Текст книги "Пешие прогулки"

После короткой бесснежной зимы вновь ожили кафе, вынесли на набережную лёгкие пластиковые столы. Амирхан Даутович даже облюбовал одно такое – «Восток» и заглядывал туда сразу после обеда. Народу было немного, и вскоре ему уже привычно ставили на стол бутылку минеральной воды и стакан красной крымской «Алушты», что предписали курортные врачи после тяжёлой пневмонии. Он сидел тут, греясь на солнышке, не спеша выпивал свой стакан вина, разбавляя его минеральной водой, чем вызывал удивление малочисленных посетителей. Изредка перебрасывался с соседом фразой-другой, но предпочитал одиночество. Что-то стариковское было в этих долгих часах раздумий на открытой веранде «Востока», напротив главного причала порта, и человеку, знавшему прокурора раньше, бросилось бы в глаза, как резко постарел он за эти последние полгода.

Но скорее всего его взгляд, заблудившийся в морских просторах, видел вовсе не силуэты уходящих к Босфору кораблей. Может быть, он блуждал по тем кладбищенским холмам, где сейчас братья Григоряны трудились над памятником его жене. Нет, ни о районном суде, ни о «свидетеле» Анваре Бекходжаеве прокурор не забывал, но он старательно гнал сейчас от себя эти мысли, понимая, как ещё физически слаб для борьбы. С трудом выкарабкавшись из двух подряд инфарктов, он боялся не третьего, он должен был укрепить сердце, чтобы оттянуть третий, хотя бы ровно на столько, сколько ему потребуется времени для схватки с кланом Бекходжаевых. Он помнил, как милостива оказалась к нему судьба там, на залитом дождём осеннем кладбище, и верил, что она предоставит ему ещё один шанс, – других желаний и просьб у него не было.

В марте, когда до окончания курса лечения оставалось дней десять, Амирхан Даутович неожиданно получил письмо от капитана Джураева. Что и говорить, грустное и тревожное письмо. Писал капитан о том, что полковник Иргашев, начальник той районной милиции, откуда впервые сообщили областному прокурору о смерти жены, получил неожиданное повышение, возглавляет теперь областную милицию и стал его, Джураева, непосредственным начальником. Одновременно получил повышение и районный прокурор Исмаилов, контролировавший дело об убийстве Ларисы Павловны Тургановой, – он тоже занял немалый пост в городской прокуратуре. Хотя капитан и не комментировал своё сообщение, прокурор понимал: клан Бекходжаевых щедро оплачивал выданные полгода назад векселя. Остался на месте лишь судья, двадцать лет бессменно сидевший в районе, был он преклонного возраста и вряд ли хотел искушать и без того благополучную судьбу, – служебная карьера, конечно, уже не интересовала его. Но и тут, наверное, были свои варианты, в результате которых выигрывали дети и внуки покладистого судьи.

Но Амирхана Даутовича больше огорчило другое сообщение – видимо, ради него, и было послано письмо. Писал капитан, что новый его начальник задался целью не только выжить его из милиции, но подвести при случае под статью, а уж с опытом Иргашева, мол, проделать такое ничего не стоит. И капитан просил Азларханова по возможности посодействовать его переводу в другую область или в Ташкент.

Прокурор понимал, что полковник Иргашев догадывался: капитан Джураев знает гораздо больше, чем стало известно суду, и оттого спешил дискредитировать его, пользуясь отсутствием самого Азларханова в области. И если уж капитан Джураев открытым текстом просил о помощи, значит, положение действительно серьёзное. В тот же день Азларханов заказал телефонный разговор с Ташкентом, и через неделю вопрос о переводе капитана Джураева в столицу был решён.

