Текст книги "Собачьи истории"

Дина на Небесах¹⁹⁵

 
Не поняла, что умерла:
Лишь боль сменил покой,
Шагов Хозяина ждала,
Сев на Пол Золотой¹⁹⁶.
 
 
Навострена¹⁹⁷, тревожен взгляд,
Смирилась, но с трудом;
Не знает, что в раю навряд
Ждёт ласковый приём.
 
 
Собранье Нимбов, Арф и Крыл
Гораздо обсуждать;
Твердят о благе Высших Сил,
А Дине наплевать.
 
 
Бил ключ на Лестнице – ведёт
К Святым Вратам она;
Покуда слышит, как течёт,
Сказала, ждать должна.
 
 
Твердила, уши поприжав
(Зубов белее нет):
Ифуриил¹⁹⁸ с Копьём неправ,
Так проверять не след!
 

 
Внезапно – от Моста вдали,
Куда лез душ поток, —
Шаг уши выделить смогли
Столь долгожданных ног.
 

 
«Не упустить бы лишь его!
Раз слышу, не отдам!».
Проворней визга своего
Летит по Зеркалам¹⁹⁹.
 
 
Рать херувимов распугав,
Скользя на всём ходу,
К Петру²⁰⁰ под кресло²⁰¹ – шасть стремглав:
«Вот тут и подожду».
 

* * *

 
Душа из толчеи тотчас:
«Есть кто на Небесах,
Чтоб дурака от пьянства спас,
Из труса выгнал страх?
 
 
Чтоб душу вытащил на свет,
Пусть даром бились век;
Чтоб вышел, бросив зряшный бред,
Из дряни человек?»
 
 
«Зайди, взгляни, – Пётр молвил ей
И приоткрыл Врата. —
Твоя – сколь знаю я людей —
Надежда не пуста.
 
 
Ни речь, ни такт, ни доброта,
Ни милость… неплоха
Души безбожной чистота,
Не знавшая греха:
 
 
Красы и веры в ней на грош,
И чище видел я.
Гулёна, да… воришка, что ж…
Но и мечта – моя!»
 
 
«Зайди, взгляни, – Пётр молвил ей
И лучше поспешить;
Задачку, насколько я знаю людей,
Не так легко решить».
 
 
Тут Дина из-под кресла прыг —
Так заждалась, что край —
И вылизала, сплошь и вмиг,
И Пётр впустил их в рай!
 

Женщина в его жизни²⁰²

 
Красавиц тёмных краше нет,
Чем Дина Доу!
 

Негритянская мелодия²⁰³

С детства Джон Марден обладал талантом придумывать или улучшать небольшие устройства, экономящие труд, в доме и во владениях отца. Поэтому, когда началась война, вскоре после того, как он поступил учеником в фирму по изготовлению инструментов в Мидленде²⁰⁴, он выбрал инженерные части²⁰⁵ и в конце концов оказался в местечке под названием Мессина²⁰⁶, где много месяцев работал под землей среди интересных устройств²⁰⁷. Там он встретил кокни²⁰⁸ по фамилии Бёрни, который диагностировал больные механизмы²⁰⁹ на ощупь, с закрытыми глазами. Над ними и несколькими соратниками стояла Мессинская Гряда²¹⁰.

После войны двое мужчин объединили усилия с капиталом в четыре тысячи фунтов²¹¹, при дюжине молодых ветеранов Мессины, с арендой нескольких сараев в пригороде Лондона и коллекции подержанных токарных станков и прессов. Они дали понять, что готовы сделать что угодно для кого угодно.

Управляющий шахтой в Южной Африке заказал съёмное устройство для буровой головки, которое не мог купить на открытом рынке менее чем за четыре шиллинга и семь пенсов²¹² оптом. Марден рассмотрел чертежи и наполовину сократил число подвижных деталей. Бёрни заставил удивленную машину выполнять странные обязанности, и как только разобрал её на части, они доставили товар за шиллинг и десять пенсов. Недавно открытая шахта на гребне Анд²¹³, где ламы на тот момент были дешевле грузовиков, нуждалась в металлических креплениях и зажимах для вьючных сёдел (рисунок прилагался). Первая модель вернулась через месяц. Ещё через две недели заказ был выполнен с улучшениями. В конце их первого года дноуглубительный концерн Ориноко²¹⁴ обеспокоился тем, что некоторые баржи не справлялись с золотоносным илом, как следовало бы; поступило и рискованное предложение с берегов Новой Гвинеи²¹⁵, где туземцы с презрением относились к детонирующим капсулам; заказчики писали друзьям, что те могут отправить Бёрни и Мардену самые грубые наброски того, что хотели, потому что они их поймут.

