Текст книги "Острие копья"

– Точно ничего особенного?

– Нет, сэр. Кроме… Ну конечно… Вырезка!

– Вырезка?

– Он вырезал кусок газеты. Большой кусок.

– А он часто делал вырезки?

– Да, сэр. В основном объявы. Может, только их и вырезал. Я заворачивала в газеты отбросы, и мне приходилось просматривать, нет ли в них дырок.

– Но это был большой кусок.

– Да, сэр.

– Значит, не объявление. Вы уж простите меня, мисс Фиоре, что я не говорю «объява». Предпочитаю не употреблять это слово. Значит, из понедельничной газеты он вырезал не объявление.

– Ах нет, это было на первой полосе.

– Вот как? А он когда-нибудь до этого делал вырезки на первой полосе?

– Нет, сэр. Точно нет.

– Ничего, кроме объявлений?

– Ну, я не совсем уверена в этом. Пожалуй, только их, мне так кажется.

С минуту Вулф сидел, опустив подбородок на грудь. Затем повернулся ко мне:

– Арчи, дуй на Сорок вторую улицу и привези двадцать экземпляров понедельничной «Таймс».

Я был только рад взбодриться. Не то чтобы наметился повод для воодушевления. Я понимал, Вулф всего лишь нащупал единственную трещинку, из-за которой мог бы блеснуть свет. Я не ожидал ничего особенного и полагал, что он не ожидает тоже. Однако июньская ночь выдалась чудесной – прохладной, но спокойной и приятной, – и, мчась через город к Бродвею и поворачивая на север, я с удовольствием вдыхал свежий воздух, подставляя лицо ветру. На Таймс-сквер я приметил знакомого копа Марви Дойла, который раньше патрулировал Четырнадцатую улицу, и он позволил мне поставить машину на обочине Бродвея, пока я перебегал улицу к редакции «Таймс». Тротуары были запружены толпами зрителей из театров и кино, решающими потратить пару баксов в нелегальном кабаке или десять центов в «Недиксе».

Вернувшись в кабинет, я обнаружил, что Вулф предоставил девушке передышку. Он велел Фрицу принести пиво, и теперь она отпивала из стакана маленькими глотками, словно горячий чай. На ее верхней губе осталась полоска высохшей пены. Сам он прикончил три бутылки, хотя я отсутствовал не дольше двадцати минут. Стоило мне войти, как он объявил:

– Надо было сказать тебе, что нужен городской тираж.

– Точно, именно его я и привез.

– Хорошо. – Он повернулся к девушке. – Если не возражаете, мисс Фиоре, было бы лучше, чтобы вы не видели наших приготовлений. Разверни ее кресло, Арчи, туда, к столику, чтобы она могла поставить пиво. Теперь газеты. Нет, не отрывай ничего. Думаю, лучше оставить лист целым, ведь именно так она ее впервые увидела. Отложи вторую часть газеты. Она пригодится мисс Фиоре. Подумай, сколько отбросов в нее поместится. Сюда.

Я развернул перед ним на столе первую часть газеты, и он, потянувшись из кресла, склонился над ней. Это было все равно что смотреть на гиппопотама в зоопарке, приготовившегося обедать. Я вытащил вторую часть из всех выпусков и сложил стопкой на стуле, а затем сам взял первую полосу и принялся ее изучать. На беглый взгляд, никакой надежды она не вселяла. В Пенсильвании бастовали шахтеры. Национальное управление экономического восстановления спасало страну, чему посвящалось сразу три статьи. Двое юношей пересекли Атлантику на девятиметровой шлюпке. У ректора университета случился сердечный приступ на площадке для гольфа. В Бруклине гангстера выкурили из квартиры с помощью слезоточивого газа. В Алабаме линчевали негра. А где-то в Европе некто обнаружил старинную картину. Я украдкой взглянул на Вулфа. Он изучал всю страницу. Единственное, что представлялось мне достойным внимания, была найденная в Швейцарии картина: предполагалось, что ее украли в Италии. Однако, когда Вулф наконец-то достал из ящика ножницы, вырезал он вовсе не ее, а статью о бандите. Затем он отложил страницу в сторону и потребовал другую. Я подал ему ее и на этот раз ухмыльнулся, увидев, что он взялся за сообщение о картине. Что ж, я пришел вторым. Когда же он потребовал третью, мне стало любопытно, и я таращился на него, пока он вырезал заметку о происшествии с университетским ректором. Вулф заметил мою реакцию. Не поднимая глаз, он произнес:

– Молись об этой, Арчи. Если это окажется она, к Рождеству у нас будет Angræcum sesquipedale.

