Текст книги "Амурский сокол"

Глава 4. Марья и Никодим

В церкви негде было протолкнуться. Пахло свечами, горел в огнях иконостас и строго глядели с икон лики святых. Десятки глаз устремились на амвон – воскресное богослужение местный батюшка открыл проповедью во славу русского оружия. Только Марья на него не смотрела, разыскивая глазами Никодима – давеча снова обещал прийти.

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…

До Марьи с трудом доходил смысл проповеди, её, обуреваемую ревностью, терзала неотвязная мысль: «Когда же он перестанет искать свою Ликин?» Что скрывать – нравился Никодим Марье, а он будто не догадывался, что она ждёт его появления, как манны небесной.

– …Бог избрал немудрое мира, говорит апостол, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом…

Уже два месяца прошло с того дня, как Никодим принёс корзину с ребёнком в дом Марьи. И всё это время он рвался на китайскую сторону в поисках своей Ликин. И на что она ему?! Этих мужчин не поймёшь: всегда ищут придуманного счастья, не видя настоящего на расстоянии вытянутой руки.

– …Без жертвы невозможно угодить Богу и спастись, и, может быть, ещё и по этой причине Бог попускает на земле войны, болезни и прочие испытания. Ведь на войне люди поставлены в такие условия, что часто бывают вынуждены жертвовать собой ради других, тогда как в мирное время они ничего такого никогда бы не сделали…[9]9
  Из проповеди священника Иоанна Павлова: «В начале было слово. Сто избранных проповедей».


[Закрыть]

Марья наконец разглядела среди прихожан громоздкую фигуру Никодима. Поймав её взгляд, мужчина улыбнулся и кивнул. Он за последние дни ещё больше окреп, загорел, но немного осунулся. Сказывались заботы, которые тот взвалил на себя. Это был уже не тот медлительный Никодим, раздобревший на спокойной, сытной службе у губернатора. Сейчас на Марью смотрел усатый казак с жёстким волевым лицом, какое бывает у людей, побывавших на войне и смотревших смерти в глаза.

По окончании службы Марья и Никодим вместе вышли из церкви и, не обращая внимания на любопытные взгляды сельчан, так и направились к дому.

Никодим вёл лошадь за узду, а Марья павой выступала рядом. Посторонний человек мог бы подумать, что это казак со своей супружницей возвращаются с воскресной службы. Только вот детки под приглядом Глашиной Фёклы ждали их дома отнюдь не единокровные…

Куда только делась степенность Никодима, когда он увидел Серёженьку! Его друзья-соратники глазам бы своим не поверили, видя, как он нежно воркует над младенцем:

– Ну что, сокол ясный, растём?! О, какой мы теперь большой стали! Улыбаться умеем! А зубы-то где? Нет зубов? Ну ничего, это дело наживное…

Потом на кормилицу посыпались вопросы:

– Марьюшка, а он хорошо кушает? Не капризничает?

– Серёженька у нас мальчик не капризный. Серьёзный, я бы сказала. Он всеми силами старается быстрее вырасти. Будто спешит куда…

– Куда спешит?.. Известное дело, куда! – воскликнул Никодим и сам же ответил: – Ко мне!

Марья рассмеялась, на её душе было тепло в присутствии этого мужчины. Но следующие слова Никодима как ножом резанули по женскому сердцу.

– Марья, мне скоро надобно будет уехать. Часто не смогу теперь навещать. Думаю, может, мне Серёженьку с собой забрать?! Авось найду там кормилицу…

– А я чем тебя не устраиваю? – вскинулась Марья. – Не отдам я тебе сыночка. Куда ты собрался?.. Опять искать свою Ликин?

