Текст книги "Три свидетеля"

Глава 7

В той ситуации было несколько моментов, о которых следует рассказать. Во-первых, ланч. У Вулфа немыслимо самим сесть за стол и не накормить человека, находившегося в доме, независимо от его или ее статуса, хотя, разумеется, он не стал бы есть рядом с женщиной, которая только что на него бросалась и едва не вцепилась когтями. Этот вопрос решился просто. Нам с ней накрыли в столовой, а Вулф с Фрицем поели в кухне. Хотя накрыть нам накрыли, но к еде она почти не притронулась. Она прислушивалась к каждому звуку и косилась в сторону двери в прихожую даже после того, как я заверил ее, что в этом доме ее муж уж точно не убьет.

Второй момент – реакция троих гостей из четверых, когда они поняли, кто я. С этим я справился сам. Когда они в четверть третьего позвонили в дверь и я впустил их, то сразу сказал, что готов обсудить мое раздвоение личности с любым из них после беседы с Вулфом, если они все еще будут настаивать, но заявку на обсуждение нужно подать сейчас. Виктор Таленто заявил о другой претензии: я, мол, обманул его, сообщив Джуэл Джонс не то, о чем он просил. Он начал было возмущаться и потребовал беседы с Вулфом наедине, но я велел ему идти к черту.

Мне же пришлось заниматься и третьим моментом, у которого были два аспекта. По теории мисс Джонс муж должен был убить ее на месте, как только увидит, и эта теория могла иметь, а могла и не иметь под собой основания, но факт есть факт: кто-то из этой публики убил Кампфа и, следовательно, способен пойти на отчаянный шаг, если его загнать в угол. Потому я принял меры предосторожности: во-первых, показал им свою побрякушку 38-го калибра, предупредил, что там полная обойма, и у них на глазах положил в карман; во-вторых, настоял на том, чтобы они позволили мне обхлопать их от плеч до лодыжек; и в-третьих, не выпускал из столовой мисс Джонс, пока не рассадил их в первом ряду перед столом Вулфа и пока Вулф, появившийся из кухни, не выяснил, кто из них кто. Когда он сел в свое кресло, я пошел и привел ее.

Миган тут же подпрыгнул и двинулся к нам. Я скрутил ему руки, и скрутил хорошо. Она спряталась у меня за спиной. Таленто и Эланд вскочили с места, вероятно, чтобы тоже защитить кобылицу. Миган при этом что-то говорил, они – тоже. Я отвел ее в свой угол и усадил сбоку от моего стола, а когда сел на свое место, то оказался в идеальной позиции, чтобы подставить ножку любому, кто двинется в ее сторону. Таленто и Эланд усадили Мигана между собой, и тот сел, но все время поворачивал к ней голову.

– Пошумели, и хватит, – сказал Вулф. – Мне нужно убедиться, что я правильно запомнил имена. – Он переводил взгляд слева направо. – Таленто, Миган, Эланд, Чаффи. Так?

Я сказал, что так.

– Тогда приступим. – Он поднял глаза на настенные часы. – Двадцать часов назад в доме, где живете вы, джентльмены, был убит Филип Кампф. Обстоятельства указывают на то, что убийца один из вас. Не стану вдаваться в подробности, которые вам и так известны, и вы их обсуждали в полиции. Для этого расследования меня никто не нанимал; единственный мой клиент – пес лабрадор, который попал в мой дом случайно. Тем не менее…

Тут в дверь позвонили. Я спросил себя, закрыл ли я ее на цепочку, и решил, что да. Дверь из кабинета в прихожую оставалась открытой, и со своего места я видел, как Фриц вышел из кухни. Вулф попытался было продолжить, но замолчал, раздраженный голосами в прихожей, Фрица и еще кое-кого. Голоса становились громче. Вулф сидел с закрытыми глазами, поджав губы. Публика на него смотрела.

Потом в кабинет заглянул Фриц:

– Там инспектор Кремер, сэр.

Вулф открыл глаза:

– Что ему нужно?

– Я сказал, что вы заняты. Говорит, что знает. У вас встреча, за вашими посетителями следили до вашего порога. Кремер в курсе. Говорит, так и думал, что вы попытаетесь провернуть какую-нибудь штуку с собакой, и знает, что именно этим вы занимаетесь, так что он намерен войти и посмотреть, что это будет такое. С ним сержант Стеббинс.