Я смог написать это мудреное название, поскольку вел счета, учитывая его расходы на орхидеи, равно как и на все остальное, но произнести это название мне удалось бы не лучше, чем вообразить какую-либо связь между ректором и Карло Маффеи.

– Покажи ей одну страницу, – велел Вулф.

Последняя вырезанная им страница лежала сверху, но я пропустил ее и взял следующую: статья о картине, заключенная в жирную рамку, располагалась в нижней правой четверти страницы. Я раскрыл ее и вытянул на руках перед Анной, и Вулф сказал:

– Взгляните на нее, мисс Фиоре. Так был вырезан кусок в понедельник утром?

Она лишь бросила взгляд:

– Нет, сэр. То был большой кусок наверху, вот здесь, дайте я покажу…

Я быстро убрал газету, прежде чем девушка успела дотянуться, бросил на стол, взял следующую и развернул ее. На этот раз она несколько помедлила с ответом:

– Да, сэр.

– Вы уверены?

– Она была вырезана именно так, сэр.

Какое-то время Вулф молчал, потом вздохнул и сказал:

– Поверни ее, Арчи. – Я взял кресло за подлокотники и крутанул его вместе с девушкой; Вулф посмотрел на нее и спросил: – Насколько вы уверены, мисс Фиоре, что газета была вырезана именно в этом месте?

– Совершенно уверена, сэр. Это точно.

– Вы видели саму вырезку? В его комнате, в мусорной корзине, быть может, или у него в руках?

– Нет, не видела. И ее не могло быть в корзине, потому что у него ее нет.

– Хорошо. Если бы все доводы были столь убедительны, как этот. Можете отправляться домой, мисс Фиоре. Вы были хорошей девочкой, любезной и терпеливой, и в отличие от большинства особ, с которыми я избегаю встречаться в своем доме, вы способны держать язык за зубами. Но не ответите ли вы еще на один вопрос? Прошу вас как об одолжении.

Она совершенно измучилась, но у нее все же сохранилось достаточно сил, чтобы в глазах отразилось замешательство. Девушка уставилась на него. Вулф продолжил:

– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?

Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось, потому что впервые за все эти часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной была ее реакция. Какое-то мгновение она лишь смотрела на него, затем, когда смысл вопроса дошел до нее, слабый румянец, что все еще оставался у нее на лице, сошел окончательно, и она побелела как полотно, челюсть же у нее так и отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю начало трясти.

Вулф невозмутимо сверлил ее взглядом:

– Когда вы ее видели?

Неожиданно она плотно стиснула губы, а руки на коленях сжала в кулаки.

– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.

Вулф смотрел на нее секунду-другую, затем сказал:

– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне. – Отвези ее домой.

Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вулф определенно на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог ей надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать что-то Вулфу, и глазам своим не поверил: он поднимался из кресла! В самом деле! Однажды я видел, как он снизошел до подобной любезности, когда из этой же комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:

– Я пообещал ей доллар.

– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях. – Спокойной ночи, мисс Фиоре.

Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к «родстеру». Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи, и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.

