Текст книги "Амурский сокол"

Глава 5. Закон – тайга, медведь – хозяин…

Никодим возвращался в дом лесной стражи на справной выносливой лошади – коренастой, с крупной головой и большими красивыми глазами. Он купил её по рекомендации Онганчи, знавшего толк в лошадях монгольской породы: их немаловажными качествами были сообразительность, умение быстро ориентироваться в пространстве и преданность хозяину. Спокойными и дружелюбными с новыми хозяевами они становились в первый же день.

Вместе с лошадью Никодиму досталось высокое монгольское седло на деревянном каркасе. Оно позволяло удобно располагаться на низкорослой гнедой и хорошо контролировать её бег. Впрочем, новой лошади не требовалось особого управления: она, в зависимости от рельефа местности, сама выбирала путь и аллюр. Так что Никодиму ничего не оставалось, как предаваться своим думам, пока удивительно сообразительное животное везло его домой. Маршрут он немного изменил: решил сначала проехаться вдоль железнодорожной насыпи, а уже потом свернуть на просеку, чтобы проверить, убралась ли восвояси злокозненная троица: могли и непотушенный костёр оставить – с них станется.

В пути Никодим проявлял предельную осторожность. Тем более в памяти была свежа история про сахалинских каторжан, рассказанная накануне, после вечернего самовара, верхотурским доктором Андреем Евгеньевичем.

– Среди сахалинских каторжан есть так называемые иваны́, – поведал он, – то бишь наиболее почитаемые, авторитетные люди[17]17
  Так называемые «иваны» – каторжанские «авторитеты» – во многом аналогичны нынешним «ворам в законе».


[Закрыть]. Имелся среди них такой по фамилии – или кличка такая была? – Губарь. Этот человек обладал непререкаемым авторитетом и совершил множество побегов с каторги. И что примечательно, каждый раз ловили только его, а остальные подельники или погибали, или пропадали без вести. Возникло подозрение, что он съедал своих товарищей.

– Господи, помилуй и сохрани! – воскликнул Никодим, перекрестившись.

– Доказать его людоедство не удавалось долгое время, в том числе и потому, что лесные звери поедали останки его сообщников. Однажды, во время строительства Онорской дороги – это дорога на север Сахалина, Губарь опять пустился в бега. На этот раз взял с собой матёрого каторжника Васильева и некоего двадцатилетнего Федотова. Через две недели двоих беглецов, Губаря и Васильева, поймали. Вот тут-то и выяснилось, что на одной из стоянок бедный Федотов был убит, разделан на куски и зажарен на костре.

«Душегубы!» – не выдержал Никодим и вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха: такие страсти рассказывает этот доктор… Но через минуту любопытство взяло верх, и он вернулся в избу, чтобы дослушать.

– Обо всём этом поведал Васильев, – продолжил Андрей Евгеньевич, – дав таким образом показания на своего подельника. Тем не менее они оба получили одинаковое наказание: по сорок восемь ударов кнутом.

– Надеюсь, забили их? – спросил Никодим, кипя негодованием.

– Жестоким и циничным обращением с Федотовым были возмущены многие каторжане. Они собрали для тюремного палача пятнадцать рублей, чтобы тот насмерть запорол иванá. Васильев перенёс порку относительно легко, он был сильный человек. А вот Губарь потерял сознание, но доктор не остановил экзекуцию – иван получил отмеренную ему порцию сполна. Через три дня скончался в тюремном лазарете.

– А что стало с другим? – спросил Алексей Дмитриевич. – Ну, с тем, Васильевым!

– С ним произошли удивительные метаморфозы, – сказал доктор. – А не выпить ли нам ещё чайку, Никодим? А то в горле пересохло…

– После такой жути можно чего и покрепче выпить, – предложил хозяин.

– Если вы настаиваете, то можно пропустить чарочку! – оживился Андрей Евгеньевич.

– Я тоже не против, – поддержал Алексей Дмитриевич.

Никодим достал из погреба завёрнутую в тряпку глиняную бутыль. Разлили и выпили за здравие.