Письмо отчаяния, полученное от капитана Джураева, послужило Амирхану Даутовичу как бы сигналом, он понял: есть ли, нет ли здоровья, выдержит ли сердце ещё одно испытание или разорвётся окончательно, пора действовать…

Вернулся он из Ялты в коттедж на Лахути в конце марта. Уезжая, он оставлял запущенный дом, заснеженный сад и тревожился, перезимуют ли деревья; но в середине зимы что-то предпринимать казалось поздно, да и не было у него на это ни сил, ни здоровья, ни желания. Каково же было его удивление, когда он распахнул сейчас калитку своего дома. Сад выжил! Покрылись листвой все до одного карликовые деревца, любовно собранные Ларисой; зацвёл розовым миндаль; в дальнем углу двора, под старым платаном, словно дожидаясь его, одиноко тянулся к свету тюльпан; у кустов персидской сирени отцветали последние крокусы. Давно не стриженые кусты живой изгороди, омытые весенними дождями, дружно пошли в рост и поднялись выше виноградника, тоже вроде перезимовавшего без потерь, – густая зелень его уже отбрасывала на дорожках тень. Выжил сад, порадовал хозяина, поддержал, словно пример показывая.

4

В прокуратуру после полугодового отсутствия Амирхан Даутович пришёл без предупреждения, никого заранее не оповещая, хотя о том, что Азларханов вернулся из санатория, многие, видимо, знали. Амирхана Даутовича неприятно поразило, что его служебный кабинет, который он считал опечатанным, занимал человек, временно исполнявший обязанности областного прокурора. Прежний кабинет заместителя, копия азлархановского, находился тут же, через приёмную, – никаких видимых причин для переселения не было.

Амирхан Даутович занимал свой кабинет почти десять лет, иногда сутками не выходил из него, даже ночевал тут не раз. За десять лет в строгом официальном помещении накопилось немало личных предметов, и сейчас Азларханову неприятно было, что его книги брали в руки незнакомые люди, пользовались в душевой китайскими полотенцами, подаренными Ларисой, брали в руки электрическую бритву «Филипс», тоже подарок Ларисы после одной из зарубежных поездок. Никому Амирхан Даутович, понятно, высказывать претензий не стал, хотя и не скрывал своего неудовольствия. И на предложение своего заместителя позволить досидеть хотя бы до конца дня ответил отказом. Когда обескураженный заместитель перебрался к себе, Амирхан Даутович распахнул окна и попросил вызвать уборщицу, прибиравшую у него в кабинете все десять лет, пока он был тут прокурором. С ней он проговорил гораздо больше, чем с коллегами; заодно попросил тщательнейшим образом убрать и проветрить помещение, а также сменить всю посуду. Оглядев внимательно сейф, вмурованный в стену, который он накануне того злополучного дня в спешке не опечатал, как поступал всякий раз, когда уезжал куда-то, он отправился в обком, чтобы доложить, что приступает к своим обязанностям, и больше уже в тот день в прокуратуре не появлялся.

По дороге в обком он думал о своём сейфе – там лежали его знаменитые амбарные книги, на каждый район в отдельности. В том, что они на месте, он не сомневался, но вот касались ли их чужие руки, как касались все эти месяцы его чайников, пиал, стаканов, полотенец, утверждать однозначно он не мог, потому что знал по крайней мере трех человек в городе, кому по силам был и более серьёзный шифр сейфа, а если бы кто и поостерёгся привлекать местного человека, мастеров подобных дел немало имелось в исправительно-трудовых лагерях – их в области было несколько, и полковник Иргашев, конечно, мог доставить оттуда любого.

И в обкоме, и в прокуратуре Амирхан Даутович выслушал немало соболезнований по поводу безвременной смерти жены – со многими с того злополучного дня в конце августа прошлого года он виделся впервые. Соболезновали искренне: знали Ларису Павловну, знали отношение Амирхана Даутовича к ней, да и сама жизнь Азларханова после гибели жены – из больницы в больницу, из инфаркта в инфаркт, из реанимации в реанимацию – не могла не вызвать сочувствия. Даже внешний вид прокурора, поседевшего, постаревшего на много лет, поникшего от болезней, напоминал о трагедии, перенесённой этим человеком. Никто, с кем он общался в эти дни, ни разу не обмолвился ни о суде, ни об обстоятельствах смерти Ларисы, и прокурор уяснил для себя, что скорый и решительный суд успокоил общественное мнение. О чем и говорить, если преступник пойман, в содеянном сознался и получил суровое наказание?