Вулф хмыкнул:

– Арчи, скажи… Нет. Ты лучше сиди здесь. Фриц, скажи ему, что он может войти при условии, что тридцать минут будет сидеть молча и не будет мешать. Если он согласен, впусти их.

– Подождите! – Росс Чаффи вскочил с места. – Вы ведь сказали, что обсудите это с нами, прежде чем связываться с полицией.

– Я с ними не связывался, они пришли сами.

– Это вы их вызвали!

– Нет. Я намеревался разобраться с вами и только потом звонить в полицию, но раз они здесь, то пусть присоединятся. Фриц, впусти их, но на моих условиях.

– Да, сэр.

Фриц ушел. Чаффи собирался еще что-то сказать, но передумал и сел. Таленто что-то сказал ему, тот покачал головой. Джерри Эланд, который, на этот раз в пиджаке и причесанный, выглядел вполне прилично, смотрел на Вулфа. Миган не сводил глаз с жены – кроме нее, для него в комнате явно никого не было.

Вошли Кремер и Стеббинс, встали в трех шагах от двери и окинули взглядом собрание.

– Садитесь, – пригласил их Вулф. – К счастью, мистер Кремер, ваше кресло свободно.

– Где собака? – рыкнул Кремер.

– В кухне. Вам лучше подождать с вопросами. В течение тридцати минут вы просто зрители, как и было оговорено.

– Именно так я и сказал.

– Тогда садитесь. Хотя кое-что вам следует знать заранее. Вы, разумеется, уже знакомы с этими джентльменами, а с леди – нет. В настоящее время ее зовут мисс Джуэл Джонс. Но юридически она миссис Ричард Миган.

– Миган? – Кремер застыл на месте. – Та, что на картине Чаффи? Жена Мигана?

– Вот именно. Пожалуйста, сядьте.

– Как вы ее нашли?

– Расскажу позже. Сейчас – никаких вопросов. Черт побери, да сядьте же!

Кремер подошел к красному кожаному креслу и сел. Пэрли Стеббинс взял себе желтое и поставил его во втором ряду, между Чаффи и Эландом.

Вулф переключился на гостей:

– Нас перебили, джентльмены, в тот момент, когда я собирался сказать, что именно собака помогла мне понять, кто убийца. Но сначала…

– Каким образом? – рыкнул Кремер.

– Вам все известно, – холодно проговорил в ответ Вулф. – Мистер Гудвин передал вам всю информацию, в точности и без утайки. Если вы еще раз меня прервете, тогда, клянусь небом, можете везти их всех к себе, кроме собаки, и разбирайтесь сами! – Он снова вернулся к гостям. – Но сначала, прежде чем я назову имя убийцы, должен сказать еще кое-что. Я не собираюсь давать оценку вашему коварству по отношению к мистеру Мигану. Все вы друзья мисс Джонс, все, вероятно, в той или иной степени поддерживали с ней дружеские отношения, и потому не захотели выдать ее мужу, которого она, судя по ее словам, боялась. Признаю, в вашем поведении был оттенок благородства. Но когда произошло убийство и в дело вмешалась полиция, скрывать это было уже идиотизмом. Полиция все равно нашла бы ее. Я нашел раньше случайно, благодаря мистеру Гудвину, чья удачливость и предприимчивость хорошо известны.

Он покачал головой, глядя на них.

– Идиотизмом также было принять мистера Гудвина за полицейского и отвечать на его вопросы только по той причине, что он присутствовал при неудачном эксперименте с собакой. Вам следовало спросить у него документы. Вы ведь понятия не имели, кто он такой. Даже мистер Миган, который утром видел его в этом кабинете, и тот этого не сделал. Я говорю об этом на случай, если кто-нибудь из вас решит подать жалобу на мистера Гудвина за то, что он якобы выдавал себя за полицейского. Он не выдавал, он лишь воспользовался вашим заблуждением.

Вулф поерзал, устраиваясь поудобнее.