Глава 3

К тому времени, когда я поставил машину в гараж и прошел два квартала до Тридцать пятой улицы, кабинет погрузился во тьму. Поднявшись по лестнице, я увидел под дверью в спальню Вулфа полоску света. Я часто задавался вопросом, как же ему удается раздеваться. Мне было доподлинно известно, что Фриц ему не помогает. Фриц спал наверху, через коридор от оранжереи. Моя же комната, как и комната Вулфа, располагалась на втором этаже. Просторное помещение в передней части дома с собственной ванной и парой окон. Я прожил в этой комнате семь лет, и она определенно стала моим домом и, судя по всему, наверняка останется таковым еще на семь или даже на двадцать семь, ибо единственная девушка, к которой я по-настоящему питал слабость, подыскала себе другую партию, пришедшуюся ей больше по душе. Тогда-то я и познакомился с Вулфом. Однако сейчас не время рассказывать эту историю. В ней еще остаются один-два невыясненных момента. Но комната, несомненно, служила мне домом. Кровать была широкой и удобной, у меня имелся письменный стол со множеством ящиков и три кресла, все просторные и уютные, а еще настоящий ковер во всю комнату, а не эти чертовы коврики, которые так и норовят скользнуть под вами, словно кусок масла на горячем блине. Картины на стенах были нарисованы мной, и, как мне кажется, подборка была весьма удачной: поместье Джорджа Вашингтона Маунт-Вернон, цветной рисунок головы льва, лесной пейзаж с травой и цветами и, наконец, большая фотография в рамке моих отца и матери, которые оба умерли, когда я был совсем маленьким. Еще одна картина под названием «Сентябрьское утро», где на переднем плане была изображена обнаженная девушка с подобранными волосами, висела в ванной[1]1
  Имеется в виду репродукция картины французского художника Поля Эмиля Шабаса (1869–1937).


[Закрыть]. Самая обычная комната, всего лишь удобная для проживания, если не считать большого электрического звонка на стене под кроватью, но его видно не было. Звонок этот был подключен таким образом, что, когда Вулф включал рубильник в своей комнате, а проделывал он это каждый вечер, любой, кто осмелился бы подойти ближе чем на пять футов к его двери или попытался бы влезть в окно, немедленно вызвал бы оглушительный трезвон. Этот звонок был также соединен со всеми входами в оранжерею. Как-то Вулф сказал мне, как бы между прочим, что он отнюдь не трус, просто испытывает сильнейшее отвращение, если к нему прикасаются или если внезапно он вынужден совершать любые быстрые движения. Я охотно поверил ему, когда представил, какую массу ему приходится перемещать. По некоторым причинам такие вопросы, как трусость, меня никогда не волновали, если дело касалось Вулфа, но если у меня имелись основания заподозрить в человеке труса, то я никогда не садился с ним за один стол.

Прихватив из кабинета одну из газет и облачившись в пижаму и тапочки, я удобно устроился в кресле с сигаретами и пепельницей под рукой и трижды прочел заметку об университетском ректоре. Она была озаглавлена следующим образом:

ПИТЕР ОЛИВЕР БАРСТОУ

УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА

Ректор Холландского университета

умер на поле для гольфа

Друзья не успели

прийти ему на помощь

Статья оказалась довольно приличной – целая колонка на первой полосе и полторы на внутренней, да еще пространный некролог с откликами множества знаменитостей. Сама же история была весьма короткой, и, по сути, в ней ничего и не было, кроме описания очередной смерти. «Таймс» я читаю ежедневно, и этот номер был всего лишь двухдневной давности, но я так и не смог вспомнить, обратил ли внимание на это сообщение. Барстоу, пятидесятивосьмилетний ректор Холландского университета, воскресным днем играл в гольф на площадке клуба «Грин медоу» под Плезантвилем, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Играли двое на двое: Барстоу и его сын Лоуренс против пары их знакомых – Э. Д. Кимболла и Мануэля Кимболла. На подходе к четвертой лунке Барстоу внезапно упал лицом вниз, несколько секунд подергался и затем затих. Мальчик, носивший его клюшки, подскочил к нему и схватил за руку, однако к тому времени, когда подбежали остальные, ректор был уже мертв. Среди подоспевших из здания клуба и с поля оказался врач, старый друг Барстоу, который вместе с сыном умершего доставил тело в личном автомобиле Барстоу в его дом в шести милях от клуба. По заключению этого врача, причиной смерти послужила болезнь сердца.

Остальное было приправой – рассказ о карьере и достижениях Барстоу, его фотография и прочее, а также упоминание, что, когда тело привезли домой, его жена упала в обморок, сын же и дочь держались стойко. Перечитав заметку в третий раз, я зевнул и признал себя побежденным. Единственной связью, которую я мог провести между смертью Барстоу и Карло Маффеи, был факт, что Вулф спрашивал у Анны Фиоре, видела ли она клюшку для гольфа, так что я отшвырнул газету и поднялся, сказав самому себе вслух:

– Мистер Гудвин, полагаю, это дело далеко от завершения. – Затем глотнул воды и лег в кровать.

