Текст книги "Убить зло"

Немного позднее, как-то за обедом, ты увидел, что Ларри и Эрма едва разговаривают друг с другом. Ты почувствовал лишь легкое удивление и такое же раздражение, потому что давно уже привык к способности Эрмы создавать проблемы, когда она находилась в соответствующем настроении. Эрма оживленно рассказывала о теленке, который съехал со склона холма и застрял около сосны, где отчаянно мычал и брыкался, пока его не вытащили наверх, обмотав веревкой. Ларри, спасший теленка, хранил молчание, время от времени усмехался для приличия. Вскоре после обеда он ушел спать, и вы с Эрмой последовали его примеру.

Ночью ты, как обычно, проснулся и, поплотнее завернувшись в одеяло, перевернулся, устроился поудобнее и через несколько минут снова начал засыпать. Неожиданно что-то тебе показалось странным, чего-то ты не понимал. Вперившись в темноту открытыми глазами, ты высунул ногу; Эрмы в постели не было.

Ты не встревожился, хотя сразу проснулся. Решил, что она пошла в ванную, но тут же вспомнил, что в этом доме ванной нет. Тебе послышался какой-то шум, слабые звуки человеческих голосов, проникавшие через тонкие, без ковров, стены. Ты хотел окликнуть ее, но вместо этого с минуту лежал молча, затем, не отдавая себе в том отчета, встал с постели, не зажигая света, добрался до двери и осторожно открыл ее.

Глухие звуки стали голосами, достаточно громкими, чтобы их можно было узнать. Босиком ты прокрался на цыпочках по узкому коридору, где было еще темнее, чем в спальне, к комнате Ларри. Через закрытую дверь, сквозь ее тонкие филенки и щели, можно было различить отдельные слова. Ты стоял прямо у двери, начиная дрожать от холода на ледяном полу.

– Ты просто дурочка, – говорил Ларри. – Боже мой, неужели тебе недостаточно просто намека?

Затем раздался голос Эрмы, громкий и спокойный:

– Ладно, Ларри, это ты глупыш. Зачем притворяться, будто я тебе не нравлюсь? Какая самонадеянность!

Неужели не помнишь, что я заставила тебя поцеловать меня, как только решила, что хочу этого?

– В первый и последний раз. Эрма, уходи, ради бога, уходи! У тебя отсутствуют понятия о приличиях.

– Мне будет приятно, если ты поцелуешь меня сейчас.

– Ты с ума сошла! Немедленно уходи! В любую минуту может проснуться Билл.

– Я сказала тебе, он не проснется. И даже если проснется, то перевернется на другой бок и снова уснет. А даже если он узнает – он не такой, как ты… Ну, Ларри, давай же!

До тебя донеслись звуки какого-то быстрого движения. Затем прозвучал голос Ларри:

– Я серьезно просил тебя уйти!

И сразу за этим послышалось нечто, что ты с удовольствием увидел бы собственными глазами, – громкий резкий шлепок тяжелой открытой ладонью, быстрый злобный вскрик Эрмы, кто-то наткнулся на стул…

Ты быстро промчался к себе в комнату, совершенно замерзший, весь дрожа, забрался в кровать и поплотнее закутался в одеяло. Через несколько секунд открылась дверь, и кто-то вошел. Ты лежал, дыша как можно тише и ровнее, и почувствовал, как сбоку натянулось одеяло и Эрма забралась под него.

Вот, сказал ты себе на следующий день, вот случай наконец что-то сделать. Эта женщина зашла уже слишком далеко. Она должна почувствовать, что это уже невыносимо, грубо и в высшей степени отвратительно.

Особенно здесь, в ярком солнечном свете, заливающем холмы. Да, ты скажешь ей об этом, и она, плутовка, может легко согласиться, а потом что? Собственно, не было смысла поливать оскорблениями Эрму и себя самого. Если ты не настолько к ней привязан, чтобы оскорбиться, когда она пытается изменить тебе, у тебя нет повода плакать. У тебя и без того достаточно причин для недовольства собой, нечего наживать себе еще и другие.