Заметно повеселевший доктор вернулся к рассказу:

– Васильев оказался человеком сильным физически, но с психическим изъяном. После экзекуции, которую он, впрочем, перенёс без последствий для физического здоровья, сделался мнительным. В каждом каторжанине видел врага, угрожал убить. Видя такое дело, тюремное начальство поместило его в карцер. Там он умудрился выломать доску из стены и приготовился сражаться с караулом. В течение двенадцати часов держал оборону. В конце концов караул сумел его обезоружить и поместить в лазарет. Но там он не подпускал никого, отказывался от еды, мол, доктор его хочет отравить. Через несколько дней сбежал, но спустя месяц был пойман возле дома каторжанского врача, где сидел в засаде – порешить его хотел. Но тот выказал милосердие и упросил тюремное начальство не сажать душевнобольного в тюрьму, а поместить в лечебницу. Там Васильев исцелился и вошёл с доктором в самые доверительные отношения, сделался его ближайшим другом.

– Воистину прекрасный пример христианского отношения к ближнему! – воскликнул Никодим, впечатлённый финалом истории.

– По мне, это прекрасный пример человеческого двуличия, – не согласился Алексей Дмитриевич. – Втёрся в доверие к доктору, изобразив сумасшедшего, и облегчил себе жизнь. Таких надо сразу вешать на первом фонарном столбе. Чем он лучше Губаря?!

– Друзья, давайте не будем спорить! – предложил Андрей Евгеньевич. – Никодим, налейте ещё по чарочке, и я вам лучше расскажу про урядника.

– Про какого такого урядника? – пробасил с улыбкой Никодим. – Не про моего ли бывшего командира?

– Может, и про вашего, – сказал доктор. – Вот слушайте. Выходит, значит, урядник из кабака. Пьяный в дымягу! Спускается с крыльца, отвязывает коня, кое-как вдевает ногу в стремя, кричит: «А теперь помогайте, святые угодники!» Оттолкнулся, перелетел через седло и… шлёп на другую сторону. Сидит на земле и бурчит: «Вы что, очумели? Ну не все же сразу!»

Дружный хохот разорвал тишину избы, даже Серёжа тогда проснулся.

…«Всё хорошо, сынок! Спи, ясный сокол», – Никодим невольно произнёс слова успокоения вслух.

Немудрено было забыть, где находишься, с лошадью, которая сама уверенно шла в нужном направлении, будто знала, куда надобно хозяину. Она свернула с насыпи на просеку именно в том месте, где произошла встреча с беглыми каторжанами, и прошествовала дальше. Никодим зорко осматривал землю вокруг себя, но никаких примет, что здесь проходили люди, не находил. Обычно следы сохраняются в течение нескольких дней. Неужели пошли другим путём?!

Банду Сиплого он обнаружил через несколько вёрст – в небольшом кармане просеки. По тому, как были изувечены тела каторжан, стало понятно, что здесь поработал зверь. Никодим спешился и, сняв с плеча карабин, обошёл ближайшие кусты, но ничего подозрительного не заметил. Затем не без содрогания приблизился к телам и принялся за их осмотр.

У всех троих были покусаны конечности – несчастные пытались сопротивляться. У Фёдора была оторвана голова, руки и ноги переломаны, внутренности выедены. Сиплого зверь таскал ещё более остервенело – его вообще было невозможно узнать: одежда изодрана, нет ни одного живого места на теле. «Похоже, хозяин поработал», – подумал Никодим.

Чему он был удивлён, так это тому, что третий из беглецов, Иван, всё ещё проявлял признаки жизни. Хотя из культи оторванной ноги уже перестала сочиться кровь – вся вытекла. Тем не менее на его лице, превращённом в кровавое месиво, при появлении Никодима отразилась радость: слава богу, он видит перед собой – одним оставшимся глазом – человека, а не зверя.

– Мед… ведь… – булькнул Иван кровавой кашей во рту.

– Молчи, молчи, болезный… Нельзя разговаривать!

– Я… всё… конец… – прошелестел слабеющим голосом Иван. – Там… – он тщетно старался показать покалеченной рукой в направлении Феди. – Зо-ло-то…

Затем он прокашлялся, исторгая изо рта кровавые сгустки, и почти внятно проговорил:

– Похорони нас… Не оставляй зверью.

