Текст книги "История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе"

Как сообщает ибн Хальдун, первым Аббасидским халифом, который стал выезжать в расшитой золотом одежде, был ал-Му’тазз, восьмой халиф после Харуна ар-Рашида, правивший с 866 по 869 год. С того времени, как сами халифы перестали обращать пристальное внимание на требования веры, что, безусловно, отражалось и на состоянии общества в целом, халифат Аббасидов и начал склоняться к своему упадку. Вполне материалистические причины упадка религиозной нравственности проистекают, в конечном счете, из падения авторитета верховной религиозной власти, потому что это только в пословице говорится: «что положено Юпитеру – не положено быку». Не нами сказано, что нельзя одновременно служить Богу и Маммоне. Власть, теряющая духовный авторитет, неизменно прибегает к силе и принуждению, что отражается в мятежах, восстаниях и конечном расколе государства. Так что «мусульманское» объяснение государственного упадка является, как и материалистические объяснения его, вполне правильным, поскольку смотрит в самый корень проблем, хотя и отталкивается от идеальных представлений об обществе и государстве «равной для всех справедливости».

Несмотря на то, что очевидные исторические причины упадка Аббасидов лишь частично отражали причины падения предыдущей династии Омеййядов, хотелось бы привести в нашем переводе еще один отрывок из «Мукаддимы» ибн Хальдуна. В этом отрывке он рассказывает, как нубийский царь расспрашивал бежавшего от Аббасидов в Нубию члена династии Омеййядов Абдуллу бин Марвана о причинах падения его династии:

«(Царь Нубии) спросил меня, почему мы пьем вино, хотя это запрещено нашим Писанием. Я ответил: «Наши рабы и последователи дерзнули ввести это в обычай». Затем он спросил меня, почему мы позволяем своим верховым животным топтать зеленеющие поля, хотя такое варварство запрещено нам в нашем Писании. Я ответил: «Наши рабы и последователи совершали это по своему невежеству». Потом он спросил, почему мы носим парчу, шелк и золото, несмотря на то, что и это было запрещено нам нашим Писанием. Я ответил: «Мы потеряли свое царское достоинство, и приняли помощь от неарабских народов, которые приняли нашу религию. Они и стали носить эти вещи помимо нашей воли». После этого царь Нубии ненадолго погрузился в раздумье. (В задумчивости) он рисовал на земле какие-то фигуры и повторял про себя: «Наши рабы и последователи, и не-арабы, которые приняли нашу религию…» Потом он поднял голову, взглянул на меня и сказал: «Причина не в том, в чем ты ее видишь. Нет, вы – люди, которые объявили дозволенным то, что запрещено Богом. Вы совершали поступки, которые вам запрещено было совершать, и вы использовали свое царское достоинство не по справедливости. Поэтому Бог и лишил вас власти. Он унизил вас из-за ваших грехов. Бог вершит мщение, которое еще не исчерпало себя. Я опасаюсь, что ты будешь наказан, пока находишься в моей стране, и что это возмездие коснется также и меня самого. Мое гостеприимство распространяется на три дня и три ночи. После этого возьми свои вещи и покинь мою страну[111]111
  Там же, с. 425; см. также, ал-Мас’уди, «Копи золота и россыпи драгоценностей», М. Наталис, 2002, с. 79–80.


[Закрыть]».

Это суждение нубийского царя, запечатленное в анналах мусульманской истории, касается не только упадка династии Омеййядов, но и падения многих других мусульманских династий. Справедливо оно и в наше время, когда винопийство сделалось среди мусульман обычным явлением, будучи совершенно несовместимым с исламом как религией. Это обыкновение объясняется разными людьми по-разному, однако оно, как мы видим из истории, является не столько причиной, сколько следствием общего упадка нравов в мусульманстве. Каждый волен поступать, как считает нужным, поскольку каждый, в конце концов, сам отвечает за свои поступки. Однако ссылки на историю ислама, в которой отношение к пьянству было якобы достаточно снисходительным, не выдерживает критики, в том числе, и со стороны самых серьезных исторических авторитетов.

