитлер капут!» – зарычал Боря.

Забрало упало. Сжав кулаки, герой афганской войны двинулся на Ганса. На крики сбежался народ, подальше уволокли перепуганного насмерть антисемита, схватили Барона за плечи…

– Повезло, блядь, фашисту, не успел суку спросить за Освенцим. В еврейской, кошерной, блядь, стране, назвать еврея свиньёй. За такие слова я в совке ломал поганых антисемитов через колено.

– Боря, он и так тебя хорошо понял, – поддержал я товарища.

– Слов не хватило, – вздохнул Барон. – Говорила мне мама, учи языки, но это всё херня, я такую тёлку видел…

В последнюю осень

– Молодые люди, – обратился к нам двадцатилетний зазывала. – На «Ближак» или «Золотой» не желаете?

– Небо потемнело, – заметил я.

– Пахнет штормом, – добавила моя спутница.

– Нет, нет, – уверял зазывала. – Разве вы не видите, что ялик не качает.

– Разве вы не видите, что это бухта, – огрызнулся я.

– Да бросьте вы. Гляньте на название – «Фартовый».

– Врунгеля смотрел в детстве?

– Слышал. Только не Врунгель, а Врангель – белый генерал, – блеснул познаниями юноша.

– Был ещё и адмирал, – пробормотал я. – Ты мне лучше ответь, что за название «Богмар»? Неужели в честь Боба Марли?

– Не знаю такого. Нерусский поди, – парнишка хитро взглянул на меня. – «Богмар» означает «Богоматерь». Хорошая яхта. Рекомендую, но сейчас только «Фартовый». Прошу вас! – парень сделал широкий, театральный жест.

В лодке о чём-то спорил с капитаном мужчина, который демонстрировал на обнажённом торсе корабельные снасти и русалку по имени Валя. Он осмотрел нас уже остекленевшим взглядом, подмигнул, один глаз закрылся, но почему-то открываться не спешил.

– Петрович, – мужик снова пристал к капитану. – Ну нету денег, а ехать надо. Хошь водки? У меня ещё треть бутылки, отлей себе половину.

– Пошёл ты на хуй, – ответил суровый, морской волк. – Серый, сиди смирно и к людям не приставать!

– Яволь, майн фюрер! – вскинул руку Серый.

К нам присоединилась, судя по браслетикам на запястьях, группа туристов: молодые парни и уже раздетые до ниточек бикини умопомрачительной красоты девицы, с трудом помещающимися в лодку ногами.

Веко Серого открылось, он быстро напялил тельняшку-безрукавку, прикрыл русалку и дрожжевое пузо, выдававшее в нём любителя местного алкогольного напитка в пластиковых бутылках, по какой-то причине называемого пивом.

К моему удивлению, молодые люди говорили по-украински, очень бегло, без запинки. Серому это явно не нравилось.

– Вы, блять, откуда? – спросил он.

Молодёжь вопрос проигнорировала.

Между тем, по требованию капитана, пассажиры равномерно рассаживались по бортам лодки, создавая нужный баланс.

Лодка выруливала, заморосил тёплый дождик.

Капитан хмурился, казалось, он сомневался, но деньги за проезд уже собрали:

– Пока не причалим – никто не встаёт, не ложится на дно, упирается спиной в борт. Мобильники прячем поглубже в сумки.

– Мне страшно, – прошептала подруга. – Два моих дяди здесь утонули.

– Сегодня мы не умрём, но будет весело, – пообещал я.

– Вибачте. Ви не мисцевий? – наклонилась ко мне обладательница естественного бюста четвёртого размера.

– Извините? – переспросил я и покраснел.

– Краля интересуется, откуда вы? – объяснил татуированный полиглот.

– Переведи ей, что из Хайфы, – пусть гадает, где это, решил я.

– Не треба переводити, я разумею.

– Вы по-русски не говорите? – спросил я.

– Не говоримо! – хором закричали украинцы и засмеялись.

– Чаму? – я вспомнил белорусский.

– Мова окупантив! – и снова заржали.