Было почти десять часов, когда следующим утром я спустился вниз. Если выдавалась возможность, я спал по восемь часов. Вулф все равно не появлялся раньше одиннадцати. Вставал он неизменно в восемь, вне зависимости от того, во сколько лег накануне, завтракал в своей комнате за парочкой газет, а время с девяти до одиннадцати проводил в оранжерее. Иногда, одеваясь или принимая ванну, я слышал, как старый Хорстман – садовник, ухаживавший за растениями, – покрикивает на него. Вулф, кажется, воздействовал на Хорстмана так же, как и судья на Джона Дж. Макгро[2]2
  Джон Джозеф Макгро (1873–1934) – прославленный американский баскетболист и менеджер; в его времена судья на поле был только один, и Макгро использовал каждое отвлечение судьи, чтобы препятствовать продвижению игроков команды противника.


[Закрыть]. Не то чтобы старик не любил Вулфа, нет, конечно. Однако я не удивился бы, что Хорстман просто опасается, как бы Вулф, случайно потеряв равновесие, не обрушился бы на орхидеи. Эти растения волновали Хорстмана так же, как, скажем, меня мой правый глаз. Спал Хорстман в отгороженной в углу оранжереи комнатке, и если он присматривал за орхидеями и по ночам, я бы этому тоже не удивился.

Позавтракав порцией почек, вафлями и парой стаканов молока на кухне, так как я настрого запретил Фрицу сервировать обеденный стол ради моего завтрака, который всегда принимал в одиночестве, я вышел на десять минут подышать свежим воздухом, прогулялся до причалов и обратно. Затем, предварительно смахнув пыль там и сям, открыв сейф и наполнив чернилами ручку Вулфа, я устроился с учетными книгами за своим столом в углу. Почту Вулфа я положил ему на стол, по обыкновению, нераспечатанной, мне же ничего не пришло. Я выписал пару-тройку чеков, подвел баланс в расходной книге – не бог весть какая работенка, последнее время было довольно спокойно – и принялся изучать записи о расходах по оранжерее, желая убедиться, что Хорстман своевременно отчитался. Посреди этого занятия меня и застал раздавшийся на кухне звонок, а минутой позже в дверях возник Фриц и объявил, что с мистером Вулфом желает увидеться некий О’Грейди. Я изучил визитку посетителя и отметил, что раньше мне такой не попадался. Я знал многих детективов из убойного отдела, но этого О’Грейди прежде не встречал. Я велел Фрицу привести его.

О’Грейди оказался молодым и весьма спортивным, судя по его телосложению и походке. У него был недобрый взгляд, оценивающий и вызывающий. На меня он посмотрел так, будто я прячу похищенного ребенка Линдберга[3]3
  Весной 1932 г. у прославленного американского авиатора Чарльза Линдберга (1902–1974) был похищен и убит двадцатимесячный сын; это было одним из самых резонансных преступлений XX в.


[Закрыть] у себя в кармане.

– Мистер Ниро Вулф? – спросил О’Грейди.

Я махнул рукой на кресло:

– Присаживайтесь. – Взглянув на часы на запястье, я сообщил ему: – Мистер Вулф спустится через девятнадцать минут.

– Это важно, – нахмурился он. – Не могли бы вы его позвать? Вам вручили мою визитку, я из убойного отдела.

– Да, конечно, я знаю, все в порядке. Просто садитесь. Если я позову его, он в меня чем-нибудь запустит.

О’Грейди уселся, а я вернулся к оранжерейным отчетам. За время ожидания пару раз у меня возникало желание просто ради развлечения попытаться вытянуть из него что-нибудь, но оно тут же пропадало, стоило лишь взглянуть на его физиономию: он слишком молод и благонадежен, чтобы возиться с ним. На протяжении этих девятнадцати минут он просидел, словно на церковной службе, не проронив ни слова.

