Текст книги "Фонтан переполняется"

– Вы так думаете? – с надеждой спросила мама.

– Я была настолько уверена, что она одаренный ребенок, что попросила ее задержаться на одиннадцатичасовой перемене, – продолжала мисс Бивор, и ее взор затуманился.

– Значит, она талантлива? – заинтересовалась мама.

– О, разумеется! – воскликнула мисс Бивор, хлопнув в ладони одновременно с негодованием и улыбкой. – Вообразите мою радость, когда я обнаружила, что она обладает особым талантом к моему предмету!

– И что же вы преподаете? – настойчиво спросила мама.

– Ну как же, я преподаю скрипку, – ответила мисс Бивор с гордой скромностью.

Мама потеряла дар речи, и через минуту мисс Бивор продолжила:

– У вашей девочки незаурядный музыкальный дар.

– Но у Корделии вовсе нет таланта к музыке, – возразила мама. – Она не видит разницы между Бетховеном и Чайковским.

– Вы заблуждаетесь, – сказала мисс Бивор. – Воистину поразительно, как много классических произведений знает наша маленькая Корделия.

– Я не утверждала, – желчно поправила ее мама, – что бедняжка Корделия не отличает Бетховена от Чайковского, я сказала, что она не видит разницы между ними. – Она устало махнула рукой. – Мэри, Роуз, оставьте нас.

Примерно через полчаса мисс Бивор покинула наш дом. Мама вошла в столовую, где мы с Мэри делали уроки, и строго спросила:

– Кто-нибудь из вас знал, что происходит?

– Конечно, нет, – возмутились мы. – Мама, мы бы тебе рассказали.

– Подумать только, каждое утро Корделия уходила в школу и играла на скрипке с той женщиной, а я и не подозревала об этом, – сказала бедная мама, закрыв лицо руками. – О, повсюду одни обманы.

Вошел папа и, заметив нас, с видом крайней озабоченности спрятал что-то за спиной.

– Краска эту штуку не берет, – грустно сообщил он маме.

– Кейт так и думала, – ответила мама, расцветая от его присутствия. – Найдем что-нибудь еще. – Прежде чем выйти из комнаты, она повернулась к нам и серьезно сказала: – Мне пришлось говорить с мисс Бивор очень прямо, я запретила ей забивать бедняжке Корделии голову всей этой ерундой. Так что, если ваша бедная сестра покажется вам несчастной, будьте к ней как можно добрее.

Но Корделия вовсе не казалась несчастной. Никто в нашем доме не казался несчастным, ведь близилось Рождество, а с ним – непременная радость. Вновь обретенное согласие с папой придавало маме сил мужественно справляться с горем, которое в противном случае могло бы разрастись и омрачить нам праздник. В один из дней она сказала мне:

– Роуз, ты еще мала, но очень разумна. Я показывала тебе письмо от кузины Констанции. Как думаешь, будет уместно, если я пошлю ей и ее дочери подарки?

Я ответила, что, по-моему, подарки еще никому не вредили. Поэтому она разрезала платье из светлой, легко стирающейся ткани, в котором семнадцать лет назад выступала на летнем концерте в Берлине, и сшила из него фартук, подходящий для работы по дому; муж Констанции не баловал ее деньгами, и ей приходилось много трудиться по хозяйству. Для Розамунды мама попросила папу вырезать из дерева ангела по фотографии скульптурной композиции из какой-то нюрнбергской церкви. Он сказал, что это очень сложно и у него получится разве что грубое подобие, но в итоге смастерил фигурку, как бы склонившуюся, чтобы кого-то защитить. Мама так часто упоминала Берлин и Нюрнберг в связи с подарками, что я спросила ее, долго ли Констанция и Розамунда жили в Германии, но она ответила, что, насколько ей известно, они никогда там не бывали. Просто такие подарки показались маме подходящими – они будили в ней воспоминания об этих городах. Вот и всё.