– Вот же гады! – не выдержал Серый. – Сами вы окупанти! Какого хера припёрлись в наш, блять, город-герой? У нас на мове не балакают.

– Крим – це Украина! А в Украини треба говорити по-украинськи! – перекрикивая шум волны, заорал бородатый парень.

– Выйдем на берег, покажу вам, бандеровцам! – Серый одним залпом допил бутылку, его расшатанная нервная система жаждала добавить.

– В Израили говорять на иврити, чому в Украини не повины говорити по-украиньски?

– У нас не все говорят на иврите, а те, кто хочет и может. Русская речь никому не

мешает.

Капитан решил разрядить нервную обстановку и врубил музыку.

 
«Родина.
Еду я на родину,
Пусть кричат – уродина,
А она нам нравится,
Хоть и не красавица,
К сволочи доверчива,
Ну, а к нам – тра-ля-ля-ля…»
 

Украинские туристы вытащили домашнюю горилку, сразу видно, воспитанные ребята, дамам разлили жидкость по пластиковым стаканам, а сами хлебали из горла. Предложили нам. Я лишь попробовал: «Кому-то надо быть трезвым в шторм». Лодку подбрасывало сильной волной вверх, и резко, с замиранием сердца, мы падали вниз. Девицы визжали, парни быстро накачивались, дорогая вцепилась мне в руку, а я почему-то улыбался, мне нравилась эта чуть ли не евангельская история. Может, стоит подняться со своего места и закричать волне: «Прекратииии!!!» Но капитан не велел вставать.

Закончилась «Родина» и заиграла очень подходящая для нашего случая песня.

 
«В последнюю осень ни строчки, ни вздоха.
Последние песни осыпались летом.
Прощальным костром догорает эпоха,
И мы наблюдаем за тенью и светом.
В последнюю осень
Голодная буря шутя разметала
Все то, что душило нас пыльною ночью.
Все то, что давило, играло, мерцало
Осиновым ветром разорвано в клочья.
В последнюю осень».
 

Все разом подхватили: и русские жители Севастополя, и украинцы из Львова, и даже израильтянин из Хайфы.

 
«Ах, Александр Сергеевич, милый —
Ну что же Вы нам ничего не сказали
О том, как дышали, искали, любили,
О том, что в последнюю осень Вы знали».
 

До трагических событий, расколовших русско-украинский мир, ещё оставалось несколько месяцев.

Трудно поверить, что совсем недавно мы чуть не погибли в одной лодке, хлестали из общего горла самогон под песню русского поэта, родившегося в украинско-татарской семье.

 
«Остались дожди и замерзшее лето,
Осталась любовь и ожившие камни…»
 

Впечатления от «Крымнаш»

Тель-Авив – Москва, Москва – Симферополь. Вместо прежних двух часов полёта, не включая пересадки, цельных шесть.

Шереметьево встретило хмурыми лицами людей «эконом-класса», которым цены в аэропорту не позволяют купить чашечку кофе, чтобы взбодриться.

Прислушиваюсь к разговорам людей, летящих в Крым. Всё-таки обстановка нервная, стабильности в мире нет, ибо «враг не дремлет». Женщина, живущая в Симферополе, рассказывала, как старики, дети и даже прикованные к постели больные, услышав из репродукторов: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой», пришли голосовать за независимость от незалежной. «Теперь фашисты не придут на нашу землю. Мы уже Россия», – с гордостью подытожила милая женщина.

«Ну и как в России?» – спросил я. «Не хуже, чем на Украине», – огрызнулась крымчанка и уставилась в иллюминатор.

«Может, теперь туалеты станут если не бесплатными, то хотя бы чистыми», – подумал я. В прошлом году в одном из местных сортиров пол был залит такими неровными лужами и сомнительными препятствиями, что даже воспаривши над дыркой в полу всё равно можно было испачкаться.

Надежда не вполне оправдалась, я таки вступил хоть и на священную, но не вполне очищенную крымскую землю.

