Текст книги "Собачьи истории"

– Почему? Он кроток, как Моисей¹⁵², – сказал я.

– У меня от него просто мурашки по коже. Возможно, у него будут припадки.

Но Харви, как я время от времени писал его госпоже, благоденствовал, а когда ему становилось лучше, играл сам с собой в жуткие шпионские игры: подходил, окликал и гонялся за другой собакой. От них он внезапно отрывался и возвращался к своей обычной негнущейся походке с видом человека, который забыл некую суть жизни и смерти, до которой можно было дознаться, только уставившись на меня. Однажды вечером я оставил его позировать с невидимкой на лужайке и зашёл внутрь, чтобы закончить несколько писем для почты. Должно быть, я пробыл за делом почти час, потому что собирался включить свет, когда почувствовал, что в комнате есть кто-то, с кем, как предупредили вставшие дыбом волосы на затылке, мне ни в малейшей степени не хотелось встречаться. На стене висело зеркало. Когда я поднял на него глаза, то увидел отражение пса Харви рядом с тенью у закрытой двери. Он стоял, вытянувшись на задних лапах, чуть склонив голову набок, чтобы освободить диван между нами, и смотрел на меня. Морда с нахмуренными бровями и сжатыми губами была собачьей, но взгляд, на ту долю времени, что я его ловил, был человеческим – полностью и ужасно человеческим. Когда кровь моя снова пошла по жилам, пёс плюхнулся на пол и уже просто изучал меня в обычной одноглазой манере. На следующий день я вернул его мисс Сичлифф. Не выдержал бы его ещё хоть день ни за сокровища Азии, ни даже за одобрение Эллы Годфри.

Дом мисс Сичлифф, как я обнаружил, был особняком середины викторианской эпохи, особо мерзким даже в свои дни¹⁵³, окруженным садами несочетаемых цветов; все они сверкали стеклом и свежей краской на железных деталях. Полосатые жалюзи в это жаркое осеннее утро закрывали большую часть окон, и голос пел под пианино почти забытую песню Джин Инглоу¹⁵⁴:

 
Казалось, звёзды негасимы,
И старый бриг помчал быстрей…
 

Раздался громкий педалированный звук, и безудержный крик разнесся через клумбу с тритомами¹⁵⁵, пожирающими себя в собственном огне:

 
Сказал лишь, что плыву к любимой,
Во тьме минуя даль морей.
 

Я не музыкален, но голос притягивал. Я ждал завершения:

 
Вдали, родная, одно я знаю:
Не обрести мне дом
Ни на морях, ни на брегах,
В сердечке лишь твоём.
 

Казалось, эту жалкую жизнь нечем больше занять в одиннадцатом часу утра во вторник. Затем мисс Сичлифф внезапно в неуклюжей спешке вывалилась из застеклённой двери в сад, щурясь против света.

– Ну? – она бросила это слово, как полновесный удар копья.

– Наконец-то возвращаю Харви, – ответил я. – Вот он.

Но она смотрела на меня, а не на пса, который бросилась к её ногам, – смотрела так, словно в тот же миг выудила бы мою душу из груди.

– Ч-что вы о нём думаете? Что вы о нём думаете? – задыхаясь, повторяла она. На мгновение я был слишком ошеломлён, чтобы ответить. Её голос сорвался, когда она наклонилась ко псу, стоявшему у колен. – О, Харви, Харви! Ты вовсе никчёмный старый дьявол! – воскликнула она, и пёс съёжился и унизился до подобострастия, на которое было невыносимо смотреть. Я собрался уходить.

– О, пожалуйста, останьтесь! – Она потянулась к борту машины. – Не хотите ли цветов или орхидей? У нас действительно великолепные орхидеи, и, – она всплеснула руками, – есть японские золотые рыбки: настоящие японские золотые рыбки с четырьмя хвостами. Если они вам безразличны, может быть, ваши друзья или кто-то ещё… О, пожалуйста!

Харви пришёл в себя, и я понял, что эта женщина, выходя за рамки приличий, заискивала передо мной, как пёс заискивал перед ней.

– Конечно, – сказал я, стыдясь встретиться с ней взглядом. – Я обедаю в Миттлхеме, но…

– У нас ещё уйма времени, – умоляла она. – Что вы думаете о Харви?