– Нет. Ликин, пожалуй, я не найду уже… Нет никаких следов. Дело в другом. Нашего губернатора отправляют в отставку. Не понравилось государю императору, как он дело повёл с китайцами. Вот, решил меня облагодетельствовать новой службой перед отъездом из Благовещенска. Рекомендовал в лесную службу помощником лесничего. Звание унтер-офицера пожаловал и содержание неплохое. Теперь моё жильё будет вдалеке – участок находится в ста верстах отсюда. Я подумал, тебе тяжело будет с двумя детьми одной-то…

От этих слов в глазах Марьи вспыхнула надежда, но Никодим, словно не замечая этого, продолжил:

– Я говорю, может, забрать Серёженьку-то?!

– Не отдам мальчонку! – воскликнула со злостью Марья. – Что хочешь делай!

– Ну ладно, ладно… – сказал примирительно Никодим. – Я же так… чтобы тебе ношу облегчить.

– Не тяжела ноша. Справлюсь как-нибудь.

– Марьюшка, сердце моё, не обижайся. Не могу я тебя забрать. Там же тайга, лес. За сто вёрст человеческого жилья не найдёшь.

– А я и не напрашиваюсь! – сказала Марья, успокаиваясь. – Значит, хотел в свою тьмутаракань Серёженьку нашего забрать?! Нет уж! Пусть здесь живёт… нечего такому малютке по лесам шастать! Мы с тобой договаривались спервоначалу, что до четырёхлетнего возраста думать не смей забирать!

– Хорошо, Марьюшка! – прогудел Никодим. – Только не злись! Полдень уже – может, покормишь казака?

Марья всплеснула руками и засуетилась – забегала, приговаривая:

– Вот дурья башка! Вот дурная баба… Прости, господи! Сейчас, сейчас…

Сноровисто вытащила любимый чугунок – долго держит тепло – из остывшей печи, сбегала в погреб за разносолами, нарвала в огороде зелени, и спустя небольшое время пустой стол превратился в изобильный. Чего тут только не было: и ядрёный квас, и морковные пирожки, и малосольные огурчики, и сало, нарезанное тонкими пластами, кроме того наваристый борщ со сметаной, печёная рыба и каша из полбы – на то и воскресенье, чтоб угощаться от души.

Никодим начал трапезу с большого ломтя хлеба, на который положил пласт сала с долькой чеснока, и долго смаковал это, прежде чем погрузить ложку в тарелку с борщом…

– М-м-м… Вкусно как, Марьюшка! Язык можно проглотить. Давно я не едывал такого борща.

– Кушай, Никодим! – Марья аж зарделась от похвалы. – Вон ещё огурчиков малосольных бери! Грибочки! Лучок зелёный!

Она сидела напротив и, подперев ладонями щёки, любовалась, с каким удовольствием мужчина насыщается в её доме. Ей уже надоело стряпать только для себя. Вот настоящее счастье – дети, муж… Тихое семейное гнёздышко.

Только вот мужчина собирался уехать…

– Надолго ты в тайгу?

– Пока не знаю. Поеду, освоюсь, поживу, а как будет оказия – приеду к вам.

– Когда в путь?

– Вот завтра и отправлюсь…

– Баню затоплю тогда, – сказала Марья. – Ты побудь дома, покуда я воды натаскаю.

– Хорошо, Марьюшка. Ты только воды наноси, а остальное я сам… – Никодим тяжело вздохнул, посмотрев ей вслед.

Он не в силах был себе объяснить, почему его душа не лежит к этой женщине: молода, умна, домовита, красива, наконец. Но… нет той необъяснимой прелести, что заставила бы учащённо биться сердце казака. То ли дело Ликин: бывало, улыбнётся, посмотрит раскосыми глазами или просто пройдёт мимо, задев лишь дуновением колыхнувшегося подола платья, а у Никодима сердце выпрыгивает из груди…

Никодим вновь вздохнул, когда со двора вернулась раскрасневшаяся, запыхавшаяся Марья и со счастливой улыбкой сказала:

– Всё! Я уже и затопила. Тебе ничего не надо делать, Никодим. Разве что дров немного наколоть…

Никодим тотчас вскочил – лишь бы чем занять себя. Иначе от сумбурных мыслей с ума сойдёшь, особенно когда Марья каждый раз смотрит в его глаза с надеждой.