Когда Вулф вошел в кабинет, О’Грейди поднялся из кресла. Вулф, неспешно продвигаясь от дверей к столу, пожелал мне доброго утра, попросил открыть еще одно окно и мельком взглянул на посетителя. Усевшись, он посмотрел на визитку, которую я положил на стол, а затем принялся за почту, быстро перебрав уголки конвертов, прямо как банковский кассир просматривает чеки при разборе вклада. Наконец он отодвинул почту и обратился к детективу:

– Мистер О’Грейди?

О’Грейди шагнул вперед:

– Мистер Ниро Вулф? – (Вулф кивнул.) – Что ж, мистер Вулф, мне нужны бумаги и прочие вещи, которые вы вчера взяли в комнате Карло Маффеи.

– Не может быть! – Вулф поднял голову, чтобы рассмотреть его получше. – Вот оно как? Это интересно, мистер О’Грейди. Присаживайтесь. Подвинь ему кресло, Арчи.

– Благодарю, не стоит. У меня много работы. Я всего лишь возьму бумаги и… вещи.

– Какие вещи?

– Которые вы взяли.

– Перечислите.

Детектив выпятил подбородок:

– Бросьте эти ваши шуточки. Давайте их сюда. Я спешу.

Вулф ткнул в него пальцем:

– Полегче, мистер О’Грейди. – Это было сказано тихо, но отчетливо, с интонацией, к которой Вулф прибегал не так уж часто. В разговоре со мной такое случилось лишь один раз – в нашу первую встречу, и я никогда не забывал, как она звучала. У меня тогда возникло ощущение, что, будь его воля, он смог бы уничтожить меня, не шевельнув пальцем. Он продолжил в том же духе: – Полегче. Садитесь. Садитесь, говорю вам!

Я толкнул детективу под колени кресло, и он медленно опустился в него.

– Сейчас вы получите бесплатный, но весьма ценный урок, – объявил Вулф. – Вы молоды и сможете им воспользоваться. Со времени моего появления в этой комнате вы только и совершали ошибки. Вы не проявили вежливости, а это было оскорбительно. Вы сделали заявление, не соответствующее действительности, и это было глупо. Вы спутали догадку с фактом – это было лицемерно. Хотите, объясню, как вам следовало вести себя? Мои мотивы исключительно дружеские.

О’Грейди заморгал:

– Я не ставлю под сомнение ваши мотивы…

– Чудесно. Конечно же, вы понятия не имели, сколь неблагоразумно с вашей стороны было предположить, будто я посещал комнату Карло Маффеи. Будучи не знакомы с моими привычками, вы не знали, что я не возьмусь за подобное предприятие, даже если наградой будет Cattleya Dowiana aurea. И уж тем более не за какие-то бумаги и, как вы выразились, вещи. Арчи Гудвина, – его палец описал дугу в мою сторону, – подобное не беспокоит, так что ездил он. А сделать вы должны были следующее. Во-первых, ответить мне, когда я пожелал вам доброго утра. Во-вторых, обратиться со своей просьбой вежливо, детально и соответственно фактам. В-третьих, хотя это уже не так важно, в качестве профессиональной любезности вы могли бы вкратце уведомить меня, что было обнаружено и опознано тело убитого Карло Маффеи и что эти бумаги необходимы для возможного изобличения убийцы. Не кажется ли вам, мистер О’Грейди, что так было бы намного лучше?

Детектив изумленно уставился на него.

– Как, черт возьми… – начал он и осекся, затем продолжил: – Значит, это уже попало в газеты. Не знал, но его имени там быть не может, потому что я сам только два часа как выяснил его. Вы весьма догадливы, мистер Вулф.

– Благодарю. Вот только я тоже не видел этого в газетах. Однако, поскольку заявление Марии Маффеи об исчезновении ее брата не подвигло полицию далее великодушных попыток построения догадок, мне представляется весьма вероятным, что лишь убийство могло расшевелить ее до такого исступления, что она узнала о посещении Арчи его комнаты и об изъятии бумаг. Итак… Не соблаговолите ли сообщить мне, где нашли его тело?

О’Грейди поднялся:

– Прочтете в вечернем выпуске. Таких, как вы, мистер Вулф, еще поискать надо. А теперь давайте бумаги.