– Он странный зверь, – сказал я, выходя из машины. – Он только и делает, что пялится на меня.

– Смотрит на вас всё время, пока с вами?

– Постоянно. И сейчас тоже. Глядите!

Мы замерли. Харви сел и, покачивая головой, переводил взгляд с одного человека на другого.

– И так весь день. В чём дело, Харви? – спросил я.

– Да, в чём дело, Харви? – эхом отозвалась она. Горло пса дернулось, тело напряглось и затряслось, как в припадке. Затем он вернулся с видимой тоской на свою немигающую вахту.

– Всегда так? – прошептала она.

– Всегда, – ответил я и рассказал ей кое-что о его жизни со мной. Она кивнула раз или два и в конце концов повела меня в дом.

В нём были неокрашенные сосновые двери в готическом стиле; были выложенные мрамором каминные полки и резные стальные каминные решётки; были обширные обои, и восьмиугольные, украшенные медалями веджвудские безделушки¹⁵⁶, и чёрно-позолоченные австрийские фигурки¹⁵⁷ с канделябрами, со всеми другими изысками, которых достигло искусство или богатство, купленными между 1851 и 1878 годами¹⁵⁸. И всё вокруг пропахло лаком.

– Сейчас! – она открыла обитую сукном дверь¹⁵⁹ и указала на длинный коридор, по бокам которого было ещё несколько готических дверей. – Это то место, где мы раньше… латали их. Вы слышали о нас. Миссис Годфри рассказала вам в саду в тот день, когда мне подарили Харви. Я, – она перевела дыхание, – я живу здесь одна, и у меня очень большой доход. Вернись, Харви.

Он на цыпочках прошла по коридору, такая же негнущаяся, как всегда, и села у одной из закрытых дверей.

– Слушайте! – сказала она и встала прямо передо мной. – Говорю вам это, потому что вы… вы тоже подлатали Харви. А теперь я хочу, чтобы вы запомнили, что меня зовут Мойра¹⁶⁰. Мама называет меня Марджори, потому что это более изысканно; но мое настоящее имя Мойра, и мне тридцать четвёртый год.

– Отлично, – отозвался я. – Всё запомню.

– Спасибо.

Затем, с внезапным налетом смирения смущённого мальчугана:

– Простите, если сказала что не так. Видите, вот Харви снова смотрит на нас. Ой, я хочу сказать, если вам когда-нибудь понадобится что-нибудь вроде орхидей, или золотых рыбок, или… или что-то ещё, что было бы вам полезно, нужно только прийти за этим ко мне. Согласно завещанию, я совершенно независима, и мы семья долгожителей, к несчастью!

Она посмотрела на меня, и лицо её задрожало, как стекло за горящим огнём.

– Вполне могу рассчитывать, что проживу ещё лет пятьдесят, – сказала она.

– Спасибо, мисс Сичлифф, – ответил я. – Если мне что-нибудь понадобится, можете быть уверены, я приду за этим к вам.

Она кивнула.

– А теперь мне пора в Миттлхем, – сказал я.

– Мистер Эттли расспросит вас обо всём этом. – Впервые она громко рассмеялась. – Боюсь, я напугала его почти до смерти. Я, конечно, не подумала. Но осмелюсь сказать, что к этому времени он уже знает, что был неправ. Попрощайтесь с Харви.

– До свидания, старина, – сказал я. – Взгляни на меня на прощанье, чтобы мы узнали друг друга, когда встретимся снова.

Пёс поднял глаза, затем медленно двинулся ко мне и встал, склонив голову к полу, дрожа каждым мускулом, когда я погладил его; а когда я обернулся, то увидел, как он снова подобрался к хозяйкиным ногам.

Это было не лучшей подготовкой к роскошному обеду, где заправляли молодые люди и девушки, в Миттлхеме, который, как обычно, воодушевлял всех, кроме владельца.

– Ну, что сказала верблюдица, когда вы привезли ей зверя обратно? – спросил Эттли.

– Обычные учтивости, – ответил я. – Теперь изображаю лучшего друга собачек.

– Не завидую. Слава богу, она ни разу не застила свет в моих дверях с тех пор, как я оставил Харви у вас. Полагаю, она теперь будет носиться по округе, клянясь, что вы его вылечили. Это женское представление о благодарности.