– Второе. Вчера утром мистер Миган позвонил сюда и договорился о встрече с намерением предложить мне небольшую работу. С первых же его слов я понял, что речь идет о розыске сбежавшей жены, а я не занимаюсь подобными делами и был с ним резок. Мистер Миган почувствовал себя оскорбленным. В бешенстве он выскочил из комнаты, схватил с вешалки в прихожей шляпу и плащ, перепутав свой с плащом мистера Гудвина. В конце дня мистер Гудвин отправился на Арбор-стрит, чтобы вернуть себе свой плащ. Перед домом номер двадцать девять он увидел полицейскую машину, полицейского, небольшую группу зевак и собаку. Мистер Гудвин решил повременить с обменом плащами и пошел дальше, остановившись на минуту, чтобы погладить собаку. Оттуда он решил прогуляться, а пройдя несколько кварталов, обнаружил, что собака последовала за ним. Он поймал такси и привез собаку в этот дом, в этот кабинет.

Он прижал ладонь к столешнице.

– Теперь. По какой причине собака следовала за незнакомым ей мистером Гудвином по людным улицам? Предположение, которое сделал утром мистер Кремер, будто мистер Гудвин намеренно чем-то приманил собаку, не имеет под собой оснований. Мистер Гудвин, который, как многие мужчины, склонен верить в свою неотразимость как для женщин, так и для собак, несомненно, был ослеплен своим тщеславием, иначе пришел бы к тому же выводу, что и я. Собака последовала не за ним, а за плащом. Вы спросите, как спросил себя я: почему собака мистера Кампфа последовала за плащом мистера Мигана? Я не смог ответить на такой вопрос. И не смог бы. Но поскольку собака принадлежала мистеру Кампфу, плащ не мог быть плащом мистера Мигана. Это даже не догадка, это почти единственное объяснение: плащ, как и собака, принадлежал мистеру Кампфу.

Вулф перевел взгляд на Мигана.

– Мистер Миган, часа два назад мистер Гудвин передал мне ваши слова, будто вы не были знакомы и никогда не видели мистера Кампфа. Тогда ваши слова звучали довольно убедительно, но, прежде чем послать за вами, я должен был проверить свое предположение, что модель, которая позировала для картины мистера Чаффи, – это ваша жена. Теперь я хотел бы сам услышать ваш ответ. Встречались ли вы когда-нибудь с Филипом Кампфом?

Миган выдержал его взгляд:

– Нет.

– Вы утверждаете это без каких бы то ни было оговорок?

– Да.

– Тогда откуда у вас его плащ?

Молчание в ответ. Миган подвигал челюстью, потом сказал:

– У меня не было его плаща, а если и был, я об этом не знал.

– Так не пойдет. Предупреждаю, вы в большой опасности. Плащ, который вы принесли в этот дом и оставили здесь, сейчас находится у меня в прихожей на вешалке. Установить, что он принадлежал мистеру Кампфу, нетрудно. Где вы его взяли?

Челюсть Мигана задвигалась сильнее.

– Если это плащ Кампфа, я об этом ничего не знаю. Грязный поклеп. Вы не сможете доказать, что я оставил здесь именно этот плащ.

Голос у Вулфа стал резче.

– Даю еще один шанс. Есть ли у вас у самого какое-либо объяснение тому факту, что к вам попал его плащ?

– Нет. Даже не буду пытаться.

Возможно, он был и не совсем дурак. Если он не заметил, что надел не свой плащ – а он, вероятно, не заметил в его тогдашнем состоянии, – теперь для него эта новость была как гром с ясного неба, и у него не было времени искать причину.

– Тогда вам конец, – сказал Вулф. – Потому что в таком случае ваш плащ находится в другом месте, и думаю, знаю где. В полиции у экспертов. В него был одет мистер Кампф, когда вы положили тело у лестницы, и это также объясняет, почему во время утреннего эксперимента собака не проявила интереса к месту, где находилось тело. Мистер Кампф лежал там в чужом плаще, и запахи были чужие. Установить принадлежность плаща легко. Так что, если не хотите объяснять, откуда у вас плащ мистера Кампфа, объясните, откуда у него ваш. Или и это поклеп?

Вулф ткнул в него пальцем.