Никодим держал окровавленную руку Ивана до тех пор, пока тот не испустил дух. Затем, закрыв глаз усопшего, встал и окинул взглядом место жестокой баталии. Вот только где прячется её победитель? В том, что хозяин леса где-то рядом, Никодим не сомневался: просто насытился, а сам наверняка наблюдает за действиями пришлого человека, пропахшего порохом, и до поры до времени не будет нападать. «Если он не появился сразу, значит, ушёл далеко», – подумал Никодим.

Ему с трудом верилось, что на охраняемой им территории появился медведь-людоед. Откуда он пришёл? Никодим всех зверей на своём участке тайги знал наперечёт. Да и Иван Дементьев ни словом не обмолвился о медведе, который нападает на людей. Если это так, то кровь из носу друга надо известить, а людоеда извести. Тут только Онганча со своими соплеменниками способен помочь. Хотя в этом вопросе даже тунгусы-охотники могут быть бессильны, если судить по жуткой истории про медведя-людоеда, который опустошил чуть ли не всю деревню.

Произошло это спустя несколько лет после того, как охотники, убив в берлоге медведицу, забрали маленьких медвежат. Только не заметили они в глубине логова притаившегося пестуна[18]18
  Пестун – под этим названием понимается почти взрослый, от прошлого помёта, медведь-самец, оставляемый медведицей при себе в качестве няньки для новорождённых медвежат.


[Закрыть], который, улучив момент, выскочил и молниеносно скрылся в чаще леса. Один из охотников выстрелил ему вслед и ранил пестуна, судя по всему, в пятку. Эта версия подтвердилась, когда в тех краях появился медведь, припадающий на правую заднюю лапу. Впрочем, это не мешало ему успешно охотиться, причём засады свои он устраивал преимущественно в деревне тех самых охотников, убивших его мать, ведь медведь даже через десять лет помнит своего обидчика. Увидит, как кто-то вышел вечерком до ветру или по какой иной нужде, хвать того и тащит в тайгу. И так каждый раз: то человека задерёт, то телёнка, то собаку… Никакой защиты не было от этого хромого людоеда. В итоге сельчане вынуждены были уйти из этих мест.

«Может, этот калека-людоед объявился в наших краях? – подумал Никодим, рассматривая примятую траву на поляне. – Здесь нужен хороший следопыт, чтобы прочесть следы. Зря я не взял с собой Чингиза».

Помолившись, Никодим снял притороченную к седлу лопату и, выбрав место, начал копать могилу. Предсмертным словам Ивана про какое-то золото он поначалу особого значения не придал, но потом призадумался над ними. Воткнув лопату в землю, снова прошёлся вокруг трупов, но обнаружил лишь два пустых разодранных вещевых мешка. Людей трое, значит, должен быть ещё мешок. Где же он?

Никодим расширил зону поиска: стал заглядывать под кусты, осматривать деревья, растущие вокруг поляны. Наконец увидел котомку, зацепившуюся лямкой за толстый, коротко обломанный сук монгольского дуба. Видимо, сам Фёдор в пылу борьбы или же медведь откинули его в эту сторону.

Увесистый мешок Никодим отнёс к лошади и привязал к седлу, рассматривать его содержимое, пока не завершено богоугодное дело – предание земле усопших, он счёл делом греховным.

Глава 6. Охота на людоеда

Поимку медведя-людоеда обсуждали вечерами у потрескивающего костерка, можно сказать, в медвежьих объятьях осенних сумерек, когда багряный свет уходящего дня над зубчатой каймой леса напоминал звериный оскал.

Никодиму и впрямь было отчего тревожиться – мало того что следы зверя всё чаще обнаруживались на его участке, так недавно он напал на близлежащую деревню. Да так нагло, что поведение косолапого наводило на мысль об осознанном, мстительном вызове людям: выждал до рассвета, а затем, почуяв оживление за стеной, проник в жилище через окно и утащил вдового старика; почему-то он не стал его сразу убивать – растерзал за околицей.

Во время посиделок на брёвнах у костра Серёжа солидно, подражая взрослому, осведомлялся:

– Ну что скажешь, Онганча, посчёт людоеда? – Знал, что у того всегда есть свежие новости о «подвигах» безумного медведя.