– Ххык! – и тяжёлый топор опускается на берёзовый чурбан, раскалывая его пополам.

– Ххык! – и мысли улетают прочь, оставляя лишь мускульное усилие.

Взять чурбан из кучи, поставить на колоду, поднять топор, расколоть…

– Ххык! Ххык! Ххык!

– Ххык! – и… инструмент застревает.

Мужчина поднимает топор вместе с обрубком бревна над головой и, развернув обухом вниз, с силой ударяет о колоду – поленья разлетаются в стороны. Так… Снова берёт чурбан из кучи, ставит на колоду, поднимает топор…

– Ххык! – прочь ненужные мысли.

– Ххык! – прочь сомнения.

– Ххык! – прочь преграды.

– Ххык! Ххык! Ххык!

Так, намереваясь расколоть пару чурбаков для бани, Никодим вошёл в раж и разделался со всеми брёвнами, да ещё и в поленницу сложил. Останавливался лишь холодного квасу глотнуть, что выносила Марья. Она не стала прерывать его – хуже этого нет, особенно когда мужчина работает в удовольствие. Только с истомой в сердце и теле любовалась, как он буйствует – как бугрятся мускулы на спине и руках, перекатываясь при каждом движении.

В баню Никодим отправился в исподнем белье, закинув на шею широкое льняное полотенце.

– О-о-о… Ух ты! – воскликнул он, зайдя внутрь. – Тут уши в трубочку сворачиваются от жары… Хорошо натопила, Марьюшка.

Никодим плеснул воду из ковшика на камни. От них с шипением рванулся пар, словно насильно подстёгивая мужчину искать место подальше от каменки. Но тот и сам желал как можно быстрее очутиться наверху, на полкé: растянулся там, блаженно закрыв глаза, чтобы каждой жилкой прочувствовать обволакивающий жар.

Основательно разомлев, Никодим облился холодной водой и вышел в предбанник, чтобы отдышаться и хлебнуть квасу. Там его ожидал берёзовый веник – запаренный, облитый холодной водой и завёрнутый в чистую холщовую тряпку.

Второй банный заход предполагал уже скорее напряжённую работу, чем отдых. Никодим опустил веник в кадку с горячей водой, тут же вытащил и, встряхнув, полез на полок. Прямо оттуда подкинул воды на камни и начал париться. Сначала прошёлся по коже, едва касаясь и поглаживая, затем лёгкими движениями нагнал на тело горячий воздух. Снова плеснул воды на камни и, дождавшись, когда пар растечётся по потолку, стал, покрякивая, хлестать себя…

Вволю напарившись, облился водой и вышел отдохнуть; хлебнул кваску и прислушался к нутру: «Есть ещё силы?! Просит ещё?!» Похоже, что надо…

Зайдя в баню третий раз, Никодим едва успел поддать пару – возобновить приятное самоистязание не удалось. Скрипнула дверь, и в проёме показалось обнажённое пышное, но крепкое тело Марьи…

Глава 5. В тайгу

– Государь император, в видах скорейшего восстановления дружественных соседских отношений с Китаем, соизволил не присоединять какой-либо части Китая к русским владениям… – сказал генерал-лейтенант Грибский. – Моя миссия исчерпана. Хотя покидаю Благовещенск с тяжёлым сердцем, но совесть моя чиста – я лишь выполнял приказы военного министра.

Выступление бывшего губернатора Благовещенска перед членами Дворянского собрания губернии было встречено овациями, несмотря на немногословность. Все события короткой войны с Китаем нашли отклик в сердцах присутствующих. И не только присутствующих, но и всего населения, за исключением китайцев.