Не в ее силах было причинить тебе ни страдание, которое может растерзать сердце, ни подавленность, опасную своей способностью к взрыву. Что, если бы сейчас наверху была Эрма; представь себя на этих ступенях, вооруженным, отчаявшимся, со смертью в сердце! Ба, да ты ни разу даже по физиономии ей не съездил, как это сделал Ларри в ту ночь. Да и сможешь ли ты это сделать?

Горькая дилемма. Шварцевская теория о раскаленном железе. Невыносимая необходимость, слишком непостижимая, чтобы ее оспаривать, и в то же время безнадежная убежденность, что во всем твоем теле, костях и крови нет и следа жестокости…

D

Он стоял, пытаясь сосредоточиться и решить неотложную проблему: звать ли миссис Джордан, если он ее окликнет, все это решится легко, а если он не сделает этого, как узнать, заметила ли она его? Она все еще двигалась внизу, три шага в одном направлении, затем пауза и четыре шага в противоположном; ее присутствие страшно действовало ему на нервы, он молил, чтобы она перестала там слоняться и убралась в свою комнату.

Он застыл на месте, все еще на половине первого пролета, и вдруг услышал, как издалека его зовет чей-то голос: «Ну что, ты идешь?»

– Идиот, – сказал он сам себе…

4

– Идиот, стоишь тут на краю ада и прислушиваешься к мертвому голосу, к ее мертвому голосу…

Хотя той ночью в Кливленд? ты действительно остановился на лестнице, и Люси Крофтс крикнула тебе, когда ты колебался, не вернуться ли, чтобы выключить свет в машине:

– Ну, ты идешь?

В то время голос Люси Крофтс казался тебе сладостнее любых звуков в мире.

После неудачи в театре ты решил, что невозможно подобрать подружку среди хористок. Лучше найти себе какую-нибудь девушку в Кливленде и сделать ее своей любовницей. Усмехаясь теперь решению двадцатипятилетнего юноши, каким тогда был, ты недоумеваешь. Не испытывая отвращения к браку ни теоретически, ни практически, ты вместе с тем, кажется, и не думал о женитьбе. Может, это было потому, что в душе у тебя продолжала жить надежда на то, что Эрма снова изменит свое решение, надежда, в которой ты сам себе не признавался. Она отправилась тогда в свою первую поездку в Европу. Ты еще подумал, что, будь она здесь, ты мог бы познакомиться с подходящей девушкой у нее в доме. Она написала тебе одно письмо. Ты тщательно припомнил весь список своих друзей и знакомых; бесполезно.

По вечерам, когда ты направлялся из офиса на Перлстрит в клуб, где иногда обедал с Диком, но чаще в одиночестве, на улице было полно девушек. Девушек, возвращавшихся с работы, школьниц, в меховых шубках, пухленьких и стройных. С первого взгляда ты замечал их, оценивал, пожирал их глазами. Иногда, встречая девушек, чем-то напоминающих Джейн, на сердце у тебя одновременно становилось теплее и сиротливее. После ужина, когда ты ехал в машине или возвращался домой пешком, ты снова видел девушек, толпящихся у входа в театры, выходящих из ресторанов.

Из пятерых можно было подцепить троих, так говорил Дик. И проще всего было сделать это при помощи машины. Ты стал немного раньше уходить из офиса, садился в машину и ездил вокруг сквера, то вниз, то вверх по Эвклид-авеню, пересекая заполненные толпой перекрестки.

Ты часто видел, как это делается; человек медленно вел машину вдоль тротуара и, выбрав нужный момент, обменявшись с девушкой быстрым прямым взглядом, тихо и быстро, но ясно говорил: «Хотите прокатиться?»

Ты так и не смог внятно произнести этих слов. Они не шли у тебя с языка, хотя тысячи раз готовы были сорваться. Однажды женщина в красной шляпке улыбнулась, показав ряд здоровых зубов, и окликнула тебя:

«Привет, милый, возьмешь пассажирку?» Ты покраснел до самых ушей и сделал вид, что не услышал ее. Были и другие предложения, но тебя не интересовали женщины такого сорта. Ты решил, что сделать это сидя в машине – значит привлечь к себе слишком много внимания, и стал гулять пешком, но результат получался не лучше. Несколько попыток заговорить тоже окончились ничем. То ли ты произносил слова слишком тихо, то ли девушки думали, что ты сам с собой разговариваешь; казалось, никто тебя не слышал, за исключением одной юной особы в книжном магазине, которая ничего не ответила, но взглянула прямо на тебя с таким удивлением и отвращением, как будто на твоем месте увидела скребущую себя под мышкой обезьяну. Ты был возмущен и раздавлен.