В эти же дни на одном из служебных совещаний Амирхан Даутович встретился с полковником Иргашевым и с бывшим прокурором того района, где произошло убийство, ныне работающим в городской прокуратуре. Оба они подошли к Азларханову, справились о состоянии его здоровья и сказали, что свой долг по отношению к Ларисе Павловне они, мол, выполнили и сожалеют об одном, что случилось это на их территории. Прокурор сдержанно поблагодарил, но расспрашивать ни о суде, ни о следствии не стал, потому что дело это лежало у него в столе и он знал, что осуждённый Азат Худайкулов находится в исправительно-трудовой колонии у них же в республике, недалеко, в соседней области, где некогда работал полковник Иргашев.

Амирхан Даутович уже не раз просматривал документы, собранные по делу о смерти его жены. Конечно, явно зацепиться за что-то повода не было, все чин чином, протокол к протоколу; только уж очень заинтересованного человека могла насторожить такая гладкость следствия и суда, лёгкость и скоротечность процесса – ведь убийство все-таки. Амирхан Даутович понимал: не случись с ним самим беды в ночь задержания, в чем бы ни признался Азат Худайкулов, наутро провели бы тщательнейший следственный эксперимент, затем по свежим следам попросили бы обоих по минутам расписать время после убийства, и вряд ли Анвар Бекходжаев долго продержался бы в определённой ему советчиками роли свидетеля. Сгодились бы тут и показания матери Азата Худайкулова, сообщившей капитану Джураеву, что за сыном к вечеру, затемно, специально приезжал пригласить в гости на чёрного барана Анвар Бекходжаев на своей красавице «Яве», а не сам он отправился, глядя на ночь, на двор Бекходжаевых, чтобы пригрозить убийством своему дружку. Да не отстрани прокуратура от дела капитана Джураева, не веди его сам полковник Иргашев, неизвестно, как бы сложился суд, отвертелся бы Анвар Бекходжаев от справедливого возмездия, даже если б капитан Джураев и не смог обеспечить явку на процесс человека, отдавшего ему снимок, сделанный «Полароидом», и Сунната-ака, наотрез отказавшегося засвидетельствовать то, что видел во дворе через улицу.

Не случись у него инфаркта в ту ночь, одного признания Азата Худайкулова оказалось бы недостаточно, пришлось бы в суде доказывать его вину, а не согласиться с тем, что разыграли умные дяди в угоду всесильному Суюну Бекходжаеву. Но все это – если бы да кабы… Не надо было сбрасывать со счётов и клан Бекходжаевых: уж они-то наверняка воспользовались неожиданно предоставившимся временем на тот случай, если областной прокурор Азларханов попытается вновь поднять дело, как только оправится от инфаркта. Но главная сложность ситуации заключается в ином: что бы он ни предпринял, любой его шаг давал противоположной стороне повод обвинить прокурора в предвзятости, субъективности, чувстве личной мести, злоупотреблении служебным положением, а это означало одно: его, как и капитана Джураева, не подпустили бы к делу.

Амирхану Даутовичу оставался лишь один выход, и он им воспользовался: отправил частное письмо прокурору республики, где, не вдаваясь в особые подробности, просил в порядке надзора поднять дело об убийстве своей жены. Прошла неделя, вторая, заканчивалась третья, но ни письменного ответа из прокуратуры республики, ни телефонного звонка от самого прокурора, на что рассчитывал Амирхан Даутович, не было. Зато случился у него неожиданный разговор в административном отделе обкома партии, куда он зашёл по каким-то текущим делам. Он уже уходил, когда заведующий отделом, заметно волнуясь, попросил его задержаться на несколько минут. Начал он издалека:

– Амирхан Даутович, вам ли не знать, как здесь вас ценят и уважают. Мы понимаем, что благодаря вам правопорядок в нашей области на ступень выше, чем в целом по республике – это, конечно, и ваша заслуга как областного прокурора. Знаем мы и ваш высокий авторитет среди коллег. Поэтому мы все очень переживали за ваше здоровье после трагической гибели Ларисы Павловны. Вы даже не можете представить, какой общественный резонанс вызвал этот прискорбный случай – у меня в отделе ни на минуту не умолкал телефон. Люди требовали срочно найти убийц и наказать – ведь вашу жену в наших краях знали многие, и мы все гордились её успехами. Я думаю, мы приложили все усилия, чтобы найти и покарать убийцу – этим мы выполнили долг свой и перед памятью Ларисы Павловны, и перед вами и успокоили общественность, которая вряд ли простила бы органам правопорядка промедление и проволочку в таком шумном деле.

Какие только слухи не ходили по городу, и мне десятки раз и лично, и по телефону приходилось объяснять людям, что вы живы и вот-вот появитесь на работе. Вот в такой нервной обстановке нам пришлось работать в ваше отсутствие. – И тут, несколько замявшись, он перешёл к тому, ради чего и затеял этот разговор: – И вот теперь, когда мы видим вас в здравии и радуемся вашему возвращению в строй, надеясь, что ваша душа хоть немного успокоилась, мы узнаем, что вы бы хотели вновь вернуться к делу об убийстве вашей жены. Конечно, поймите меня правильно, вы вольны этого требовать, но это может худшим образом отразиться на вашем здоровье, на вашей работе, не говоря уже о том, что вновь всколыхнётся общественное мнение, начнутся нежелательные пересуды, слухи. Неизвестно, чего вы добьётесь, а шума будет много, это уж точно… Так что, уважаемый Амирхан Даутович, я думаю, что вашу просьбу о пересмотре дела вряд ли поддержат и поймут. Но это, так сказать, моё личное мнение, и, пожалуйста, не сочтите этот товарищеский разговор как вмешательство в вашу личную жизнь и тем более в компетенцию прокурора.

Амирхан Даутович слушал молча, не перебивая, – он сразу понял, что завотделом говорит по чьему-то поручению, это чувствовалось, он тяготился возложенной на него миссией. Может, он говорил вполне искренне, и логика в его рассуждениях была, но он ведь не знал и доли того, что знал об этом деле прокурор. Может, он даже допускал мысль, что Анвар Бекходжаев, проходивший по делу свидетелем, и достоин какого-то наказания, но как человек, привыкший мерить общими категориями, а не частными, нисходящими до каждой отдельной судьбы, считал, что ради этого не стоит вновь будоражить общественность и признавать за судебным процессом и решением какие-то ошибки.

Амирхан Даутович понимал: запущен пробный шар, разговор этот затеян как предупреждение, как зондаж его настроения и духа. Понял он и то, что письмо его не вышло за пределы области и зря он дожидался звонка прокурора республики. Ни о письме, ни о том, кто же стоит за этим разговором, Амирхан Даутович спрашивать заведующего отделом не стал. Поблагодарив за заботу о своём здоровье, за память о Ларисе Павловне, Амирхан Даутович, ничего не ответив по существу, откланялся. Но и заведующий не был так прост и вряд ли ему доверили бы столь деликатную миссию, если бы он не обладал проницательностью: он тоже понял, что прокурор от задуманного не отступится.

Разговор в обкоме Амирхан Даутович принял к сведению, уяснив, что писать снова в Ташкент не следует: через месяц там было назначено крупное совещание – вот тогда-то он выберет момент и попросит аудиенции у прокурора республики. К этой встрече он должен был подготовиться и, может быть, пойти на неё вместе с капитаном Джураевым.

Готовясь к встрече с прокурором республики, Азларханов попытался чётче определить круг прямых родственников Суюна Бекходжаева, занимавших в области большие посты, если дело на доследование заберут в столицу. О том, какое тут может оказываться давление, такой список говорил бы достаточно красноречиво. Двух сестёр Суюна Бекходжаева, под фамилиями мужей, Амирхан Даутович установил сам, но из братьев на номенклатурных должностях обкома пребывали только двое Бекходжаевых. Пришлось прокурору обратиться к людям, которым он доверял, и тут же отыскались остальные четыре брата депутата, но уже под другой фамилией.