– Я заметил, как вспыхнули ваши глаза, и думаю, понял почему. Но вы медленно соображаете. Если бы, совершив убийство, вы сняли бы с него его плащ и одели в другой, который, как вы думали, принадлежал ему, такого бы не случилось. Поскольку в таком случае убитый был бы в плаще мистера Гудвина, и это, разумеется, можно установить, но как вы это объясните? Безнадежно, не так ли…

Миган вскочил, но не успел сделать ни шага, потому что на плечи ему легли большие руки Пэрли Стеббинса и придавили к месту. Тут раздался ее голос:

– Я вам говорила, он убьет меня! Я так и знала! Это он убил Фила!

Джуэл Джонс смотрела не на мужа, который был в тот момент буквально в руках Стеббинса, а на Вулфа. Тот рявкнул:

– С чего вы взяли, что это он?

Судя по ее взгляду и по тому, как ее била дрожь, с ней через пару минут случится истерика, и, возможно, она это знала и поспешила ее выплеснуть.

– С того, что Фил сказал… Он знал, что Дик меня ищет, и знал, как я его боюсь, и он сказал, что, если я к нему не вернусь, он скажет Дику, где я. Я не поверила… Не думала, что Фил может так поступить, и ничего ему не пообещала, но вчера утром он мне позвонил и сказал, что виделся с Диком и сказал ему, что, кажется, знает, кто позировал Россу, и они договорились встретиться днем, и тогда он ему все расскажет, если я не дам слово вернуться, и тогда я пообещала. Я хотела потянуть время, чтобы придумать, что делать. Но Фил, наверное, все равно пошел к Дику…

– Где они встретились утром?

– Фил сказал, у него. И он сказал… Потому я и знаю, что это Дик убил его. Он сказал, что Дик ушел в его плаще, и он еще посмеялся, сказал, что готов отдать Дику свой плащ, если за это получит жену Дика. – Дрожь била ее все сильнее. – Держу пари, он так сказал и Дику! Очень похоже на него! Держу пари, он сказал Дику, будто я решила вернуться к нему, и это хорошая сделка – поменять плащ на жену! Похоже на Фила! Вы…

Она хихикнула. С хихиканья и пошло – вентиль открылся, и тут оно и хлынуло. Обычно, если в этом кабинете происходит нечто такое, отчего у женщины случается нервный срыв, разбираться с ней приходится мне, но на этот раз к ней бросились сразу трое, и первый – Росс Чаффи, а я был только рад предоставить им это право. Что касается Вулфа, то он сбежал. Если есть на свете что-то, чего он абсолютно не выносит, так это находиться в одном помещении с женщиной, у которой сдали нервы. Вулф просто тут же встал и вышел. Что касается Мигана, то его увели Пэрли и Кремер.

Они ушли втроем, а собаку оставили. Хочу сказать пару слов для успокоения всех, кто разделяет мнение – таких, насколько я понимаю, немало, – будто если поменять имя собаке, она становится неврастеничной, но Джет ведет себя так, как если бы Джетом его назвала родная мать, когда он еще был слепым щенком.

Что касается плаща, то Вулф оказался прав насчет того, почему изменилось выражение глаз Мигана. В момент убийства Кампф в самом деле был в плаще Мигана, и это, конечно, было нехорошо, потому Миган, задушив его, тот плащ снял и одел в тот, который, как он думал, был плащом Кампфа. Только это оказался мой плащ. В ходе следствия меня пригласили в прокуратуру, и я его опознал. Присяжным это помогло решить, виновен Миган или невиновен. После суда я, наверное, мог бы плащ забрать, но мне что-то не захотелось. У меня уже был новый. Другого цвета.

Когда человек убивает

Перевод Т. Чернышевой

Глава 1

– Видите ли, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул, – на самом деле мы сейчас не муж и жена.

Брови у меня поползли вверх. Много раз, сидя за этим столом в кабинете Ниро Вулфа, я разглядывал посетительницу, прикидывая, сколько убедительных причин она способна сочинить, доказывая, почему обручальное кольцо – ценная покупка. Однако на тех, кто уже был занят, я обычно не обращал внимания, а с этой и муж сидел рядом, а потому сначала мой интерес носил сугубо профессиональный характер. Но с этого момента я изменил точку зрения. Она, безусловно, получила бы у меня самый высокий балл, даже учитывая морщину на лбу, покрасневшие веки, стиснутые зубы и поджатые губы. Лично я делаю скидку на такие вещи легко, поскольку большинство наших клиентов пребывают в затруднительном положении, зачастую даже в очень затруднительном.