Однажды дождливым апрельским вечером ты медленно ехал в машине по Седар-авеню, машинально отмечая блестящее мокрое шоссе в сгущающихся сумерках, лязг трамваев, целый лес покачивающихся разноцветных зонтов на тротуарах. Белые лица прохожих резко выделялись в густой тени под зонтами, некоторые находились так близко от тебя, что ты мог их коснуться, по тебе быстро скользили их взгляды, холодные и непробиваемо равнодушные…

Вдруг впереди послышался резкий вскрик и тревожные возгласы, тогда как твоя нога автоматически нажимала на тормоз, а задние колеса впритирку скользнули по бордюрному камню тротуара. Ты выскочил наружу.

Под передним колесом твоей машины люди помогали встать какой-то девушке. В мгновение ока ты оказался рядом с ней, помогая другим поддержать ее. Она не то смеялась, не то плакала. Вокруг начала собираться толпа зевак.

– Это моя вина, – говорила девушка. – Я не ранена. Просто шагнула прямо перед машиной. Где мои ноты?

В результате поисков в луже у тротуара был обнаружен круглый кожаный футляр. Ты поднял его и передал девушке. Могучий здоровяк с рыжими усами продолжал держать девушку под руку. Она вырвала у него руку:

– Я действительно ничуть не ушиблась. Спасибо, что вы нашли мои ноты. Господи, да они намокли!

– Ужасно сожалею, – сказал ты. – Я впервые сбил человека!

– Думаю, это не вы меня сбили, а просто я поскользнулась. Боже, я тоже вся промокла, мне нельзя идти в таком виде. Лучше возьму такси.

– Там подальше есть стоянка, я поймаю для вас, – сказал усатый и стал пробиваться сквозь толпу.

– Я буду рад, если вы согласитесь поехать в моей машине, – поспешно сказал ты. – Обещаю ехать осторожно, чтобы больше никого не сбить.

Она взглянула тебе в лицо, затем на свою одежду:

– Мне придется вернуться домой, а это довольно далеко.

Ты усмехнулся:

– Надеюсь, на этой стороне Пейнесвилля?

– Я запачкаю вашу машину, взгляните на меня.

Ты помог ей стряхнуть с юбки воду и грязь, усадил в машину и укутал халатом. Люди стали расходиться, исчезая в лесу зонтиков. Не успели вы отъехать, как прибыл на такси тот усатый тип, девушка высунулась в дверцу и поблагодарила его. Хотя ей пришлось кричать, чтобы он расслышал ее за шумом оживленного движения, голос ее прозвучал звонко и молодо.

Она назвала тебе номер своего дома, далеко, на Роуздейл-авеню, выразив опасение, что придется ехать слишком далеко.

– Мне все равно нечего делать, – успокоил ты ее, – У меня полно свободного времени. Я просто катался по городу, наслаждаясь дождем.

Она быстро взглянула на тебя и погрузилась в молчание, изредка нарушая его указаниями, как лучше подъехать к ее дому. Ты охотно поболтал бы с ней, но боялся сказать какую-нибудь глупость и все испортить.

Она была очень молода, не старше восемнадцати лет, и очень хорошенькая. Ты не мог разглядеть ее лицо под шляпой с большими опущенными полями, тебе нужно было осторожно вести машину. Один раз она упомянула про свой футляр с нотами и оглянулась на заднее сиденье, чтобы удостовериться, что он здесь, и что-то сказала о том, что направлялась на урок. Ты спросил, играет ли она на скрипке, нет, сказала она, на пианино. Вот почти и весь разговор. Чувство смущения и замешательства, которого не было, когда вы отъехали, казалось, невообразимо росло по мере того, как вы плыли под дождем по тонущим в темноте улицам.