Местный парень буквально за копейки согласился довезти до Севастополя. В принципе, я человек бывалый: путешествовал в разных странах с высоким уровнем опасности, прошел парочку израильских войн. Выживший под бомбежками и прицельным огнем снайперов, я закрыл глаза и стал истово молиться.

Мою просьбу ехать чуть помедленней, не вылетать через сплошную на встречку, иногда посматривать на светофоры, половина которых всё-таки работает, водитель недоуменно проигнорировал. Лишь потом до него дошло, что я таки не совсем русский и не в восторге от быстрой езды по разбитым дорогам.

Молитва помогла, мы увильнули от очередного грузовика и прикатили в буквальном смысле с ветерком (почти все машины без кондиционеров) в очень красивую сверху и чрезвычайно древнюю снизу Балаклаву.

Бросив вещи, я пошел в Балаклавский супермаркет. Он оказался почти пустым, несмотря на то, что местные лихачи, не поменявшие украинские номера на российские, мотаются в незалежную за продуктами, чтобы накормить независимую.

Как ни странно, исчезли постоянные обитатели местного базара – ханурики и алкаши. Мне потом объяснил один, пострадавший от ментовского «беспредела» новой власти, запойный абориген: «Видят падлы, что человек расслабляется, ставят на бабло, штраф. Никакого сочувствия» (слова привожу не дословно, чту закон о запрещении мата).

Аллилуйя! Теперь Крым, сердце Руси, исконная земля древних русичей, – если судить по типичным названиям поселков, таких как Бахчисарай, Инкерман, Балаклава, Коран-Эли и, конечно же, Османчик, – будет крепко стоять на ногах!

В прошлый визит, уже в доисторические времена, меня ужаснул запах какого-то странного напитка, непонятно по каким причинам называемого пивом, которым несло практически от всех, включая беременных женщин и грудных детей. Однако теперь всё изменится – никакого порошкового пива, только ароматы «Золотой балки» и благородных крымских коньяков. Но вечером, плутая в темноте, выйдя на романтически подсвечиваемую фонариками мобильных телефонов набережную, почувствовал, что народ еще недостаточно крепко стоит на своих двоих, всё норовит присесть, прилечь, пристать.

Не всё так быстро, Москва не сразу «строит». Человеку тоже нужно время, чтобы гордо расправить плечи.

Идем по полям, лугам, мимо Генуэзских башен, воздух сказочный, вид божественный, путь до Ближака (название ближайшего пляжа) неблизкий, но с каждым шагом и вдохом чувствуешь, как наполняешься здоровьем. Ощущаешь истинное блаженство от местного многотравья. Несколько раз останавливаемся, вновь и вновь наслаждаясь красивейшими видами балаклавской бухты и строгими скалами мыса Айя.

Спуск с горы на пляж остался прежним, крутым и опасным. Лестницы, по-видимому, роскошь куда дороже, чем порванные джинсы и разбитые коленки.

И вот я уже полёживаю на горячей гальке, поясняю для пошляков, это прибрежные камешки, а не муза Сальвадора Дали. Море идеальное – чистое, глубокое, малосоленое, с вполне дружелюбными медузами, которые прониклись тем, что я один из немногих туристов и уж точно единственный интурист.

По своему обыкновению, увлекшись кроссвордом и будучи не в силах отгадать слово, попросил помощь пляжа. Откликнулась добрая женщина, бежавшая из Донецка в Ростов с двумя внучками от обстрелов родной армии и беспредела местных бандитов. Пересказывать события, очевидцем которых она была, в шутливом тоне не представляется возможным, поэтому прерываю своё повествование…

Шлимазл

– Выступаете ночью, к пяти будете на месте. В это время – самый крепкий сон, – разъяснил начштаба.

– Возьмём их тепленькими, а превратим в холодненьких, – рассмеялся один из офицеров.

– Твои слова да Богу в уши, – похвалил капитан.

– Попрошу тишины! – постучал мобильником по столу начальник штаба. – Отряд из двенадцати человек, разбит на тройки. Радиус между группами примерно сто метров. Как только снайперы снимают патруль «Айдана», вперёд на штурм, огонь на поражение. Даю вам пулемётчика. Серёжа – доброволец, хороший парень. Более того, в случае необходимости будет миномётное прикрытие. Доброй охоты, товарищи!