Эттли, казалось, был несколько обижен, и миссис Годфри рассмеялась.

– Это доказывает, что вы были правы насчет мисс Сичлифф, Элла, – сказал я. – У неё ни на кого не было никаких планов.

– Я всегда права в таких делах. Но неужто она даже не предложила вам золотых рыбок?

– Ничего, – ответил я. – Вы же знаете, что такое старая дева, когда дело касается её любимой собаки.

И хотя я много лет тщетно пытался солгать Элле Годфри, верю, что в этом случае мне это удалось.

Когда в тот вечер мы свернули на нашу дорогу, Леггатт заметил вполголоса:

– Рад, что Звенгали¹⁶¹ вернулся туда, где ему и место. Пришло время нашему Майку заглянуть внутрь.

Конечно же, Малахия снова вернулся как в духе, так и во плоти, но всё ещё со странным выражением ожидания, которое перенял от Харви.

* * *

В январе Эттли написал мне, что миссис Годфри, зимовавшая на Мадейре¹⁶² с незамужней дочерью Милли, была поражена чем-то вроде брюшного тифа; что отель, заботясь о своём добром имени, выгнал их обеих в пристройку к коттеджу; что он выехал с патронажной сестрой, и что я не должен покидать Англию, пока снова не получу от него вестей. Через неделю он телеграфировал, что Милли тоже больна, и что я должен привезти ещё двух сестёр с подходящими деликатесами.

В течение семнадцати часов я поднял всех и всё на борт «Кейпа»¹⁶³ и увидел, как женщины благополучно впали в морскую болезнь. Следующие несколько недель были для меня, как и для болящих, тихим бредом, омрачённым фантастическими воспоминаниями о португальских чиновниках, пытающихся обложить налогом желе из телячьих ножек; многословных врачах, настаивающих на том, что настоящий тиф на острове неизвестен; сёстрах, которых нужно было обучать, выводить из погружённости в себя и возвращать в режим смены дежурств; ночного скольжения по зеркально-гладким мощёным улицам, пахнущим нечистотами и цветами, между стенами, каждый камень и участок которых мы с Эттли знали; бдением на оштукатуренных верандах со слежением за ходом и закатом великих звезд, дававших предзнаменования до самого рассвета; безумных перерывов в азартных играх в местном казино, где мы выиграли кучу неутешающего серебра; гудков пароходов, прибывающих на рейд и уходящих с него; помощи, предложенной совершенно незнакомыми людьми, схваченной или отброшенной в сторону; долгого кошмара, возвращающего к здравомыслию однажды утром под увитой виноградом решеткой, где Эттли сидел, обнимая патронажную сестру, в то время как другие сёстры танцевали бесшумный, аккуратный брейкдаун¹⁶⁴, которому никогда не учили в больнице Мидлсекса¹⁶⁵. Наконец, когда напряжение охватило нас всей болью и трепетом, которые мы приписали деревенскому вину, перед нами предстало видение миссис Годфри – её седины обратились в стеклянную пряжу, но взор торжествовал над тенью отступившей под ним смерти – с Милли, невероятно выросшей и прижимающей жизнь к юной груди; обе растянулись в плетеных креслах, требуя еды.

В этот час распущенных ремней¹⁶⁶ в нашу жизнь ворвался моложавый мужчина средних лет по фамилии Шенд, с размытым лицом и унылыми глазами. Он сказал, что играл со мной в казино, чего делать не следовало, и я помню, что он дважды посылал мне корзину шампанского и бренди для болящих, которые матрос в шапочке с красной кисточкой принёс для меня в коттедж в 3 часа ночи. Он оказался сыном какого-то знаменитого торгового принца по части масел и красок и владельцем паровой яхты водоизмещением четыреста тонн, на которую, по его мягкому настоянию, мы позже перенесли наш лагерь, персонал и оборудование; Милли, спасённая от ужасной койки, плакала от восторга. Там мы на несколько недель покинули Фуншал¹⁶⁷, в то время как Шенд творил чудеса роскоши и услуг через помощников шерифа, и ни разу не спросил, как себя чувствуют его гости. Действительно, в течение нескольких дней подряд мы его не видели. Он сказал, что был подвержен малярии¹⁶⁸. Я знал, что Эттли и миссис Годфри, отдавая всё обеими руками, могут и принимать благородно; но никогда не встречал человека, который так благородно отдавал и так благородно принимал благодарность, как Шенд.