Поразительный факт для человека, не знающего тонкостей Востока: здесь единокровные братья и сестры могут носить разные фамилии – скажем, отца или деда; может случиться, да и случается частенько, что, жалуясь на какого-нибудь чинушу, бюрократа, мздоимца, обращаешься к его родному брату или сестре, только фамилия чинуши повторяет фамилию отца, а фамилия брата образована от имени того же отца. Кроме братьев и сестёр Суюна Бекходжаева, три его старших сына, родные братья «свидетеля» Анвара Бекходжаева, тоже занимали высокие посты в области и районе. Внушительный список составил Амирхан Даутович – этот клан и без помощи извне мог одолеть любую преграду и свалить кого угодно. А кроме того, ведь была ещё ближняя и дальняя родня, да и просто преданные люди, обязанные чем-нибудь Суюну Бекходжаеву.

Утвердившись в мысли, что через месяц он непременно попадёт на приём к прокурору республики, Амирхан Даутович успокоился и без суеты стал готовиться к этой встрече. Принятое решение сказалось и на его настроении

– он обрёл душевное равновесие.

На дворе стояла весна, и он, как прежде, хоть и несколько запоздало в этом году, подолгу копошился у себя в саду. В одно из воскресений вместе с приглашённым в помощь садовником тщательно подстриг кусты живой изгороди, и двор сразу сделался просторнее, принял прежние привычные очертания. Целую неделю после работы он выгребал с лужаек, изо всех углов двора остатки прошлогодней листвы, и казавшиеся безвозвратно запущенными английские лужайки удалось привести в приличный вид. Работы в саду и в осиротевшем доме оказалось так много, что ему не хватало ни суббот, ни воскресений, ни долгих весенних вечеров, но занятия эти не тяготили его, наоборот, наполнили жизнь каким-то смыслом. Обрезая погибшие за зиму плети в винограднике, ладя новые опоры для молодых побегов, Амирхан Даутович, конечно, нет-нет да и возвращался мыслями к предстоящей встрече в Ташкенте, к последнему шансу добиться справедливости.

Конечно, в своих планах он просчитывал, как в шахматах, различные варианты, думал о том, что могут предпринять против него Бекходжаевы. Ему было яснее ясного, что они постараются обязательно, любым способом дискредитировать его – это верняковый, многократно подтверждённый жизнью путь против тех, кто добивается правды. Но как бы строго он ни подходил к себе, «пятен» не находил, – сколько помнил себя, всегда старался жить честно, достойно. Прокурору казалось, что здесь Бекходжаевым и их советчикам придётся туго.

Неожиданно ему подумалось: хорошо, что осуждённый Азат Худайкулов находится в заключении далеко, не под рукой клана Бекходжаевых и полковника Иргашева. Ведь случись с ним какая беда, несчастный, например, случай, все бы в планах Амирхана Даутовича рухнуло; тогда бы его действия уж точно показались бы только личной местью студенту-юристу Анвару Бекходжаеву. И Амирхан Даутович на всякий случай пометил в бумагах, что на приёме у прокурора надо попросить, чтобы осуждённого Азата Худайкулова на время доследования взяли на особый режим охраны. Пойдя на компромисс с совестью, задавленный обстоятельствами, парень теперь уже собственной рукой стягивал петлю на своей шее – могли ведь Бекходжаевы разыграть и такую карту.

5

Недели через две после памятного разговора в административном отделе рано поутру в кабинете Амирхана Даутовича раздался звонок по особому телефону – звонил первый секретарь обкома. Прокурор после выхода на работу виделся с ним несколько раз, а однажды они провели вместе четыре часа – так много накопилось важных дел за время болезни областного прокурора; первый рассматривать их с заместителем, исполняющим обязанности, не стал.