– Конечно. – Вулф даже не пошевелился. – Но я предлагаю вам задуматься вот над чем. Все, что я прошу у вас, – это три минуты вашего времени и информация, которая через несколько часов будет доступна из открытых источников. В то время как – кто знает? – сегодня, или завтра, или в следующем году я могу натолкнуться на какой-нибудь любопытный факт, касающийся этого или другого дела, который, окажись он в вашем распоряжении, позволил бы вам добиться успеха в расследовании, славы, повышения по службе и прибавки жалованья. Повторяю, вы допускаете ошибку, пренебрегая требованиями профессиональной этики. Тело, случаем, обнаружили не в округе Уэстчестер?

– Вот черт! – изрек О’Грейди. – Если бы я не видел вас своими глазами и не понимал, что вам для передвижений нужен товарный вагон, то поневоле задумался бы, а не ваших ли рук это дело. Ладно. Да, округ Уэстчестер. В кустарнике, в ста футах от грунтовки в трех милях от Скарсдейла. Вчера в восемь вечера его обнаружили двое мальчишек, искавших птичьи гнезда.

– Наверное, застрелен?

– Зарезан. Врач говорит, что нож наверняка оставался в теле какое-то время – час или чуть больше, однако в трупе его уже не было. Нож так и не нашли. Карманы вычищены. На ярлыке на его костюме значился универмаг на Гранд-стрит. Ярлык и метку прачечной мне передали этим утром в семь. К девяти я уже знал его имя, после чего обыскал его комнату и поговорил с домовладелицей и служанкой.

– Превосходно, – отозвался Вулф. – Действительно отменная работа.

– Эта девушка… – нахмурился детектив, – либо ей что-то известно, либо в башке у нее так пусто, что она не может даже вспомнить, что ела на завтрак. Она была у вас здесь. Что вы подумали, когда она не смогла вспомнить о телефонном разговоре, о котором домовладелица заявила, будто та слышала каждое его слово?

Я бросил взгляд на Вулфа, но он и бровью не повел, просто заметил:

– Мисс Анна Фиоре несколько обделена, мистер О’Грейди. Значит, в ее памяти обнаружились изъяны?

– Изъяны? Да она забыла имя Маффеи!

– Вот как. Жаль. – Вулф уперся в край стола и оттолкнулся в кресле. Я понял, что он намеревается встать. – А теперь об этих бумагах. Остальные вещи – всего лишь пустая жестянка из-под табака да четыре снимка. Вынужден просить вас об одолжении. Вы позволите мистеру Гудвину проводить вас из комнаты? Так уж я устроен: не люблю открывать свой сейф в чьем-либо присутствии. Ничего личного, естественно. Будь вы моим банкиром, я вел бы себя так же, а может, даже и более настойчиво.

Я пробыл с Вулфом уже так долго, что обычно вполне поспевал за ходом его мысли, но вот тут едва не оплошал. Я уже раскрыл рот, чтобы сказать, что бумаги находятся в ящике его стола, куда я у него на глазах и убрал их вчера вечером, и только его взгляд остановил меня. Детектив явно колебался, и Вулф принялся его убеждать:

– Давайте же, мистер О’Грейди. Выходите. Не стоит подозревать, будто я пытаюсь таким образом что-то утаить, поскольку, даже будь оно так, вы бы ничем не смогли мне помешать. Подозрения подобного рода между профессионалами несерьезны.

Закрыв за нами дверь, я провел детектива в гостиную. Я предполагал, что Вулф подурачится с дверцей сейфа, чтобы изобразить правдоподобный шум, однако просто на тот случай, если он все-таки не удосужится на подобный спектакль, принялся болтать с О’Грейди, чтобы занять его уши. Весьма скоро нас позвали обратно. Вулф стоял у ближнего края стола, держа жестянку и конверт, в который я сложил бумаги и снимки. Он протянул их детективу:

– Удачи, мистер О’Грейди. Можете не сомневаться, когда бы мы ни обнаружили что-либо имеющее, по нашему мнению, важность для вас, мы немедленно с вами свяжемся.

– Весьма признателен. Надеюсь, вы серьезно.

– Да, серьезно. Как и сказал.