Вулф, который только что спустился вниз из оранжереи под крышей и теперь сидел за столом в своем огромном кресле, посмотрел на нее сердито.

– Но мистеру Гудвину вы сказали… – начал он, замолчал и повернулся ко мне. – Арчи?..

– Да, сэр, – кивнул я. – По телефону я беседовал с человеком, который сказал, что его зовут Пол Обри и что они с женой хотят как можно скорее вас увидеть, и я назначил им встречу на шесть вечера. Я не догадался спросить про свидетельство о браке.

– Свидетельство у нас есть, только толку-то. – Она покачала головой. – Объясни им, Пол.

Она сидела в красном кожаном кресле перед столом Ниро Вулфа. В большом кресле, с широкими подлокотниками, и на один из них, положив руку на спинку, взгромоздился Пол Обри. Я предлагал ему на выбор любое из желтых, которые тоже вполне удобные кресла, но, очевидно, он не желал отходить ни на шаг от жены, если она была его жена.

– Черт возьми, не знаю, с чего начать! – буркнул он.

У него веки были не красные, хотя имелись другие признаки нервного напряжения, показывавшие, что и ему несладко. Его рука на спинке кресла сжималась в кулак, довольно правильное лицо было мрачно, а широкие плечи горбились, как перед дракой. Он наклонил голову, встретившись с ней взглядом.

– Ты не хочешь сама объяснить? – спросил он.

Она покачала головой:

– Нет, ты. – Она подняла было руку, чтобы дотронуться до его колена, но тут же отдернула.

Он перевел взгляд на Вулфа:

– Полгода назад мы были мужем и женой… Шесть месяцев и четыре дня тому назад… А теперь по закону мы не женаты. Не женаты, поскольку моя жена Кэролайн… – Он замолчал, так как бросил взгляд на жену, и сбился с мысли, хотел взять ее за руку, но она руку отодвинула, и он убрал свою, потом поднялся, расправил плечи, повернулся лицом к Вулфу и начал почти скороговоркой: – Четыре года назад она вышла замуж за человека по имени Сидни Карноу. Через год после свадьбы он записался в армию, и его отправили в Корею. Через несколько месяцев она получила официальное письмо, где говорилось, что муж погиб в бою. Еще через год я встретил ее, полюбил и предложил выйти за меня замуж, но тогда она отвергла мое предложение, а согласилась только через два года после гибели Карноу. Три недели назад Карноу объявился снова, живой и здоровый, позвонил из Сан-Франциско своему адвокату, а неделю назад демобилизовался и позавчера, в воскресенье, явился в Нью-Йорк. – Обри снова сгорбился, как Джек Демпси[2]2
  Уильям Харрисон (Джек) Демпси (1896–1983) – американский киноактер, боксер, чемпион мира в супертяжелом весе.


[Закрыть], готовый отразить атаку. – Я не отдам ее! – объявил он всему миру. – Никому не отдам!

– Пятнадцать миллионов против вас, мистер Обри, – хмыкнул Вулф.

– Какие пятнадцать миллионов?

– Те, кто составляет «народ города Нью-Йорк». Против вас, по крайней мере официально, пятнадцать миллионов жителей Нью-Йорка, и я среди них. Почему, во имя всего святого, вы явились ко мне? Вам нужно было сразу уехать… еще несколько дней назад… В Турцию, Австралию, Бирму, куда угодно… если она хочет того же, что и вы. Может быть, и сейчас не поздно, если поторопиться. В добрый путь.

Обри постоял немного, глубоко вдохнул, развернулся, подошел к желтому креслу, которое я ему предлагал, и сел. Заметил, что руки у него сжаты в кулаки, разжал, положил на колени и посмотрел на Кэролайн. Поднял руку и снова уронил на колено.

– Мне нельзя к тебе прикасаться, – сказал он.

– Да, – согласилась она. – Пока нельзя.

– Ладно, объясни ему. Еще подумает, что я издеваюсь. Объясни ты.

Она покачала головой:

– Он может спросить у меня. Я вот она. Рассказывай.