Чтобы Констанция не получила подарки задолго до Рождества и не почувствовала себя обязанной прислать что-то в ответ, мама договорилась о доставке на другой конец Лондона с одной из местных курьерских повозок, ползавших в ту пору по пригороду, и заставила курьера пообещать вручить их не раньше сочельника; тогда Констанция не успела бы отправить ответную посылку. Но пока мы занимались тем, чем обычно занимаемся в сочельник – вымыли головы и сели сушить их у огня, жаря на нем каштаны и запивая их молоком, – мама пережила один из счастливейших моментов своей жизни. Внезапно мы услышали перестук копыт и звон бубенцов. Мама мгновенно поняла, что на другом конце Лондона Констанция, движимая столь же сильной любовью, приняла такие же деликатные предосторожности и прислала нам подарки со своим местным курьером. Мама проговорила это речитативом, подобным протяжному сигналу фанфар, и бросилась на улицу, чтобы проверить свою догадку, и оказалась права. Когда мы, спотыкаясь о подолы халатов, подошли следом за ней к входной двери, то увидели, как она принимает очень красивые старомодные свертки, выглядевшие так, словно они прибыли из какой-то далекой страны, и перевязанные диковинной белой тесьмой с красным узором, вышитым крестиком. Мама, разумеется, не позволила нам их открыть и унесла свертки в папин кабинет к остальным подаркам, которые нам должны были вручить рождественским утром, а затем поспешила вернуть нас обратно к камину, потому что наши волосы еще не высохли. Она села рядом и заплакала от радости, что Констанция по-прежнему ее любит. Тем вечером мы лежали в кроватях и слушали голоса родителей, наряжавших елку в комнате внизу, и мамин голос был свеж и звонок, словно песня дрозда. Раз или два родители долго смеялись.

Глава 4

До четырех часов дня Рождество проходило лучше некуда. Правда, накануне мы долго не ложились спать и потому проснулись поздно, но сразу нашли в изножьях своих кроватей чулки. Не успели мы в них заглянуть, как в комнату на нетвердых ножках вошел Ричард Куин, держа перед собой большой чулок, который ему одолжила мама, потому что в его носочки ничего бы не поместилось. Он не мог заставить себя заглянуть внутрь, боясь не выдержать своей радости.

– Там солдатики? – спросил он сиплым от волнения голосом.

Он просил оловянных солдатиков на Рождество, день рождения и всякий раз, когда кто-нибудь дарил ему деньги. Мы ответили, что да, наверняка, но он так измучился в предвкушении дня несказанных удовольствий, что не мог собраться с силами и заглянуть в чулок. Мы уговаривали его быть мужчиной и достать подарок, но он с застывшим взглядом сел на кровать Мэри и, раскачиваясь, выдохнул:

– А внизу тоже подарки? Еще лучше, да?

Мы ответили, что да, они лежат в гостиной, под елкой, как и в прошлом году, когда мы жили в Эдинбурге.

– Тогда нужно скорее спуститься и забрать их, пока ничего не случилось, а потом вернуться сюда! – выпалил Ричард Куин.

– Ну вот еще, – сказала Мэри, прижимая его к себе. – У нас есть все время на свете. – Эту фразу часто произносила мама, когда мы слишком торопили события.

Его лицо стало жалобным, и он воскликнул:

– А вот и нет, а вот и нет!

Мэри обняла его еще крепче, и они вместе начали раскачиваться, тик-так, тик-так, она напевала: «У нас есть все время на свете», он в ответ тянул: «Вот и нет, вот и нет, вот и нет», его нежное, как персик, личико стало озорным, и он хитро посматривал на нас из-под черных ресниц своими серыми глазами.

Мы с Корделией подошли и опустились на колени рядом, она поцеловала его левую ножку, а я – правую, Мэри продолжала напевать: «У нас есть все время на свете», а он повторял: «Вот и нет, вот и нет», и на его бледных розовых губах собирались пузырьки смеха. Нам всем хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно.

Потом вошла Кейт и нагнулась к нам для поцелуя, и мы разом обняли ее, а Ричард Куин начал карабкаться вверх по ее лифу, пока она не забрала его из рук Мэри. Мы все очень любили Кейт, а она – нас, особенно маму, хотя, похоже, слегка ее побаивалась, и мы догадывались, что Кейт чем-то ее огорчила. Она подарила нам чудесные подарки: каждой из девочек по носовому платку с ажурной каймой ручной работы – на них она рельефными белыми буквами вышила наши полные имена, – а Ричарду Куину – две караульные будки с двумя гвардейцами в киверах[21]21
  Высокий головной убор, часть военной амуниции. Прим. ред.