Таким образом, фирма процветала. Молодые ветераны работали посменно по десять часов в день; универсальную, но морально устаревшую технику заменили более специализированным оборудованием, и прибыль за третий год достигла пятизначной цифры. Затем Бёрни, возглавлявший финансовый отдел, умер от болезни легких, вызванной отравлением газом²¹⁶, и оставил Мардену свою долю Работы плюс тридцать шесть тысяч фунтов стерлингов²¹⁷ на срочном депозите в банке, потому что глава одного из его отделений когда-то был дружен с ним в траншее. Работа быстро расширялась, Марден трудился по четырнадцать часов в день вместо двенадцати, и, чтобы сэкономить время, следовал привычке Бёрни вкладывать деньги, в которых не нуждался, в один и тот же банк с умеренной процентной ставкой²¹⁸. Но, судя по всему, он нанял настоящего финансового секретаря, который был сильно взволнован, когда Джон объяснил теорию инвестиций фирмы, и рекомендовал некоторые изменения, однако Марден был слишком занят, чтобы обратить на них внимание. Шесть месяцев спустя на него свалились три крупных контракта, которые превзошли алчные мечтания²¹⁹. В этот миг он заснул тем сном, который ему навязали, на раскладушке в старой конторе Бёрни. И тут громко постучал Джерри Флойд, бывший сапёрный сержант в Мессине, получавший восемнадцать фунтов в неделю²²⁰ с регулярными премиями.

– Что стряслось с твоей работой, Джерри? – спросил Джон.

– Это не работа – вот и всё. Машины делают за меня всё, кроме удара. Его должен сделать я, – с упрёком сказал Джерри.

– Лёгкая работа. Держись за неё, – посоветовал Джон.

– Держаться чёрт возьми, чего? Поворачиваешь два крана и крутишь три рычага? Найди девчонку, которая сделает это для тебя. Одно и то же! Сыт по горло! – Возьми отпуск на десять дней, дурень, – сказал Джон, что Джерри и сделал, и был наказан за превышение скорости среди разгневанных цыган на конской ярмарке в Брау²²¹. Джон Марден, как обычно, лег спать за своим кабинетом и – без предупреждения – пережил ночь, настолько памятную, что разыскал ближайшего врача в дирекции и отправился к нему. Изъясняясь невнятно, за исключением случаев, когда речь шла о Работе, он объяснил, что чувствовал себя так, как будто у него началась депрессия – жестокая, смертельно надоевшая и так далее. Он подумал, что, возможно, работал слишком усердно; но ни словом не обмолвился об ужасе, черноте, потере смысла вещей, крахе в конце, восстановлении и повторном преодолении кругов Ада той ночью; ни о том, что это пробудило некий тайный страх, который он сдерживал с тех пор, как демобилизовался.

– Может, вам немного отдохнуть? – спросил доктор, которого на самом деле интересовали камни в почках.

– Никогда не пробовал.

– Значит, у вас нет никаких увлечений или… друзей?

– Кроме Работы, никаких.

– Ничего… более важного в вашей жизни?

Лицо Джона было достаточным ответом.

– Нет! Нет! Но что мне делать? Что мне делать? – свирепо спросил он. – Я… я никогда не был таким раньше!

– Дам вам успокоительное, но вы должна расслабиться и отвлечься. Да! Вот и всё. Отвлеките свой разум.

Джон вернулся к Работе и попытался сказать своему секретарю хоть что-то о своём решении. Этот человек был поверхностно сочувствующим, но хотел, чтобы Джон понял (казалось, что он на другом конце света, когда говорил), что из-за незнания финансов вся Работа была личной собственностью Джона. Так что, если Джон умрёт, она будут оценена и обложена посмертной пошлиной в тридцать или сорок процентов, и это сильно повредит положению дел. Не следует терять ни минуты, прежде чем концерн не превратится в цепочку компаний. У него был составлен план. Для изучения потребуется всего пара дней. Джон просмотрел бумаги, выслушал объяснение, уставился на календарь на стене и услышал, как сам говорит, как со дна чёрной холодной воронки:

– Это ничего не значит: полмиллиона, или три четверти, или… или… или ещё что-нибудь. Ой, извините! Она поднялась, как Гряда, а я, знаете ли, как неразорвавшийся снаряд.