Подойдя к роскошному конному экипажу, запряжённому молодыми ухоженными лошадьми, Грибский, прежде чем сесть, задержался возле рослого усатого мужчины, одетого в новенький мундир губернского секретаря[10]10
  Гражданский классный чин в царской России. Для присвоения чина губернского секретаря не обязательно было быть дворянином.


[Закрыть] Корпуса лесничих.

– Ну что, Никодим… Благодарю тебя за усердие! Ты славно служил мне.

– Рад был стараться, ваше высокопревосходительство!

– Надеюсь, в лесном департаменте не посрамишь честь мундира. Ведь я за тебя поручился. Труд лесного кондуктора трудный – его получают настоящие знатоки и ценители леса. Отдавай всё своё умение и душу этому благородному мирному делу. Ты знаешь, что за упорство, трудолюбие, выносливость и твёрдость духа лесных кондукторов называют «лесными подшипниками»?

– Буду одним из таких «подшипников», ваше высокопревосходительство! – сказал Никодим, выпятив грудь. – Благодарствуйте за доверие!

Бывший губернатор потрепал Никодима по плечу и сел в экипаж.

– Трогай!

Новоиспечённый губернский секретарь приложил руку к козырьку форменной фуражки и не опускал её до тех пор, пока экипаж Грибского, покачиваясь на рессорах, не скрылся в клубах пыли.

Сборы Никодима были скорыми. Имущества он за время службы у губернатора не нажил, если не считать подаренной лошади. Правда, имелись кое-какие сбережения: всё жалованье, получаемое на службе, он относил в местный банк. Ведь жил на казённых харчах, а для себя ему было мало что нужно. До некоторых пор…

Навьючив лошадь провизией и немудрёными пожитками, Никодим пустился в путь. Губернский лесничий проводил его до начала вверенного участка и, вкратце объяснив обязанности, засобирался обратно.

– Двигайся по этой просеке, не ошибёшься! – сказал он, махнув рукой. – Она приведёт тебя к жилью.

Лесная изба располагалась в удивительно красивом месте – на обширной травянистой поляне, по правой стороне которой протекал извилистый ручей. Ниже по его течению была устроена запруда, то ли бобрами, то ли прежним хозяином – это новосёлу предстояло выяснить позднее. Что ему открылось сразу по прибытии, так это то, что богопорученный участок леса шёл под уклон и потому был виден отсюда, в том числе из окон избы, как на ладони: зелёный хвойный покров тянулся на многие вёрсты, ближе к горизонту играя синевато-серо-коричневыми оттенками.

Первым делом Никодим подготовил место в сарае для лошади, а саму её пустил кормиться в загон – там росла трава по колено. Затем принялся за обустройство нового жилья: вычистил дом от хлама, оставленного несколько месяцев назад прежним хозяином, поправил входную дверь, выскоблил закопчённые дочерна стены и потолок, отремонтировал топчан и разложил свой скарб. Провозился до сумерек. Хотел было полюбоваться оранжево-красным закатом на безоблачном небе, но едва остались силы на то, чтобы наскоро сварить кашу и вскипятить чай, на топчан он не лёг – рухнул замертво.

…В ту ночь приснился Никодиму осязаемый до яви сон: будто пахнет в его лесной избе блинами. Глядь, а у зева печи стоит Марья в белом вышитом фартучке, на сковороде шкворчит масло. Точно – его изба. Вон и ружьё висит на гвозде, и бревенчатая стена, собственноручно вычищенная, светится янтарно-жёлтыми боковинами.

Посмотрел в окно, а там темно – что за чёрт! Хочет позвать Марью, но не может. Вдруг она сама оборачивается… но на Никодима смотрит улыбающееся лицо Ликин.

– Никодзиим! Цы проснулся?! Всцавай, сейчас будем блинчики кушаць!