Наконец ты затормозил у просторной лужайки, за которой высился большой дом. Дождь не прекращался.

– Меня зовут Уильям Сидни, – грубовато сказал ты. – Я работаю помощником бухгалтера в «Карр корпорейшн». Может быть, вы сходите как-нибудь со мной в театр?

Она прямо взглянула на тебя и сразу просто сказала:

– С удовольствием. – И вдруг улыбнулась. – Знаете, последние десять минут я гадала, скажете ли вы мне что-нибудь в этом духе.

– И что у вас получилось?

– Я так и не решила, но подумала, что, может, и скажете, и даже тогда не решила, что отвечу. Я действительно с удовольствием пошла бы с вами в театр, только, думаю, это будет не так просто, потому что живу здесь у тети с дядей, а они очень строго следят за мной. Гораздо больше папы с мамой, но ведь такой большой город не то что деревня.

– Можете сказать им, что мы где-нибудь познакомились.

Она нахмурилась:

– Не знаю. Ну, что-нибудь скажу.

– Можем встретиться в центре, вы скажете, что мы идем… ну, куда хотите. А мы вместе пообедаем.

– Этого я не могу. – Она снова нахмурилась. – Если они узнают, это будет ужасно. Скажу им, что познакомилась с вами у мистера Муррея. А вы как-нибудь позвоните мне, и тогда мы решим.

– А сейчас мы не можем договориться?

Нет, она считала, что будет лучше сделать по-другому. На том и договорились. Девушка записала тебе свое имя, Люси Крофтс, номер телефона и имя дядюшки, Томас М. Варне. Затем ты снял с нее халат, передал ей футляр с нотами и помог выйти из машины, она побежала под дождем через лужайку.

Ты медленно возвращался в центр города, а потом без аппетита пообедал и все время мечтал о ней. Ты представлял ее в своих объятиях, рисовал себе тысячу сцен, в которых она уступала твоей страсти и выражала тебе свою привязанность; или, возвращаясь к холодному реализму, ты решал, что она деревенская самодовольная девчонка и лучше про нее забыть. И под всеми этими воображаемыми сценами тебе слышался ее выразительно звучащий голос, искренность которого заметна была в интонациях. Тебя немного раздражало, что эта искренность все время мешала свободному полету твоей фантазии.

На следующий день во время перерыва на ленч ты отправился в Холленден и приобрел два билета на представление, которое шло на будущей неделе, но прежде, чем позвонить ей, выждал четыре дня, как и было условлено. К тому времени ты уже извел себя ожиданием и был несказанно обрадован, когда услышал ее голос и она сообщила тебе, что все улажено.

– Но я немного все изменила. Они могли заметить вашу машину у дома, и все равно мне пришлось объяснять, почему я вернулась такая грязная и не пошла на урок, так что я просто взяла и рассказала им все как было. Думаю, дядя захочет с вами поговорить, но это не страшно.

Люси не могла пойти обедать с тобой, ты должен был заехать за ней домой без четверти восемь. Ты опасался, что тебе придется вступить в долгий разговор с агрессивно настроенным дядюшкой, и даже хотел отменить свой визит; но когда настал тот вечер, то в действительности все оказалось не так уж и страшно. Ты познакомился с ее дядей и тетей, но все это произошло быстро и в скудно освещенной гостиной. Они показались тебе дружелюбными и беззаботными.

Когда в театре она сняла шляпу, причесала волосы и оглянулась по сторонам, ты понял, что она даже красивее и немного старше, чем ты думал. Пышные темные волосы, собранные на затылке в косы, таких роскошных волос ты еще ни у кого не видел. Когда она повернула голову, чтобы взглянуть на тебя, ее волосы стали лишь пышной рамой, оттеняющий высокий гладкий лоб, прямой маленький носик, не очень большой рот с полными розовыми губками. Пьеса вызвала ее интерес и восхищение; по ее признанию, она была в театре лишь три-четыре раза за всю жизнь.