[Закрыть]. Мы подарили ей шляпные булавки с сургучными головками в форме цветков, которые нам помог сделать папа. Кейт сбегала наверх и принесла свою громадную шляпу. В те дни подобные головные уборы носили женщины из разных слоев общества, а кое-кто из них, например Кейт, в которой для обычной служанки было слишком много от цыганки, мог похвастаться шляпой, больше напоминавшей тележное колесо, украшенное перьями. Она водрузила ее на голову, приколола нашими булавками и принялась вертеться, по-прежнему напоминая дюжего моряка в женском платье. Вряд ли в этой шляпе выражалось ее желание прихорошиться. Скорее она надевала ее как униформу.

– Кейт, как же странно, что еще в прошлое Рождество мы не знали тебя, а ты не знала нас! – воскликнула я.

– В прошлое Рождество я была в родном городе, куда больше никогда не поеду, – сказала она, глядя в зеркало гардероба на свое лицо под огромной шляпой, которое казалось выстроганным из дерева.

Заметив на ее щеках слезы, мы сказали, что нам очень жаль, и спросили, кто не позволяет ей вернуться, но она ответила:

– Если бы я захотела вернуться, никто бы не смог мне помешать, даже моя мать. Просто мне больше нравится здесь, с вами и вашими родителями.

Мы поняли, что Кейт выглядит такой серьезной не из-за печали, а от счастья – как те крупные псы на ферме в Пентландах, сидевшие вечерами возле очага у ног мистера Уира, – и мы погладили ее, словно она тоже была большой собакой. Но сделали это без намека на высокомерие. Мы глубоко уважали Кейт, потому что не раз видели ее в деле: как она засовывает руку в духовку, пока на кухонном столе за ее спиной дожидается противень с формами из сырого теста, через секунду достает ее, качает головой, строго говорит: «Рано», потом повторяет это еще три-четыре раза, всегда со словами: «Рано», а потом неожиданно восклицает: «Пора», и ее выпечка всегда получается вкуснее, чем у кого-либо другого. Вдобавок ее мать тридцать лет проработала прачкой в Портсмуте, прежде чем прошлым летом по причинам, которые мы никак не могли выяснить, вынужденно переехала в Уимблдон, поэтому Кейт знала много секретов стирки, и после нее даже наше ужасное зимнее нижнее белье не кололось. Она управлялась с кухней так же хорошо, как мама с фортепиано.

Мы сказали Кейт, что, кажется, шляпке до совершенства недостает еще одной булавки, которую мы обязательно сделаем ко дню подарков[22]22
  Праздник, который в Великобритании отмечают двадцать шестого декабря. Прим. ред.


[Закрыть], и в этот момент вошла мама, сияющая, словно перед выступлением на сцене. Выглядела она неважно. Из-за утраты мебели тети Клары, постыдных обстоятельств нашего переезда из Эдинбурга в Лавгроув и той загадочной истории с мэром и мэршей она сильно похудела и, кроме того, слишком перетрудилась, когда мастерила игрушки для нас. Но было рождественское утро, и она усилием воли превратила себя в звезду. Мы окружили ее и расцеловали с обожанием, а она велела нам быстрее одеваться и спускаться к завтраку, мы уже опаздываем, мы не успеем открыть подарки и порадоваться им, прежде чем отправимся в церковь. Потом она ускользнула прочь со странным возгласом, какой издавала всегда, когда вспоминала о срочных делах, и который, как я поняла спустя годы, очень напоминал крик скворца, готового взмыть над землей. Кейт увела Ричарда Куина, чтобы умыть и одеть, а мы по очереди сходили в ванную. Пока одна из нас умывалась, остальные разбирали свои чулки, полные лучших рождественских подарков, какие нам когда-либо дарили. Там лежали куколки – хотя мы уже почти выросли из игрушек, нам нравилось всюду носить их с собой; венки из ракушек и сургуча – в них можно было представлять себя на балу в Букингемском дворце, венском Хофбурге или петербургском Зимнем дворце, в которых папа побывал в молодости; а также прелестные расписные пеналы – каждое Рождество мы находили в рождественских чулках по новому пеналу с выведенным золотой краской годом; и пакетики с разноцветным засахаренным миндалем. Потом мы надели свои лучшие наряды, которые, как и мамина одежда, постороннему взгляду могли показаться скромными.