– Дело вот в чем. – Пол Обри повернулся к Вулфу. – Карноу был единственным ребенком и, когда его родители умерли, получил в наследство кучу денег, почти два миллиона долларов. Он оставил завещание, по которому половину отписал моей Кэролайн, а вторую половину – родственникам, тетке и двоюродным братьям. Завещание осталось у адвоката. Когда пришло сообщение о гибели Сидни, завещание прошло положенную процедуру, все формальности были соблюдены, и через несколько месяцев имущество распределили между наследниками. Доля Кэролайн составила чуть больше девятисот тысяч долларов, и она их получила. Когда мы с ней познакомились, она жила на эти деньги. У меня была только моя работа – продавал автомобили и зарабатывал примерно сто пятьдесят долларов в неделю, но я влюбился в Кэролайн, а не в ее миллион. Говорю просто для вашего сведения. Когда мы поженились, она захотела, чтобы я начал свое дело, хотя не скажу, что я противился. Подумал, порыскал, поторговался, и мы совершили отличную сделку…

– Чем занялись?

– Автомобилями. – Судя по тону, Обри считал это единственным стоящим занятием. – Агентство по продаже машин «Брэндон и Гайавата». На покупку ушла почти половина всех денег Кэролайн, но за последние три месяца мы вернули больше двадцати тысяч после уплаты налогов, и будущее казалось радужным, и тут произошло все это. А я уже прикидывал… Но к черту – ушло так ушло! Мы собрались сделать Карноу одно предложение, и эта идея не моя и не Кэролайн, а общая. Она возникла сама собой, когда, узнав, что Карноу жив, мы все обсуждали и обсуждали, что делать. На прошлой неделе мы сходили к его адвокату – его зовут Джим Биб, – чтобы тот передал наше предложение Карноу, но адвокат отказался. Он сказал, что слишком хорошо знает Карноу, так как учился с ним в одном колледже, и уверен, что Карноу даже слушать не станет. Потому мы решили…

– О каком предложении идет речь?

– Мы подумали, что это было бы честно. Мы хотим ему все вернуть: полмиллиона, которые остались у Кэролайн, и агентство, и вообще все, если он согласится на развод. Кроме того, если ему понадобится помощь и он захочет меня нанять, я продолжу вести дела агентства. А Кэролайн откажется от всех претензий и от алиментов.

– Это была моя идея, – пояснила она.

– Наша, – твердо произнес он.

Вулф смотрел на них и хмурился. Мои брови снова поднялись вверх. Похоже, этот парень действительно любил свою жену, а не баксы, а я всей душой за настоящую любовь, конечно в разумных пределах. Что до нее, то мой интерес к ней снова стал исключительно профессиональным. Если она и в самом деле решила, что этот ее Пол стоит миллиона долларов, и собралась сделать ноги от единственного законного мужа, то, вероятно, разубедить ее было бы непросто, пришлось бы потратить немало сил и времени. Я скосил на него глаза – честная физиономия, даже приятная, но ничего особенного – и подумал, что она явно его переоценивает.

– Биб отказался, – продолжал Обри, – и мы, когда узнали, что Карноу уже в Нью-Йорке, решили, что я пойду к нему и сам все объясню. Решение это мы приняли вчера вечером. С утра у меня были назначены встречи, а после обеда я поехал в отель – он остановился в «Черчилле» – и поднялся к нему в номер. Я не позвонил заранее, так как никогда его не видел, а мне хотелось сначала его увидеть. Хотелось на него посмотреть. – Обри замолчал, прижал пальцы ко лбу, потер лоб. Когда он положил руку на колено, она снова сжалась в кулак. – Беда в том, что я не совсем был уверен в том, как с ним разговаривать. Деловое предложение – само собой, но на уме у меня были еще две вещи. Агентство мы зарегистрировали как акционерное общество, и половина акций принадлежит Кэролайн, а половина – мне. Я думал сказать, что если он откажется от нашего предложения, то я не отдам свои акции, но еще не решил, стоит ли это делать. Во-вторых, я мог бы сказать, что Кэролайн беременна. Это неправда, и наверное, я не сказал бы этого, но держал в уме. Хотя теперь все это не важно, ведь я его не увидел.

Пол Обри стиснул зубы.

