Текст книги "Когда мы встретимся"

Раунд победителя

В блице мама уже просто ас. Она почти всегда успевает уложиться со своими семью словами в тридцать секунд – и когда подсказывает, и когда угадывает.

Второй этап «Пирамиды» называется «Раунд победителя», потому что в него выходят победители блица. В раунде победителя партнер-знаменитость подсказывает, а игрок отгадывает – но уже не слово, а категорию, или тему. То есть если знаменитость говорит «тюльпан, маргаритка, роза», то игрок должен сказать «цветы».

Но это простой случай. Обычно темы бывают посложнее – скажем, «то, что читают» (проповедь, нотация) или «то, что подают» (милостыня, голос).

Последнюю категорию всегда жутко сложно отгадать. Именно она стоит между игроком и большими деньгами, и будет особенно обидно, говорит мама, если знаменитость окажется тупой как пробка.

Если мама выиграет блиц и правильно отгадает все темы в раунде победителя, она получит десять тысяч долларов. Если потом она еще раз выиграет блиц, то успех в следующем раунде победителя принесет ей пятнадцать тысяч. А если выиграет в третий раз, то вступит в борьбу за двадцать тысяч долларов. Это я и называю большими деньгами.

Во время блица разрешается жестикулировать и тыкать во что угодно. Например, чтобы подсказать слово «нос», можно просто дотронуться до своего носа. Но в раунде победителя правила меняются. Запрещены любые жесты, даже пальцем шевельнуть нельзя. Вот потому-то я сейчас и привязываю руки Ричарда к подлокотникам моего кресла. Выбленочным узлом.

– Опять не в ту сторону, – говорит Ричард, следя за моими движениями. – Продевай, продевай в петлю… Вот так, правильно.

Мама смотрит на нас как на ненормальных:

– Это действительно так необходимо?

– Ей надо практиковаться, – отвечает Ричард. – Ты же скоро выиграешь шлюпку.

Мама закатывает глаза.

Карточки у меня наготове – я все на них выписала крупными печатными буквами, чтобы Ричарду было видно издалека. Я буду их поднимать, стоя у мамы за спиной. Конечно, в самой передаче задания появляются на вращающихся экранах за головой игрока, но дома у нас техника пока еще не на таком высоком уровне.

Луиза очень хорошо ведет конспект передачи: она даже записывает, что говорит Дик Кларк в начале раунда победителя. А говорит он всегда одни и те же слова: «Итак, ваша первая тема. Поехали!»

Мы устанавливаем таймер на одну минуту. За эту минуту маме предстоит отгадать шесть категорий.

– Итак, ваша первая тема. – Я стараюсь говорить голосом Дика Кларка. – Поехали! – И поднимаю первую карточку.

На ней написано: «То, что течет». Ричард кивает и приступает к подсказкам.

– Река, – говорит он, – ручей…

– Вода? – спрашивает мама.

Ричард отрицательно качает головой.

– Слезы…

– …льются! – подхватывает мама. – То, что льется!

Ричард снова качает головой и продолжает:

– Время…

– …течет! – догадывается мама. – То, что течет!

– Дзиннь! – говорю я и поднимаю следующую карточку.

– Ну поехали, – говорит Ричард. – Радуга, гномы…

– Сказки! – вопит мама.

– …дни недели, – заканчивает Ричард.

– Семь! То, чего бывает семь!

– Дзиннь!

Следующая карточка.

– Тигр, – начинает Ричард, – зебра…

– Дикие звери?

– …тельняшка…

– В полоску! То, что в полоску!

– Дзиннь!

Еще карточка.

– Паруса, – говорит Ричард. – Якорь…

– То, что на корабле? – гадает мама.

Ричард мотает головой.

– Занавес в театре… – продолжает он.

– То, что опускают?

Ричард опять мотает головой, думает еще и выдает:

– Бокал. Шум. Тревога.

– Наоборот: поднимают! – догадывается мама.

– Дзиннь.

Таймер выключается с громким щелчком. Мы переглядываемся. Мама угадала всего четыре темы из шести. Никто не произносит ни слова.

– Ничего, – говорит наконец мама. – У нас еще две недели.

Тайное

Я не сразу узнала, что этот парень, который ударил Сэла, – из нашей школы. В тот день мы все работали над «Главной улицей» – это макет городского квартала, который мы делаем у дальней стены класса. Мистер Томпкин всех своих учеников учит делать модели зданий. Мама говорит, что он – несостоявшийся архитектор.

– Почему несостоявшийся? – спросила я.