Комнаты, разумеется, преобразились в зеленые дворцовые покои. Родители украсили их остролистом, омелой и пушистыми веточками гамамелиса, который рос в саду. Во главе стола сидел наш очень красивый папа. Конечно, нельзя сравнивать человека с лошадью, но у самых замечательных коней, резвых и неукротимых, в глазах горят звездочки, и папины глаза сияли сейчас точно так же. Мы поцеловали его, и он обстоятельно поздравил каждую из нас. Потом Кейт принесла в столовую Ричарда Куина, и тот, увидев папу, раскинул руки и сказал просто: «O». Даже самый недалекий человек понял бы, что это идеально круглое «О» наполнено обожанием. Папа с не меньшим обожанием улыбнулся ему и сказал: «Счастливого Рождества, Ричард Куин». Мама, непривычно тихая и умиротворенная, стояла позади и задумчиво любовалась ими.

Возле наших тарелок лежали праздничные головные уборы, которые мы сразу надели и не снимали дома весь день: у Ричарда Куина – позолоченный картонный шлем лейб-гвардейца, а у нас – разноцветные звездочки на шпильках. Затейливая церемония обмена подарками последовала примерно через полчаса, потому что маме нужно было убрать со стола и дать Кейт распоряжения насчет ужина. Мы поднялись к себе в комнату, собрали подарки, которые смастерили для родителей, и стали ждать, пока нас позовут. Потом мы с Кейт стояли за дверью в столовую, пока мама не заиграла фортепианную версию «Рождественской оратории» Баха, и тогда мы прошествовали друг за другом в комнату, встали спиной к елке и исполнили рождественский гимн. В том году мы пели «Тихую ночь». Потом мы поздравили папу с мамой. Я помню, кому что подарили, потому что мы с Мэри записывали все в книжечку, которая каким-то чудом сохранилась до сих пор. Корделии рукоделие давалось легче, чем нам, и она связала папе шелковый галстук, а для мамы сшила набор муслиновых воротничков и манжет. Мэри экономила на молоке и булочках в большую перемену, а потом зашла в лавку старьевщика, что стояла на пути в школу, и купила папе книжицу восемнадцатого века о достопримечательностях Парижа с красивыми цветными картинками, а маме – акварель с видом Капри, где та в юности провела замечательный отпуск. Я раскрасила деревянный коробок для больших спичек, который папа мог бы держать в своем кабинете, а маме сплела из соломы сумку для покупок. Ричард Куин подарил папе спички для моего спичечного коробка, а маме – самолично выбранный ярко-розовый кусок душистого мыла. К сожалению, у нас почти не водилось карманных денег, но, честное слово, эти подарки вовсе не были никудышными. Все, кроме галстука и мыла, по-прежнему оставалось в доме, когда мы покинули его много лет спустя, и вряд ли мама сохранила наши подарки только из любви к нам. Я уверена, что эти вещи уцелели из-за своей красоты и пользы, которую они приносили. Мы не были выдающимися или излишне разумными детьми, но мама, папа и Кейт воспитывали в нас достойных людей.

После папы и мамы пришел наш черед получать подарки. Они были чудесны. Оглядываясь на свою жизнь, в которой случалось немало роскошных праздников, я не помню ни у кого из детей таких чудесных подарков на Рождество. Мы думали, что папа смастерит новые фигурки и мебель для кукольных домиков, но он сделал кое-что получше. Для тюдоровского дворца Корделии он построил лабиринт, затонувший сад[23]23
  Парк, разбитый ниже уровня окружающего ландшафта и отделенный живой изгородью.


[Закрыть] и аллею, как в пьесе «Много шума из ничего»; особняк королевы Анны, принадлежавший Мэри, украсили сад, окруженный шпалерами[24]24
  Решетчатая конструкция, которая служит опорой для растений. Прим. ред.