Офицеры вышли на воздух, закурили.

– Толковый план, – сказал лейтенант.

– Ну как сказать. «Айдан» – хорошо укреплённый опорный пункт. Тридцать человек, два пулемёта ПК, несколько РПК, РПГ. Часовые грамотно выставлены. Командир – «настоящий полковник», прошёл Афган. Да и нацистские наймиты совсем рядом. Звери!

– Бог не выдаст, свинья не съест, – произнёс богобоязненный капитан…

Батько спал нервно, просыпался, пил воду, не помогало, пальцы всё равно подрагивали. Снял «калаш» с предохранителя, вышел проверить блокпост. «Бойцы

– сонные мухи, мать вашу. Не спать, не спать», – будил командир своих солдат.

Всмотрелся в ночь, почуял тревогу. Что-то не так «в зелёнке». Приказал: «Всем занять позиции». Вызвал по рации патруль: «На базу перебежками».

– У них какая-то движуха, – заметил капитан. – Ну, с Богом! – и он истово перекрестился.

Шквальный огонь накрыл блокпост, однако атака захлебнулась, пулемёты гасили огневые точки. Диверсанты отступали. Командование поставило задачу преследовать противника, взять в плен «залётных». Батько выдвинулся с десятью бойцами. К нему на помощь спешили наёмники. Он их не уважал: дисциплины никакой, наглые, вечно пьяные, обкуренные, хотя и отчаянные хлопцы. Но выбирать попутчиков не приходится.

Под минометным огнём добежали до леса, потеряв троих ранеными. Батько взял след и потеря личного состава его уже не могла остановить.

Зелёнка наполнилась грохотом автоматных очередей.

– Не стрелять! – крикнул своим командир. Ему показалось, совсем рядом он услышал какие-то звуки.

– Слышь, – хрипел от боли раненый капитан. – Добей меня. Сил нет терпеть.

– Кончились патроны, – простонал лейтенант, крепко сжимая предплечье. – Я жить хочу. Никогда так не хотел, как сейчас. Какого лешего я здесь забыл.

«Бросить оружие. В случае отказа – стреляем на поражение!», – диверсанты услышали грозный приказ.

– Не убивайте. Пожалуйста, – умолял лейтенант.

– Оказать первую помощь!

– Хлопцы, свои! – из темноты показались наемники.

– Знатная добыча! – обрадовался один из них. – И мы не с пустыми руками. Пулемётчик, сука.

Они толкнули в спину молодого парня, который держался за бок и прихрамывал на правую ногу.

– Добро! Отходим на базу, – повелел командир. – Вашего тоже берём. Передадим куда следует…

– Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Звание? Воинская часть? Фамилия командира?

Вопросы сыпались вместе с оплеухами.

Батько не возражал:

«Это их добыча. Да и спонсор наёмников постоянно помогает. Кормилец, падла».

Допрос закончился, пленный продолжал сидеть на месте с завязанными руками.

Молодой парень с воспалёнными глазами, излучавшими высшую степень волнения, судорожно озирался по сторонам, его мозг лихорадочно работал в надежде ухватиться пусть даже за надломленную тростинку. Наёмники обещали его пустить на органы.

«Я им всё рассказал. Что им от меня ещё надо. Держаться! Держаться!»

Он кусал губы и всё всматривался в лица своих мучителей. Рядом как-то обособленно держались несколько бородатых людей, на головах у них были небольшие шапки, похожие на тюбетейки. У одного на груди блестел какой-то знакомый символ. Перед глазами пленника поплыло воспоминание: старое кладбище, бабушка держит маленького мальчика за руку.

«Здесь похоронен мой отец, твой прадед», – она показала на надгробие.

– Ребята, – позвал пленный. – Пожалуйста.

Бородачи оглянулись.

– Хлопцы, вы же евреи? – с надеждой произнёс он.

– С чего ты взял?