Любая династия, согласно ибн Хальдуну, со временем приходит в упадок: это один из главных и необратимых принципов его теории цикличности исторического развития. Одним из признаков упадка является, говорит он, и утрата реальной власти халифом, когда бразды правления переходят в руки его везирей и остального дворцового окружения. Жизнь ал-Муктадира – прямое отражение теоретических выкладок ибн Хальдуна, который пишет:

«Это происходит, когда малое дитя или слабый член династии назначается наследником по воле своего отца или когда его делают правителем его собственные слуги и креатуры. Становится ясно, что он не способен исполнять обязанностей правителя. Поэтому эти обязанности исполняет его опекун, один из везирей его отца, один из его собственных клиентов или член его рода. Такой человек создает впечатление, что сохраняет власть для малолетнего правителя, однако, в конце концов, становится понятно, что он использует эту власть и свое положение ради того, чтобы самому достичь царственного достоинства. Он держит ребенка вдали от его народа. Он приучает его к удовольствиям роскошной жизни и дает ему любую возможность отдаться этим удовольствиям, тем самым заставляя его забыть о государственных обязанностях. Он приучает малолетнего правителя к мысли, что его государственная обязанность – это всего лишь восседать на троне, обмениваться рукопожатиями (после заключения договоров), слушать, как его называют Государем, а также сидеть с женщинами в гаремном уединении. Малолетний правитель считает, что вся исполнительная власть и все личные обязанности правителя, такие, как инспектирование армии, финансов и обороны пограничных областей, являются вотчиной везиря. Он отдает ему власть над всеми этими вещами. В конечном счете, везирь принимает обличье правителя и лидера государства; царственное достоинство начинает принадлежать ему, и он приберегает его для членов собственной семьи и своего потомства[112]112
  Ал-Мас’уди, «Копи золота и россыпи драгоценностей», М. Наталис, 2002, с. 377–378.


[Закрыть]».

В такой среде и пребывал халиф ал-Муктадир, хотя, конечно, он был в курсе политических событий, происходящих в его обширном, но уже распадающемся на части государстве. О многолетнем восстании карматов, которые угрожали не только целостности Халифата, но и самому исламу, нам еще придется говорить подробнее в последующих главах. Но, помимо этих фанатичных последователей крайнего шиитского движения исмаилитов, считавших, что они живут в дни Страшного Суда и посему отменивших Коран и большинство предначертаний ислама, у Халифата были и другие проблемы. Это – своеволие и сепаратизм местных властителей, затяжная война с Византией, которая старалась использовать в своих интересах трудности Халифата, а также отчаянная нужда в деньгах, в частности, на поддержание наемной тюркской гвардии, не раз выходившей из повиновения из-за постоянного «кризиса неплатежей».

Одним из спасителей Халифата стал в 892 году шиитский лидер и замечательный финансист Ахмед ибн ал Фурат, брат которого, стал в 908 году всесильным везирем. Али ибн ал-Фурат (855–924), благодаря своим финансовым махинациям, играет весьма своеобразную роль в нашей истории российского мусульманства. Именно во время посольства в Волжскую Булгарию он опять сидел в тюрьме по обвинению в казнокрадстве. Он был посажен под замок в ноябре 918 года, и хотя в августе 923 года был освобожден по настойчивым просьбам своего сына, который продолжать играть значительную роль в финансовых делах Халифата, в 924 оба, отец и сын, были казнены по приказу тюркского военачальника Муниса.

Очевидно, что наш герой Ахмед ибн Фадлан находился в Багдаде в самой гуще происходящего, но вряд ли играл какую-то существенную роль в постоянных интригах халифского двора. По существу, его роль секретаря и в посольстве халифа, направленного в Волжскую Булгарию, замышлялась как чисто вспомогательная.

Во главе посольства стоял не он, а личный посол халифа по имени Сусан ар-Расси, бывший невольник и протеже начальника внутренних покоев халифа Насра ал-Харами. Вместе с послом в хорезмийском караване находился также не названный по имени зять Сусана ар-Расси и два тюркских гулама, то есть, члена дворцовой гвардии телохранителей – Барс (Барис) Булгарин и Тегин (Текин) Тюрк[113]113
  Это имя позволяет высказать предположение о каком-то родстве Текина с царским домом Волжской Булгарии, коль скоро «текин» на древне-тюркском языке означает «лицо царского рода» или «принц».


[Закрыть].