[Закрыть], и виноградник, расположившийся с внешней стороны южной стены; в моем викторианском готическом аббатстве появился маленький парк с зеркальным озерцом, на котором стоял скалистый остров с хижиной отшельника. Мама сшила из своих старых нарядов светло-зеленое платье Марии Шотландской для Корделии, белое платье восемнадцатого века для Мэри, розовое платье с кринолином для меня и мундир из «Трех мушкетеров» с картонной шпагой для Ричарда Куина. Как обычно, мама сделала уникальные костюмы, мы никогда не видели ничего подобного, их могла придумать только она. Мы были настолько очарованы великолепными обновками, что не успели толком рассмотреть подарки от Констанции, а уже пришло время собираться в церковь, мы увидели только, что девочкам она прислала красивые передники с подобранными в тон лентами для волос, а Ричарду Куину – рубашечку. Чувствовалось, что она шила их со спокойной уверенностью, и это делало ее подарки такими же неповторимыми, как и необычные костюмы нашей матери.

Родители давно решили, что этим рождественским утром Ричард Куин впервые отправится в церковь вместе с нами, но он был полностью поглощен новыми игрушками. Вместо того чтобы разобрать свой чулок, он таскал его за собой и никому не отдавал, повторяя: «Не сейчас, еще минутку», и не мог налюбоваться на игрушечный форт, который смастерил для него папа, – почти как настоящий, с казематами, редутом, гласисом и гарнизоном из двадцати человек в доспехах из серебряной фольги. Форт нравился Ричарду Куину так сильно, что он не мог к нему прикоснуться. Так что мама сжалилась и разрешила ему не идти с нами, сказав, что он, пожалуй, еще слишком мал и церковь подождет до следующего Рождества. Но Ричард Куин ответил, что если папа пойдет, то он тоже хочет пойти. Мы вышли на морозное утро, и мама проводила нас до крыльца.

– Перчатки? – строго напомнила она, поскольку в то время девочки по всей Англии отказывались их носить и когда-нибудь должны были одержать победу, но пока взрослые подавляли их бунт. – Хотелось бы мне пойти с вами. – Она вздохнула. – Как бы я хотела послушать службу.

– О, пойдем! – воскликнули мы, а папа спросил:

– Дорогая, почему бы тебе не присоединиться к нам?

– Тогда вы останетесь без ужина, – ответила она. – Одна Кейт не успеет приготовить столько блюд, накрыть на стол, да еще и застелить кровати. Удивительно, сколько женщин вынуждены оставаться дома в рождественское утро, чтобы позаботиться об ужине, и не получают христианского благословения, словно ведьмы какие. – Она почему-то осеклась, помахала нам на прощание и закрыла дверь, а мы тронулись в путь по улицам, которые, помнится, казались нам театральной сценой, заполненной марионетками. Белый песик перебежал дорогу почти под копытами у старой лошади, тянувшей старый кеб, и хозяин нагнулся и легонько хлестнул его поводком за непослушание; двое лавочников шумно спустили железную штору над витриной; мужчины в фуражках и женщины в капорах – ансамбль офицеров Армии спасения – прошествовали мимо с музыкальными инструментами в руках. Настоящими выглядели только лошадь и собака; господа в слишком коротких пальто и дамы в слишком длинных юбках казались дурно одетыми куклами. Все они словно плавали в океане чистой радости, незнакомый старичок пожелал нам счастливого Рождества, а все дети, которые встретились нам по пути, как и мы, пританцовывали на ходу.

В церкви мы ощутили такое умиротворение, что не стали оценивать музыкальность хора, а с благодарностью слушали, как их голоса выражают чувства, переполнявшие наши сердца.

– Как ярко блестят серебряные блюда на алтаре, – шепнула мне на ухо Мэри.