– Долго объяснять… В общем, учителей не призывали на вьетнамскую войну. Поэтому очень многие юноши, которые не хотели воевать, стали учителями.

Она имела в виду «…а не тем, кем на самом деле хотели стать».

Джей Стрингер, наш двенадцатилетний гений и председатель совета по стратегическому планированию Главной улицы, уже построил из картона целое здание, с пожарными лестницами и водонапорной башней, и приступил к двум телефонным будкам; он сказал, что сделает в них даже крохотные двери, которые будут открываться и закрываться.

Аннемари возилась с мелкой галькой и суперклеем – строила каменную ограду для парка, проект которого Джей Стрингер утвердил неделей раньше. Джулия делала из фольги летающую тарелку, которая, заявила она, «будет летать над улицей взад-вперед на невидимой нити». Тарелку еще не утвердили, но Джулия все равно ее делала. Она написала на бумажке «Проект на рассмотрении» и прицепила ее к обувной коробке, полной фольги и лески. Алиса Эванс лепила из пластилина пожарные гидранты, но пока что у нее получались какие-то жалкие комочки. Наверное, трудно сосредоточиться на гидрантах, когда вот-вот описаешься.

Я рисовала эскиз детской площадки. Горка у меня получилась сперва слишком крутая, потом чересчур плоская, а потом жутко неряшливая, потому что пришлось много стирать. Я думала о том, что придется просить новый листок миллиметровки, а Джей Стрингер от таких просьб всегда вздыхает и закатывает глаза, потому что миллиметровку он приносит из дома.

Тут в классе зазвонил телефон. Мистер Томпкин снял трубку, немного поговорил и потом спросил нас, не хочет ли кто спуститься в канцелярию и помочь секретарю. Я подняла руку. Школьный секретарь всегда дает таким помощникам батончики «Бит-О-Хани» или конфетки «Хершиз Кисс».

Я сунула книгу под мышку и съехала по перилам до первого этажа. Байкерша, как всегда, сидела за своим столом в канцелярии. Ее должность называется «школьный секретарь», но, по-моему, именно она руководит этой школой. Причем не вставая с места, то есть со своего кресла, – а кресло у нее на колесах, вот потому все и зовут ее Байкершей. Она целый день раскатывает по канцелярии, отталкиваясь ногами от пола. Получается похоже на замедленный пинбол.

– Зубному врачу нужен курьер, – сказала она, подъехала ближе к столу и взяла лист бумаги.

Странное дело: ходить в школу почти семь лет и в один прекрасный день вдруг узнать, что в ней есть зубной врач. Но именно так все и было. Байкерша встала с кресла, я вслед за ней вышла в коридор и завернула за угол, в тупичок, о существовании которого я даже не догадывалась. Там оказалась одна-единственная приоткрытая дверь, а за ней самый настоящий стоматологический кабинет.

Мы вошли в приемную. Отсюда был виден сам кабинет: обычное зубоврачебное кресло, сбоку – маленькая белая плевательница, сверху – серебристая лампа. Стены были увешаны плакатами о пользе яблок, о зубном налете и о том, как правильно чистить зубы.

– Брюс! – окликнула Байкерша.

В приемную выглянул человек в зеленом халате и с аккуратной седой бородкой и широко улыбнулся мне. Зубы у него были идеальные.

– О, привет. Ты – моя первая пациентка?

– Нет, – сказала Байкерша, – это Миранда. Она будет вашим курьером. Вот список. – И она вручила мне листок, на котором в столбик были выписаны имена учеников и классы, в которых они учатся.

– Они ходят к зубному прямо в школе? – спросила я. – Вот странно. С чего это вдруг?

Байкерша выхватила у меня листок:

– В этой школе девяносто восемь шестиклассников, из них сегодня присутствуют восемьдесят девять. Так что если не можешь вести себя как воспитанный человек, возвращайся в класс – я легко найду тебе замену!

Меня бросило в жар, и я почувствовала, что вот-вот расплачусь. Иногда, если застать меня врасплох, я могу разреветься прямо на пустом месте.

Зубной врач положил мне руку на плечо и опять улыбнулся так, будто его этому специально учили. Если вдуматься, зубному врачу это необходимо.

– Мои услуги бесплатны, Миранда. У некоторых семей нет денег на лечение зубов. Или, точнее, мы даем им возможность распорядиться этой суммой по-другому.

– А, ясно. – Только бы мама не узнала, подумала я. Она вечно возмущается, что у нас нет всеобщей бесплатной медицинской помощи. Услышит, что в школе есть зубной, – сразу меня к нему запишет, я и моргнуть не успею.