Посольство прибывало в Волжскую Булгарию весьма немногочисленным, хотя отправилось из Багдада – Города Мира – в гораздо более обширном составе. Что же случилось? Пока хорезмийский караван медленно обходил Самарскую Луку, постоянно опасаясь нападения со стороны древних башкир, ибн Фадлан наверняка вспоминал все перипетии организации посольства, поскольку за все неурядицы отвечать пришлось бы ему – как самому крайнему в багдадском посольстве.

Начало всем приключениям положило письмо, которое привез халифу от царя булгар некий Абдаллах сын Башту Хазарин. В письме, как позднее писал ибн Фадлан, царь булгар, Шилки-элтабар, просил повелителя правоверных, чтобы тот прислал к нему вероучителей,

«чтобы преподать ему законы ислама, а также построил для него мечеть, в которой воздвиг бы для него кафедру-михраб, чтобы оттуда можно было бы от имени халифа произнести проповедь-хутбу в его собственной стране и во всех областях его государства. Кроме того, он просил повелителя правоверных о постройке крепости, чтобы скрываться в ней от царей – своих противников.

Дело завершилось тем, что халиф ал-Муктадир дал согласие (на то), о чем элтабар булгар его просил. Посредником в этом деле был Назир ал-Харами. Я же назначен для прочтения элтабару булгар ответного письма халифа, а также для надзора за знатоками права – факихами и учителями-муаллимами. Назиру ал-Харами были пожалованы деньги для постройки упомянутой нами крепости элтабару булгар и для уплаты жалованья факихам и муаллимам, которые он должен был взыскать с поместья, называемого Арсахушмисан, в земле Хорезма. А поместье это принадлежало опальному везиру ибн ал-Фурату[114]114
  Ибн Фадлан. Там же, с. 12.


[Закрыть]».

Таким образом, багдадское посольство выехало из Города Мира без лишнего дирхема, надеясь взыскать требуемую сумму с некоего Ал-Фадла ибн Мусы Христианина, который в то время управлял хорезмским имением ибн ал-Фурата. Между тем дело обернулось совсем не так, как надеялись члены посольства.

Просидев 11 дней в городе Рей в западном Иране, который лишь незадолго до этого, в 915–916 году, был отбит у сепаратистски настроенных Саманидов все тем же военачальником Мунисом, посольство снова выступило в путь. Однако на пути в Нишапур ему пришлось скрываться внутри каравана от одного из феодальных лидеров мятежного Табаристана, области на южных берегах Каспийского моря, где в то время продолжалось шиитское восстание Алидов под главенством Хасана ибн Касима по прозвищу «Призывающий к истине». Это восстание, между тем, питалось народным возмущением по поводу неспособности саманидских наместников защитить жителей Табаристана от набегов русов, которые, как мы уже упоминали, в 913 году ограбили и сожгли целый ряд мусульманских поселений Прикаспия.

По прибытию в Бухару членов посольства принял и обласкал министр хорасанского эмира, великий географ Абу Абдаллах Мухаммед ибн Ахмед Джейхани, который, по словам арабского историка XI века Гардизи был

«знающим человеком, весьма разумным, проницательным, мудрым, имел во всех делах полное представление. У него – многочисленные сочинения в разного рода искусствах и науках. Сделавшись везиром, он написал во все страны мира послания, запрашивая об обычаях всех дворов и всех собраний, чтобы записали и представили ему, как-то: в Рум (Византию), Туркестан, Хиндустан, Китай, ирак, Сирию, Египет, Зиндж, Забул, Кабул, Синд, Аравию. Ему доставили все те записи[115]115
  Заходер Б. Н. «Каспийский свод сведений о Восточной Европе», часть первая, Поволжье и Хорасан.


[Закрыть]».

Сочинения Джейхани известны нам только по чужим пересказам, хотя и известно, что ими пользовался для своей собственной работы ал-Мас’уди. Во всяком случае, ибн Фадлан мог почерпнуть в беседах с Джейхани какие-то знания о далекой северной стране, куда направлялось посольство. Джейхани добился для посольства встречи с эмиром, где, помимо обычных церемониальных приветствий и пожеланий, багдадцы услышали чрезвычайно неприятное для себя известие.