Тунгус с тяжёлым вздохом принимался подробно докладывать об очередной неудаче:

– У Большого камня потерял след. Там медведь порвал лосёнка. Судя по следам, крупный, однако, зверь. Ещё был след крупного сохатого. Шибко опасно нападать на больших лосей во время гона. А этот медведь пошёл… Дурной, однако… – Онганча оправдывал свои промахи отсутствием опыта: на его личном счету было всего два медведя, да и то добытых зимой, в берлоге.

В конце концов по его настоятельной просьбе шаман договорился с лесными духами о помощи в деле розыска опасного зверя, и день большой охоты был назначен. Радовало то, что в ней примут участие тунгусы-медвежатники, которые, в отличие от Онганчи, не чурались огнестрельного оружия.

Утром следующего дня предрассветную тишину расколол далёкий ружейный выстрел, многократно приумноженный правой просекой, как тоннелем. Через некоторое время у лесной сторожки появились тунгусы с повизгивающими от возбуждения собаками. Онганча со своими соплеменниками всё же выследил зверя, но взять им его не удалось.

В очередной раз раненый людоед ушёл вниз по ручью, оставляя кровавые следы.

– Большой зверь, однако, – сообщил Никодиму один из тунгусов. – Я стрелял прямо в сердце. Видел, как пуля попала в него. Он лишь проревел и умчался. Мы прошли несколько вёрст по следу, потом потеряли. Надо взять Чингиза, однако. Только он сможет по крови идти. Наши собаки верховые[19]19
  Есть породы собак, имеющие навыки работы по кровяному следу и используемые на охоте для поиска подранка. Что касается лаек, то они в основном пользуются верхним чутьём и никогда не идут по следу, если специально для этого не обучены.


[Закрыть].

Желание участвовать в поимке грозного зверя высказали все, включая Серёжу и политических. Андрей Евгеньевич предложил свои услуги в качестве походного врача, а Алексей Дмитриевич – телохранителя, надзирающего за безопасностью мальчика. Только благодаря его заверениям Никодим решился взять ребёнка с собой, поначалу это казалось ему верхом легкомыслия.

Сборы окончательно завершились с прибытием Ивана Дементьева, после чего охотники, взяв своих собак на поводки, повели Чингиза к кровавому следу; тот не подвёл – почуяв запах звериной крови, залился злобным лаем. В ответ вдалеке, на распадке, послышался злобный рык. Пустили собак и сами поспешили за ними. Впереди шествовали Онганча и ещё два тунгуса – один с берданкой, второй с карабином. За ними, в десяти шагах, Никодим с Серёжей и политические, прикрывали отряд два тунгуса и Дементьев. Двигались, ориентируясь строго на лай собак, который не прекратился даже тогда, когда медведь замолк.

Онганча поднял правую руку, призывая остановиться: похоже, хитрый и опасный зверь устроил засаду, раз перестал рычать, – затаился в ожидании собак и людей. Следовательно, надо соблюдать предельную осторожность.

Некстати внезапно испортилась погода: подул сильный ветер, разгоняя утренний туман, стал накрапывать дождик. Собаки вскоре вернулись, виновато поскуливая: опять упустили зверя. Но Чингиза среди них не было. Тогда Онганча распорядился, чтобы все оставались на месте, в то время как он с двумя охотниками пойдёт дальше.

– Будьте осторожны, однако. Зверь может и сюда нагрянуть.

А зверь в это время, преодолев непролазный ельник, залёг в чапыге[20]20
  Чапыга – частый кустарник, густая молодая поросль леса.


[Закрыть]и зализывал рану, далеко не смертельную – боль его потихоньку отпускала. Медведь слышал лай собак, но не обращал на него внимания: дождь смывал следы, а ветер дул с вражеской стороны. Он чуял дразнящий запах псины, но инстинкт ему говорил: двигаться нельзя, надо затаиться. Тем не менее в нужный момент он подобрался для атаки, когда на него выскочила одна собака: тихо, без лая, лишь рыкнула, почуяв вблизи зверя.

Но она переоценила свои силы – в стремительном прыжке медведь подмял под себя Чингиза. От невыносимой боли пёс громко заскулил, попытался куснуть мохнатую шкуру, так и сяк поворачивая голову, но медведь лишил его и этой, последней, возможности шевелиться – все старания были тщетны. Оставалась надежда только на людей, и тогда Чингиз начал лаять, но этот лай более походил на визгливый скулёж. Потому что с каждым звуком, издаваемым собакой, медведь всё больше и больше придавливал её своей огромной тушей.

