Текст книги "Сборник поэзии и прозы"

Горе от ума

Айгуль, молодая девушка в возрасте 28 лет, в тоненьком шелковом платье приехала из провинции в Алматы, из Коктобе. Алматы удивила ее своей красотой. Провинциальная, скромно одетая девушка в длинном до пола платье шла по неизвестному ей городу и улыбалась, рассматривая причудливые витиеватые картины на стендах, зовущих ее обязательно посетить тот или иной бутик. Она села в автобус, уносивший ее на «Саяхат». Автобус был немного не обычным тем, что тут не было кондуктора. Люди сами оплачивали за проезд, опустив монетку в железный ящик. Ящик выплевывал маленький кусочек бумажки с мелко отчеканенными буквами. Хочешь плати, хочешь не плати. Хорошо! Свобода! Автобус тронулся. Айгуль села у окна и рассматривала городской пейзаж. Мимо летели многоэтажные здания, яркие вывески реклам, деревья, люди. Солнце светило ярко, по-летнему жарко, так, что на некоторых клумбах цветы пожухли, пожелтели и потрепались. Она ехала, задумавшись о своем. У мамы болели ноги, и нужно было найти лекарство. Варикозное расширение вен. Ее ноги стали синими от вздувшихся вен и болели. Ходить она не могла. Уставала быстро. Айгуль переживала за нее, поэтому поехала в поликлинику, а заодно заехала к дяде. Дяди дома не было. На работе. И чтобы не стоять до вечера, она решила подождать у подруги. Подруга по имени Жанель жила в городе уже два года, и за это время стала жутко городской: короткая мини-юбка, еле-еле прикрывающая розовые, чуть ниспадающие до плеч волнистые волосы, фиолетовые длинные ногти; и говорила она, картавя, с сильным акцентом, так что невозможно слушать испорченную до неузнаваемости казахскую речь. Ей казался смешным говор Жанель, особенно слово «Не болдыыыы! Настоящие казахи говорят чуть-чуть по другому, но жителю мегаполиса, позабывшему родную речь, это не объяснить. Айгуль сидела у окна маршрутки и то вспоминала свою подругу, то снова волновалась за мать. Варикозное расширение вен – болезнь не предсказуемая и страшная. В любой момент вены могут лопнуть и тогда… Даже страшно подумать, что будет тогда. Айгуль отгоняла навязчивые страхи и заставляла себя думать о хорошем. Когда думаешь о хорошем, то оно обязательно исполнится. И все будет хорошо! Айгуль в этом была уверена. В этот момент она услышала голос откуда-то свысока. Голос кричал что есть силы и возмущался:

– Что ты сидишь?! Не видишь, я стою!! Уступи место! Мерзавка!