И тянет к нему руки. А руки-то Марьины… Он их помнит. Такие мягкие, пухлые, нежные… Хватают его эти руки и ведут к двери, открывают, а там… баня, жарко натопленная. Лезут вдвоём на полóк: Никодим раздетый, а Марья как была в платье с фартучком, так и ложится в нём. Ей совершенно не жарко – Никодиму мочи нет терпеть. Полез вниз, на пол, облиться холодной водой. Ищет, шарит руками, а воды-то нет. Нащупал кое-как ручку двери, толкнул со всей силы и… проснулся от грохота упавшего стула.

Никодим поставил стул на место у топчана, попил воды и, прежде чем начать одеваться, ещё некоторое время сидел, отходя от сонного дурмана.

Когда вышел на крыльцо, над поляной стоял молочный туман. На востоке, где должно было взойти солнце, образовались прозоры, и сквозь них голубело небо. Веял лёгкий предутренний ветерок.

Лошадь Никодима по кличке Гроза встретила хозяина горделивым потряхиваньем чёрной гривы. Она была редкой горностаевой масти: серая в яблоках шерсть, чёрные грива и хвост. Кличка кобылы соответствовала её характеру – во время сабельных атак на китайские посты она бесстрашно наседала на врага, как грозовое облако, и не раз выносила хозяина из безнадежных, казалось бы, передряг. Ко всему прочему Никодим знал её как невероятную сластёну.

– Ну что, Гроза? – окликнул он боевую подругу, протягивая ей небольшой кусочек сахара. – Нравится тебе здесь?

В ответ лошадь тихо заржала и потянулась губами к ладони. Никодиму столь непривычно было видеть Грозу мирно пасущейся среди безбрежной таёжной зелени и пестроцветья поляны, что он решил её не тревожить и, оставив в загоне, отправился делать первый обход участка в одиночку.

Должность помощника лесного смотрителя с первого дня пришлась Никодиму по душе. Никакой растерянности и замешательства он не испытывал, по наитию зная, как и что должно делать.

Во-первых, с тайгой необходимо знакомиться, если ты волею судьбы обязан находиться здесь. Показать себя тайге – мол, вот он я, прошу любить и жаловать. А самому постараться познать лес: потрогать руками деревья, погладить, поговорить с ними, узнать, где лежбища зверей, их берлоги, тропы, чтобы не попадаться им на пути, зря не шуметь. Во-вторых, с собой всегда следует брать котомку, где лежат спички, топор, ручная пила, сменная одежда и запас провизии на день.

Знакомство с тайгой Никодим решил начать с правой стороны просеки. Путь его пролегал через ручей, делающий крутой изгиб у поляны. Он перебрался на другой берег по стволу упавшего поперёк потока дерева, балансируя с помощью карабина. Спрыгнув на землю, подобрал вещмешок, который заранее перебросил. Просека выглядела достаточно ухоженной. При необходимости по ней можно было проехать на телеге с лошадью.

Но, пройдя вёрст пять, Никодим наткнулся на валежник – несколько сухих деревьев, сломанных ветром, преградили путь. Пришлось потратить полдня, распиливая стволы, чтобы расчистить дорогу.

Хотя работа спорилась, Никодим не забывал прислушиваться к лесу – шуму деревьев, крику сов, пению птиц. Свой лес есть свой лес… Надо научиться различать его звуки. Это случайный проезжий может не придавать никакого значения тому, где находится: ему что ельник-черничник, что зеленомошник – всё едино.

На небольшом бездымном костерке Никодим вскипятил чай, перекусил и засобирался в обратный путь. Вскоре начнёт вечереть, а путь неблизкий. Завтра проедет по этой же просеке на лошади. Самые толстые стволы валежника не удалось убрать – Гроза поможет.

Возвращение хозяина кобыла встретила громким ржанием: соскучилась.

– Ну здравствуй, Гроза! Сейчас, сейчас – выпущу из загона. Давай, иди погуляй! Только, извиняй, стреножу тебя.

Никодим присел и путами связал передние ноги Грозы, оставив между ними расстояние с локоть. Лошадь уже давно привыкла к такому ограничению свободы и стояла смирно. Затем внимания хозяина потребовала телега, стоящая под навесом: он заменил оглоблю, проверил колёса, стал смазывать оси дёгтем.