Вдруг шею мохнатого чудовища пронзила острая боль, которая заставила его содрогнуться и выпустить Чингиза. Выстрелил Онганча, первым пробравшийся через ельник; с расстояния около пятидесяти метров он прицелился из лука и выпустил тяжёлую зверовую стрелу; она попала медведю в шею и, пробив насквозь, так и застряла в нём. Этого было довольно, чтобы зверь отпустил Чингиза, но недостаточно, чтобы обездвижить его. Не дожидаясь второго бесшумного выстрела, медведь совершил очередной мощный прыжок и скачками ушёл вниз по распадку. Вслед раздались запоздалые выстрелы подоспевших тунгусов.

Онганча присел к поскуливающему Чингизу, наскоро осмотрел и понял, что повреждён хребет: задние лапы не двигались и не реагировали на прикосновения. Судя по кровавой слюне и пене, были задеты и внутренности. «Ай, как нехорошо, однако», – подумал тунгус. Он аккуратно завернул пса в охотничий кафтан-мерэлэн и понёс в лагерь.

Между тем дождь усиливался, смывая следы крови и поднимая примятую траву. Искать в таких условиях медведя не представлялось возможным. Поэтому, посовещавшись, охотники решили вернуться во владения Никодима, чтобы, переждав непогоду, заняться поисками людоеда заново. В избу тунгусы заходить не стали, поскольку имели в своём распоряжении лёгкое переносное жилище – берестяную урасу.

В другое время Серёжа волчком бы вокруг них вертелся, задавая любопытные вопросы, и даже взялся бы помогать устанавливать жерди, но он был целиком сосредоточен на Чингизе. То, что верный друг оставит его, было делом скорого времени. Серёжа попросил Никодима отнести собаку на край поляны, к обрыву, где он частенько сидел с Чингизом, наблюдая за полётом птиц.

Дождь к тому времени прекратился, выглянуло вечернее солнце, словно салютуя геройской гибели пса. Серёжа дал волю чувствам и заплакал, обнимая голову Чингиза. Пёс в ответ тихо заскулил и лизнул солёную щёку мальчика. Затем тяжело вздохнул, потом ещё, уже судорожно, и закрыл глаза. Серёжа понял, что произошло, и на этот раз заплакал навзрыд, никого не стесняясь.

– Чингизик, Чингизик! Не умирай, Чингиз!

– Сынок, отпусти Чингиза, – услышал мальчик над головой голос Никодима. – Уже всё. Наш Чингиз был настоящим псом. Не побоялся злого медведя. Бросился на него. Знал, что спасает нас, спасает тебя, меня, Онганчу и многих других людей. Мы с тобой отомстим за Чингиза. Обязательно найдём и убьём этого злого медведя, сынок.

– Нет, нет, – плакал мальчик. – Он ведь ещё не умер. Смотри, Никодим… вот, кажется, дышит!

– Это из него собачья душа уходит, сынок… Давай я тебе помогу, сделаем могилку для Чингиза. Пусть он лежит на своём любимом месте. А ты будешь приходить сюда его навещать.

Следующий день прошёл в бесплодном ожидании решительных действий. Онганча наказал охотникам-тунгусам прочесать местность в разных направлениях, но встречи с медведем не искать и не стрелять в него – достаточно будет обнаружить следы, после чего немедля вернуться в лагерь.

Однако обессиленный от ран медведь, сделав большой крюк совершенно в другом направлении, нежели ожидали охотники, вышел на запах, исходящий из урасы тунгусов подле дома Никодима. Перед этим он разорил муравейник, придавил под гнилым пнём бурундука и слегка насытился. Так что к людям его гнал не голод, а жажда мести: он ненавидел этих двуногих существ – медлительных, громких, шумных – за то, что убили мать, похитили медвежат, а его самого ранили в пятку, обрекая на хромоту. Запах того, кто это сделал, медведь запомнил навсегда, и он манил его как магнитом.