В целом вечер тебя разочаровал. Она не пожелала ужинать и всю дорогу домой говорила только о ферме своего отца, которая находилась недалеко от Дейтона, пока не узнала, что ты тоже из этого штата, и тогда стала тебя расспрашивать о твоих родителях, братьях и сестрах. У нее было три брата, все трое старше ее, но ни одной сестры. Она сказала, что Джейн должна быть очень красивой и что она полюбила бы ее; она так часто мечтала иметь сестру.

В тот вечер за обедом ты решил, как минимум, поцеловать ее при расставании; но когда она вышла из машины, не дожидаясь твоей помощи, и протянула тебе руку, это оказалось совершенно невозможным. Ты уехал, уязвленный и удрученный. Она была очень милой, ты заметил, что в театре на нее обращали внимание, но сам уехал ни с чем. Она даже не поблагодарила тебя, возможно не зная, что это принято. «Господи, она целых двадцать минут рассказывала мне о своей проклятой ферме и о теленке проклятой коровы, которую назвала Сафо!»

Через два-три дня, получив через Дика приглашение на танцы в Холленден, ты позвонил Люси и пригласил ее пойти туда с тобой. Это было уже лучше. Она прекрасно танцевала, ты тоже; и тебе доставляло особенное удовольствие, что в основном она предпочитала танцевать с тобой, несмотря на протесты этих ловких и самоуверенных юношей, в кругу которых ты всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Ты посматривал на других девушек, таких же блестящих и уверенных в себе, и забавлялся тем, что видел то там, то здесь одну девушку, отвергнутую тобой. В то время причины, по которым ты отвергал некоторых девушек, еще казались сомнительными, но теперь, когда ты смотрел на Люси, то всех скопом посылал к черту. Она была действительно самой очаровательной. Ей бы не пришлось искать партнеров.

Дик станцевал с ней один раз и потом заметил тебе:

– Если ей понадобится почистить туфельки, а ты будешь занят, дай мне знать.

По дороге домой Люси сказала:

– Они довольно милые! Конечно, мне только девятнадцать, и я давно уже никуда не выезжала, но я отлично повеселилась, Мистер Карр очень хорошо танцует, но не так замечательно, как вы. Вы танцуете гораздо лучше меня.

На этот раз ты помог ей выйти из машины, проводил до дома, и, хотя поцелуй казался таким же невозможным, ты не испытывал ни унижения, ни огорчения.

Еще несколько раз ты приглашал ее в театр и на танцы. Однажды мистер Варне пригласил тебя пообедать с ними, и в назначенный день ты заехал за Люси на Оршад-авеню, где она брала уроки музыки, и привез ее домой. Ты уже не строил насчет нее фантазий, воображая легкую победу, с ней поза победителя становилась нелепой.

Дядя Люси, Том, был невысокий человечек с лысой головой и приятными карими глазами, не лишенными проницательности. Он занимался оптовой торговлей бакалейными товарами и был директором небольшого банка на краю города. В тот вечер он заявил в гостиной за обедом, чтобы ты не думал, что он безразличен к судьбе своей племянницы; он знает тебя как одного из самых надежных и многообещающих молодых людей города. «Очень приятно и типично для нового времени, что юноши так быстро делают деловую карьеру. Когда я был в вашем возрасте, то стоял за стойкой бакалейного магазина и получал четыре доллара в неделю».

Он не был Люси кровным родственником, тетушка Марта доводилась сестрой отцу Люси. И она искренне считала этот бездетный дом своим родным кровом.

Но у тебя возникло ощущение, что тетушке ты не нравился, хотя она всегда встречала тебя приветливо и сердечно. Видно было, что Люси здесь любимица. Когда в тот вечер ты встал из-за стола, тетушка Марта сказала:

– Мне кажется, ваши вечеринки начинаются тогда, когда должны заканчиваться. Пожалуйста, не танцуйте до упада. Привезите ее домой пораньше, хорошо, мистер Сидни?

Тетушка Марта и дядюшка Том смертельно тебя утомили.

Ближе к концу мая Люси начала поговаривать о том, что поедет на лето домой. Через три недели ее учитель уедет в Европу до осени, и она отправится на ферму, где останется до его возвращения. А затем, возможно, поедет в Нью-Йорк; это будет даже лучше, только бы удалось убедить отца. Сейчас главное – поскорее уехать из города, где ей никогда не нравилось.