Айгуль опомнилась и подняла голову. Прямо над ней стояла бабуся-одуванчик. «Нехорошо получилось, – подумала девушка. – Как я могла так задуматься»? И она тут же вскочила, уступая место. Бабуля уселась довольная, и уже не сердилась. А Айгуль дальше поплыла в своих мыслях. …У них, в ауле, лечатся не у врачей, а у лекарей разных мастей. И как не уговаривала она свою маму пойти к врачу, у нее ничего не получилось. В ауле врача нет. Только в областном центре, а ехать туда далеко. Целых три часа на автобусе, который ездит один раз в день, до райцентра и обратно. Вот люди и лечатся у лекарей. Это хорошо, если лекарь от Бога. А бывают шарлатаны. Их Айгуль побаивалась и не доверяла им. Лечат по-разному. Лучше, конечно, сурами из корана, а бывает мочой, прикладывая ее во все места, куда вздумается. И уверяет, что обязательно поможет, ругаясь, если все таки не помогло. К одной такой лечащей, по имени К., ходили толпами. Очереди много. Хотя она деньги не брала, люди сами клали на стол «садака», благодаря Бога. Все к ней ходили, и мама пошла. К. сходу поставила диагноз «Порча», «Страшная порча, что можешь умереть». И добавила: лечиться надо только мочой. Айгуль не понимала: как это мочой, если порча – это джины, а выгонять их надо сурами из корана. Кое-что в коране она уже знала, и даже училась читать у местного мулды. Айгуль заикнулась было об этом, но тут же со всех сторон на нее стали угрожающе шипеть, чтобы она немедленно замолчала. И Айгуль затихла. В ауле старшим не перечат. Нехорошо это – старших не слушаться. Ой, как не хорошо! Мама усердно прикладывала повязки, смоченные в моче. Сначала надо было эту самую мочу сварить, а потом уже прикладывать. Когда ее варишь, то стоит стойкий отвратительный густо-зеленый смог. Очень воняло до невозможности. Даже папа стал ругаться, не вытерпев этих мук. Младшие сестренки – погодки 10 и 9 лет – посмеивались. Им показалось это смешным до коликов. И не вытерпев, чтобы не рассмеяться и не обидеть тем самым маму, они уходили в свою комнату или на улицу и хохотали. А Айгуль это все варила по наказу мамы и прикладывала ей на больное место. Если бы помогло, но, увы. Болячки на ногах стали еще больше, появились волдыри, и страшный зуд только усиливался. Поэтому Айгуль не простила себя за то, что не смогла убедить маму пойти в поликлинику, да еще это варево делала. Ужас!! Промучившись с неделю, мама прекратила эти процедуры сама, под неутихаемый гнев лечащей: «Зачем Вы убрали повязки?! Надо было дальше прикладывать!». " Надо было, наверное, ноги совсем потерять, тогда было бы правильно по ее мнению», – недоумевала и злилась на лечащую девушка. Так она приехала в город за лекарством для мамы. Красивый город со множеством возможностей для молодежи манил и звал остаться Айгуль. И как бы не манил он к себе, Айгуль не могла. Не могла она оставить больную маму, да и жить здесь негде. У дяди тесно. В однушке ютились семеро. Куда там еще она! Так, на денек можно, а дальше домой. Да и неудобно как-то, не хорошо людей стеснять. Не любила Айгуль по гостям ходить. Домоседка.

Тут автобус остановился и вошла смуглая цыганка, в потрепанном, видавшем виды платье уже непонятного серо-буро-малинового цвета. Жалостливым голосом она стала просить подаяние:

– Помогите, пожалуйста!! – причитала она, смотря прямо в глаза прохожим. – Мама при смерти, папа умер, нас семеро, есть нечего. Подайте, кто может, – протягивая ладошку, умоляет она.

Айгуль подала 150 тенге. Не могла она смотреть спокойно на просящих помощи людей. Сама из нищеты вышла. Торговала хлебом из пекарни. Один тенге с проданного – ее. За день умудрялась 300 тенге заработать. Работы в ауле нет. Каждый выкручивается, как может. Поэтому, не может она смотреть на нищих людей без жалости и сочувствия. Тем не менее, цыганка, собрав «подать», удалилась, выйдя на следующей остановке, и направилась к следующему автобусу с той же самой просьбой. «Город дорогой, жить здесь трудно», – подумала, понимающе, Айгуль. Она старалась понять человека, прежде чем судить. На следующей остановке она вышла. Жанель жила в пятиэтажном элитном доме с домофоном. Надо было сказать в домофон, и только потом тебе откроют. Никого. Айгуль пыталась еще раз, но снова нет ответа. «Наверное, ушла», – подумала Айгуль и хотела уже уходить, как во двор въехала черная крутая иномарка и из нее выпорхнула, словно бабочка, Жанель с розовыми волосами и ярким макияжем.

– Ну, здравствуй! – протягивая руку, говорит Жанель. – Давно стоишь? Садись в машину. Я тебя чаем угощу, здесь недалеко хорошенькое кафе есть.

Айгуль села. В городе люди себе не готовят, ходят в кафе национальной кухни и едят там. Экономя на еде, покупают дорогие вещи от кутюрье и ездят отдыхать на море в Европу и Турцию. Жанель тоже так делала: ела малюсенькими порциями в десертной тарелочке и ходила всегда голодная. Для Айгуль это казалось диким. Зачем ходить голодным и боятся упасть в обморок, когда можно нормально покушать, пускай и не в обновках? Зачем дорогие бриллианты, когда ты вот-вот упадешь в обморок, потому что голова очень кружится от голода? Не понимала этого Айгуль, но молчала, чтобы не обидеть подругу. Они поехали в кафе. По дороге заболтались, как всегда ни о чем, смеялись и шутили. Придорожное кафе находилось на углу, у перекрестка двух улиц. Кафе утопало в зелени, во дворе был фонтан, а в нем купались дети с соседних домов. Они с Жанель сели за столик. Ее здесь хорошо все знали, и она то и дело отвечала на приветствия, или сама первой здоровалась. Официант, паренек 20 лет, подошел на редкость быстро. Заказав еду и почти не дотронувшись до нее, когда ее уже принесли, и можно было приступить к трапезе, Жанель выдала:

– Я вот хочу рассказать тебе о новой моде. Нет, это не реклама. Я сама этим занимаюсь уже год-полтора. Бизнес, очень удобный тем, что не нужно никаких затрат. Вся работа по интернету, – и тут же, не дав сообразить, что к чему, сунула Айгуле какие-то бумажки. Их требовалось распечатать в несколько образцов и распространить. Доход от того сколько раздашь. И чем больше рассылок, том выше доход. Можно, конечно раздать на руки, но по интернету быстрее да и клиентов будет больше.

– У нас в ауле интернета нет, – сказала Айгуль.

– Ничего, так раздашь, – не сдавалась Жанель.

– Кому? – спросила Айгуль. – Ни у кого нет денег. А этими бумажками не питаются. Несъедобные.

– Ой, да ладно, забудь… – сказала, и тут же принялась заново, но уже по-другому. – Вот, почему я быстро разбогатела, и личная жизнь стала налаживаться, скажи, а? Молчишь? Не знаешь? А я скажу тебе – ума лишиться надо!

Айгуль поперхнулась куском хлеба:

– Это шутка такая, да? – наивно спрашивала она, надеясь, что все-таки это шутка.

– Деревня!! – немного разозлилась подружка. – Нет, это не шутка, а реальность! Вот, училась я хорошо, институт закончила с отличием, работа есть, а личной жизни нет и все! И красивая я, и умная, а не смотрят женихи. А жизнь-то идет, я-то не молодею. Оглянуться не успеешь – жизнь пролетит. Жить хочется красиво, богато! А денег нет, жениха богатого тоже нет, зато проблем куча. Мне уже скоро тридцать стукнет, а не замужем и жизни никакой. Как-будто кто-то украл ее – жизнь. Стою я на остановке, маршрутку жду, а тут подбегает паренек, такой красивый, с голубыми глазами, высокий, что твой дядя Ахмет, и сует мне брошюрку. Я сначала думала, украсть что-то хочет, крик подняла, а он сует мне это и улыбается такой беспечной улыбкой, что мне завидно стало. Домой пришла и начала читать. Оказывается, один ученый заявил на весь мир, что ум приносит только горе. Мол, для счастья ума не надо вовсе. Вот, говорит, дети счастливые почему? Потому что ни о чем не задумываются, радуются этому дню, этому солнцу, ветру, даже мухам и комарам радуются. Память – это ум, а от него все беды. Вот и я решила счастливой стать, как ребенок. У профессора М. тут клиника. Он из Америки приехал сюда. Посмотрел: все тут люди злые. Огорчился, и решил казахстанцев счастливыми сделать – помочь значит – и клинику открыл. Да она тут, рядом, в соседнем доме на первом этаже. Процедура по стиранию памяти недорогая – 29 тысяч тенге. Да не волнуйся, я за тебя первые три сеанса заплачу, а дальше ты сама. Вот увидишь, мысли всякие исчезнут – жизнь легче станет, ухажеры появятся. У меня вон видимо-невидимо. Я даже счет им потеряла, – учила Жанель уму разуму свою глупую подругу. Тут телефон зазвонил. Она подняла трубку?

– Алло! – отвечает Жанель. – Вы кто?

– Да как кто? – закричали в трубке. – Ваш сосед! Вы меня совсем затопили! С потолка течет сильно, Аристон сгорел, проводку заклинило.

– Какой сосед? – переспросила Жанель. – У меня нет знакомого по имени Сосед. Очень жаль, но я Вас не знаю. Извините, – ничего не понимая, говорит Жанель. Трубка поматерилась и заглохла.