Виделись они и накануне, поэтому Амирхан Даутович удивился звонку. Удивил его и сухой, сдержанный тон первого секретаря, который просил Амирхана Даутовича непременно зайти в обком в первой половине дня. О чем предстоит разговор, какие бумаги следует захватить с собой, ничего не сказал, как бывало прежде. Удивило и время – «в первой половине дня» вместо привычного «сейчас же» или «во столько-то». Он словно предоставлял Амирхану Даутовичу возможность подготовиться к разговору или, наоборот, изрядно поволноваться.

Долгая работа в должности областного прокурора научила Амирхана Даутовича многому, прежде всего выдержке, хладнокровию, – впрочем, едва ли слабонервный долго продержится на такой работе, – и Азларханов не комплексовал оттого, мило или немило говорит с ним секретарь обкома, у того тоже работа: что ни день – сюрпризы, на каждого улыбок и хорошего настроения не напасёшься. Но какое-то чувство подсказывало, что дело все-таки касается его лично.

Незадолго до истечения назначенного неконкретного времени прокурор вошёл в приёмную. Секретарша, по-видимому, была предупреждена о визите прокурора и потому, едва он появился, кивнула на обитую добротной кожей дверь: «Ждёт, уже спрашивал дважды».

Едва Амирхан Даутович вошёл в кабинет, секретарь обкома поднялся из-за стола и направился ему навстречу – так он поступал всегда, когда был в настроении. На Востоке вопросов сразу, в лоб не задают, даже самые деловые люди и на самом высоком уровне, таковы давние традиции: вначале пусть мимоходом, но справятся о здоровье, о семье, а уж потом – разговор о деле. И хотя они виделись только вчера, секретарь обкома все равно спросил о здоровье, самочувствии, о том, не нужно ли чем помочь. Потом вызвал секретаршу и попросил чаю, и она, словно предугадав желание хозяина кабинета, тут же внесла чайник с пиалами. Амирхан Даутович понял, что разговор предстоит долгий.

Секретарь, поблагодарив расторопную секретаршу, разлил чай по пиалам, но усаживаться не стал. Взяв пиалу, подошёл к окну. Окна кабинета выходили на внутренний двор, в настоящий сад, тщательно спланированный и любовно ухоженный. Сейчас в обкоме был перерыв, и в летней столовой и чайхане обедали сотрудники. Из окна третьего этажа старинного особняка, построенного некогда для русского генерала – наместника, было хорошо видно, чем потчуют сегодня повара, – впрочем, запахи плова, жарящегося шашлыка, тандыр-кебаба, горячих лепёшек, ангренского угля под баком кипящего трехведерного самовара, подарка делегации из Тулы, долетали и до распахнутого окна. Но сегодня аппетитные запахи не привлекали ни секретаря обкома, ни областного прокурора, а прежде они не раз обедали вместе там внизу, в саду.

Сейчас первый молча стоял у окна, словно выглядывая кого-то или не решаясь начать разговор, который, видимо, тяготил его – такой нерешительности прокурор за ним раньше не замечал. Затем он подошёл к своему огромному столу, взял бумагу, лежавшую на видном месте, отдельно, и вернулся за другой стол, где стоял чайник. Жестом пригласил Амирхана Даутовича сесть и протянул ему письмо, ради которого, наверное, и пригласил прокурора.

На фирменном бланке – дорогая вощёная финская бумага – сразу бросалось в глаза крупно набранное название учреждения на трех языках: арабском, английском, русском. Амирхан Даутович недоуменно прочёл: «Духовное управление мусульман Средней Азии и Казахстана» и на миг усомнился, не перепутал ли свои бумаги на необъятном столе хозяин кабинета, но первый, перехватив его удивлённый взгляд, сказал с сожалением:

– Не ошибся, не ошибся, читай дальше. Думаешь, только к тебе стекаются жалобы и анонимки на всех и вся. Пришла вот и на тебя, в первый раз за десять лет, да так некстати, словно кто-то задумал добить тебя после того, что ты перенёс…

Письмо было направлено по двум адресам: в ЦК компартии республики и копия – первому секретарю обкома. «Круто начинают», – подумал Амирхан Даутович без особого волнения, но письмо его заинтриговало.