– Скажите, почему вы так невероятно добры к нам, цыганам? – спросила его однажды на палубе миссис Годфри.

Он оторвал взгляд от схемы некоторых отмелей в устье Темзы, которую мне объяснял, и ответил с нежной улыбкой:

– Мне так захотелось. Потому, что это делает меня счастливым – более чем счастливым – быть с вами. Это меня успокаивает. Знаете, насколько эгоистичны мужчины? Если мужчина чувствует себя уютно с определенными людьми, то он наскучит им до смерти, как собака. Вы всегда заставляете чувствовать, что со мной должно случиться что-то приятное.

– А раньше ничего такого не случалось? – спросила Милли.

– Это самое приятное за все годы, – ответил он. – Чувствую себя, как человек из Библии: «хорошо мне здесь быть»¹⁶⁹. Как правило, не чувствую, что мне полезно быть где-то конкретно.

Затем, как бы прося об одолжении:

– Вы не позволили бы мне поехать с вами домой – на одном судне, имею в виду? Доставил бы обратно на этой своей посудине, что избавило бы вас от необходимости паковать чемоданы, но она слишком валкая для весеннего пути через залив¹⁷⁰.

Мы забронировали места, и когда пришло время, он доставил нас и всех наших на борт Саутгемптонского почтового парохода¹⁷¹ с помпон полномочных представителей¹⁷² и точностью военно-морского флота. Затем он отпустил свою яхту и стал незаметным пассажиром в каюте напротив моей, по левому борту.

Мы сразу же попали в раннюю британскую весеннюю погоду, за которой последовали юго-западные ветры. Миссис Годфри, Милли и сёстры исчезли. Эттли всё выдержал, заметно пожелтев, до следующего приема пищи и последовал их примеру, и мы с Шендом остались за столиком одни. Я нашёл его ещё более привлекательным в отсутствие женщин. Природная мягкость этого человека, его голос и манера держаться очаровали меня, а знания практического морского дела (у него был дополнительный сертификат яхтенного капитана) были настоящей радостью. Мы подолгу сидели в пустом салоне и ещё дольше в курительной комнате, совершая перебежки вниз по скользким палубам в последний час.

Это случилось в пятницу вечером; я как раз ложился спать, когда он вошёл в мою каюту, почистив зубы, что делал полдюжины раз в день.

– Послушайте, – торопливо начал он, – не возражаете, если я зайду сюда ненадолго? Я немного нервничаю.

Должно быть, я выказал удивление.

– Я гораздо лучше разбираюсь в спиртном, чем прежде, но… мне не даёт покою виски в чемодане. Ради бога, старина, не гоните меня сегодня вечером! Посмотрите на мои руки!

Они буквально прыгали от запястий. Он сел на сундук, который выскользнул при качке. Мы снизили скорость и плыли в смятенных волнах, которые бились в чёрные иллюминаторы. Ночь обещала быть приятной!

– Вы, конечно, понимаете, не так ли? – пробормотал он.

– О да, – весело сказал я, – но как насчёт…

– Нет-нет, доктор ни в коем случае не позволяет. Скажите доктору, скажите всему судну. С другой стороны, я допился¹⁷³. Вы бы никогда об этом не догадались, верно? Чистка зубов делает свое дело. Я дам вам рецепт.

– Пошлю записку врачу за рецептом, хорошо? – предложил я.

– Правильно! Безоговорочно отдаюсь в ваши руки. Дело в том, что я всегда так делал. Я сказал себе – уверены, что я вам не наскучил? – в ту минуту, когда увидел вас, сказал: «Вы тот человек»¹⁷⁴. – Он повторил фразу, встав на колени. – Тем не менее, можете верить мне на слово, что дело с овцами и ягнятами – очень скверное дело¹⁷⁵. Мне всё равно, насколько неверным может быть пастух. Пьяный или трезвый, не важно.

Рывок чемодана швырнул его через всю каюту, когда стюард ответил на мой звонок. Я писал просьбу доктору, пока Шенд с трудом поднимался на ноги.