Затем он вернулся в свою дорогую квартиру, которую тот же секретарь снял для него год назад, и приготовился целый месяц ничего не делать, кроме как думать о ночи, которую провёл в старой конторе Бёрни, и ожидать, и получать подобное в том же роде. Несколько человек пришли – по разу каждый – ухмыльнулись ему, велели взбодриться и перешли к собственным заботам. Ему прислуживал бывший денщик, капрал Винсент Шингл, неисправимый воришка, временами пьяница и убеждённый лжец. Дважды – раз под землей, куда он проник с термосом, полным горячего кофе, и на него рухнул кусок галереи; и раз в Бай-оле²²², когда из местного приюта выпустили сумасшедших, и за ним гнался маньяк-убийца с бедренной костью – Марден спас жизнь Шинглу. Дважды – раз из осыпавшегося края воронки; и раз, ухватив за штаны, когда запах газа²²³ бросил Джона в устье шахты, – Шингл спас Мардена. Поэтому Шингл отправился вместе с остальными ветеранами Мессины на Работу, откуда Джерри Флойд вышвырнул его вон в конце первого же месяца. После этого он вернулся к личному обслуживанию Джона Мардена, к изучению частной переписки Джона и самых личных его вещей. Он объяснил Проберту, уборщику квартир, в ночь после того, как заговорил доктор:

– Старая игра, дабы преуспеть, состоит в том, чтобы уберечь своего парня от бед. Он того не знает, но я делаю за ним всё по дому, пока он зарабатывает для меня деньги в конторе. Но-о! Он не тратит их на меня. Это моя забота. А я труда не жалею.

– Тогда по какому поводу он виделся с доктором? – спросил Проберт, у которого был нечистый ум.

– Потому что у него то, о чём болтает Джерри Флойд. Он сыт по горло одним и тем же, и богатством. Я наблюдал, как это происходит. Это то же самое, что мы делали во время войны, но с другой стороны. Тут не ошибёшься.

– И что теперь будет?

– Бог его знает! Я ко всему наготове. Доктор велел ему от всего отстраниться на месяц – одним махом. Если остановишь машину на всём ходу, то она сорвется с фундамента. Видел такое с насосами.

Но техника, внезапно остановленная, не имеет собственных ресурсов. Человеческий механизм, будучи напряжён, находит утешение в одном-двух напитках. Возня с автомобилями без внятной цели наскучила Джону Мардену так же, как гул самолёта под облаками; театры заставляли его бесполезно думать о новых приспособлениях для управления декорациями или извлечения оперных биноклей из зажимов²²⁴; карты и гольф заканчивались тем, что он считал очки на руках или шаги между ударами; в то время как напитки смягчали очертания предметов – если не сразу, то после небольшой повторной работы.

Результат наступил, когда страх выпрыгнул из покрытых гусиной кожей улиц Лондона между обледенелыми витринами магазинов и погнал Джона в его квартиру. Он утверждал, что, должно быть, это озноб, и так решительно защитился от него, что объявление, которое привлекло его внимание, встало перед ним в образе полноразмерного рыжего с белым быка²²⁵, танцующего в чайной чашке. На смену быку несколько дней спустя пришла собачонка, прижавшаяся к плинтусу в его комнате – чернильный, пузатый ужас с розовым язычком, скорчившийся в позе маленького зверька, которого он часто наблюдал в фешенебельном зоомагазине мистера Уилхема в Вест-энде²²⁶, где собаки жили в высоко поднятых будочках, привлекая прохожих. Это началось как размытое пятно, которое утро за утром становилось все более определённым. Это было лучше, чем бык в чайной чашке, пока однажды на рассвете Джону Мардену не пришло в голову, что, если бы Это выползло на середину комнаты, Вселенная обрушилась бы на него. Он гадал до тех пор, пока не вспотел, не высох и снова не взмок, что тогда с ним случится, и как судят о самоубийствах. После пары стаканчиков он стал хитрым и дипломатичным, выбрав – из всех экспертов в мире – своего денщика, которому рассказал историю о друге, которому «виделись предметы». Итоги подводились в тот же день в подвале, где Шингл и Проберт пили его виски.