Деньги за конфискованное поместье опального ибн ал-Фурата должен был доставить посольству некий Ахмед ибн Муса Хорезмиец, во владение которому было передано поместье. Но оказалось, что Ал-Фадл ибн Муса Христианин, не желая утратить доходного место управителя подлежащего конфискации поместья Арсахушмисан, воспользовался своими местными связями и

«написал всем начальникам полиции по Хорасанской дороге… чтобы они послали соглядатаев на Ахмеда ибн Мусу Хорезмийца по постоялым дворам, караван-сараям и сторожевым постам с описанием его внешности. При этом приказал, что если кто схватит его, пусть держит под стражей… Итак, Ахмед ибн Муса был взят в Мерве и посажен под стражу[116]116
  Ибн Фадлан, там же, с. 14.


[Закрыть]».

Эта история, между прочим, красноречиво показывает, что в Халифате и сопредельных областях христиане могли защищать свои материальные интересы не хуже мусульман, тем более, если у них имелись надежные связи среди местного полицейского начальства. Посольство прождало в Бухаре 28 дней, но так и не дождалось никаких денег. Между тем ибн Муса Христианин продолжал интриговать, и, в конце концов, каким-то образом убедил булгарского посла Абдаллаха сына Башту и других спутников ибн Фадлана, что время не терпит. Наступает-де зима, и дальнейший путь в Хорезм вот-вот будет перекрыт, так что им следует отправляться в путь, в столицу Хорезма Джурджанию (Ургенч), где их уж непременно догонит незадачливый покупатель конфискованного имения Ахмед ибн Муса Хорезмиец и вручит им деньги для булгарского царя.

Ибн Фадлан, судя по всему, выступал резко против такого неосмотрительного, а, быть может, и купленного за взятку решения. Но дела посольства решал не он, и багдадцы в сопровождении булгарского посла отправились из Бухары в Джурджанию, где им пришлось провести всю зиму, о которой ибн Фадлан, явно не видавший никогда льда и снега, пишет как о чем-то ужасном:

«мне приходилось наблюдать звенящий от мороза воздух, и базар, и улицы при такой погоде пустеют до того, что не встретишь ни одного человека. И не раз выходил я из бани и, когда входил в дом и смотрел на свою бороду, она оказывалась белая, как снег, и оттаивала только тогда, когда я садился у огня. И действительно, там целые дни мне приходилось сидеть дома, а в доме же была поставлена тюркская юрта, и я сидел в ней, укутавшись всевозможной одеждой и покрывшись мехами. И все же щека моя примерзла к подушке[117]117
  Ибн Фадлан, там же, с. 20.


[Закрыть]».

После этих слов нельзя не признать нашего героя не только талантливым писателем, но и чрезвычайно отважным человеком, ведь вкус среднеазитской джурджанской зимы еще только предвещал ему настоящую гиперборейскую стужу. Как показывают исторические метеорологические сведения, зимы в 20-х годах X века стояли самые лютые от Каспия до Белого Моря. Этим, видимо, можно объяснить и то, что в Волжской Булгарии ибн Фадлан наблюдал северное сияние, чего, однако, не увидели выехавшие из Багдада с посольством факихи и муаллимы. Все эти знатоки богословия и мусульманского права так испугались морозов, что наотрез отказались ехать из Джурджании еще дальше на север, несмотря на то, что зима уже кончилась, и настала весна.

Впрочем, к боязни стужи у багдадских богословов присоединилось еще и ясное понимание того факта, что никакого материального вознаграждения за свои труды и страдания им не видать. Обещанные деньги так и не пришли, и посол Сусан ар-Расси решился ехать в Волжскую Булгарию с тем, что у него было, то есть, с правительственными письмами к царю булгар и с лекарствами, которых тот просил у главного царедворца Назира ал-Харами. Ибн Фадлан, как опытный чиновник, пытался отговорить членов посольства от такого, по его мнению, бюрократического безрассудства, говоря, что в письме халифа наверняка говорится о посылке царю четырех тысяч динаров на строительство крепости, и царь обязательно потребует уплаты этих денег.

Однако послы положились на «авось». Вместе с ними ибн Фадлан продолжил путь к рубежам Гипербореи, не сомневаясь в том, что спросится за все именно с него как с единственного чиновника среди членов посольства, облеченных церемониальным почетом, да к тому же еще и тюрков, роль которых при багдадском дворе становилась в те времена все более могущественной.