– Странный какой-то, – сказала Жанель и понеслась нести дальше какую– то чушь. Айгуль ее не слушала. Она была в шоке и не верила происходящему. Ей казалось, что ее разыгрывают. Что это шутка такая. И она улыбнулась. Но тут Жанель схватила ее за руку и понеслась к выходу:

– Я сейчас тебе все покажу, – торопливо щебетала она, держа крепче подругу и боясь, что та ускользнет ненароком. Она схватила так сильно, что рука онемела, и появились синие отпечатки ее пальцев. Через пять минут они вошли в частный офис профессора по имени М. Здесь он проводил консультации и делал гипноз. Под воздействием гипноза человек терял частично свою память, а с ней и ум. Очередь была небольшая, всего в десять человек. В ауле за хлебом очередь намного больше в разы, так как там один магазин на весь аул. В офисе профессора М. нужно было зарегистрироваться и записаться на прием. Потом назначат время, и к этому времени ты и заходишь. Не раньше, не позже. Если опоздаешь, то и вовсе не зайдешь. Поэтому люди волновались, часто переспрашивали время и торопились, даже немного злились. Кто приходил сюда уже в третий раз, кто-то неделю. Те, кто с неделю, были как-будто в нирване, в раю. Порой с глупыми лицами, словно свалившись с луны на грешную землю, они не понимали происходящее и плакали, как маленькие дети. Вот только мам рядом не было. И «дети» плакали громче, зовя свою маму. Смотреть было смешно и противно. Жанель завозилась в приемной, что-то спрашивая, отвечая на вопрос секретарши и куда-то звоня. Айгуль, предоставленная сама себе, осталась без присмотра. О ней забыли. Она шепнула Жанели на ушко, что хочет в туалет и, получив одобрительный кивок, тут же бросилась бежать к выходу.

Она бежала долго, стараясь как можно дальше убежать от этого места. Ветер трепал ее волосы и нежно говорил:

– Быстрей, быстрей беги, маленькая принцесса. На свободу от этих глупых и коварных людей. Быстрей беги, а я тебе помогу. Я брошу им песок в глаза, чтобы остановить их, – шептал ветер. И горсть песка и пыли поднялась вверх, и с большой силой закрутившись в вихре, бросилась на людей. Из-за пыли и ветра ничего не было видно. Люди прикрывались газетой, руками, чтобы защитить свои глаза. Айгуль боялась сесть в такси, в автобус. Она панически боялась людей. Боялась, что ее отведут к этому ужасному доктору М. Оглядываясь по сторонам, видя глупые в нирване улыбки прохожих, ей казалось, что весь город ходит к этому доктору на прием. И все, как заколдованные, лишились ума. Вот почему мода пошла на очень короткие, едва прикрывающие юбки. Вот почему все, кому не лень обнажаются, раскрывая свои «прелести».

«Они же просто одеться забыли, – мелькнуло у нее в голове. – Вот почему все ходят в одном белье, которое надо прятать под одеждой. Забыли!! Они просто забыли! А я-то о чем думала, когда подалась сюда». Она бежала долго, очень долго. Бежала, останавливалась, чтобы передохнуть, потом снова бежала, словно сумасшедшая. Люди сторонились и не понимали ее. В городе шла своя жизнь, здесь все по другому, не как в ауле и не всякий аульский сможет тут прожить, угнаться в стремительном потоке времени и денег. Здесь каждый выживает по своему, кто как может.

Айгуль, наконец-то добежав до вокзала, села на свой поезд и уехала, так и не купив маме лекарства. Лекарство купит дядя Ахмет, живущий в городе. Об услышанном от Айгуль происшествии он засмеется и скажет, что это мошенники, а люди в Алматы такие же как и в ауле. Айгуль облегченно вздохнет, но еще долго не решится поехать в город к дяде. А с Жанель она уже не общается. Это так страшно потерять мозги! Не дай Аллах этому случиться!!