– Не могу похвастаться, что справился с задачей блестяще, хотя дело не только в моих сомнениях. Явившись в отель без звонка, я подошел к его номеру – две тысячи триста восемнадцать, – поднял руку, собираясь постучать в дверь, но не постучал, потому что заметил, как она дрожит и меня всего трясет. Я немного постоял, чтобы успокоиться, но не успокоился. Я понял, что если сейчас войду и все изложу, а он откажется, то неизвестно, что может произойти. В том состоянии, в котором я был, я мог скорее все испортить, чем добиться какого-то толка. Потому я сбежал. Я не горжусь этим. Просто рассказываю: струсил и сбежал. Кэролайн ждала меня в баре неподалеку, и я рассказал ей про это, что тоже было нелегко: сказать, что я ничего не смог. До этого дня она думала, что я все могу. Думала, что я такой.

– Я и сейчас так думаю, Пол, – сказала она.

– Правда? Я не могу даже прикоснуться к тебе.

– Это временно. До тех пор, пока… – Ее рука дрогнула. – Не нужно больше так говорить.

– Ладно, проехали. – Он снова повернулся к Вулфу. – Тогда я сказал, что эта затея – «поговорить как мужчина с мужчиной» – была дурацкая, и мы сидели там и пережевывали то да се. Мы перебрали всех наших друзей, кого могли бы попросить это сделать, и поняли, что никого. Адвокат, к которому я обращаюсь в агентстве, не стоит ломаного гроша. Потом кто-то из нас назвал ваше имя – не помню кто, – и тут все как-то сразу сошлось, и я сразу же позвонил из телефона-автомата в баре и попросил о встрече. Может быть, вам удастся его убедить к вам приехать, и вы передадите ему наше предложение, а если нет, вы можете отправить к нему Арчи Гудвина. Кэролайн считает, что, возможно, послать Гудвина лучше, потому что Карноу обидчивый и вы могли бы его случайно рассердить. Это мы оставим на ваше усмотрение. Я только хотел бы сказать, что, если вам удастся его убедить, вы впишете в чек любую сумму, хотя тут у нас есть предел, и я должен об этом сразу сказать. Пять тысяч долларов, что-то около того – это нам по силам. Но, ради бога, сделайте это сейчас, сегодня!

Вулф прокашлялся.

– Я не адвокат, мистер Обри, я сыщик.

– Я знаю, кто вы. Только какая разница? Вы известны как человек, который способен добиться от другого человека чего угодно. Мы просим отыскать способ получить согласие Карноу.

– Вашу логику, – хмыкнул Вулф, – легко оспорить, но вы вряд ли сейчас в настроении обсуждать такие тонкости. А мои гонорары зависят от вида и объема выполненной работы. Ваша задача выглядит довольно простой. Насколько вы искренни, описывая мне всю ситуацию?

– Абсолютно. Полностью.

– Вздор! Никто не бывает искренним абсолютно – ни мужчина, ни женщина. Если мистер Карноу примет ваше предложение, могу ли я рассчитывать на то, что вы выполните все те условия, как вы их изложили?

– Да. Можете, черт возьми!

Вулф повернул голову:

– Миссис Карноу, вы…

– Она не миссис Карноу! – гаркнул Обри. – Она моя жена!

Плечи Вулфа приподнялись на полдюйма и опустились.

– Мадам, уверены ли вы, что поняли мой вопрос и согласны добросовестно выполнять ваше предложение?

– Да, – твердо ответила она.

– И вы понимаете, что отказываетесь от вдовьего права – своего законного права на крупную собственность?

– Да.

– В таком случае я должен задать вам несколько вопросов о мистере Карноу, поскольку мистер Обри с ним не знаком. Был ли у вас с мистером Карноу общий ребенок?

– Нет.

– Брак вы, полагаю, заключили по любви?

– Мы так считали… Наверное, да. Да, по любви.

– Теперь она остыла?