Об этой роли нужно поговорить особо. Слабость халифской власти, о которой мы уже говорили, не означала еще ни оскудения мусульманской интеллектуальной жизни, ни деградации Багдада как столицы великого государства. Багдад, город пышных увеселений и развлечений аристократии, еще оставался столицей наук и искусств, хотя и начинал уже уступать это высокое звание испанской Кордове.

Тем не менее, Багдад времен халифа ал-Муктадира был одним из величайших городов земли, по числу жителей и по размерам, сравнимым разве что с древними городами Китая, тогда как его главный христианский соперник, Константинополь, имел вдвое меньше жителей, чем Кордова. Торговля и ремесла процветали, однако государство ослабевало как в результате кризиса верховной власти, так и вследствие заговоров, интриг и открытого неповиновения провинциальных наместников, которые железной рукой выжимали налоги и пожинали мятежи, повсеместным лозунгом которых была, между тем, необходимость возврата к чистоте веры и изначальной справедливости государственных устроений ислама.

Для подавления внутренних мятежей и для решения внешнеполитических задач необходима была сильная армия, которая к концу IX века становилась все более и более тюркской по составу. Как отмечал Герберт Уэллс в своем «Очерке всеобщей истории»,

«Пока ислам ослабевал в центре государства, он приобретал огромное количество новых приверженцев и пробуждал новый дух в доселе разделенных и не имевших цели тюркских народах[118]118
  Wells H. G. «The Outline of History”, Cassell and Company Ltd., Toronto, Melbourne, Sydney, Wellington, Revised Edition, 1951, p. 618.


[Закрыть]».

Ко времени правления халифа ал-Муктадира тюркские племена Средней Азии – жители Хорезма, Маргианы, Трансоксании, Согдианы и Ферганы – уже давно находились в лоне ислама, и через посредство этих племен ислам проникал все дальше на север и восток. Тюрки как приверженцы ханафитской школы мусульманского права представляли собой противовес распространению и укреплению мятежного шиизма в северном Иране и Азербайджане и были опорой суннитского Халифата, тем более, что после начальных завоеваний 641 года ислам распространялся вдоль древних торговых путей самым мирным и привлекательным образом. Бывшая коллега автора по Всемирной Службе Бибиси Дилором Ибрагимова, например, говорит:

«Согласно источникам X века, многие города в степях уже имели мечети. Торговые жители этих городов несли материальные достижения процветающих мусульманских земель к кочевникам Средней Азии. Тяга к исламу как к цивилизации была чрезвычайно сильна и стала одной из главнейших причин принятия ислама кочевыми народами[119]119
  Ibrahim D. «The Islamization of Central Asia. A Case Study of Uzbekistan”, The Islamic Foundation, Leicester, 1993.


[Закрыть]».

Последнее утверждение, однако, справедливо лишь отчасти. Стремление кочевников к исламской цивилизации происходило лишь по мере соприкосновения их собственной, вполне самодостаточной цивилизации, с городской и, следовательно, оседлой жизнью. Ислам зародился в Мекке и получил свое развитие в Медине, и при всей его универсальности является все же городской по происхождению религией, понять которую во всей глубине и эффективности кочевые народы еще не могли и не умели. Не случайно Коран говорит о кочевых бедуинах, что внешнее принятие ими ислама еще не означает, что вера вошла в их сердца. Процесс прихода к мусульманству у кочевых народов растянулся на многие века, так что некоторые кочевые тюркские племена Сибири входили в ислам еще в XV–XVI веках. Однако влияние мусульманства старинных городов Средней Азии, правящие династии которых уже в VII и VIII веках часто имели тюркское происхождение, на население Средней Азии и Поволжья трудно переоценить. Задолго до того, как царь булгар направил халифу письмо о своем желании официально принять ислам, многие кочевые тюрки уже изведали вкус новой религии. И произошло это как в процессе столкновения арабских войск с пограничными народами Средней Азии, так и в пределах самого Халифата, куда тюрки пришли сначала как наемные воины, превратясь со временем в могущественную и всесильную гвардию халифов. Как говорит Г. Э. Фон Грюнебаум, после завоевания арабскими войсками Хорасана и других древних городских цивилизаций Шелкового Пути:

«С точки зрения иранцев, прежде всего жителей Хорасана, основная задача арабов состояла в том, чтобы защищать их от тюрок – задача, которую арабы выполняли в целом с большим успехом, чем иранские князьки и даже Сасаниды. Правда, бастиону, воздвигнутому арабами, не суждена была дольгая жизнь. Когда власть в Халифате зашаталась, ослабела и оборонительная способность империи, и тюрки, составлявшие теперь значительную часть всего Дар ал-ислама, вскоре вернули себе превосходство. Но даже при этом ислам духовно становился сильнее, гибко реагируя на изменчивые политические обстоятельства[120]120
  Грюнебаум фон Г. Э. Там же, с. 65.


[Закрыть]».

Политические обстоятельства, о которых говорит Г. Э. Фон Грюнебаум, это гражданская война, разразившаяся после смерти Харун ар-Рашида в 809 году, когда два его сына, ал-Амин и ал-Мамун, соперничали за власть в Халифате. Когда в 813 году ал-Мамун взошел на престол, кровавый опыт междоусобицы, так же, как и его хорасанское происхождение (он был сыном персиянки), вынудил его опираться не на арабские, а на наемные войска, состоявшие из тюрок и дайламитов – ираноязычных жителей Дайлама к юго-западу от Каспия.

«Многие гвардейцы были в прошлом военнопленными, захваченными в ходе почти непрерывных войн халифской армии с кочениками-степняками в Маверранахре за Аму-Дарьей (Джейхуном). Этих пленных частично отправляли в Багдад в качестве ежегодной военной дани халифу, а частично продавали на невольничьих рынках Средней Азии и Ирана, где их покупали правительственные чиновники для службы в армии[121]121
  Фильштинский И. М. Там же, с. 102.


[Закрыть]».

Отметим еще раз, что когда речь идет о мусульманских невольниках, следует иметь в виду именно военнопленных, захваченных в бою и затем уже проданных на невольничьих рынках. Такие невольники могли заниматься любыми профессиями и служить в армии и при дворе, могли выкупиться или по-иному выйти на волю, и пользовались личной свободой, несовместимой с обычным пониманием термина «раб».

«Следует иметь в виду, что граждане империи ислама, так же, как и покровительствуемые (мавали), никак не могли стать рабами по закону, то есть, в первую очередь, не могли стать ими из-за долгов, как это было в других странах. Родители-мусульмане так же не могли продавать своих детей, как, например, отец-иудей свою несовершеннолетнюю дочь… Даже когда в 9 веке египетские христиане были взяты в плен во время открыто поднятого ими восстания и проданы затем как рабы в Дамаск, это событие привлекло чрезвычайное внимание, ибо было воспринято как явное беззаконие[122]122
  Фильштинский И. М. Там же, с. 161.


[Закрыть]».

Еще при жизни ал-Мамуна будущий наследник престола, взошедший на трон под именем ал-Мутасим Биллах, который, как говорит Ал-Мас’уди в своих «Золотых лугах», «любил собирать тюрок и покупать их из рук господ их[123]123
  Ал-Масуди. «Золотые копи и россыпи самоцветов», пер. Д. Микульского, Москва, Наталис, 2002, с. 260.


[Закрыть]», собрал из этих тюрок собственную гвардию, причем «одел их в парчу, позолоченные пояса и позолоченные украшения, выделив одеждой из остальных воинов своих[124]124
  Ал-Масуди. «Золотые копи и россыпи самоцветов», пер. Д. Микульского, Москва, Наталис, 2002, с. 260.


[Закрыть]». Эта гвардия, которая при его правлении насчитывала четыре тысячи человек, весьма скоро вошла в конфликт с населением Багдада, поскольку отличалась от местных жителей языком, степными обычаями, да к тому же чувствовали себя неприкасаемыми, что не в лучшую сторону отражалось на их нравах.

Ал-Ма’суди неодобрительно отзывается о тюркской гвардии, отмечая, что тюрки «притесняли простонародье в Городе Мира, наезжая лошадьми на людей на рынках, и это поражало слабых и детей[125]125
  Ал-Масуди. «Золотые копи и россыпи самоцветов», пер. Д. Микульского, Москва, Наталис, 2002, с. 260.