– Я слышал об одном местечке, на юг отсюда, – сказал ты. – За Кайахога-Фолл. Это очень глубокий каньон, его стены поднимаются на сотни футов, совершенно дикое место. Поедем туда в следующее воскресенье. На машине мы легко доберемся туда за два часа.

Ее дяде и тете эта идея не понравилась, но они понимали, что против них целое поколение, и раннее воскресное утро застало вас с Люси в дороге с огромной корзиной для завтрака на природе и с термосом кофе.

Вы не торопясь двигались мимо залитых солнцем полей и деревень и через два часа оказались на перекрестке дорог, который описывал Шварц, но вам пришлось потратить немало сил, чтобы найти каньон, скорее подступы к нему. Оставив машину на опушке леса, вы отправились на поиски пешком. Наконец узкая тропинка привела к почти отвесному обрыву, спуск по которому можно было осуществить, только цепляясь за корни и молодые деревца. На дне каньона протекал прозрачный быстрый ручей с берегами, заросшими травой и деревьями. Он находился так глубоко внизу, что даже вершины самых больших деревьев казались недостижимыми. Ты стоял на самом краю обрыва и с сомнением смотрел на крутую тропу.

– Все было бы проще, не будь с нами этой проклятой корзины, – сказал ты. – Как думаешь, ты сумеешь спуститься?

– Конечно, – заявила она. – Я всю жизнь съезжала вниз с огромных стогов сена, это ерунда. Дай мне корзину.

– Думаю, лучше первым пойду я, – ответил ты, не обращая внимания на ее предложение и совершенно не обидевшись на него, поскольку в ее голосе не прозвучало ни малейшей насмешки. – Если ты упадешь, я успею тебя удержать и с корзиной справлюсь.

Ты всегда боялся высоты и сейчас не на шутку испугался, но под взглядом ее серых глаз стал быстро спускаться, хватаясь за деревца и кустики, накануне надежно привязав корзину переброшенным через плечо ремнем.

Люси двинулась сразу за тобой. Она шла слишком близко от тебя, и было очень страшно, ведь в любую минуту девушка могла поскользнуться и упасть, сбив тебя с ног.

В руке у тебя сломалась сухая ветка, и пришлось ухватиться за спасительный выступ скалы. Люси крикнула, чтобы ты был осторожнее и не разбил термос. Внезапно ты оказался на дне каньона, на мягкой зеленой траве. Весело журчал ручей, а рядом стояла Люси. Ты посмотрел на нее; она раскраснелась от усилий и была прелестна.

– Термос я все-таки ухитрился не разбить, – усмехнулся ты.

– Нет, ты посмотри, как здесь здорово! Просто замечательно, жалко, что не бывала здесь прежде. И какой вкусный воздух!

Она склонилась к ручью, вымыла в его холодной воде руки, а потом вытерла их о предложенный тобой носовой платок.

Вы оставили корзину под деревом и вместе отправились исследовать русло ручья на милю или даже дальше, до того места, где его течение становилось стремительным из-за двух близко сходящихся грозных утесов. Вы швыряли ветки на мелкое место и наблюдали, как они кружились и исчезали в кипучей пене. Солнце, горячее, как в разгар лета, золотило своими лучами бурный поток.

– Между прочим, я уже проголодался. – заметил ты.

– А наш завтрак в миле отсюда! – сказала Люси. – Господи, а что, если его украли!

Вы бежали назад по берегу ручья, перепрыгивая через камни и упавшие ветви. Смеясь и задыхаясь, убедились, что корзину никто не тронул.

Тебе нравилось смотреть, как ела Люси. Ты уже обратил на это внимание, и сейчас, сидя на нагретом солнцем камне и жуя сандвич перед безмятежной Люси, ты любовался ею. Вспоминал, как миссис Дэвис неуверенно отщипывала по кусочку крошечный сандвич, который доставала из буфета после того, как вы с ней приводили себя в порядок и возвращались в гостиную. Ты помнил нервную манеру Эрмы обращаться с вилкой и ножом и ее вечную привычку говорить, зачерпнув ложкой суп или нацепив кусочек на вилку, предоставляя кусочек пищи его судьбе.