– Бог в помощь!

Никодим от неожиданности вздрогнул и обернулся через плечо. В десяти шагах от него стоял невысокий мужчина с карабином в руке и угловатым туеском за спиной. Туесок был закреплён ремнями на манер вещевого мешка.

Никодим выпрямился и, отложив ведерко с дёгтем, сказал:

– Благодарствуйте! Проходите, гостем будете!

– Я Иван. Иван Дементьев. Сосед твой. Мой участок справа за холмом. Мы, стало быть, коллеги.

Никодим не понял последнего слова, но виду не подал, сообразив – Иван такой же кондуктор леса, как и он сам. Обрадованно протянул руку:

– Никодим.

– Знаю, – сказал Иван. – Вчера ко мне заезжал наш лесничий. Сказал, мол, новый помощник на соседнем участке, помоги на первых порах. Пришёл посмотреть, как ты тут. Да не с пустыми руками. Вот…

Он снял со спины туесок, поставил на землю и… достал щенка. Погладил того по голове и передал Никодиму.

– В нашем деле без собаки никак, – продолжил Иван. – Пару месяцев назад моя лайка ощенилась. Всех раздал уже, а этот последний с помёта. На мать похож. Моя Умка – рабочая собака. Зверя чует за версту. И этот будет такой же – я в собаках знаю толк.

– Ну уважил, Иван! – воскликнул обрадованно Никодим. – Благодарствуй! Я всё думал давеча, где хорошего пса найти…

– Собака, – сказал Иван, закуривая трубку, – это первый помощник в лесу. Она и зверя найдёт, и предупредит, ежели есть опасность.

– Ну что мы здесь стоим, Иван?! – встрепенулся Никодим, не выпуская из рук щенка. – Пойдём в дом, сейчас самовар вскипит.

– Добро, – согласился Иван. – Ежели позволишь, заночую у тебя. На ночь глядя в лесу бродить не след…

– Конечно, Иван! – перебил Никодим. – Заходи, расскажешь про здешнее житьё-бытьё.

Пока гость вытряхивал трубку о каблук, Никодим занялся щенком, определив ему место возле печки на тряпице.

– Полежи пока… сейчас-сейчас… Ты, Иван, проходи, садись…

Потом скрылся в сенях, возился там и кряхтел, пока с довольным видом не принёс кусок грубошёрстной овчины – разрезал старый тулуп, найденный среди вещей прежнего хозяина. Расстарался Никодим для четвероногого дружка – переложил с тряпки на мягкое кучерявое ложе. Тот остался доволен: вальяжно разлёгся, зевнул, широко раскрыв маленькую пасть, и гавкнул. Мужчины в один голос рассмеялись.

Между тем Никодим поразился тому, как не вяжутся ясные синие глаза нового знакомого с его возрастом: на вид Ивану было за пятьдесят. Вскоре, во время чаепития, хозяин, озадаченный столь вопиющим несоответствием, спросил:

– Сколько тебе лет, Иван?

– Тридцать один… А что?

– Нет, ничего… Выглядишь старше.

– Это из-за бороды, – рассмеялся Иван. – Все так говорят. А как сбрею – никто не узнаёт! Однажды даже жалованье в лесничестве отказались выплатить, говорят: «Ты не Дементьев!»

За разговорами опустошили самовар, не заметив, как сгустились сумерки. Оба, что Никодим, что Иван, привыкли рано укладываться спать и так же рано пробуждаться.

– Кто рано встаёт, тому Бог подаёт, – сказал Никодим, укладывая гостя на печи.

Однако самому хозяину сразу прилечь на топчан не удалось: только потушил лампу, как новообретённый дружок начал жалобно скулить. Пришлось взять щенка к себе, и тот, благодарно лизнув руку Никодима, притих подле его груди.