Текст книги "Твоя следующая жизнь. Your next life"

Я одна, перед холодным зимним окном, посреди новогодней ночи, раздираемая такими рвущими противоречиями…

II

Мне уже тридцать семь. И это мой тридцать седьмой Новый год. Но также, как и я в любой прошлый год, переступая черту нового января, я по обыкновению жду, что что-нибудь обновлённое войдёт в мою жизнь, «перевернёт» её в хорошем смысле слова. Можно даже сказать, что это моя январская рутина – ожидать изменений в своей жизни, ничего в ней для этого не меняя. Хотя в этот раз я прямо-таки «превзошла» себя и осуществила некоторые внешние изменения, проще говоря, изменения во внешности. Я без всякого сожаления рассталась с бесцветными длинными прядями, оформив свою голову в сексапильное каре. Лихо отрезала прямую челку, и вместе с ней словно сбросила лишние пять лет, превратившись в строгую молодую «аспирантку». Надела ярко-изумрудные линзы, и теперь неестественный цвет моих глаз удачно гармонирует с новым, ярко-каштановым цветом моих волос. Влезла в дорогущий дизайнерский костюм, не совпадающий с девизом моего мужа на этот год: «Дожмём ипотеку!». Одним словом, почти «бомба», почти взорвавшая офис своим появлением. Можно сказать, что в нём, таком вялом после новогодних праздников, среди коллег, таких скучных, несобранных, всё ещё не верящих, что нужно опять начинать работать, я со своим обновлённым имиджем – единственное и самое яркое событие.

Какое удовольствие прогуливаться по опен-спейсу, который мы ласково называем «спортзалом», и ловить: честные восхищенные взгляды мужской половины коллектива, и не позитивные, но оценивающие взгляды женской.

Хотя все эти метаморфозы не ради этого.

Я даже себе не признаюсь в том, что я жду… Я знаю, что мы должны приступить к новой серии переговоров по проекту N, чтобы кардинально пересмотреть соглашение. А значит, будет много встреч по нему. И на этих встречах будет Он. И, конечно, Он заметит эти изменения во мне. И эту мою чёлку, и то, как я похорошела с ней. А ещё я жду, что я посмотрю Ему в глаза, и сразу пойму, помнит ли Он о той нашей случайной предновогодней встрече…

Я даже с собой не говорю о том, чего я на самом деле жду. Но это – такое ожидание, и такое состояние, когда вся обыденность вокруг вдруг приобрела необъяснимую значимость. Когда окружающая серость, всё та же серость, но теперь стала фоном для волнующего ожидания, и оттого эта серость вдруг заиграла палитрой новых красок. Каждый день наполнен ожиданием и смыслом. Ничто не сравнимо с этим состоянием. Других альтернатив ему просто нет.

…Говорят, что январь – мёртвый месяц для бизнеса, что его деловая активность равна нулю, и нужно просто пережить его морозы и его неподвижность. Я всё это прекрасно понимаю, но уже в самом разгаре третья декада, а по проекту N ни одного приглашения в календаре. Мне это кажется странным. А ещё я уже неделю наблюдаю за Володей некоторые странности. Он вроде тот же хороший коллега, но старается не обсуждать со мной рабочие моменты. При этом у него какой-то виноватый вид, что ему совершенно не идёт, а меня настораживает.

В один из дней он не выдержал и подошёл ко мне. Его глаза в чёрной роговой оправе показались ещё более виноватыми, так что стало очевидно: у всего этого есть повод.

– Тут, знаешь, такая ситуация, – Володя сразу перешёл к делу, – Даже не знаю, как ты воспримешь. Мы же уже пару раз по проекту N собирались за последние две недели.

– Мы – это кто?

– Ну… я, Елена, Тимур, партнеры наши с Тарановым во главе, представители акционера, их юристы. В общем, в таком, достаточно расширенном составе…

– А почему я не участвовала в этих встречах? Почему мне никто ничего не сказал?

– Елена сказала, что не нужно тебя приглашать. А Тимур, он не стал возражать.

– Ты шутишь?

– Нет, я не шучу. Я тебе давно хотел сказать. Но как-то не хотелось тебя расстраивать. Хотя, подумай, что тут расстраиваться? Наоборот, здорово же! Ты же сама знаешь, какой это тяжёлый проект. Я даже тебе немного завидую, что ты в нём больше не участвуешь.