Более четко ты помнил Миллисент с конфетами, которыми ты ее угощал, то, как ее тонкие пальчики, словно механизм, неумолимо двигались от коробки ко рту. Сейчас ее движения кажутся тебе ужасными, чудовищными, а тогда они тебя забавляли. В то время ты увлекался Омаром Хайямом и, сделав пародию на его стихи, процитировал ей:

«…от пальцев ее светоносных, снующих, зажегшись…»

Миллисент понятия не имела, о чем ты говоришь. Тебе доставляло истинное удовольствие смотреть на Люси.

Она сидела на постеленном на траву твоем свитере, и вскоре сандвичи, огурцы и пирог исчезли, она ела так спокойно и естественно, что незаметно могла бы перейти к полевым цветам. Превыше всего была грация ее движений, быстрый промельк белых зубов, откусывающих аккуратный кусочек точно и уверенно.

– Странно, что здесь не видно фиалок, – сказала она, озираясь. – Может, уже слишком поздно? Кажется, для них самое время. У нас дома есть один холм, который каждый год просто усыпан ими.

– Ты уже знаешь, когда уезжаешь?

– Девятнадцатого июня, со среды, ровно через две недели. Я рада уехать, но буду скучать без тебя. Я провела в Кливленде уже две зимы, и все были очень милы ко мне, но мне никто не нравился так, как ты.

Ты встал со своего импровизированного сиденья и опустился на колени, чтобы налить ей кофе. Она наклонилась вперед, подставив чашку, и ее лицо оказалось совсем рядом, и ты немного повернул голову и поцеловал ее в губы. Она быстро, но полностью приняла твой поцелуй, затем совсем не испуганно отпрянула и тихо сказала:

– Ты льешь кофе мимо.

Так оно и было; тонкая струйка кофе лилась прямо на носки твоих башмаков. Поставить термос на траву и обнять ее, чего тебе страстно хотелось, было слишком сложно. Ты наполнил чашку и протянул ей.

– Меня впервые поцеловали, – прошептала она.

– Не может быть!

– Правда. – Ее серьезные серые глаза чуть насмешливо блеснули. – Хотя если честно, то это первый раз, когда кому-то захотелось меня поцеловать.

– А твои братья и отец?

– А, они, конечно, целовали, в щеку.

– Но не хочешь же ты сказать… Должно быть, ребята…

Она засмеялась:

В школе один мальчик попытался меня поцеловать, но я так быстро отвернулась, что моя заколка оцарапала ему щеку. Он подумал, что я это сделала нарочно.

– А тебе понравилось, что я поцеловал тебя?

Она, не отвечая, отпила кофе.

– Люси, тебе понравился мой поцелуй?

– Да, понравился. – Затем торопливо добавила, когда ты придвинулся и наклонился: – Только сейчас больше этого не делай. Наверное, мне нравится, чтобы меня целовали. Я часто думала, поцелуешь ли ты меня. Знаю, это мне нравится, и ты мне не безразличен.

Она взяла твою руку в свои, крепко сжала ее и, прежде чем ты сообразил, что она собирается сделать, подняла ее и прижала к своим губам. Затем она вскочила, смеясь, и задорно пригласила поймать ее, зная, что ты не сможешь. Тем не менее ты бросился за ней и, когда, споткнувшись об упавшую ветку, рухнул на землю, отказался от своей попытки и вернулся к уже остывшему кофе.

Через неделю вы снова поехали за город, но почти весь день лил дождь, и наконец вы, промокшие, продрогшие и голодные, вернулись в гостиницу за окраиной города. Люси, казалось, все было нипочем, но ты очень расстроился и, когда она спросила, в чем дело, мрачно заметил, что теперь осталось чуть больше недели до ее отъезда и что тебе будет одиноко без нее.

– Одиноко! – воскликнула она. – Да у тебя здесь столько друзей!

– У меня нет ни одного настоящего друга, за исключением тебя.

Она молчала и смотрела тем странным взглядом, который, ничего не говоря, выражал очень многое.