– Ну как же, у вас на груди еврейский крестик.

Хлопцы чуть не подавились от смеха.

– И шо?

– Я тоже еврей. Клянусь господом нашим, Иисусом Христом!

– Смотри ты. Этот говнюк от страха готов в евреи записаться. Прими свою судьбу, малой. Ты зачем на нашу землю пришёл, Серожа? Тебя кто сюда звал?

– Моя бабушка Роза была еврейкой. Я правду говорю, не вру. Она домой раз в год печенье еврейское приносила, тонкое такое, хрустящее, крошек от него много. Мы его всю неделю ели.

– Может, ты идиш знаешь? Вспомнишь пять слов – отпустим. Отвечаю за базар.

«Пять слов, пять слов. Вот она, цена моей жизни. Зачем я кричал на бабку, чтобы она никогда не разговаривала с соседкой на «жидовском» языке. А она, утирая слёзы обиды, говорила, что это не еврейский, а немецкий язык. Какой я был дурак! Какой дурак! Всего лишь пять слов. Бабушка, помоги мне! Спаси меня!»

Сергей почувствовал умиротворение от нахлынувших детских воспоминаний.

«Бабушка печёт на еврейский праздник вкуснейший медовый пирог.

Вот она машет рукой, улыбается, и говорит про паровоз.

А сейчас шутливо причитает.

Умер её брат, бабушка плачет.

Сердится на меня за разбитую чашку».

– Ну шо, Серожа, успомнил? Пленный поднял на бородачей спокойный и ясный взгляд, по-детски улыбнулся:

– Леках, агицен-паровоз, азохенвей, цорес, шлимазл.

Еврейские бойцы стояли поражённые. Один из них смахнув слезу, сказал:

– Ты свободен, шлимазл. Мы проводим. Тебя никто не тронет.

Послесловие

Несколько дней назад, в Хайфе, на берегу моря, ко мне подошёл молодой человек, с магендавидом на груди, попросил прикурить. Я протянул ему зажигалку и посмотрел в его грустные, а значит еврейские глаза:

– У тебя всё в порядке?

– Да. Уже всё хорошо.

Беженка из Луганска

Скорый поезд Тель-Авив – Хайфа. Напротив меня сидит худенькая русоволосая девушка. Её волосы гладко причёсаны, стянуты розовой резинкой в пучок на затылке. Если бы она жила в Японии, то из-за своих огромных, ярко-голубых с поволокой глаз обязательно стала бы героем комикса.

Раздался звонок, я ответил на иврите, потом перешёл на русский. Попутчица с удивлением посмотрела на меня.

– Вы говорите на иврите без акцента. Вы давно в стране? – заговорила со мной девушка.

– Чуть больше двадцати лет, – ответил я. – А вы из Украины?

– По говору догадались?

– Это не сложно. Легче будет произносить ивритскую «hей». Вы случайно не из Донбасса?

Дивчина с удивлением и недоверием посмотрела на меня.

– Не беспокойтесь, я вас не знаю, просто угадал.

– Я из Луганска, – с вызовом ответила мадемуазель. – Приехала год назад.

– Расскажите, пожалуйста, – я посмотрел на часы. До прибытия поезда в Хайфу оставалось совсем немного времени.

– Как вы относитесь к Путину? – юное создание задало мне неожиданный вопрос.

Ответом можно всё испортить, но если нельзя промолчать, надо говорить правду.

– Если честно, то не очень. Какая разница?

– Я стараюсь не говорить с фанатами Путина. Они злые.

– И много таких вы встречали в Израиле?

– Хватает, – улыбнулась попутчица.

– На мой счёт вы можете быть спокойны, я не фанат Путина, – и улыбнулся в ответ.

Лёд её настороженных глаз был растоплен.

– Мои родители и братишка по матери три года назад уехали в Израиль, а я осталась в Луганске.

– Почему вы не поехали с ними?

– Моя мама не еврейка, отчим – еврей.

– Почему он вас не удочерил?