Детектив ушел. Услышав, как хлопнула входная дверь, я прошел в гостиную и проследил в окно, как О’Грейди удаляется. Потом вернулся в кабинет и подошел к столу Вулфа, за который он вновь уселся, ухмыльнулся ему в лицо и заявил:

– Ах вы, чертов плут!

Складки на его щеках немного отодвинулись от уголков рта – так, по его мнению, выглядела улыбка.

– Ну и что же вы припрятали?

Он извлек из кармана жилета полоску бумаги, дюйма два длиной и полдюйма шириной, и протянул ее мне. Это была одна из вырезок, которые я прихватил из верхнего ящика бюро Маффеи, и трудно было поверить, что Вулф вообще подозревал о ее существовании, так как прошлым вечером он лишь мельком взглянул на весь этот хлам. И все же он взял на себя труд удалить О’Грейди из комнаты, чтобы сохранить ее.

СЛЕСАРЬ, который разбирается в проектировании и механике и намерен вернуться в Европу на постоянное проживание, может получить прибыльный заказ. Таймс L467, Нижний Манхэттен.

Я прочел объявление дважды, но увидел в нем смысла не больше, чем когда обнаружил его днем ранее в комнате Маффеи.

– Ладно, – произнес я, – если вы пытаетесь окончательно убедиться, что он намеревался уплыть, то я могу сгонять на Салливан-стрит и отодрать те багажные наклейки с сундука Анны. Но, даже допуская, что объявление что-нибудь да значит, когда же вы прочли его? Только не говорите, что можете изучить вещь, даже не глядя на нее. Я готов поклясться, что вы не… – Тут я осекся. Ну конечно же он видел его. Я ухмыльнулся. – Вы просмотрели бумаги, когда я ночью отвозил Анну домой.

Какое-то время он устраивался в кресле за столом и только затем насмешливо проворчал:

– Браво, Арчи!

– Ладно. – Я уселся напротив него. – Могу я задать вопросы? Я хочу узнать три вещи. Или я должен пойти в класс и выучить уроки?

Естественно, все это меня несколько разозлило. И подобное происходило каждый раз, когда я узнавал, что он связал изящный узелок прямо у меня под носом, в то время как я даже не видел, к чему он ведет.

– Никаких уроков, – ответил он. – Ты идешь за машиной и с разумной скоростью едешь в Уайт-Плейнс. Если вопросы лаконичны…

– Они достаточно лаконичны, но, если у меня появилась работа, они могут и подождать. Раз это Уайт-Плейнс, то, полагаю, мне предстоит взглянуть на дырку в Карло Маффеи и прочие детали, которые покажутся мне незначительными.

– Нет. Черт! Арчи, перестань размышлять вслух в моем присутствии. Если уж так неизбежно, что тебе в конечном счете суждено будет встать на один уровень, например, с мистером О’Грейди, то давай хотя бы отсрочим это на как можно больший срок.

– О’Грейди проделал этим утром славную работенку – два часа от ярлыка на пиджаке и метки прачечной до того телефонного звонка.

– Да ты просто даун, – покачал головой Вулф. – Так что с вопросами?

– Могут подождать. Что же тогда в Уайт-Плейнсе, если не Маффеи?

Вулф одарил меня своим суррогатом улыбки, и для него необычно длительной. Наконец он ответил:

– Возможность срубить деньжат. Имя Флетчер М. Андерсон говорит тебе о чем-нибудь, если не заглядывать в картотеку?

– Уж надеюсь! – фыркнул я. – Благодарностей за свое «браво» не ждите. Тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Помощник районного прокурора в деле Голдсмита. На следующий год перебрался в провинцию и теперь прокурор округа Уэстчестер. Свои долги признает только за закрытыми дверями и на ухо. Женат на деньгах.

– Все верно, – кивнул Вулф. – Получай свое «браво», Арчи. Как-нибудь обойдусь без благодарностей. В Уайт-Плейнсе встретишься с мистером Андерсоном и передашь ему соблазнительное и, вероятно, выгодное предложение. По крайней мере, так предполагается. Я ожидаю информации от посетителя, который должен явиться с минуты на минуту. – Вулф потянулся к большим платиновым часам в кармане жилета и взглянул на них. – Замечу, что пунктуальность торговца спортивным инвентарем не выдерживает никакой критики. Я звонил в девять. Заказ должны были доставить в одиннадцать. А сейчас уже одиннадцать сорок. Хотелось бы избежать проволочек. Лучше бы я послал тебя… Ага!