– Ну, теперь мы подходим к проблеме А, – сказал Шингл. – Я знал, что на прошлой неделе он начал их видеть, потому что не мог глаз отвести от угла. Конечно, говорит, что это случилось с его другом.

– Вполне разумно, – заметил Проберт. – У каждого есть такой друг.

– Перейдём к цифрам, – продолжал Шингл. – Две бутылки – это… это недельная доза²²⁷. И мы знаем, что коктейли он не употребляет. Ну, это немногим больше, чем четыре выпивки в день. Ничего особенного, в самом деле ничего.

– И женщин тоже! – предположил Проберт.

– Будь он проклят! Знаю, что нет. Нет. Чёрная собака. И близко нет. Но, если такая зайдёт в комнату, его бедный друг сойдёт с ума. Это проблема Б.

– Вот-вот, – согласился Проберт. – И я о том же. Как насчет этого?

– Я тебя спрашиваю, пускают ли настоящих собак в квартиры? Да или нет? – поинтересовался Шингл.

Проберт высокомерно отмахнулся от вопроса.

– Только между нами – начал он. – Об этом не беспокойся! Этой весной я санкционировал размещение котят в двух квартирах. В чём затея?

– В духе собаки, которая его укусила²²⁸, – ответил Шингл. – Имею в виду, его бедного друга

!

– А как насчет имеющихся у него револьверов? – спросил Проберт. – Ты ведь знаешь.

– Только его пистолет, и он знает, что это за штука. А теперь давай не возвращаться к тому, что ты сказал про то, чтобы держать здесь собак.

Шингл ушёл, одетый, в основном, в вещи из хозяйского гардероба, с ломбардным билетом на хозяйский револьвер в кармане.

Состояние Джона было менее благодушным. Он ходил до тех пор, пока не устанет, и его мозг не перестанет вздрагивать от каждого лица, которое так пристально смотрело на него, потому что сходил с ума. Если он ходил два с половиной часа без остановки, круг за кругом по паркам, то мог одурманить разум, считая шаги, пока поток цифр не продолжится некоторое время после того, как он закончит. В семь часов он вернулся в квартиру и уставился под ноги, перебирая цифры от одиннадцати тысяч и выше. Когда он поднял глаза, то увидел: то чёрное, что ожидал, было прижато к плинтусу. Тоник, который заранее прописал доктор, стоял на столе. Он вытащил пробку зубами и залпом допил до первой отметки на стекле. Ему показалось, что он услышал тихие глухие звуки. Повернувшись, ему показалось, что Существо у стены рвётся наружу.

Затем появились два Джона Мардена: один растворился в ужасе; другой, далекий, отстранённый, но так же отвечающий за себя, как раньше за свою подземную смену в Мессине.

– Он входит в комнату, – прорычал первый. – Теперь ты должен сойти с ума! Твой пистолет – прежде чем выставишь себя напоказ!

– Позови его, дурень! Позови! – скомандовал другой.

– Пойдём со мной! Хорошая собака! Пойдём! – прошептал Джон.

Медленно, прижав уши к голове, чернильное пятно поползло по паркету на ковер.

– Давай-давай, собачка. Давай же! – Джон протянул сжатый кулак и почувствовал, как показалось, прикосновение адского огня, которое отправило бы его в окно, если бы не второй Джон, который сказал:

– Правильно! Всё в порядке! Холодный нос – признак здоровой собаки. Всё в порядке! Она живая!

– Нет. Она ожила – воскликнул первый. – Она вырастет, как бык в чашке! Где пистолет?

– Нет-нет… живая! Вполне живая! – перебил его другой. – Она лижет твой кулак, и – тьфу! – наложила кучку в углу – на полированном дубовом паркете толщиной три восьмых дюйма²²⁹, уложенном ёлочкой на цементную стяжку по кирпичу. Лопатку! Не пистолет! Лопатку бери, ты, осёл!

Затем Джон Марден повторил вслух:

– Да. Наложила кучку. Возьму лопатку… лопатку… стальную… с никелированной ручкой… одну²³⁰. Ах ты, грязное маленькое чудовище!