– Не совсем все так. – Она заколебалась, не зная, как сформулировать. – Видите ли, Сидни был очень тонкий и ранимый человек… Я до сих пор говорю «был», потому что долго считала его погибшим. Мне было всего девятнадцать, когда мы поженились, и, наверное, тогда я его не понимала. В армию он вступил, так как ему казалось, что это его долг: он не участвовал во Второй мировой войне и теперь настал его черед начистить картошки в общий котел. Так он тогда сказал, а я с ним не согласилась. Хотя к тому времени я уже понимала: то, что я думаю, не очень для него важно, да и что чувствую тоже. Если вы согласитесь помочь нам, вы, естественно, захотите понять, что он за человек, только я и сама этого толком не знаю, к тому же теперь, когда прошло столько времени. Может быть, тут немного помогут письма, которые я получила из армии. Всего три письма. Он не любил писать. Одно из учебного лагеря и два из Кореи. Муж… то есть Пол… сказал, чтобы я взяла их с собой и показала вам.

Она открыла сумку, порылась в ней и вынула несколько листков бумаги, скрепленных скрепкой. Я взял их и передал Вулфу, а так как считал, что именно я буду избран им для выполнения их поручения, то встал у него за спиной и прочел письмо одновременно с ним. Все три письма до сих пор хранятся в нашем архиве, но я приведу здесь только последнее как образец его тона и стиля:

Дорогая Кэрри, моя любящая и, надеюсь, верная подруга!

Прости мне мою слабость. Сейчас, в эту минуту, я хотел бы быть рядом с тобой, хотел бы сказать, что мне не нравится твое новое платье, а ты пошла бы и переоделась, и мы отправились бы сначала в «Шамбор», где ели бы улиток и пили «Ришбур», а потом – в «Бархатное ярмо», где ели бы савоярди и пили томатный сок, затем вернулись бы домой, приняли бы горячую ванну и легли бы в постель на тонкие льняные простыни, постеленные на матрас толщиной три фута, под одеяло с электрическим подогревом. Несколько таких дней, и я начну себя узнавать, и тогда обниму тебя, и мы утонем в блаженстве.

Теперь, видимо, нужно рассказать о месте, где я сейчас нахожусь, чтобы ты поняла, почему я хочу оказаться далеко отсюда, хотя это было бы слишком просто, но так или иначе, ты же знаешь, как я не люблю писать, и особенно не люблю писать о том, что чувствую. Поскольку час, когда мне придется кого-то убить и, возможно, это мне даже удастся, подходит все ближе, я перебираю в памяти, что знаю о смерти. Геродот сказал: «Смерть – восхитительное убежище для усталых людей». Эпиктет сказал: «Что есть смерть как не источник страхов?» Монтень сказал: «Самая лучшая смерть – быстрая». Я приведу все эти цитаты тому, кого убью, и тогда он, наверное, примет это спокойнее.

Кстати, о смерти, если не я его убью, а он меня, ты узнаешь, что я сделал до отъезда из Нью-Йорка, и это тебя шокирует. Хотел бы я в тот момент оказаться рядом, чтобы увидеть, как ты это воспримешь. Ты всегда говорила, что деньги тебя не интересуют, они того не стоят. Еще говорила, что я злой только на словах, а на деле нет, потому что во мне якобы нет злости. Теперь ты это узнаешь сама. Правда, придется умереть, чтобы посмеяться в последний раз, и смех этот будет злобным. Хотел бы я понять, люблю я тебя или ненавижу? Эти чувства трудно отличить друг от друга. Вспоминай меня в своих снах.

Твой злобный Кавалер Карноу.

Я вернулся к своему столу и положил письма под пресс-папье, а Кэролайн продолжила:

– Я писала ему два длинных письма каждую неделю. Отправила их, наверное, больше полусотни, а он ни разу не сказал о них ни слова. Мне хотелось бы рассказать о нем честно, но сам он всегда говорил, что он эгоцентрик. Думаю, таким он и был.

– Не был, – мрачно вставил Обри. – Есть. Такой он и есть. – Обри посмотрел на Вулфа. – Разве это письмо не доказывает, что он чокнутый?

– Он… красноречивый, – возразил Вулф и повернулся к Кэролайн. – Что же такое он сделал в Нью-Йорке, что после его гибели должно было вас шокировать?

– Не знаю, – покачала она головой. – Я, разумеется, решила, что он пишет про завещание, что он его изменил и оставил меня ни с чем. Когда я узнала о его гибели, то показала письмо адвокату Джиму Бибу и спросила, так ли это, а он ответил, что, когда читаешь, в самом деле кажется, будто речь о завещании, но никаких изменений Сидни не делал, так что, наверное, просто решил меня подразнить.