Я молчу, не зная, как реагировать на эту неожиданную новость. В обычной ситуации, конечно же, я бы только облегченно выдохнула: «Одним проектом меньше. Да ещё каким, самым „мучительным“ проектом».

Но не сейчас. Сейчас я не могу. Я даже не представляю, как это может быть. Этого невозможно допустить.

– Знаешь, Володя, я разберусь с этим. Спасибо, что сказал.

Я уже забыла про Володю и направляюсь в кабинет Тимура.

…Тимур – мой директор, а ещё соратник, защитник, и, если не друг, то, как минимум, вдохновитель и человек с хорошим чувством юмора. Что уже само по себе значит немало. Поэтому попасть к нему я могу в любое время. Слегка подвинув носком туфли его приоткрытую дверь.

Тимур сидит, погрузившись в мир своего лэптопа, с взъерошенной шевелюрой, и теребит остатки щетины на плохо выбритом лице. Это значит одно – Тимур в напряжении, значительном. Поэтому на его чувство юмора и легкость рассчитывать не стоит. Скорее всего, он даже не погрузится в вопрос, не связанный с его напряжением. Но я не могу, я не в состоянии ждать. Для меня это настолько важно, что, кажется, что весь мир должен озаботиться тем, насколько неприемлема для меня сложившаяся ситуация.

– Тимур, оказывается переговоры с партнером по проекту N уже начались?! – сразу перехожу к вопросу и чувствую излишний градус эмоциональности в своём голосе.

– Да… Уже с прошлой недели ведём… Переговоры…

Какая-то незначительная часть Тимура воспринимает мои вопросы и вяло на них отвечает, но основная часть Тимура не здесь, она далеко, в другой проблеме, поглотившей его.

– Тимур, тогда у меня вопрос – почему я об этом не знаю, и в этом не участвую?

Часть Тимура, которая уже невольно вовлечена в диалог со мной, преодолевает себя, что-то пытается вспомнить и поддерживает разговор. С огромными паузами, не совпадающими с моим нетерпением.

– Почему тебя нет… Почему… Тебя там и не должно, кажется, быть. Так Елена сказала.

– Елена?!

– Ага… Акционер вовлек её в этой процесс опять. Сказали, она всё это заварила, пусть теперь сама выправляет ситуацию. Так что… она теперь по этому проекту, типа, главная… И она считает, что в переговорах с партнером тебя быть не должно…

– И Вы идете у неё на поводу?! – на последнем слоге почте крик и почти отчаяние на моём лице.

Это заставляет даже основного Тимура обратить на меня внимание. Наконец-то настоящий Тимур включился в разговор.

– Я что-то тебя не понимаю. Что плохого в том, что ты не будешь участвовать в переговорах по проекту? Ты же всегда жаловалась, что у тебя большая нагрузка, что параллельно ведешь несколько проектов. А тут такой головняк с плеч. Оставь его этой большой непробиваемой женщине. Сосредоточься на интеграторе, на шаблонах. Я не вижу вообще проблемы. Почему ты непременно хочешь в этом участвовать?

В его голосе неподдельное удивление.

«Почему я хочу участвовать в переговорах?! Потому что… это единственная возможность видеть Егора Таранова. И мне необходимо его видеть. После той нашей случайной новогодней встречи, я чувствую, как мне необходимо его видеть. И я знаю, что Он тоже хочет меня видеть. Эта возможность видеть Его наполнила мою жизнь новым смыслом. Я не могу объяснить это словами, но это словно другой уровень. А Вы лишаете меня этого, как необдуманно, легко. Так сразу».

Я понимаю, что я никому не могу сказать правды, и никто меня в ней не поймёт и не поддержит. И как прав сейчас Тимур с его искренним удивлением.

– Я поняла… Если я хочу изменить ситуацию по вопросу, я должна обратиться к Елене, и решить это с ней.

Почувствовав смирение во мне, Тимур сразу вернулся в мир его основного напряжения.

– Угу…

Тимур уже не здесь, и мне не с кем вести диалог. И вообще мне некому поведать о своей проблеме. Я даже не могу позвонить мужу и рассказать, как несправедливо со мной обошлись. Вот здесь он меня точно не поддержит.

Выхожу из кабинета Тимура. Остывшая. Бесцеремонная правда здорово меня остудила.