Он потянулся к каминным щипцам и сделал то, что было необходимо. Маленькая тварь, почти плоская, как почтовая марка, поползла за ним. Собака сожалела, он скулила. Действительно, она была должным образом воспитана, но обстоятельства оказались слишком для неё тяжёлыми, и она извинялась – завалившись на спину. Джон пошевелил её носком ботинка. Чувствуя, что извинения приняты, собака сначала лизнула, а затем восторженно укусила его за ботинок.

– Это и вправду собака, – сказал Джон. Он повысил надтреснутый голос и громко позвал:

– Здесь собака! Я имею в виду, здесь собака.

Когда он опомнился и наклонился к кнопке звонка, Шингл вышел из спальни, где раскладывал набор одежды для ужина, с рассказом о нескольких плохо выстиранных рубашках, который, казалось, был у него заготовлен.

– Но там собака… – сказал Джон.

О, да! Теперь, когда Джон упомянул об этом: в 5.15 пополудни прибыл щенок – привезённый из собачьего магазина самим мистером Уилхемом, который, заметив интерес капитана Мардена²³¹ к его витринам, взял на себя смелость отправить на утверждение – цена пятнадцать гиней²³² – Дину, угольно-чёрную абердинку²³³ карликового типа, в возрасте пяти месяцев и двух недель, с родословной, прикреплённой к письму мистера Уилхема (на каминной полке, оставленной, когда мистер Уилхем обнаружил, что капитана Мардена нет дома, сэр), и которая подтвердит все вышеуказанные утверждения. Шингл не торопился, чтобы всё прояснить, говорил тоном, которого ни один из его знакомых никогда не слышал. Он часто возвращался к плохо выстиранным рубашкам, которые каким-то образом. Джон был утешен. Щенок перестал пресмыкаться.

– Уилхэм был прав насчёт происхождения. Ни единой белой шерстинки! И посмотрите, какие шикарные оборки²³⁴! – сладострастно рассказывал Шингл.

Дина, чуть навострив уши, сидела на полу между ними, похожая на кривоногую летучую мышь.

– Но в этих квартирах нельзя держать собак. Это запрещено, не так ли? – спросил Джон.

– Мы с уборщиком всё уладим. Проберт прогуляет её, лучше нет, – размышлял вслух Шингл.

– Но я ничего не знаю о собаках.

– Она обо всём этом сама позаботится. Видите ли, она сучка, сэр. Так что всё будет в порядке.

Шингл вернулся к вечернему наряду.

Джон и Дина смотрели друг на друга перед камином. Его ноги, когда он сидел, были скрещены в лодыжках. Дина придвинулась к образовавшемуся при этом промежутку, просунула в него до самого горла голову с носом лодочкой, елозила подбородком, пока не нашла подходящий угол, подобрала под себя передние лапы, хрюкнула и заснула, тёплая и живая. Когда Джон пошевелился, она упрекнула его, и десять минут спустя Шингл обнаружила хозяина обездвиженным.

– Тсс! – прошипел Джон.

Но Дина проснулась и сказала об этом.

– О! Уже так? – Шингл осклабился. – Уже знает, что к чему.

– Ты это о чём? – спросил Джон.

– Она знает, куда я вошёл. Она ваша. Я должен присматривать за ней. Вот и всё. Вышло бы иначе, не будь она щенком.

– Да, но что мне с ней делать?

– Мы… э-э-э… Конечно, вы должен следить, чтобы она не водилась с другими собаками. Она в самом подходящем возрасте для чумки. Её придётся выводить на поводке. А потом будет корзина и всякая всячина.

Джон Марден не слушал, потому что в углу, возле плинтуса, лежало То, Другое, что составлял ему компанию последние несколько дней.

– Она… выглядит как хороший крысолов, – пробормотал он, заикаясь.

– Я и забыл об этом. – Эй! Юная леди! – сказал Шингл, проследив за взглядом Джона. – Ты когда-нибудь слышала что-нибудь о крысах?

Дина сразу вскочила и дала понять, что слышала – и немало.

– Значит, так и есть! Рррац! Ррац, утёнок! Гррызи их!

Псинка, в свою очередь, последовала за намеком руки Шингла, юркнула в указанный угол и сказала, что бы сделала, окажись там враги. Когда Дина побежала обратно, То Другое снова обрело форму позади неё, но Джон почувствовал облегчение.

– Теперь об ужине, сэр! – сказал Шингл. – Это её первая ночь в доме. Не стоило бы разочаровывать, э-э, не так ли?