Нам нравился остролист, опоясывавший кафедру, и белые хризантемы на алтаре. В последнее время мы с Мэри начали сомневаться в религии, потому что Бог не помог сохранить мебель тети Клары и не уберег папу от разочарования из-за того дела в Манчестере, но сейчас наша вера возродилась. Мы поняли, что Бог хорошо поступил, когда послал Своего Сына на землю во искупление человеческих грехов, Он не скрывался подло от чужих неприятностей, в отличие, например, от папиных родственников, не желавших с ним знаться только из-за его невезения. Нам нравилось, что Ричард Куин, которому велели вести себя хорошо в этом святом месте и сидеть тихо, как мышонок, залез на скамью, стал тереться щекой о папино плечо и иногда поднимал лицо для поцелуя, не сомневаясь, что показывать папе свою любовь – правильно. Проповедь мы тоже одобрили, поскольку в ней, если по-простому, говорилось о вреде раздражительности, а мы считали, что хуже нее нет ничего на свете. В школе мы часто раздражали учителей, из-за чего заниматься было невыносимо. Мама сильно огорчалась, когда на нее раздражался папа. Корделия вечно раздражалась на нас. Но, к моему разочарованию, Мэри пробормотала:

– Мы должны постараться меньше раздражаться на Корделию.

Я не верила, что таким образом можно решить проблему. Выходя из церкви, люди обращались к моему отцу с поздравлениями, в которых я уже тогда чувствовала некую особую сдержанность. Сейчас я понимаю, что они относились к нему с недоверчивым почтением. Так они могли бы желать счастливого Рождества потрепанному Просперо[25]25
  Герой пьесы У. Шекспира «Буря», волшебник и правитель Милана. По сюжету был изгнан из своих владений, приплыл на корабле на остров, куда позже заманил предателей. Прим. ред.


[Закрыть] – изгнанному даже с собственного острова, но все-таки волшебнику.

Мы еле успели переодеться в нарядные платья к чудесному праздничному ужину. Один из папиных ирландских родственников, которые не желали с нами общаться, каждый год присылал индейку и окорок, так что на нашем рождественском столе всегда была индейка, начиненная колбасой и каштанами. Мама беспокоилась, что из-за переезда начала готовить рождественский пудинг только в октябре, раньше она никогда так с этим не затягивала, но пудинг получился хоть куда. Каждый из нас нашел в своем кусочке талисман, и мы радовались такому совпадению. Потом мы ели танжерины, миндальные орехи и изюм, а еще карлсбадские сливы[26]26
  Десерт из слив, засахаренных в горячем сиропе. Прим. ред.


[Закрыть] – коробку с ними мистер Лэнгем, папин друг из Сити, присылал нам каждое Рождество. Хлопушки мы не взрывали, так как терпеть не могли грохота. На буфете стояла одна из бутылок портвейна, которые прислал производитель маргарина, и папа, налив по стаканчику себе и маме, спросил ее, правда ли, что мать Кейт, работающая прачкой в Уимблдоне, и ее младший брат, моряк в отпуске, ужинают сейчас у нас на кухне. Поскольку так и было, Корделию послали вниз, чтобы пригласить брата Кейт выпить с папой портвейна. Тот оказался изящным и гораздо более похожим на девушку, чем она сама, и поначалу стеснялся, но папа и портвейн заставили его оттаять, и он довольно долго просидел у нас, рассказывая про Гибралтар, Кипр и Мальту и слушая папины рассказы о том, какими они были в его молодости.

Уже собравшись уходить, он замялся, и мы подумали, что им вновь овладела застенчивость. Но он очень серьезно произнес:

– Я должен поблагодарить вас за то, что вы были так добры к Кейт и к моей матери, когда они попали в беду.

– Пустяки, – с улыбкой ответил папа.

– Ваша сестра уже сторицей отплатила нам своим добрым отношением к детям и усердным трудом. – Мама, казалось, сильно смутилась.

– Да, мэм, но, когда вы помогли им, она еще не успела ничего сделать для вас, – сказал моряк. – Кейт говорит, что не провела в вашем доме и трех дней, когда пришел полицейский, а вы сразу же поддержали ее.

– Пустяки, пустяки, – перебила мама, бросив быстрый взгляд на папу.

– Конечно, я знаю, что мои бедные мать и сестра не совершили ничего преступного, – продолжал брат Кейт. – Женщины в нашей семье давно занимаются этим, для портового города это обычное дело. И как у них хватило наглости угрожать им тюрьмой! Да и те два штрафа тоже было наглостью, ведь наша семья так давно живет в городе.

– То немногое, что мы сделали для ваших матери и сестры, мы сделали с радостью, – сказала мама, вставая и пожимая ему руку. – Прощайте, прощайте, желаю вам еще много лет делить с нами рождественский ужин.