Раздался звонок. Фриц прошел по прихожей мимо кабинета, послышался звук открываемой входной двери, а затем вопрос визитера и ответ Фрица. Тяжелая поступь заглушила шаги Фрица, и вот в дверях показался молодой человек габаритов игрока в американский футбол, несший на плече огромный сверток в три фута длиной и такой же большой в окружности, как и сам Вулф. Переведя дыхание, он объявил:

– От Корлисса Холмса.

По кивку Вулфа я поднялся ему помочь. Мы положили сверток на пол, и молодой человек опустился на колени и принялся развязывать шнур, но он так долго возился, что я потерял терпение и полез в карман за ножом. Из кресла Вулфа донесся шепот:

– Нет, Арчи, не все узлы заслуживают такого обращения.

Мне пришлось убрать нож. Наконец торговец расправился с узлом и вытянул шнур. Я помог ему развернуть бумагу и мешковину, а потом в немом изумлении уставился на доставленное. Посмотрел на Вулфа и снова на кучу на полу. Это оказалось не что иное, как клюшки для гольфа – должно быть, целая сотня клюшек – достаточно, как мне подумалось, чтобы прикончить миллион змей, ибо я представить себе не мог, что они годны для чего-то большего.

– Упражнения пойдут вам на пользу, – бросил я Вулфу.

Не потрудившись подняться из кресла, он велел нам положить их на стол, и мы с молодым человеком сгребли по охапке. Я принялся раскладывать их в ряд: клюшки длинные и короткие, тяжелые и легкие, металлические, деревянные, стальные, хромированные – какие только можно было вообразить. Вулф осматривал их – каждую, что я клал перед ним. Оглядев штук десять, он объявил:

– Не эти, с металлическими концами. Уберите их. Только вот эти, с деревянными. – И обратился к молодому человеку: – Они ведь называются не концами?

На лице парня отразились одновременно изумление и высокомерие.

– Это головка.

– Примите мои извинения… Как вас зовут?

– Меня? Таунсенд.

– Примите мои извинения, мистер Таунсенд. Я всего однажды видел клюшки для гольфа в витрине, когда у моей машины спустило колесо, но концы у них не были как-то помечены. А это, кстати, всё варианты одной разновидности?

– Что? Они все разные.

– И впрямь. Ну и ну! Лицевая поверхность из дерева, со вставками из слоновой кости… Поскольку это головка, вот это, полагаю, называется лицевой поверхностью?

– Ну да, это лицевая поверхность.

– Конечно. А каково назначение вставки? Ведь у всего в жизни должно быть назначение, за исключением разведения орхидей.

– Назначение?

– Именно. Назначение.

– Ну… – Молодой человек замялся. – Конечно же, она обеспечивает точность удара. В смысле, когда бьют по мячу, удар наносят вставкой.

– Понимаю. Что ж, достаточно. Мне вполне хватит. И рукоятки… Одни деревянные, такие изящные и удобные, другие стальные… Полагаю, стальные рукоятки полые.

– Полый стальной стержень, да, сэр. Это дело вкуса. Вот эта клюшка называется драйвер. А вот эта – брасси. Видите латунь внизу? Брасси.

– Безукоризненное логическое заключение, – пробурчал Вулф. – Что ж, полагаю, на этом и остановимся, урок окончен. Знаете, мистер Таунсенд, все-таки хорошо, что обстоятельства рождения и воспитания всем нам позволяют проявить снобизм. Мое невежество в сей специфичной терминологии дает возможность покичиться вам, а ваше незнание элементарных мыслительных процессов – мне. Что же до цели вашего визита, то продать мне вы ничего не сможете. Эти штуки во веки веков останутся для меня совершенно бесполезными. Можете снова упаковать ваш товар и забрать с собой, однако давайте допустим, что я все-таки купил три клюшки и прибыль с каждой составит один доллар. Три доллара? Эта сумма вас удовлетворит?