– Что случилось? – начал он. – О, знаю. Мы сбавили ход перед Уэсаном¹⁷⁶. Как раз самое время. Вам лучше поставить заслонки на иллюминаторы¹⁷⁷, когда вернётесь, Мэтчем. Это избавит вас от необходимости будить нас позже. Море разыграется, когда начнётся прилив. Это показывает вам, – сказал он, когда слуга ушёл, – что мне можно доверять. Вы… вы остановите меня, если скажу что-то, чего не должен, не так ли?

– Говорите, – ответил я, – если вам от этого станет легче.

– Вот именно, вы попали точно в цель. Вы всегда заставляете меня чувствовать себя лучше. Я могу на вас положиться. Звучит неловко, но вы видите меня насквозь. Мы ещё победим его… Я, может быть, совершенно никчемный дьявол, но не скандалист… Я сказал ему об этом за завтраком. Сказал: «Доктор, ненавижу драки, но если вы когда-нибудь позволите снова оскорбить эту девушку, как оскорбил её Клементс, я сверну вам шею собственными руками». Думаете, был прав?

– Совершенно правы, – согласился я.

– Тогда нам не нужно больше обсуждать этот вопрос. Этот человек был преступником по намерению – не по закону, как вы понимаете, как это было тогда. С тех пор закон изменили, но он никогда не обманывал меня. Я так ему и сказал. Сказал ему тогда: «Не знаю, какую цену вы назначите за мою голову, но если вы когда-нибудь позволите Клементсу снова оскорбить её, то просто не доживёте того, чтобы заявить об этом».

– И что он сделал? – спросил я, чтобы поддержать разговор, потому что Мэтчем вошёл с бромидом.

– О, сразу оборвал разговор. Всё ещё бросают свинец¹⁷⁸, Мэтчем?

– Я не слышал, – сказал верный слуга компании «Юнион-касл».

– Совершенно верно. Никогда не тревожьте пассажиров. Поставьте заслонки, ладно?

Мэтчем поставил, потому что нас здорово валяло. С палубы доносились топот и крики, похожие на крики чаек¹⁷⁹. Шенд посмотрел на меня глазами моряка.

– Это ничего, – сказал он покровительственно.

– О, для вас всё в порядке, – откликнулся я, ухватившись за эту идею. – У меня нет дополнительного сертификата яхтенного капитана. Я всего лишь пассажир. Признаюсь, это меня пугает.

Мгновенно вся его осанка изменилась, чтобы ответить на призыв.

– Дорогой друг, проще этого не придумать. Мы охотимся за водой в шестьдесят пять саженей¹⁸⁰. Все, что меньше шестидесяти¹⁸¹, при юго-западном ветре означает… но я возьму в каюте лоцию и дам вам общее представление. Я просто слишком благодарен, что могу сделать что-то, чтобы успокоить вас.

И так, возможно, ещё час – он отказался от выпивки – Шенд с лоцией в руках вёл нас вокруг Уэсана и по моей просьбе вверх по каналу в Саутгемптон, маяк за маяком, с объяснениями и воспоминаниями. Я признался, что наконец успокоился, и предложил ему лечь в постель.

– Через секунду, – сказал он. – Теперь вы бы не подумали, не так ли, – он перевёл взгляд с книги на мой дико колышущийся халат на двери, – что у меня были видения в последние полчаса? Дело в том, что я просто нахожусь на краю их¹⁸², катаюсь по тонкому льду за углом – норд-ост прижимает – там, где этот пёс смотрит на меня.

– Что за пёс? – спросил я.

– Ах, как это утешительно с вашей стороны! Большинство людей проходят мимо, чтобы показать мне, что этого нету. Как будто я не знал! Но вы-то другой. Любой увидел бы это краем глаза.

Он напрягся и ткнул пальцем:

– Чёрт бы всё это побрал! Пёс тоже видит это с полу… Да ведь он вас знает! Прекрасно знает. А вы его знаете?

– Как я могу сказать, если он ненастоящий? – напирал я.