– А куда ты поедешь летом? – внезапно спросила она.

Ты важно ответил, что должен работать.

– У тебя не будет отпуска?

– Ну, может, съезжу домой на недельку. Могу взять и месяц, но там нечего делать. Могу отправиться в Нью-Йорк, я там никогда не был.

Снова задумчивое молчание. Наконец она сказала:

– А хочешь поехать к нам домой? Там летом здорово. Я научу тебя доить корову и дам тебе покататься на Беби.

Это было удивительно, мысль об этом не приходила тебе в голову даже в самых буйных фантазиях, но сейчас, когда она сама сказала об этом, все казалось естественным и очевидным.

– Но я не могу, – возразил я. – Твои родители никогда не слышали обо мне. Мой приезд покажется им странным, верно?

– О, я давно рассказала им о тебе. Да и все равно, это не имеет значения. Там никого не будет, кроме мамы с папой и Джима. Они с удовольствием встретят тебя.

– Не знаю, – с сомнением сказал ты. – Может, тебе стоит написать отцу, чтобы убедиться, что они не станут возражать против моего приезда.

Ты знал, что поедешь. Одной мысли, что ты будешь с Люси, было достаточно. Сейчас ты ясно видишь: здесь все было настоящим с начала до конца. Она – единственный человек, который не нуждался ни в чьих оправданиях. То, что она делала или говорила, не имело ни малейшего значения по сравнению с живым фактом ее бытия. Ты не можешь сейчас сказать, какие платья она надевала по разным поводам и даже какого они были цвета; вероятно, ты не мог бы этого сказать и сразу после вашего расставания, хотя обычно обращал внимание на одежду женщин и можешь припомнить бесчисленные платья Эрмы, Джейн, Миллисент, даже некоторые из туалетов миссис Дэвис, которые она носила двадцать пять лет назад – особенно то платье из переливчатого шелка, которое ты однажды неосторожно порвал, и она заплакала, а потом хохотала, глядя, как ты пытаешься его зашить. Что же носила Люси? На ней всегда были шляпы с большими полями, но тогда их носили все. Ты не помнишь, как она одевалась на танцы. Ты даже не помнишь, в каком она была платье, когда сбросила его, в тот замечательный день…

Разумеется, все это говорит о тебе и ничего о Люси.

Возьми, например, Дика, вряд ли он обращал внимание на одежду своих женщин, за исключением того, насколько быстро она расстегивается, и даже это его не интересовало, если он не видел в этом немедленной и практической необходимости. Он никогда не придавал значения своим отношениям к женщинам, не интересовался даже их внешностью, его не волновали ни быстролетность связи, ни нравственная сторона соития. Для него в жизни существовал лишь один интерес – бизнес.

Тем летом, когда ты сказал ему, что хочешь взять отпуск на целый месяц, он проявил бы полное безразличие к твоим намерениям, если бы они не задели его собственные планы.

– Конечно, само собой разумеется, бери отпуск на месяц, раз хочешь, – сказал он. – Но надеюсь, ты ничего такого не замышляешь. Потому что мы хотим вчетвером поехать в Нортвуд кормить комаров и Харпер, Пит Морленд и Слим Эндикот рассчитывали, что ты тоже с ними поедешь. Уезжаем приблизительно в середине июля. Мне стоило заранее тебя предупредить. Ты же поедешь, верно?

Тебя одолевало искушение; особенное удовольствие доставило тебе то, что Дик явно рассчитывал на тебя; ты подозревал, что в бесконечном вращении его расширяющихся интересов и дел ты постепенно смещаешься из безопасного центра к краю, где тебе угрожает бензопила. Ты с облегчением понял, что положение так же надежно, как и прежде, но это ставило тебя в затруднительное положение.

– Кое-что я запланировал, – нерешительно сказал ты. – Жалко, что я не знал об этом раньше, я бы обязательно поехал. А сейчас даже не знаю… Я собирался отсутствовать весь июль.

– О, и не думай. Мы решили переловить всю рыбу к северу от Великих озер. Харпер уже ездил туда. Он там устроил четыре каноэ и целое племя проводников. Поедем, там собирается целая флотилия.