«Духовное управление мусульман Средней Азии и Казахстана обращается к Вам за помощью. В частной коллекции керамики областного прокурора Азларханова А.Д. вот уже несколько лет находятся предметы, изъятые из Балан-мечети селения Сардоба, представляющие особую религиозную ценность для мусульман этих мест. В 1867 году торговый человек, уроженец Сардобы, Якуб-ходжа, на чьи средства и построена Балан-мечеть, совершил тяжёлый караванный хадж в святую для мусульман Мекку. По возвращении он прожил недолго, умирая, все своё немалое состояние завещал мечети. Среди многих предметов, доставшихся сельской мечети, особую ценность для верующих представляли два дорогих сосуда, инкрустированных серебром, внутри сосуды были обработаны особой серебряной эмалью – для хранения воды в долгой дороге. Сосуды, по завещанию Якуб-ходжи хранившиеся до недавних пор в Балан-мечети, изготовил известный гончар двора эмира бухарского – Талимардан-кулал. Сосуды эти, представляющие, безусловно, и эстетический интерес, совершили долгий путь с Якубходжой в Мекку и вернулись в Сардобу и потому стали предметами, освящёнными в самых святых местах. После смерти ходжи они приобрели в глазах верующих мусульман ещё большую ценность.

В подтверждение прилагаем к письму цветной снимок предметов из Балан-мечети. Фотография из художественного альбома, изданного в 1978 году в Локарно, Швейцария, под снимком подпись на английском языке: керамика из частного собрания Л.П. Тургановой (жена областного прокурора).

Просим восстановить справедливость и вернуть святые реликвии мусульман в Сардобу.

С уважением…» – и далее следовала хорошо известная в крае подпись.

Удар был нанесён тонко, ловко, вовремя – Амирхан Даутович понял это, как только прочитал первые строки жалобы. В ком не вызовет возмущения и протеста подобное кощунство по отношению к вере? Такого варварского поступка, как изъятие из мечети святых реликвий, не одобрили бы даже атеисты. А чей справедливый гнев призван в союзники? Духовного управления, ЦК партии, обкома… Да, слаб оказался Азларханов в стратегии против клана Бекходжаевых – о таком ударе он и подумать не мог. Искал какие-то «пятна» в своей жизни, а, оказывается, здесь не просто «пятна», тут и злодеем предстать недолго, если кому-то уж очень надо. Конечно, Амирхан Даутович ни на секунду не поверил, что клан Бекходжаевых подобрал ключи к Духовному управлению, а тем более – к секретарю обкома, они просто использовали известный прокурору приём: умелую подтасовку фактов – в данном случае ход просто изощреннейший, иезуитский. Да, они сделали ход, на который ответить было совсем не просто, оттого Азларханов сидел некоторое время молча, ничего не отвечая озадаченному первому секретарю обкома.

Нарушил затянувшееся тягостное молчание сам хозяин кабинета:

– Не пойму, Амирхан Даутович, кому и зачем все это понадобилось? Кому-то необходимо свалить тебя? Понадобился кому-то твой пост? Но я пока этого не замечал, и если это так, узнаю. Тут, конечно, не эти черепки важны, что-то другое, но я никак не возьму в толк, что именно? Мы тут решали с заведующим административным отделом… Да ты и сам понимаешь: без разбирательства не обойтись, письмо на контроле в ЦК партии, и ответ туда мы обязаны представить. Случай с Ларисой Павловной вызвал огромный общественный резонанс, ты лежал в больнице и не можешь вообразить, что тут творилось. Мы очень благодарны начальнику милиции полковнику Иргашеву и тамошнему прокурору Исмаилову: они оперативно провели расследование и суд, сурово наказали убийцу, тем самым успокоив народ. И когда пришло предложение поощрить их за оперативность, я не возражал, и теперь оба они работают в области. Им я и поручил расследовать историю с Балан-мечетью.