– Родной папаша встал на дыбы, кричал: «Не позволю, чтобы моя кровиночка стала жидовкой!». Вот, и не позволил. Они уехали, а я в этом кошмаре осталась одна.

– Как вы попали в Израиль?

– Познакомилась с евреем по интернету. Расписались, живём вместе. Правда, чиновники замучили своими дурацкими вопросами. Какого цвета трусы были у мужа вчера? Что вы ели на ужин? Какие продукты в холодильнике? Откуда я могу это помнить. Главное, чтобы ответы мужа совпадали.

– Муж? Сколько вам лет? На вид вы совсем ребёнок.

– Мне 21 год.

– Понятно. Насколько я помню, только через четыре года дают синий теудат-зеут (удостоверение личности).

– Да. Пока у меня розовый. Очень боюсь, чтобы меня не выгнали из Израиля. Работаю по 12 часов в сутки, дома всё делаю, мужу угождаю, тише воды, ниже травы. Если он разведётся со мной, мне придётся уехать. А ехать некуда, квартиру в Луганске продала. Машину, которую оставили родители, бандиты забрали.

«Бедная девочка» – подумал я. «Однако, несмотря на хрупкую фигуру, тонкие черты лица и наивные глаза, она боец, ишь как глаза потемнели от гнева, а не наполнились слезами».

– Какие бандиты? – разговор вышел на интересующую меня тему. Главное, внимательно слушать и задавать нужные вопросы.

– Местные. Новая власть выпустила из тюрем уголовников. Золотые фиксы во рту, наколки воровские на пальцах. Очень страшно по вечерам ходить. Мою подругу эти твари изнасиловали и убили. Истерзанную Маринку на трассе нашли, а до этого они её забрали к себе, люди сказали. Красивая очень была. Модель.

– Вы видели российских солдат?

– Конечно. У них нашивки с российскими флагами, по говору можно узнать, ростовских очень много. Однажды я говорила с подругой по скайпу, меня задержали, отвели к себе, говорят: «Ты украинский агент!». Отвечаю им, я здесь живу, с подружкой общалась. «Нет! Ты снимала секретные объекты и передавала украм информацию!».

Взяли у меня проверить мобильник. Главный успокаивал: «Если не шпионка – отпустим, а если шпионка – опустим». Все ржали. Слава Боженьке, буквально за сутки я стёрла фотки с украинскими флагами, короче, всё, что могло разозлить русских.

– Я смотрю, что несмотря на обстрелы Луганска украинской армией, вы ненавидите россиян?

– Больше всего у нас боялись правосеков. Мне рассказывали знакомые, как они заходили в дома, грабили, били мужиков. А что русские? Они чужие. За что мне их любить? Они тоже нас обстреливали и убивали.

– Как это? Стреляли по себе? – удивился я.

Украинка с вызовом посмотрела на меня.

– Да! У них постоянно недолёты. Нас обстреливают с двух сторон, пригороды разрушены. Мы заложники, а ведь мы не ходили голосовать за отделение Луганска от Украины, ни я, ни мои знакомые.

– Вы были на Майдане?

– Да. Если бы знала, каким боком это выйдет, никогда бы не пошла.

– Наверно, нужно было дождаться выборов и законным образом скинуть бандита, – высказал я своё мнение.

Попутчица его поддержала, кивнула.

– Одни олигархи сменили других, ничего не изменилось, только жить стало намного тяжелее. В России и то лучше живут. Мне предлагали уехать в Россию или в Крым, но я сбежала в Харьков, а оттуда в Израиль. Мне очень повезло.

Мы приближались к остановке Хоф-а-Кармель.

– Мне пора выходить, – сказал я. – Запишите мой номер, если возникнут проблемы, может, смогу вам помочь.

– Спасибо! – обрадовалась попутчица.

Я вышел из прохладного вагона. Зной обжигал лицо. Я думал об этой девочке, которой «очень повезло», а ведь она ровесница моей дочери. Вот только дочь моя, слава Создателю, живёт в престижном районе Тель-Авива, объездила полмира, включая экзотические страны, ни в чём себе не отказывает и считает, что ей не везёт в жизни.