Зейнеп

В мире много удивительных людей. Почти все они занесены в книгу рекордов Гиннеса. Вима Хоф – человек совсем не чувствует холода. Он может спокойно прожить во льдах без одежды, в одних трусах. При этом его организм не страдает от холода. Ученые обследовали его и не нашли никаких изменений, после того как он покорил горную вершину Гималаи абсолютно без одежды. В России живет очень гибкая русская девушка. На протяжении уже больше 10 лет она держит эту планку. Когда смотришь на ее выкрутасы, становится жутко. У Дебби аллергия на магнитные поля. Она не может находиться там, где есть телефон, микроволновка. Она живет в местности, вдали от городов и сел, там, где нет электричества. Этот список удивительных людей можно бесконечно долго продолжать. Но есть еще и другие люди – люди с открытым сердцем. Почему-то про них в книге рекордах Гиннеса не пишут. А зря…

В нашем доме на Шакирова, в городе Шу живет девушка по имени Зейнеп. С чем бы ни пришел человек к ней, она всегда отнесется к нему с добром. Даже если он оскорбил ее когда-то, она всегда даст ему кусок хлеба без всякой злобы. Так ее учил отец, а она учит этому своего сына. Она говорит: " Если он кричит на тебя – дай ему кусок хлеба, если бьет – дай ему булку».

Однажды Зейнеп шла домой с работы. Она работала техничкой в бане. Очень устала. Вдруг, ни с того ни с сего, на нее с кулаками накинулась дама, обвиняя ее в каких-то ужасах. Точно уже не помню, но, кажется, она обвиняла ее в том, что Зейнеп якобы разносит сплетни по всей округе. А даме это очень не нравится. Она кричала и ругалась, ее слышно было по всей округе. И вокруг них уже собралась толпа зевак. Они смотрели, и только подкидывали масла в огонь. Интересно было им посмотреть, как две женщины будут драться. Они бы и подрались, если бы Зейнеп не молчала. Но Зейнеп только молчала и когда та закончила свой монолог, она ушла к себе домой, так и не проронив ни слова. Зейнеп жила одна с маленьким сыном. Поэтому она не хотела показывать свои слезы ребенку. Вытерла слезы, улыбнулась и вошла в дом, как ни в чем не бывало. Прошел месяц, а может и два, это происшествие стало забываться. Все текло, как обычно, своим руслом, пока в ее дверь не постучались. Открыв дверь, она увидела ту самую особу, которая накинулась на нее когда-то. Особа стояла с опущенной головой. Ей было стыдно. Зейнеп впустила ее в дом и угостила чаем. Встретила ее как дорого гостя. Та еще больше смутилась и заплакала. Она обняла ее как родную сестру и плакала. За чашкой чая, она рассказала, что нуждается в деньгах. У нее умерла мама, хоронить надо, долгов много и уже не дают в долг ни в магазинах, ни друзья. Почему-то в этот трудный момент все отвернулись от нее. И вот последней надеждой стала Зейнеп. Зейнеп, недолго думая, отдала ей все свои сбережения, которые она копила на квартиру. Комнату в доме она снимала, своего угла не было. После развода все досталось мужу, а они с сыном ютились по углам. И вот эти сбережения, которые она копила уже давно, отдала той женщине, которую она плохо знала, и вообще с ней не общалась, без всякой задней мысли. Просто было жалко, и она помогла, чем могла. Сказать, что та была в шоке – ничего не сказать. Она спросила у Зейнеп: «Почему ты мне помогаешь, ведь я тебя чуть нее побила тогда»? На что Зейнеп просто улыбнулась и сказала, что не держит на нее зла. Так они с Зейнеп стали лучшими подругами и дружат до сих пор.

Кактус

Легкий ветерок врывается в раскрытое окно, теребит легкую занавеску. В комнате никого, только Черный Кактус с острыми большими иглами злился на весь мир. Он спал, но этот ветер разбудил его и заставил встать с постели. Кактус ворчал, еще бы чуть-чуть и он бы поймал ту бабочку во сне и отобрал бы у нее кусок торта. Да что там торт! Весь мир был бы его!! Бабочка легкая, как тот же ветерок, парила от цветка к цветку, напевая незамысловатую песенку: «Ля-ля-ля ля-ля-ля… солнце это, это я! Как же, как же хороша»!