– Но вы можете! С вами всё в порядке. Я понял это с самого начала. Не трогайте меня теперь, или я развалюсь на куски, как «Драммонд касл»¹⁸³. Прошу прощения, старина, но, видите ли, вы знаете этого пса. Я докажу это. Что отличает этого пса? Давайте же! Вы знаете.

Дрожь сотрясла его, он положил руку мне на колено и многозначительно прошептал:

– Я напишу по буквам с вами вместе¹⁸⁴. Ну! Начинайте.

– «К», – сказал я, чтобы подразнить его, потому что собака, скорее всего, крутилась бы, куролесила, кидалась или канючила.

– «О» – продолжил он, и я почувствовал жар его дрожащей руки.

– «С» – сказал я. Другой буквы не нашлось, но меня тоже трясло.

– «О».

– «Г».

– «Л-А-З-И-Е», – выпалил он очередью¹⁸⁵. – Вот так! Вот и доказательство. Я знал, что вы его знаете. Не представляете, какое это облегчение. Между нами говоря, старина, он… он появлялся в последнее время чертовски чаще, чем я ожидал. И косоглазый пёс – пёс, который косит! Хочу сказать, это немного чересчур. А? Что?

Он сглотнул и приподнялся, и я подумал, что полный прилив бреда обрушится на него в другой фразе.

– Ни капельки, – возразил я в качестве последнего шанса, положив руку на кнопку звонка. – Ну, вы только что доказали, что я его знаю; так что, во всяком случае, в игре нас двое.

– Клянусь Юпитером! Отличная идея! Конечно, двое. Я знал, что вы видите меня насквозь. Мы ещё победим их. Привет, щенок! Он ушёл. Совсем исчез!

Он вздохнул с облегчением, и я уловил счастливый момент.

– Ну и славно! Думаю, он пришёл просто взглянуть на меня, – сказал я. – А теперь выпейте это и ложитесь на нижнюю койку.

Он повиновался, заявив, что не может причинять мне неудобств, и посреди извинений погрузился в мёртвый сон. Я ожидал, что проведу ночь без сна, нужно будет кое-что обдумать, но не успел я забраться на верхнюю койку, как сон накатил на меня, как волна с другого конца света.

Утром последовали извинения, которыми мы переполнили завтрак, по поводу прошедшей встречи.

– Полагаю… после этого… Ну, я не виню вас. Хотя я довольно одинокий малый. – Его взгляд по-собачьи протянулся над столом.

– Шенд, – ответил я, – я не учитель воскресной школы. Вы поедете со мной домой на моей машине, как только причалим.

– Очень любезно с вашей стороны – любезнее, чем вы думаете.

– Это потому, что вы всё ещё немного нервничаете. А теперь я не хочу вмешиваться в ваши личные дела…

– Но лучше, чтобы вы вмешались, – перебил он.

– Тогда, не могли бы вы назвать мне имя девушки, которую оскорбил мужчина по имени Клементс?

– Мойра, – прошептал он, и как раз в этот момент миссис Годфри и Милли подошли к столу в своих шляпах для схода на берег.

Мы не пришвартовывались до полудня, но верный Леггатт заинтригованно спустился к краю причала, и рядом с ним сидел Малахия, одетый в золотой ошейник¹⁸⁶ – или Леггатт заставил его блестеть так – красноречивый, как Демосфен¹⁸⁷. Увидев его, Шенд слегка вздрогнул. Мы погрузили миссис Годфри и Милли в машину Эттли – они, конечно, ехали в Миттлхем с ним – и пересекли железнодорожные пути¹⁸⁸, чтобы встретить Англию, освещенную и благоухающую весной. Шенд вздохнул от счастья.

– Знаете, – сказал он, – если бы… если бы вы меня бросили… мне следовало бы спуститься каюту после завтрака и перерезать себе горло. А теперь… это как сон… хороший сон, знаете ли.

Мы пообедали с прочей троицей в Ромеи¹⁸⁹. Затем я немного посидел впереди, чтобы потолковать с Малахией. Когда оглянулся, Шенд крепко спал и оставался таковым в течение следующих двух часов, пока Леггатт преследовал толстый «Даймлер»¹⁹⁰ Эттли вдоль зелёной крапчатой живой изгороди. Он проснулся, когда мы прощались в Миттлхеме, с обещаниями встретиться снова совсем скоро.