Когда вариантов не остается, и нечего терять, мы идем на самые парадоксальные варианты. И я решаю идти к Елене, человеку, который сразу, одним своим решением выбросил меня из процесса. Чтобы просить включить меня в процесс.

Наш HR Мадина, человек опытный, с дипломом психолога, как-то охарактеризовала Елену: «Она очень многослойная женщина. В ней столько этих самых пластов, и тонких, и жирных, на самых разных уровнях, что она сама ими всеми не владеет, и сама уже, наверное, не знает, который из них правда. Тебе она говорит то, что ты хочешь услышать от неё, другому она говорит, что он хочет о тебе услышать. И понятно, что это всегда разные вещи. Она и притягивает, и отталкивает одновременно. Очень сложная женщина. И, наверное, опасная».

Понятно, что вся эмоциональность, использованная в разговоре с Тимуром, здесь не уместна. Понятно, что для того, чтобы хотя бы попытаться узнать правду, нужно быть предельно прямой и вызвать её на такую же прямоту. Понятно, что нельзя показывать, как все это важно для меня, и как это меня волнует…

У неё нет своего кабинета, она вечно блуждает по встречам и конференцам, поэтому остается обуздать себя и ждать её появления до самого вечера…

Как только её большая фигура в бесформенной тунике появляется в опен-спейсе, направляюсь прямо к ней.

– О, привет! – её хитрющая физиономия расплывается мне навстречу в широченной улыбке (и, если бы я так хорошо её не знала, я бы подумала, что она, действительно, мне рада). – Слышала, что Вы Правление прошли с Вашим вопросом. Огромную, огромную работу провели. Молодец! Уважаю!

– И, видимо, потому что Вы так меня уважаете, Вы решили отстранить меня от проекта N, – сразу перехожу к своему вопросу, чтобы застать её врасплох.

«Широченная улыбка» резко сползает с её лица за ненадобностью. По блуждающим суженным зрачкам видно, что женщина начинает быстро рыться в своих «пластах», выбирая подходящий. Времени мало, а я слишком категорична, поэтому она тоже выбирает «честный» вариант.

– Да. Раз ты уже в курсе. Я приняла такое решение, – холодный «рыбьи» зрачки остановились в пренебрежительном равнодушии.

– А можно будет уточнить, чем вызвано такое решение? – я пытаюсь строить из себя стерву, не имея для этого ни энергии, ни достаточного количества вредности. И, видимо, это выглядит смешно.

Она же спокойная и непробиваемая.

– Если честно, я не обязана тебе ничего объяснять. И я бы могла этого не делать. Но поскольку мне нравится, как ты делаешь свою работу, и я к тебе хорошо отношусь, так уж и быть, я скажу…

Через паузу она делает глубокий вдох и выдыхает:

– Мне не нравятся твои «революционные» идеи, твои постоянные идеи кардинально пересмотреть соглашение. У нас и так сложный процесс, а ты его ещё более усложняешь. Поэтому, сорри, но тебя в переговорах с партнером не будет.

– Я же не предлагаю их просто так, просто из желания что-то усложнить. Я же предлагаю их в силу того, что я вижу риски…

– Слушай, давай я сама буду решать, где видеть риски, а где не видеть. Если тебя послушать, так риски во всем.

Я стою ошеломленная, думая о том, как быстро могло всё измениться, что теперь только она будет определять риски, теперь только она будет «творить» ключевые решения.

«Это же просто сойти с ума. Как можно было оставить всё ей на усмотрение?!»

– А позвольте поинтересоваться, как Вы объясните акционеру, что меня, юриста, нет в этих переговорах? – перехожу к заранее спланированному вопросу.

Здесь начинается момент, который явно приносит ей удовольствие. Она пододвигается ко мне ближе, аккуратно берет меня за воротник моего ультрамодного костюма, и, еле сдерживая улыбку в своих широких розовых щечках, медленно произносит:

– Ты меня, конечно, извини. Но мне придется сказать, что твоей квалификации недостаточно для такого сложного переговорного процесса, – тут она заглядывает мне в глаза, торжествующе наблюдая за моей реакцией, – и просить у акционера их юристов… Я, конечно, знаю, что это не так, и ценю твои профессиональные качестве, но наверху выскажусь о тебе именно так.

От изумления, всё, что нахожу ответить, это только засмеяться ей прямо в лицо. Я и поражена, и впечатлена этой её ничем не прикрытой «фундаментальной» непорядочностью.