Кактус посмотрел на будильник – было уже полшестого. Еще полчаса можно было бы поспать! «Дурак ветер! Ну чего он добился!! Пора! Пора! Ну встал я и что?! Что я теперь делать буду в такую рань!» Кактус ворчал. Ворчал, как всегда. Он всегда ворчит, когда не выспится. Он подошел к окну, взял свои бумаги, которые никогда не заканчиваются, сложил в стопку и засунул в чемодан, готовясь выйти из дома на работу. Тут он почувствовал запах горячих вкусных булочек, которые пекла его мама. Очень обрадовался этому, даже повеселел было, но вспомнил, что мама умерла. Ее давно уже нет. А он так и не смог повидаться с ней из-за этой работы. Работа… работа… все время работа. Некогда к матери сходить, навестить престарелую, скучающую по единственному сыну, которому посвятила всю свою жизнь. Мама все понимала. Конечно, работа важная, государственная, ответственная. Она всем соседям хвасталась, какой у нее сын – начальник, директор мясокомбината! Правда соседки ее с ее сыном только на похоронах и познакомились. Кактус от нежелательных воспоминаний совсем скис и стал как горький перец, сгнивший на солнце. Булочки… снова эти булочки… Откуда этот аромат? Так могла печь только его мама. Он высунулся в окно, мотая головой налево-направо, пытался учуять, откуда идет аромат вкусных, сахарных булочек. Город еще спал, тихо посапывая в своих постелях. На улице никого, только дворничиха опять метет двор. Каждое утро, с шести и до восьми часов, она метет двор неизменно, как этот старый двухэтажный дом, сколько он себя помнит. «Ладно, – подумал кактус, – пора уже! Потом, вспомнив что-то, Кактус снова высунулся в раскрытое настежь окно и заорал во весь голос:

– Эй, там, внизу!!! Дворничиха!! Да ты просто дура!! Тебе никогда ничего не добиться и дети твои дуры, и все дуры!!! – он кричал, и его горечь постепенно проходила, становясь, словно летнее солнышко. Так, насолив кому-нибудь, Алишер Тракторбаевич, по кличке «Кактус», приставленной ему за колючесть, кем, уже сам не помнит, радовался, словно малое дитя. Кактус. Кактус, и все. Он уже и привык, и окликается на это прозвище, а свое имя, такое певучее, которое дала ему мама, забыл почти. Даже на работе его так и зовут просто «Кактус». Коротко, словно выстрел, и точно. Он хотел еще что-то крикнуть колкое и обидное дворничихе, но забыл, потому что снова вспомнил о булочках. Кактус любил обижать людей, которые не могли ответить ему тем же, не могли защититься, которые молчали на все его выпады. Они молчали, а он, Кактус, самосовершенствовался за их счет. Унижая кого-то, он чувствовал себя, чуть ли не Богом. Вот и эта дворничиха смолчала. Она всегда молчит в тряпочку, втихаря смахивая слезу от обиды. Молчит. «Ну, молчи, а я дальше пойду», – подумал Кактус. Кактус был одинок, хотя и богат по местным меркам: и машина есть, и квартира есть, и дача, на которой не покладая рук возятся его подчиненные, а жены нет. Девушки, конечно, крутятся, но сам он их быстро на место ставит. Не любит он, когда кто-то замахивается на его свободу, и главное, на деньги. А еще как подумает о тратах, за которые придется расплачиваться за жену. Ведь и кормить надо, а ест наверняка очень много, и платья ей покупай, и как это… сережки-кольца покупай! А то неудобно перед соседями и начальниками будет. И на море вози ее… Нет… Лучше я один буду. Сам буду тратить свои деньги, а лучше собирать буду на черный день. Я люблю их собирать в трехлитровой банке, – думал Кактус и смачно улыбался своей находке, – а потом смотреть на них, скомканных зелененьких долларов!! Смотреть и любоваться! Вот оно счастье!! Не то, что ваше – семья, дети, как там еще… курорты. Нет, счастье – это те самые зеленые, скомканные денежные купюры, которые я храню под единственной вещью в комнате – под кроватью.