Неуловимый мститель прошёл вдоль просеки, усеянной следами людей, собак, лошадей и оленей, затем, обойдя поляну с правой стороны, напился воды из ручья и устроил засаду в трёхстах метрах от тунгусской урасы. Он не особо присматривался подслеповатыми глазками к мельтешению враждебных ему двуногих существ, воздушные потоки приносили его чутким ноздрям и ушам все необходимые сведения: один несёт охапку сена, другой раскалывает поленья, третий справляет малую нужду в отхожем месте. А вот, чу! – кое-кто сел верхом на оленя и двинулся прямиком ему навстречу. Медведь подобрался, от возбуждения его верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, – навстречу двигался он, разоритель его берлоги.

Тем временем верховой олень тунгуса остановился как вкопанный, а удивлённый его поведением хозяин спешился и протяжно запричитал:

– Эй-я, эйи-яа! Вот глупый орон![21]21
  Орон (эвенк.) – олень.


[Закрыть]

Медведь появился перед ним внезапно, встал на задние ноги и, взревев, начал грозовой тучей наседать. Олень в последнее мгновение успел вырваться из рук хозяина и убежать, а тот, оставшись наедине с безжалостной махиной, отчётливо видел раны на его теле, торчащий из холки обломок стрелы. Времени подготовиться к выстрелу у тунгуса не было, поэтому он сорвал ружьё с плеча и круговым движением, наотмашь ударил зверя прикладом по морде. Тот, на лету поймав деревянный приклад, перекусил его пополам. Тунгусу ничего не оставалось, как тыкать в морду остатком ружья и, отступая, звать на помощь.

– А-а-а-а! А-а-а-а! Бэлэмӣ![22]22
  Бэлэмӣ (эвенк.) – «Помоги!»


[Закрыть]

На его крики выскочили люди из избы и урасы, начали палить в воздух – дальнее расстояние не позволяло стрелять прицельно. Это ускорило расправу: медведь ударил тунгуса лапой по голове и скрылся в чаще. Среди подоспевших на место трагедии был и доктор – с неизменным саквояжем в руке. Чтобы дать ему спокойно осмотреть пострадавшего, находившегося без сознания, все встали полукругом, выставив ружья в сторону чащи леса. Оттуда донеслось глухое рычание. Собаки ответили на него неумолчным лаем.

Между тем начало стремительно темнеть. Решили, забрав раненого, отступить к избе. Андрей Евгеньевич констатировал, что тот не жилец: половина черепа вдавлена внутрь, волосистая часть скальпирована. Тунгусы унесли его в свой берестяной конус, и вскоре оттуда послышались монотонное заупокойное пение. Вокруг лагеря развели множество костров, животных загнали в сарай, дополнительно укрепив дверь.

– Он, однако, обязательно придёт, – заверил Онганча, прикуривая трубку. – Надо готовиться. Слаб он сейчас, но голодный! Голод будет гнать его за лёгкой добычей…

Серёжу упросили безвылазно сидеть в своём укрытии дома, хотя он сопротивлялся, хватаясь за свои лук и стрелы.

– В случае чего сразу спускайся в подпол и закрывайся на щеколду, – настоял на своём Никодим. – Туда медведь не заберётся.

Уже совсем стемнело. Стало прохладно и тихо. Даже ночные птицы умолкли. В чистом небе серебром засверкали далёкие звёзды, не ведающие, какое драматичное противостояние под ними разворачивается. Наконец из-за кромки тёмного леса появилась луна и высветила на одной стороне поляны притаившихся в траве людей с ружьями на изготовку, а на другой – огромного медведя, медленно крадущегося в сторону человеческого жилья. Вот он замер, принюхался к ночному прохладному воздуху и…

Дзинькнула тетива лука, и толстая тяжёлая стрела, пролетев положенное расстояние, воткнулась повторно в шею людоеда. Медведь взревел, встал на задние лапы, пытаясь избавиться от палки, принесшей острую боль. В это время в ночной тишине раздался двойной выстрел. Обе пули, выпущенные из карабина Никодима и берданки тунгусского охотника, попали в грудь зверя.

Коротко всхлипнув, медведь сделал несколько скачков в сторону ненавистных двуногих существ и, преодолев почти половину пути, замер на земле огромной тёмной глыбой.