Врач посмотрел на Байкершу. Она выдавила из себя улыбку и вернула мне список. Потом выудила из кармана слегка подтаявший батончик «Бит-О-Хани» и протянула его мне прямо на глазах у зубного врача – хотя Луиза однажды сказала, что есть «Бит-О-Хани» – все равно что самому себе выбивать зубы гаечным ключом.

– Только не всех сразу! – крикнул мне вдогонку зубной врач. – Приводи по двое.

Я решила начать с малышей. Я стучалась в класс, выходил учитель, смотрел на мой листок и выводил ко мне ребенка. Я отвела к врачу двух первоклашек, немного почитала у него в приемной свою книгу и пошла за следующей парой – это были второклассник и четвероклассник. Вверх по лестнице и снова вниз. Вверх-вниз, вверх-вниз. Да уж, Байкерша ни за что не стала бы так бегать.

Когда я привела вторую пару, одна первоклашка уже ждала, пока ее отведут обратно в класс. На рубашке у нее была наклейка – улыбающийся рот, полный белоснежных зубов. Я отвела ее и отправилась в параллельный шестой класс за последним из списка. Маркус Хейлбронер. Никогда не слышала этого имени.

Я постучала в стеклянное окошечко в двери и помахала листком. Вышел учитель, мистер Андерсон, я показала ему список.

– Маркус! – позвал он, и из-за парты встал мальчик.

Это был тот самый мальчик, который ударил Сэла. Правда, он с тех пор успел коротко постричься – но это точно был он. Мозг принялся вопить: «Это парень, который избил Сэла! Ты понимаешь или нет? Он ходит в твою школу! Парень, который ударил Сэла, учится в твоей школе!» Парень тем временем подошел к нам.

– Тебе к зубному, – шепнул ему мистер Андерсон.

Маркус кивнул, вернулся к своей парте, взял книгу и, даже не взглянув в мою сторону, вышел за дверь. Я пошла следом, держась на несколько шагов позади. Дорогу он знал.

* * *

– Рад тебя видеть, Маркус! – крикнул из кабинета зубной врач. – Отличная стрижка.

Четвероклассник в кресле сплевывал в маленькую белую плевательницу. Остальные, уже с наклейками, ждали, пока их отведут обратно. Маркус плюхнулся на стул и раскрыл свою книгу. Она называлась «Математические концепции».

Наш мистер Томпкин всегда вел себя так, будто у нас весь класс без ума от математики. Но трудно было не заметить, что книжки всем выдавались разные: красные для гениев вроде Джея Стрингера, оранжевые для таких, как я, у кого дела с математикой идут неплохо, и желтые – для тех, кого два раза в неделю отправляют на дополнительные занятия с мисс Дадли. Книга, которую читал Маркус, была вообще совсем другая: толстая, в твердом переплете, с очень мелкими буквами. Я предположила, что, хотя она и синяя – а синий цвет еще дальше от красного, чем желтый, – она как минимум равноценна красной.

– Так ты любишь математику? – спросила я.

Он поднял глаза – и по его взгляду я догадалась, что он меня не узнал. Что он не помнит, как побил Сэла, не помнит, как рассказывал мне про солнце.

– Да, – произнес он медленно, как для тупых. – Я люблю математику. – И снова уткнулся в книжку.

Я отвела малышей в классы. У девочки в руках была глянцевая карточка в форме яблока, где было написано, что она должна прийти к врачу еще раз, и оставлена специальная строчка для маминой подписи. «Значит, в зубе дырка», – мрачно подумала я.

Когда я вернулась, четвероклассник еще сидел в кресле, а Маркус читал эту свою математическую книжку. Ну и ладно. Я взяла со стола свою книгу и тоже уселась читать.

– Между прочим, – пробурчал Маркус, – некоторые считают, что это возможно.

– Что возможно?

Он показал на мою книгу.

– Путешествия во времени. Некоторые считают, что это возможно. Но только эти бабки в начале книжки соврали.

– Что-о?

– Эти три старухи из твоей книжки – миссис Что, миссис Кто и миссис Почему.

– Миссис Штос, миссис Хтойто и миссис Почемурр, – поправила я.

Он пожал плечами.

– Что значит «соврали»? Они никогда не врут! – Я начала вскипать. Честно говоря, мне противна сама мысль, что кто-то другой читает мою книгу. Это как если бы чужой человек вдруг начал рыться в моей тайной коробке, которую я храню под кроватью.

– Ты что, не помнишь? – Он подался вперед на стуле. – Вот они собираются путешествовать во времени, так? По всей Вселенной, так? И они обещают этой девчонке, что вернут ее домой за пять минут до того, как забрали. И не возвращают!