[Закрыть]». Они подчинялись собственным тюркским эмирам и жили в Багдаде в отдельных казармах, причем им не разрешалось жениться на местных женщинах, и «для них специально привозили женщин из восточных областей Халифата[126]126
  Ал-Масуди. «Золотые копи и россыпи самоцветов», пер. Д. Микульского, Москва, Наталис, 2002, с. 103.


[Закрыть]». Такая сегрегация тюркской гвардии послужила причиной настолько серьезной напряженности в отношениях между тюрками и местным арабским населением Багдада, что халиф ал-Мутасим, который «первым начал массами вербовать тюркских солдат[127]127
  Мец А. Там же, с. 41.


[Закрыть]», построил в 120 километрах к северу от Багдада новый город Самарру, где и разместились казармы тюркской гвардии. Сначала ал-Мутасим пытался построить новый город в другом месте, однако первая попытка оказалась неудачной, поэтому

«отправился он осмотреть другие места и прибыл в местность Самарру. У христиан был там монастырь ‘Ади. Он спросил у одного из обитателей монастыря о названии места, и тот сказал «Оно известно как Самарра»… И когда понял он, что понравилась ему местность, позвал он обитателей монастыря и купил у них землю за четыре тысячи динаров, определил место дворцу своему и заложил строительство его…

И возвелась постройка. Ал-Мутасим собрал рабочих, мастеров и ремесленников со всех крупных городов и привез туда из всех местностей всевозможных саженцев и деревьев. Он разбил тюрок на отдельные подразделения и поселил их по соседству с ферганцами, ал-ашрусиййа и прочими людьми из городов Хорасана в соответствии с соседством их друг с другом в странах их. Он выделил Ашнасу ат-Турки и подчиненным его из тюрок место, известное как Карх Самарра[128]128
  Ал-Масуди, «Золотые копи…», там же, с. 261.


[Закрыть]».

Географ ал-Йакуби в своей написанной в 889–890 годах книге «Китаб ал-Булдан (Книга Стран)», уточняет, что, помимо Ашнаса ат-Турки, особые земельные наделы в Самарре получили и другие видные тюркские военачальники Хакан Уртудж и Васиф. Рядом с их наделами располагались меньшие по размеру наделы тюркских воинов, среди которых, как отмечает Хью Кеннеди, были также и хазары с Северного Кавказа[129]129
  Hugh Kennedy, ibid., p. 119.


[Закрыть], что позволяет нам предположить наличие в самаррских войсках и представителей булгарских племен. Как бы то ни было, город Самарра с его удивительным спиральным минаретом с 836 по 890 год служил столицей Халифата и резиденцией халифов, и потомки многих тюркских военачальников и даже правителей целых областей вышли из самаррской гвардии ал-Мутасима.

При всех недостатках тюркских войск в мирное время, в бою они были незаменимы. Они были умелыми и выносливыми воинами, превосходными наездниками, обладавшими уникальным навыком стрельбы из лука, поворотясь назад с седла. Современник создания тюркской гвардии Халифата арабский писатель ал-Джахиз в своем трактате «Манагиб ал-Тюрк (Использование тюрков)» пишет, что такая тактика была революционным новшеством в технике военных действий; кроме того, тюрки разительно отличались от арабов и в технике конной езды.

«Если тысяча конных тюрок идет в наступление, они единым залпом из луков поражают тысячу всадников противника», говорит ал-Джахиз[130]130
  «The Armies of the Caliphs”, ibid., p. 123.


[Закрыть].

По его словам, то, что верховые лошади скачут в любом направлении на большой скорости, не мешает тюркам искусно поражать цель, причем тюрки успевают выпускать десять стрел в то время, в какое арабы-хариджиты выпускают одну. Тюрки возят с собой по два-три лука и запасную тетиву, а также арканы, которыми пользуются с невероятным искусством. Их боевая тактика, особенно заманивание противника путем ложного отступления, настолько же грозна, насколько трудна для подражания, поскольку, как отмечает ал-Джахиз, тюрки одинаково стреляют как прямо перед собою, так и оборотясь назад. Британский ученый Хью Кеннеди подводит итоги этого описания в таких словах:

«Описание ал-Джахиза, которое создано в начальные десятилетия тюркского присутствия в войсках Халифата, многое проясняет. Тюрки были предельно эффективными воинами и явно выделялись из остальных войск в халифской армии. Интересно заметить, что характеристики, отмеченные в «Манагиб» в начале девятого века, совершенно те же, которые будут отмечаться комментаторами в отношении тюрок-огузов во времена сельджуков и монголов Чингизхана. В описываемое ал-Джахизом время не было враждебных вторжений, происходил мирный набор в армию под внимательным взором халифа, однако качества, которые делали тюрок столь эффективными и столь устрашающими, были те же. Тюрки были грозными воинами, но у этой медали была и обратная сторона… Они с яростной ревностью относились к своему привилегированному положению и не хотели смешиваться с другими войсками. Они полагали, что заслуживают своего элитарного статуса и правители, не предоставлявшие им подобного положения, быстро выводили их из терпения[131]131
  «The Armies of the Caliphs”, ibid., p. 123–124.


[Закрыть]».

Учитывая, что венгры, покинувшие Приуралье и Среднее Поволжье в IX веке, принесли с собой на равнины Европы те же боевые качества, которыми отличались тюрки, можно сказать, что и их соседи, племена башкир и волжских булгар, в полной мере обладали этим военным умением. Какое бы число собственно поволжских тюрок ни наличествовало в войсках Халифата, во второй половине IX века тюркский элемент начинает играть все более главенствующую роль в государственных делах. В годы правления ал-Муктадира тюркская гвардия, вечно недовольная повторяющимися кризисами неплатежей, а также раздираемая внутренними противоречиями между «старослужащими» багдадскими тюрками времен ал-Мутасима и вновь набранными в армию уже в Самарре «степными» тюрками, менее экономически состоятельными и менее привычными к исламской культуре, окончательно взяла в свои руки государственную власть. Подводя в двух словах итоги процесса создания особых тюркских войск, лейденская «Энциклопедия ислама» сообщает:

«Халиф ал-Мутасим, правивший в 833–842 годах, предпринял фатальный шаг по созданию армии, составленный главным образом из тюркских наемников. Эти преторианцы становились все более и более надменными, пока дело не дошло до того, что в 908 году халиф ал-Муктадир был вынужден дать титул «Эмира эмиров» начальнику гвардии евнуху Мунису и вместе с титулом передать ему практически единоличные бразды правления государством[132]132
  Энциклопедия ислама, глава «Аббасиды». Там же.


[Закрыть]».

Далеко не случайно, что посольство в Волжскую Булгарию возглавлял именно представитель этой тюркской преторианской гвардии Сусан ар-Расси, которого ибн Фадлан в своих записках называет гуламом так же, как и двух других тюрок посольства – Тегина и Барыса. О гуламах, которые играли важную роль при халифском дворе, известно, что они

«воспитывались при дворе в специальных школах, а затем зачислялись в гвардию халифа, которая, таким образом, пополнялась опытными тюркскими наездниками и стрелками из лука[133]133
  Фильштинский И. М. Там же, с. 102.


[Закрыть]».

Интересно, что, согласно А. Мецу, едва ли главной «статьей ввоза из Болгара – главного города волжских булгар – были рабы, которые оттуда доставлялись на Аму-Дарью[134]134
  Мец А. С. 161.


[Закрыть]». Поэтому когда речь идет о тюркских гуламах из Туркестана, можно предположить, что среди них находилось достаточное количество представителей тюркских племен Среднего и Нижнего Поволжья, которые, таким образом, знакомились с религией и культурой ислама уже с VIII века. Однако до полного принятия ислама поволжскими тюрками в дни посольства под руководством гулама Сусана ар-Расси было еще очень далеко. Путевые записи ибн Фадлана дают нам бесценные, из первых рук сведения о том, что за северной границей мусульманского Хорезма, «в стране тюрок», то есть, в землях тюрок-огузов, исламская культура и цивилизация были известны уже только понаслышке. Для нас чрезвычайно важны наблюдения ибн Фадлана и его рассказы об отношении тюрок-язычников к исламу, поскольку в этих сведениях достоверно отражается ответ местных жителей на мирную проповедь ислама в этих кочевых краях.