После того как он вышел из комнаты, мама тяжело осела на стул и закрыла лицо руками, а папа, выглядевший очень довольным, подлил себе портвейна и бросил в стакан горстку изюма.

– Но за что Кейт хотели посадить в тюрьму? – спросила Корделия.

– Дорогая, думаю, тебе лучше рассказать им, – произнес папа. – В конце концов, ничего ужасного не произошло.

– Но я считаю это ужасным, – возразила мама. – Я хочу, чтобы они продолжали любить Кейт, она славная девушка, но то, чем она занималась, достойно порицания. Как же сложно.

– Да ну? – насмешливо сказал папа. – По-моему, некоторым это дается легко.

– Ты заблуждаешься, если так думаешь, – неожиданно вспылила мама.

Папа не ответил. Глядя вдаль, он достал из портвейна изюминку и поднес ко рту. Из-под усов, меж его полных губ показались белые зубы. Меня разозлило, что у папы с мамой столько секретов от нас.

– Расскажите же нам, что такого сделала бедняжка Кейт, – со слезами на глазах взмолилась Мэри.

– О, лучше я расскажу вам, чтобы вы не подумали, будто она воровала, ведь она ни за что бы так не поступила, – вздохнула мама. – Она и правда пробыла с нами всего три дня, когда пришел полицейский и сказал, что разыскивает Кейт и ее мать, потому что они сбежали из Портсмута, где ожидали суда. Оказалось, что мать Кейт… о, не думайте, что в этом нет ничего дурного, хотя она такая славная женщина… предсказывала судьбу. О боже.

– Разве это плохо? – вызывающе спросила я.

– Ну разумеется, да. Видите ли, когда моряки долго не возвращаются из плавания, их жены начинают бояться, что корабли затонули, и идут к женщинам, которые якобы видят то, что творится далеко, и тогда эти женщины наполняют ведро и смотрят на воде, что случилось с кораблями.

– Но ведь хорошо, что жены могут узнать, что произошло с их мужьями, – сказала Мэри тоном адвоката.

– Нет, в этом нет ничего хорошего, – возразила мама. – Некоторые из так называемых ясновидящих – мошенницы и лгуньи, они обманом выманивают у бедняжек деньги, и, хотя у кого-то из них в самом деле может быть дар, только подумайте, с кем они общаются! С несчастными духами, скитающимися по земле, не в силах покинуть ее! Ах, дети, никогда не пытайтесь проникнуть в сокрытое, в сверхъестественном всегда столько грязи. Но кажется, женщины в семье Кейт всегда занимались этим, должно быть, это началось давным-давно, когда люди ничего не понимали, так что вы не должны винить ее и ее мать. И они пообещали, что не станут заниматься ничем подобным в нашем доме, даже гадать на чайных листьях. И вы по возможности должны помочь им сдержать обещание.

– Надеюсь, никто не видел, как в наш дом входит полицейский, – сказала Корделия. – Мы тогда только заехали, соседи еще не знали, что мы за люди.

– Но если полицейский пришел, чтобы забрать Кейт в Портсмут, как получилось, что он ушел без нее? – спросила Мэри.

– Давайте поможем Кейт убрать со стола, – пробормотала мама, вставая со стула. – Иначе вы ни за что не успеете вывести меня на прогулку до чая.

– Раз уж ты спрашиваешь, Мэри, – сказал папа, громко рассмеявшись, – полицейский поговорил с вашей мамой и почему-то вбил себе в голову, что Кейт не та девушка, которую он разыскивает.

– Вот так повезло! – воскликнули мы.

– Да-да, – добавила мама. – Поторопитесь, дорогие.

Мы сменили нарядные платья на уличную одежду и, оставив Ричарда Куина с папой, повели маму на прогулку. Мы проходили мимо церкви, и она неожиданно вскрикнула от радости, заметив, что в такой поздний час за витражными окнами горит свет. Когда мы вошли, служба уже почти закончилась, но мама все равно была благодарна за те двадцать минут, что ей удалось провести в полупустой церкви.