– А с чего ты взял, что не возвращают? Там же нет часов и вообще про время ничего не сказано. Они улетают вечером и тем же вечером возвращаются. Может, они улетели в восемь тридцать, а вернулись в восемь двадцать пять.

Он рассмеялся.

– Тут часы не нужны. Тут нужно головой думать. В начале книжки эта девчонка идет по огороду…

– Мег.

– А?

– Ты все время говоришь «эта девчонка». Ее зовут Мег.

– …и вот она доходит до конца огорода и садится на эту каменную стенку, так? И оттуда ей виден весь огород. С этой стенки, где она сидит и болтает с этим парнем, так? А потом появляются эти три тетки и их забирают.

– Его зовут Келвин. Ну и что, что оттуда виден весь огород?

– А то, что в конце книги они возвращаются в этот самый огород! Помнишь? Они приземляются прямо на капустной грядке! И если бы они действительно, как пообещали эти бабки, вернулись домой за пять минут до того, как улетели, то они бы увидели собственное возвращение! Увидели бы самих себя, как они плюхаются в капусту. До того, как отправились.

Я отложила книгу и помотала головой.

– Сам подумай: они же еще никуда не улетели. Как они могли уже вернуться? Они даже не знали точно, вернутся ли они вообще!

– Да неважно, знали они или нет. Это тут вообще ни при чем. – Он откинулся на спинку стула и сунул руки в карманы. – Если они приземлились на капустную грядку в восемь двадцать пять, значит, в восемь двадцать пять они должны быть на этой грядке. И точка.

– Нелогично, – сказала я. – Они же могли вообще не вернуться! Вдруг им бы не удалось спасти отца Мег и вернуться целыми-невредимыми?

– Тогда они вообще не приземлились бы на капустной грядке. Но они же приземлились, так?

– Да, но… конец не может быть раньше середины!

Он улыбнулся:

– Почему же?

– Не знаю, почему! Просто здравый смысл…

– Здравый смысл! Ты читала об относительности? Ну, Эйнштейна.

Я уставилась на него.

– Эйнштейн говорит, что здравый смысл – это сумма предрассудков, привычка мыслить определенным образом. И в большинстве случаев она просто мешает.

– Мешает чему?

– Истине. Здравый смысл подсказывал людям, что Земля плоская, а Солнце вращается вокруг нее. Но ведь надо же было в конце концов это опровергнуть или хотя бы поставить под сомнение.

– Ну да, видимо, кто-то так и сделал.

– «Кто-то»! Не кто-то, а Коперник. Короче, я о чем: они никак не могли вернуться на пять минут раньше, чем улетели. Иначе они увидели бы сами себя, свое возвращение, до того как отправились в путь.

Я почувствовала, что сдаюсь.

– Но в огороде было темно, – сказала я. – Может, им просто не было себя видно с того места, где они сидели?

– Я об этом думал. Но не услышать-то они не могли? Шум, переполох, собачий лай…

– Господи, да какое это все имеет значение? Это же книжка! Это все выдумано!

Он пожал плечами.

– Да, история выдуманная. Но путешествия во времени возможны. Теоретически. Я читал кое-какие статьи…

– Ничего себе! Да, ты явно любишь математику.

Он снова улыбнулся. Когда он улыбался, его коротко стриженная голова напоминала идеальный шар.

– Это скорее физика.

– Ладно, ты явно любишь физику.

– Да, люблю. – Он взял со стола мою книгу и принялся листать. – Когда я в первый раз прочитал эту книжку, у меня был очень похожий разговор с учителем. Она меня тоже сначала не поняла.

– Она? Мистер Андерсон – это не «она». Ты вообще живых людей замечаешь или нет?

– Мистер Андерсон тут ни при чем. Это было во втором классе. Я по этой книжке изложение писал, по домашнему чтению.

– Во втором классе?!

Он положил книгу на место.

– Да. В Детройте. Мы там жили до прошлого года. Но со второго класса я почти ни с кем на эту тему не говорил.

– Почему?

Он бросил на меня взгляд:

– Потому что люди не любят об этом думать.

– И я их понимаю, – сказала я. – У меня от этих мыслей голова начинает болеть.

– Но ты все равно умница, лучше других соображаешь.

Я закатила глаза:

– Ну, спасибочки.

– Маркус! – радостным голосом позвал зубной врач. – Твоя очередь!

Я увидела, как Маркус скользнул в огромное кресло и опять погрузился в свою книжку по математике, держа ее на отлете. Четвероклассник с наклейкой ждал меня у двери.