– И надеюсь, – сказала миссис Годфри, – что с вами случится всё самое приятное.

– Куча на куче, всё сразу, – воскликнула длинная, слабая Милли, размахивая мокрым носовым платком.

– Мне только нужно на минутку заглянуть в дом неподалеку, чтобы узнать о собаке, – сказал я, – а потом мы поедем домой.

– Я когда-то знал эту часть света, – ответил Шенд и больше ничего не говорил, пока Леггатт не промчался мимо сторожки у ворот Сичлиффов. Потом я услышал, как он ахнул.

Мисс Сичлифф, в зелёном дождевике, оранжевом свитере и розоватой кожаной шляпе, возилась с каймой из тюльпанных луковиц. Когда машина остановилась, она выпрямилась и тяжело вздохнула. Шенд вышел и двинулся к ней. Они пожали друг другу руки, вместе повернулись и вошли в дом. Затем из-под подветренной стороны скамейки выскочил пёс Харви. Малахия одним радостным махом набросился на него как на врага и равного. Харви, со своей стороны, освобождённый от всего бремени, за исключением очевидной обязанности человека-пса на своей земле, встретил Малахию без стеснения или угрызений совести и с шестимесячным дополнительным ростом, который должен был наступить и продолжаться.

– Не лезьте к ним! – закричал Леггатт, приплясывая вокруг шквала. – У обоих накопилось за это время. Это принесёт им огромную пользу.

– Леггатт, – сказал я, – не могли бы вы отнести сумку и чемодан мистера Шенда в дом и поставить прямо у двери? Потом мы поедем дальше.

Так что финишем я наслаждался в одиночестве. В мёртвой тишине псы дружелюбно облизывали друг другу морды, пока Харви, бросив на меня умоляющий взгляд, не запрыгнул на переднее сиденье, а Малахия не поддержал его просьбу. Это была кража, но я взял его, и мы всю дорогу домой говорили о кррысах, крроликах, косточках, ваннах и других основных фактах жизни. В тот вечер после ужина они спали перед камином, положив тёплые подбородки на впадины моих лодыжек – каждому подбородку по лодыжке – пока я не отправил их наверх в постель.

* * *

Меня не было в Миттлхеме, когда она приехала, чтобы объявить о своей помолвке, но я услышал об этом, когда миссис Годфри и Эттли примчались ко мне со скоростью сорок миль в час¹⁹¹, и миссис Годфри отругала меня последними словами за сокрытие информации.

– Раз это не я, мне всё равно, – сказал Эттли.

– Уверена, что вы знали с самого начала, – повторила миссис Годфри. – Иначе что заставило вас буквально толкнуть этого мужчину в её объятия?

– Спросите о псе Харви, – ответил я.

– Так что здесь делает это чудовище? – поинтересовался Эттли, потому что Малахия и пёс Харви глубоко погрузились в семейный совет с Беттиной, которая явно возражала.

– О, Харви, казалось, считал себя de trop^x92 там, где находился, – сказал я. – И она за ним не посылала. Вам лучше спасать Беттину, пока её не прикончили.

– Хватит врать об этом псе, – сказала мне миссис Годфри. – Если он не родился во лжи, то был крещён в ней. Знаете, почему она назвала его Харви? Это пришло мне в голову только в те ужасные дни, когда я была больна, а больной не может не думать и думает обо всём. Вспомните своего Босуэлла! Что Джонсон сказал¹⁹³ о Херви – через «е»?

– О, только это, не так ли? – неосторожно воскликнул я. – Вот почему я должен был проверять цитаты. Произношение по буквам победило меня. Подождите минутку, и оно вернётся. Джонсон сказал: «Он был порочным человеком», – начал я.

– «Но крайне добрым ко мне», – подсказала миссис Годфри. Закончили оба вместе: «Если ты назовёшь собаку Херви, я буду любить её»¹⁹⁴.

– Значит, вы были в этом замешаны. Во всяком случае, у вас с самого начала были подозрения? Расскажите, – попросила она.

– Элла, – сказал я, – не вижу ничего рационального или разумного во всём этом. Это была… исключительно женская проделка, и она жутко меня напугала.

– Почему? – спросила она.

Это случилось шесть лет назад. Я написал эту историю для неё – где бы она ни была.