– Ну, теперь я не совсем безбожница, – сказала она, когда мы вышли на улицу, казавшуюся черной на фоне густого золотого заката. – Будет ужасно, если мне откажут в христианском погребении только потому, что индейки не поливают сами себя жиром.

После теплой церкви мы ощутили, как с запада дул холодный ветер, и мама, поежившись, сказала:

– Посмотрим, не разучилась ли ваша старушка-мать бегать.

Конечно, она не разучилась, мы бежали довольно долго, и лишь недалеко от дома она попросила нас остановиться. Прежде чем войти, она сказала, что мы никогда не должны говорить с бедняжкой Кейт о ее беде.

Мы поднялись в нашу комнату и снова переоделись. Конечно, у наших платьев хватало изъянов. Мама была настолько занята, настолько уставала и с таким трудом управлялась с иголками, что всегда упускала какие-то мелочи, и нам приходилось это исправлять. На сей раз мама забыла проделать дырочку для шпенька в моем ремне, закрывавшем неровный шов на талии. Я спросила Корделию, можно ли, на ее взгляд, аккуратно прорезать в шелке дырочку кончиком ножниц, но она торопилась поскорее одеться и с весьма капризным и заносчивым видом ответила, что ей некогда смотреть на мое платье, а Мэри в таких вопросах ничего не смыслила. Так что я пошла к маме, которая помогала Кейт накрыть на стол к чаю и рассказывала ей о подарках Констанции.

– В каждый из них вложено много часов труда, – радостно говорила она. Когда я показала свой ремень, она воскликнула: – О милая, ты должна меня простить. Вот видишь, Кейт, вот видишь, моя кузина скорее умерла бы, чем подарила кому-то нечто подобное.

Она сказала, что, наверное, можно сделать дырочку между нитками кинжалом, который папа держал у себя на столе, чтобы протыкать им рукописи перед тем, как скрепить их. Я сходила в гостиную, попросила папу нам его одолжить, а потом вернулась и сообщила, что папа разрешил и что они с Ричардом Куином играют с фортом, но рядом с ними лежит так и не разобранный чулок, и Ричард Куин то и дело оборачивается на него и говорит: «И еще вот это».

– Сегодня так хорошо… – Мама обернулась из-за стола, а потом со вздохом добавила: – …пока.

Но к тому времени, как мы прошли по коридору и открыли дверь кабинета, она уже тихонько напевала.

Внезапно она замолчала. В комнате стояла женщина, на первый взгляд показавшаяся нам незнакомой. Потом я узнала в ней мисс Бивор, учительницу, которую Корделия однажды приводила на чай. Я была изумлена, что она находится в кабинете отца, но еще больше меня потряс цвет ее кожи, казавшейся нечеловечески желтой. Этот эффект возник из-за ее платья, сшитого из ярко-фиолетового вельвета, и шляпы лишь немного более спокойного оттенка. Она явно очень смутилась, что ее обнаружили, поникла и съежилась, нервно переложив свернутые трубочкой ноты из правой руки в левую, а затем протянула свободную руку моей матери.

– Маленький сюрприз, – сказала она безжизненным голосом, а мама ответила: «Да?» – не отвечая на рукопожатие.

Я поняла, что мама напрочь забыла мисс Бивор и принимает ее за незнакомку, возможно, за сумасшедшую или грабительницу. Потом мамин взгляд упал на ее мозаичную брошь, изображавшую двух пьющих из фонтана голубков. К тому времени мама настолько выбилась из сил, стараясь устроить нам чудесный праздник, и была так потрясена, обнаружив в папином кабинете странную женщину, что полностью лишилась самообладания. Она уставилась на брошь с выражением откровенного неодобрения.

Именно тогда в комнату вошла нарядная Корделия, на ней было платье в тюдоровском стиле, а в руках она сжимала скрипку и смычок. При виде этой немой сцены она раздраженно вскрикнула, а затем еще раз, злее, когда разглядела странное выражение на мамином лице и моргающую от ужаса мисс Бивор с трясущимися губами. Мне впервые пришло в голову, что со стороны могло показаться странным, что у очаровательной Корделии настолько изнуренная, убогая и дерганая мать, и кто-то мог пожалеть бедную девочку; одновременно с этим я осознала, что, вероятно, и сама Корделия думает так же.