– Миранда, можешь идти на урок! – крикнул врач. – Маркусу придется задержаться. А потом он сам дойдет до своего класса.

Я взяла свою книгу, и мы с четвероклассником двинулись вверх по лестнице. Когда мы повернули к его классу, он остановился, и я подождала, пока он оторвет наклейку от рубашки, сложит ее и сунет в карман.

Сэндвичи

Много лет Колин был для меня просто одноклассником, которого я за каникулы успевала напрочь забыть. В третьем классе мы с ним почти неделю разыгрывали Алису Эванс, уверяя ее, что велюр – это натуральный мех пушных зверьков, и она потом весь учебный год ничего велюрового не надевала. А больше мы с Колином никогда ничего вместе не делали. Пару-тройку раз я видела его в парке со скейтбордом, и он всегда разрешал мне сделать кружок, – но это и всё.

И вдруг оказалось, что этот Колин все время рядом, как приклеенный. Куда мы с Аннемари, туда и он, и на большой перемене, и после уроков. Крикнет: «Постойте, я с вами!» – и мы втроем идем на Бродвей в сэндвичную Джимми за «Колой».

Это Колину пришло в голову попроситься к Джимми на работу. Я была уверена, что он шутит. Колин вечно нес всякий бред. Иной раз брякнет такое, что одновременно и восхищаешься, и хочется сделать вид, что ты не с ним. Мама наверняка сказала бы, что он стремится привлечь к себе внимание.

– Знаете что, – сказал он Джимми однажды в начале ноября, когда мы втроем после уроков покупали в сэндвичной «Колу», – вот вы тут всегда один да один. Не поговорите с хозяином, чтобы он взял нас на работу?

– Я тут хозяин, – ответил Джимми. – А кого это «нас»?

– Ну, нас троих, – сказал Колин. – Мы можем приходить после школы.

Джимми взял с рабочего подноса (тогда я еще не знала, что он так называется) кружочек маринованного огурца и забросил в рот.

– Это поздновато. Вот если б с утра пораньше.

– А если в десять сорок пять? У нас как раз большая перемена, время обеда. Ну кто, спрашивается, обедает в такую рань? В нашей дурацкой школе чем ты старше, тем раньше у тебя обед.

Джимми кивнул:

– Годится.

Я не поверила, что Джимми это всерьез, но Колин сказал, что завтра на большой перемене надо туда пойти, просто на всякий случай.

И оказалось, что Джимми не шутил. Мы втроем честно работали у него всю неделю. Мыли жирные пластмассовые подносы, взвешивали стопки тонких склизких ломтиков мяса (бр-р-р!), выстраивали пирамиды напитков в холодильной витрине, резали помидоры и делали многое другое, что велел нам Джимми.

По-моему, совершенно очевидно, что Джимми немножко с приветом, – разве нормальный человек возьмет на работу троих шестиклассников на сорок минут в день? В наш первый рабочий день он, наверное, минут пять тыкал пальцем в пластмассовую копилку в форме Фреда Флинтстоуна, которая стояла у него на верхней полке в подсобке.

– Копилку не трогать, – повторял он как заведенный. – Ни-ко-гда.

Когда я сказала Аннемари, что Джимми – слегка того, со странностями, она ответила:

– Да, но странности у него милые, а не жуткие.

– Зато копилка жуткая.

Она пожала плечами:

– Мало ли кому что нравится. Мой папа тоже собирает всякую ерунду.

Как выяснилось, платить нам Джимми не собирался. Он просто разрешал нам выбрать в холодильнике по банке газировки и сделать себе по сэндвичу из тех продуктов, что лежали на рабочем подносе на прилавке. А лежали на нем только листья салата, помидоры, лук, сыр – американский и швейцарский – и маринованные огурцы. Все остальное – ломтики индейки, ветчину, ростбиф, салями, салат с тунцом из глубокой прямоугольной посудины и тефтельки из скороварки – нам брать запрещалось.

Каждый день в конце работы мы несли эти свои сэндвичи с сыром в школу и съедали их за партами во время самостоятельного чтения. Я сидела с Алисой Эванс, которая никогда ни на что не жаловалась, Аннемари – с Джеем Стрингером, который, едва открыв книгу, отключался от окружающего мира, но Колин – Колин сидел с Джулией.

– Мистер Томпкин! – заныла она в пятницу, в конце нашей первой недели у Джимми. – Колин опять жует прямо за партой! А я ненавижу запах маринованных огурцов!

Мистер Томпкин глянул на нее поверх книги и, не вынимая зубочистки, сказал:

– Попробуй дышать ртом.