– Тогда принеси что-нибудь сюда, – сказал Джон. – Я сейчас оденусь.

После ухода Шингла он встал и, сопровождаемый заинтересованной Диной, уже не в первый раз решительно зашагал по углам комнаты. Затем пошёл одеваться. Дина попятилась к ванне, послушная мудрости веков в серьёзной головёнке, пока развевающиеся полы рубашки Джона не поставили всё вверх дном. Она прыгнула, схватила их и ударила Джона по икрам. Джон отскочил. Дина удалилась под выступ фарфора и высказала всё, что о нём думает. Он сел и рассмеялся. Она бранилась до тех пор, пока он не уронил запонку, и они вдвоём искали её вокруг пробкового коврика, и Джон едва смог вытащить потерю их собачьих зубов. Оба занялись едой, немного разгорячённые и растрёпанные. То Другое наблюдало за ними, но не назойливо, хотя Дина дважды врезалась в него.

– Я сделал временный ошейник и достал поводок у Проберта. Я возьму её на вечернюю прогулку, – объявил Шингл, убрав со стола.

– Не возьмёшь, – сказал Джон. – Отдай всё мне.

Результатом стали некоторые напряженные упражнения на Мэлл²³⁵, когда Дина, для которой ночи в Лондоне были в новинку, дважды заарканила Джона и один раз незнакомца, кроме того, она чуть не задохнулась, когда её выхватили из-под колёс автомобиля. Это так опечалило Дину, что она уселась, и её, томноласковую, пришлось везти домой на такси. Как сказал Джон, приключение показало, что она не будет бояться машин.

– Нет ничего, чего боялась бы эта юная женщина, за исключением того, что чересчур, – ответил Шингл. – Зелёный ошейник подойдёт ей больше красного. Но, полагаю, вы сами совершите покупку, сэр.

– Так и сделаю. Ты получишь собачьи галеты, – сказал Джон.

– Щенячьи галеты! – поправил Шингл, глубоко потрясённый, и упомянул единственную марку. – Щенок как ребёнок – весь такой нежный.

Отход ко сну стал бунтом. Дина не собиралась оставаться в стороне, и когда Джон шевелил ногой, пыталась прокусить ту сквозь одеяла, пока её не впустили. Шингл с водой для бритья позволил бы ей прогуляться на следующее утро до завтрака, но Джон взял дежурство на себя, и она перепачкалась, и по возвращении её пришлось вымыть и высушить. Затем, по напоминанию Шингла, началась экспедиция за покупками. Джон купил зелёный ошейник на воскресенье и красный на будни; два поводка тех же цветов; одну плетёную корзину с зелёным сукном; две щётки; одну зубчатую расческу и одну для вычёсывания шерсти²³⁶, и… Шингл снова послал его за этими… таблетками для обмена веществ, тонизирующими и противоглистными. Неблагодарная Дина пожевала лакированный край корзины, вырвала внутреннюю подстилку, укусила неопытные пальцы Мардена, когда он давал ей первую таблетку, и категорически отказалась расчёсываться.

– Боже! – воскликнул бывший на подхвате шустрый Шингл. – Мать часто говорила, что ребёнок – это помеха. Близнецы с тобой не сравнятся, Дина. А теперь, полагаю, тебе придётся показаться всем из своего автомобиля.

Идея Джона состояла в том, чтобы прогуляться по Мэлл, но Шингл остановился на опасностях чумки и посоветовал Ричмонд-парк²³⁷, а поскольку, скорее всего, пойдёт дождь, сесть в лимузин. Придя в себя, Дина немного смягчилась, но запрыгнула на правое сиденье²³⁸ и дала разрешение трогаться в путь. Когда они добрались до парка, Дина так обрадовалась, что начисто забыла, как её зовут, и Джон принялся подбадривать её криками, пока не вспомнила. Шингл заказал ланч, опасаясь, как он объяснил, отелей, в которые дамы привозили заразных пеки²³⁹, доставляемых для них нечестивыми любовниками на Воздушном транспорте²⁴⁰; и после пары часов беготни по папоротнику Джон оценил полбутылки бургундского, которые прилагались к ланчу. Когда они вернулись в машину, вся светская поза Дины исчезла.