Кактус хоть и был богат, но одевался крайне бедно, носил порванные, уже совсем истлевшие джинсы, даже гордился. Говорил, что они всегда в моде, показывая всем на колени, которые торчали из зияющих огромных дыр. Не снимая, носил такую же древнюю рубашку. Все подозревали, что он ее точно не стирал. Так и носил изо дня в день одно и то же. На машине своей тоже не ездил. Берег от глаз. Особенно от рук ребятни, которая бегает во дворе. Еще поцарапают, не дай Аллах. Как только подумает об этом Кактус, то сразу становится плохо. Ой, как плохо! Каждый день он заходит св свой гараж, полирует машину тряпкой до блеска, любуется ею словно девушкой, даже целует ее, потом вздыхает горько так. Смахивает слезу, предательски выступившую на глазах от умиления и гордости за самого себя, и пойдет дальше на работу пешком. Да-Да, пешком и не иначе. А то вдруг машина сломается или перестанет блестеть, как елочная игрушка. Не дай Аллах этому случиться! Конечно же, он пойдет пешком, выйдет пораньше и целый час на свежем воздухе до акимата пройдется. А там, у акимата, его поджидает уже сердобольный друг и товарищ Вовка на своем чахлом жигуленке и подвезет аж до мясокомбината. Городок маленький, акимат прям в центре. И хочешь – не хочешь, через него проходишь по пути. На площади у акимата всегда полно народу. Но ведь это на руку ему, Кактусу. Встретишь уважаемого человека, поздороваешься с ним, спросишь как делишки. Лишний раз поздороваться тоже не грех. А он тебя запомнит как чудесного и отзывчивого человека. Все в этой жизни не зря! И то, что акимат по пути тоже кстати. И пускай, что соседи говорят о тебе плохо, кто им поверит? Слово бастыка – это вес, а остальное неважно, так мелюзга!

Так вот, Вовка и поджидает его там. Вовка не оставит в беде, даже последнюю рубаху с себя снимет если надо. Так Кактус и добирается до работы. И вечно жалуется, всем кому не лень. Плачет, причитая: обидели его родненького, и есть нечего, и надеть нечего, и болит все, и достали все. Сердобольные люди пожалеют его и дадут, кто деньги, кто продукты, кто вещи ношенные, но в хорошем состоянии. Кактус все складывает в мешок, пока он не затрещит по швам и не пойдет отвратительный запах гнили от испорченных продуктов и съеденных молью тряпок. А как этот запах пойдет, то Кактус играет роль спонсора и на глазах журналистов (а это обязательное условие его акции, чтобы во всех газетах говорили о его щедрости и доброте) раздаст детям-сиротам из детских домов и престарелым одиноким людям всю рухлядь из своего видавшего виды мешка. Конечно же, это уже нельзя носить, а тем более есть, но все молчат, потому что неудобно. Человек старался, даже плакал от усердия, и журналисты были, и в газетах напечатали. Вот фотография, где сироты и старики стоят, а он, Алишер Такторбаевич, раздает милостыню из своего «дорогого» мешка. И все так красиво и правильно. «Нельзя огорчать человека, – думали старики, – нельзя»! И лежит этот мешок с рухлядью потом у помойки. Только бичи и пьянчуги поковыряются потом и, снова плюнув на эту гниль, швырнут подальше, вглубь мусорного контейнера, чтобы другие не выволокли невзначай и не отравились. А Кактус, то есть Алишер Тракторбаевич, восседал на своем директорском кресле, кстати тоже старым и с огромной дырой на спинке. Восседает, словно Бог, и радуется успешно провернутой сделке, а главное пиару. Этот пиар даст ему новую должность, а значит, деньги и возможности воровать. Кактус всегда любил приговаривать, накручивая свой черный ус: «Живи и другим давай жить», что означало: «Воруй и другим давай воровать, пока есть что»…

Как-то раз Бабочка залетела в его одинокий дом. Бабочка – это студентка-аспирантка. Она делала дипломную работу, и по вопросам экономики зашла к нему. Кактус предложил помочь ей, но за деньги. Она сначала вышла, вся в гневе и в ярости, но потом вернулась и согласилась. Вот и еще одно место, где можно подработать. Поэтому он так любил всякую ответственную работу. А как ее не любить? Девочка деньги принесла, а потом он ее к себе пригласил, сказав: «Не придешь – не видать тебе работы»! Сказал, как отрезал! Девочка замялась, но пришла. Но не одна, а с полицией! И так ловко все обставила, что в первый раз в жизни Кактусу стало стыдно за свой поступок. Конечно, она ничего не доказала, но волокита была еще та! Пришлось Кактусу возить на своей машине и начальников полиции, и начальников районного отделения комбината, и всяких инспекторов видимо-невидимо.