Затем, после небольшой паузы, отхлебнув глоток чая, он спросил, разглядывая цветной снимок, приложенный к письму:

– А сосуды эти – пропади они пропадом – где: у тебя дома или в нашем краеведческом музее – я помню, Лариса Павловна устраивала там свою выставку?

– Дома, – ответил Амирхан Даутович.

– Вот и хорошо, очень хорошо, я беспокоился, что они пропали, а это уже был бы скандал. Пожалуйста, пусть твой шофёр немедленно привезёт их сюда, ко мне. А я попрошу, чтобы пригласили имама Балан-мечети, и верну ему их лично. Главное, появится возможность дать лаконичный ответ в Духовное управление и в ЦК партии: реликвии возвращены мечети – может, тем и отделаемся. – И, считая, что разговор окончен, секретарь обкома поднялся.

Амирхан Даутович ничего объяснять не стал. Он понял, что ему предстоит это делать не один раз, и устно, и письменно, потому что клан Бекходжаевых неожиданно получил ещё один козырь. Комиссия во главе с полковником Иргашевым и прокурором Исмаиловым, конечно, постарается раздуть историю с сосудами из Балан-мечети: уж кому-кому, а им проигрывать единоборство с прокурором было нельзя.

Подавленный новостью, прокурор медленно спустился вниз и долго сидел в машине, раздумывая: потом, вспомнив просьбу секретаря обкома, велел ехать на Лахути. И тут Амирхан Даутович благодарно оценил прозорливость первого: ещё не зная всей ситуации, тот почувствовал, что за сосудами из мечети что-то кроется и пропажа их может неблагоприятно отразиться на судьбе прокурора. Азларханов впервые с ужасом подумал: а ведь действительно, пропади, не дай Бог, эти чёртовы плошки, какую бы только напраслину не возвели на Ларису, вплоть до того, что она не привезла их обратно из Швейцарии. Тем более что они были главным экспонатом её последней выставки и вызвали там пристальный интерес у коммерсантов, как отмечала пресса.

Сейчас, осознав это все, Амирхан Даутович усомнился и в правильности своего ответа секретарю обкома, потому что в комнаты, где располагалась коллекция Ларисы, он не заходил ни разу после своего возвращения домой. Но то, что Лариса привезла свои любимые сосуды обратно из Швейцарии, он помнил точно. Не без волнения переступил Амирхан Даутович порог комнаты, где Лариса собрала керамику XIX века. Сосуды Якубходжи стояли на обычном, отведённом им с первого дня месте, фоном служила деревянная панель из трех старых резных створок дверей. Прокурор и сейчас некстати отметил, что сосуды смотрелись прекрасно и без ухищрений фотографа, без огромной шкуры гиссарского волка и кремнёвого ружья. Он вспомнил, как любовался, не скрывая восхищения, этой фотографией секретарь обкома.

Снимая тяжёлые сосуды с полки, Амирхан Даутович горько усмехнулся: теперь ему нужно думать вовсе не о том, как смотрятся эти сосуды или какое они произвели впечатление на секретаря обкома, а что следует ему предпринять в связи с жалобой – ведь он ясно представлял, кто стоял за всем этим. Но как бы ни гнал он от себя эти мысли, перед глазами отчётливо стояла страница из альбома, изданного в Локарно. И вдруг сам собой выплыл такой логичный вопрос: «Откуда у них появилась эта страница, где они взяли альбом, изданный в Швейцарии?» Ведь альбом выпускался специально к выставке, небольшим тиражом, и даже Ларисе удалось добыть всего три экземпляра. Один они подарили по возвращении в Москву дальним родственникам, рьяным поклонникам Ларисиных увлечений, а два других находились у них дома. И вряд ли даже при большом желании можно было так скоро отыскать столь редкое издание. Азларханов, оставив сосуды, прошёл в кабинет, который он делил с женой и где у них была библиотека. Книги по искусству, репродукции занимали отдельную полку, и альбом, изданный в Локарно, сразу бросился в глаза – он стоял не торцом в ряду, а был развернут обложкой.