– Я, – захныкала она, – всего лишь маленький щенок с длинным носом. Позволь положить его тебе на грудь, и не переставай любить меня ни на минуту.

Итак, Джон тоже заснул, и в пять часов шофёр отвёз их обратно.

– Кабаки? – уголком губ поинтересовался Проберт, когда Джон вошёл в двери.

– Не в последнюю очередь, – отозвался Шингл. – Послушать нашего таксиста (Шингл недолюбливал Джонова шофёра), так женщины и песни²⁴¹ его радость. Говорит, можно услышать, как он ей подвывает. На неделе уедет в своей «хиззер-свиззер»²⁴².

– Это твои заботы. А что насчёт моих комиссионных? Не вообразил ли, что собачьи санкции «ни гроша не стоят»? Давай-ка И тебе перепадёт.

Джон сонно поднялся в лифте и наверху завершил дремоту. Когда он проснулся, То, Другое, был в углу, но Шингл нашёл два теннисных мяча, с помощью которых Дина играла в Пристенную игру Итона²⁴³ сама с собой, прыгая вверх-вниз вдоль плинтуса и толкая один мяч носом, а по другому прихлопывая лапами, прямо через профиль Того Другого.

– Это показывает, что её дрессировали как котёнка, – сказал Шингл. – Я вызову уборщика и удостоверюсь.

Но котёнок уборщика не был приучен к щенячьему воспитанию и прыгнул на стол, чтобы дать в этом убедиться. Дина последовала за ним. Всем потребовалось десять минут, чтобы убрать разбитое стекло сифона, стакана и графина, дабы она не порезала лапы. Последствия вызвал и трясучий пылесос, который, как утверждала Дина, был враждебным.

Когда они с Джоном и Тем Другим в углу посидели после ужина, она обнаружила, что умеет разговаривать. В промежутках между сплетнями Дина искала и носила оба мяча по комнате, затем возвращалась к ноге Джона, клала на неё подбородок и продолжала с того места, на котором остановилась, красноречиво хныкая.

– Ей что-нибудь нужно? – спросил Джон Шингла.

– Ничего, кроме того, чтобы ни на минуту не оставаться без вашего внимания. Как теперь насчёт косточки, Дина?

Наружу вылез розовый язычок, по сторонам появились ворчанье и чиханье, и псинка весело закрутилась перед слугой.

– Ну так пойдём вниз, – сказал тот.

– Принеси наверх! – велел Джон, не замечая взглядов Шингла, искоса брошенных на бухарский ковёр²⁴⁴. Появилась грязь – пока Дина не поняла, что кости надо грызть на специально для этого расстеленной газете.

Всё это послужило прелюдией к месяцу открытий, за который Дина показала всё, на что способна, и даже больше, причём её чувства и настроения предназначались одному только Джону. Она бывала поочерёдно и местами высокомерной, слабоумной, застенчивой, общительной, ревнивой, требовательной, жалкой, весёлой или, по-видимому, холодной, как камень, но во всех проявлениях очаровательной, и о ней нужно было позаботиться перед выпивкой. Шингл, необходимый ей для удобств, стоял на краю её благосклонности, но Джон был её Вселенной. И ради неё, спустя четыре недели, он обнаружил, что делает то, чего никогда не делал со времён Мессины. Он запел сентиментальные песенки, и на жутких верхних нотах Дина ему подпевала, вот так:

 
О, подскажи мне, где роза ждёт,
Чьего духа слаще не-ет!
О, подскажи, куда страсть ведёт,
И я пойду ей вослед!²⁴⁵
 

Здесь она могла подпрыгнуть, одно ухо торчком, другое на четверть вниз. Потом:

 
В губы лобзала, нет горячей,
Как отпустить её-ё?
И на юг, и на север пойду я за ней,
Сердце отдав своё!²⁴⁶
 

– Оу-оооу! Ооооу! – завывала Дина в потолок.

Потом, после прогулки в Грин-парке²⁴⁷, пришла беда, и Шингл сказал:

– Я же вас предупреждал.

Дина отказывалась от еды, дрожала, таращилась, из носа у неё текло, вокруг глаз появились выделения, она кашляла.

– Да-а, – протянул Шингл, потирая над ней подбородок. – Чем выше порода, тем хуже всё переносит. Будь прокляты все Военно-воздушные силы!²⁴⁸ Тут трудиться денно и нощно, думаю. Позвать ветеринара из дирекции? Бог мой! Нет! Это чумка. Я знаю специалиста по собакам, и…

Он бросился к телефону, не спросив дозволения.