Спросите: какое отношение имеют эти начальники к полиции? А самое что ни на есть имеют! Вот приедешь в незнакомый город, и хочешь узнать, как там дела, то куда в первую очередь пойдешь? Думаешь в газете прочитать? Как бы ни так! На базар идти надо! Там все свежие новости! Вот у меня сосед есть, горемыка Миша. Он в депо работал. Вот поскандалил он как-то с начальником, и уволили его. Теперь он вообще работу найти не может. Дурак! Людей, видите ли, жалко было! Горят они, видишь ли, на работе, техника безопасности отсутствует! И что? Теперь сам голодный ходит! Дурак! А я знаю, как такие дела делаются! Кактус покрутил свой черный ус в задумчивости и в наслаждении, будто это не ус вовсе, а сахарная пудра. Так ему стала сладко от своей находчивости. Так вот, везде есть свои уши! Вот, например, у начальника местного Казактелекома есть секретарша Таня, которая все про все ему докладывает: кто? с кем? куда? что? и т. д. Не дай Аллах про тебя что-нибудь такое скажут, без работы останешься! А у районного начальника, вообще, связи есть и в полиции. Ну как тут не помочь человеку, то есть этому начальнику, в добром деле? Например, до дома подвести? Или там, в ресторан сводить? Вот начальники, после этого случая с Бабочкой, часто с проверками приезжать стали. Видно пронюхали что-то. Вот и вози теперь этих начальников по ресторанам-кафе за свой счет, а то и девочек доставай, смотря у кого какие запросы будут. Как бы не попасть в немилость! Еще улыбаться во весь рот, предлагая «подарки» – скомканные купюры долларов из своей трехлитровой банки. На этой мысли Кактус подавился слюной. Деньги он очень любил, а то что они таяли в банке, было досадно… Но он продолжал их тратить, и даже больше! Он даже стал караулить у подъезда вышестоящего начальника, чтобы предложить свои услуги: подвезти, или на базар сходить, или на даче поработать, или тащил им с мясокомбината туши баранов, лишь бы замять это тухлое дело. Тут Кактус вспомнил вдруг о полиции… Ох, и несговорчивый народ! И как бы Кактус не пытался забыть о тех часах в камере временного заключения, пусть даже всего-то провел пару часов, но и этих часов хватило чтобы испугаться не на шутку. А слезы мамы? А она как плакала и причитала? Это печальная новость здорово подкосила ее здоровье! И разрешают всего один звонок сделать! И если бы не мама, сидеть бы ему… Тут его совесть, спавшая столько времени, окончательно проснулась и стала снова терзать его. В голове Кактуса появились предательские мысли о том, что камера – это и есть его настоящее место. И Кактус снова чуть не наложил в штаны от страха… Фу!!! Еле отделался. Правда все сбережения потратил и на адвоката (а он много берет!), и на лапу кому надо. Так и замяли дело. Это потом с налоговой и с районного отделения комбината пришли с проверками. Ох, и вымотался за эти дни! Слава Аллаху! Пронесло, так пронесло! Мало того, что остался на должности и в тюрьму не попал, так еще и новую должность получил. Теперь он в Алматы будет работать не кем-нибудь, а главным инженером. Пока инженером, но с такой прытью как у Кактуса можно и президентом… тьфу, то есть, директором тамошнего мясокомбината стать. А пока и в инженерах не плохо!

Вот только боится теперь Кактус этих аспиранток, как огня, и кошмары видит по ночам: как-будто привела эта Бабочка свою орду бабочкинскую и начала эта орда его потрошить, да делишки разбирать по полочкам, да в суд!! Аж плохо с сердцем стало! Пошаливает теперь сердце от испуга! Надо бы в Турцию съездить! Опять траты!! Нет, дома отлежаться бы… От этой мысли Кактус совсем сник, и чтобы поднять себе настроение, взял из того самого мешка, которым он кормил стариков и сирот, засохший и окаменелый, весь в зеленой плесени батон и стал с усердием жевать это и давиться…