Специалист по собакам был должным образом впечатлён Джоном и его богатством, а ещё сильнее Шинглом. Он изложил правила ухода за больной и диеты, которые они оба записали в двух экземплярах, и разделил часы круглосуточного дежурства.

– Помогло как по волшебству, – признался Шингл Проберту, чья жена стряпала для Дины с её плохим аппетитом. – Его встряхнуло как следует. Но если что-то случится с ней сейчас, для него это будет похуже Мессины.

– А там с ним было так худо?

– Один раз, насколько мне известно. Я слышал, как он перед тем, как уйти в подкоп, молился, чтобы эта чаша его миновала²⁴⁹. Да-а! Но это случилось… случилось, как говорила мать, когда мы были маленькими.

– Тогда тебе следить, чтобы на этот раз ничего не случилось.

– Похоже на то! Но она ревнует к нему, как школьная учительница. Бедная сучонка! Ну разве не странно? Она знает, как играть с ним в Плачущую Агнессу²⁵⁰ так же хорошо, как женщина! Но она отучила его глядеть по углам, и он обозвал меня «благотворным» или ещё как.

Джон, действительно, был невыносимо раздражителен, в то время как проблемы Дины нарастали. Сначала он спал между дежурствами плохо, потом слишком крепко, и так суетился, что Шингл предложил турецкие бани, чтобы восстановить тонус. Но Дине становилось всё хуже, пока не наступила двойная вахта, о которой Шингл сообщил Проберту как о «изрядно любопытной»:

– Слышал, как он читал «Отче наш» в ванной, когда сдал дежурство, и она не отключилась.

Вскоре наступило улучшение, за которым последовал рецидив и серьёзные разговоры о возможной пневмонии. Это тоже прошло, но оставило ужасную хнычущую слабость, пока однажды Дина не решила вернуться к жизни; её хвост-сабля закрутился, как венчик для взбивания яиц. Во время выздоровления собачка обнаружила, что её единственной заботой было безгранично любить Джона Мардена; следовать за ним шаг за шагом, когда он двигался; сидеть неподвижно и поклоняться ему, когда он останавливался; бежать к его ноге, когда он садился на стул; громко защищать его от врагов, таких как кошки и зеваки; доверять, лелеять, ласкать, обнимать и обожествлять без остановки; а если это не удастся, то охранять его имущество. Шингл переносил это прекрасно.

– Да, уж я тебя знаю! – заметил он как-то утром, когда она подзадоривала его стащить пижаму Джона с их кровати. – Я не был бы тебе полезен, если бы не щенячьи галеты. И всё же я сделал это, и я протащил тебя через это, тебя, накка-сучонка²⁵¹, тебя.

Какое-то время она предпочитала автомобили собственным лапам, и её желания были удовлетворены, особенно в «хиззер-свиззере», который с Джоном за рулём – вы не пьёте, когда водите «хиззер-свиззер». – ей подходил. Её место было у его левого локтя, нос касался его рукава, пока стрелка не достигла пяти-десяти²⁵², когда ей приходилось вздернуть его и громко запеть. Таким образом, она хорошо рассмотрела летнюю Англию, но почему-то не восстановила прежнюю форму, несмотря на небольшие дозы чёрного кофе и хереса, которые давал Шингл.

Джон тоже почувствовал тягу к унылым теплым дням и вернулся на Работу на полнедели, где искренне попытался выяснить, что его секретарь имел в виду под планами реорганизации. Это звучало в точности как слова, но ничего не выражало. Затем он провёл ночь, похожую на ту, первую, после того, как Джерри Флойд нанёс удар, и попытался справиться с ней прежним способом, но обнаружил, что до головокружения пьян почти не начав.

– Предохранитель снят, – с усмешкой сказал Шингл Проберту. – Он был похож на мальчишку с первой курительной трубкой. А утром – свежая голова! Это свидетельствует об успехе моего лечения. Но надо блюсти и собственные интересы. Мне пора в банк «Отпуск».

– Ты и твой отпуск. Неужели у твоего малого нет собственной воли?

– Пока нет. Он всё ещё на пособии по безработице. Приведи свою миссис П. в порядок с нашими медицинскими слугами.