– Но ты не думай, что ты теперь освобождена и будешь полностью вне проекта. Ты нам, конечно, нужна со своими знаниями. Будешь участвовать в переговорах с дочерними компаниями, и согласовывать контракты с ними.

– А каким образом я буду знать, что именно я должна включать в контракты с дочерними компаниями, если я не буду участвовать в основном переговорном процессе? – продолжаю дальше изумляться ей.

– Не переживай, я тебя буду осведомлять. Своевременно и надлежащим образом.

Её откровенность и спокойствие начинают переходить в состояние издевательства. И мне уже совершенно не смешно, и меня уже тошнит от неё, от человеческой подлости, от того, что это считается нормой.

– Слушайте, с чего Вы вообще взяли, что я буду этим заниматься? – цежу сквозь зубы и сверлю её ненавидящим взглядом.

– А с того, что ты получаешь здесь зарплату. И, насколько мне известно, вполне неплохую, – она ставит меня на место. И я вдруг вспоминаю, что мы живем по законам рынка, и о том, что на рынке труда есть конкуренция.

Мы стоим и смотрим друг на друга с откровенной ненавистью. Вообще, я ценю откровенность, но в тот момент я не знаю, откровенная ненависть – это тоже хорошо, или все-таки плохо.

Ясно лишь одно – я не смогу изменить её решение, и это моя новая откровенная правда…

Возвращаясь к себе, прохожу мимо полуоткрытого кабинета Тимура. Вдруг посещает болезненная мысль – всю подготовку решений отдали в распоряжение этой небезопасной женщины, завтра из её «лап» выйдут такие «перлы», а ему, Тимуру, всё это подписывать и нести за это ответственность. Почему его «крылатого» ума хватает только на то, чтобы красиво прописывать скрипты в программах, и никогда, чтобы позаботиться о себе. Я должна предупредить его. Но не сейчас. Сейчас для этого нет ни сил, ни слов. И работник из меня уже никакой на сегодня.

Плетусь в кофе-пойнт в надежде остаться в нём одной. Мрачное разочарование накрыло непроницаемой пеленой всё мироощущение.

Офисы живут по законам джунглей. Мы проживаем в этих стеклянно-бетонных, бездушных «джунглях». Здесь вечный бег на выживание. Выживают только те, кому не претит пресмыкаться, ставить другим подножки, играть в игры без правил. Те, кто не сильно обременен порядочностью и может не задумываться о чувствах других. И, может быть, это правильный порядок вещей для нас? Мы же находимся в погоне не за чувствами, мы же все – в погоне за деньгами. Несёмся, карабкаемся, ползём, кто как может. Бесконечно ищем признания. Выпячивая своё неугомонное эго, страдая от него…

И как всё это далеко от того декабрьского вечера, от Его бесконечно-серых глаз, Его искренней радости… От волшебных снежинок в их стремительном кружении. От того ощущения почти полёта в полметрах от земли…

***

Сначала зима внезапно надвинулась. Схватила нас, ещё не готовых к ней, в морозные ежовые хватки. Вымучила долгим застывшим январем с его крещенскими буднями. Затем обрушила на нас мятежный февраль. А он, не раздумывая, ворвался своими пронизывающими, «поющими» снежными бурями. Такими длинными, и повторяющимися без какой-либо логики. Мы же, зажатые в неподвижных пробках, погруженные сердцем в «зимнюю спячку», уже ничему не сопротивлялись, смирились и с ним тоже. И уже почти казалось, что это никогда не закончится. Что город так и останется погруженным и невидимым в снежных руинах, а жизнь застывшей…

А потом, незаметно зима решила, что с нас хватит, что мы отдали свою дань. И в морозном воздухе, над грудами всё тех же сугробов потянулся едва уловимый запах весны, а за ним – влажный шлейф ещё неосознаваемой радости. Особенно он чувствовался в сумерках, наступающих после удлинившихся световых дней. И чем дольше становились дни, тем больше становилось этого предощущения счастья. У него нет особых причин, для него нет логического обоснования, но оно есть, оно неотъемлемо, также, как ожившее течение жизни вокруг…

Если иметь немного терпения и при этом не думать слишком много, то можно смириться с обстоятельствами, которые раньше казалось невозможным принять, стать их частью, и даже извлечь из этого какие-нибудь пользы.

Середина марта, и мой статус по проекту N – «невидимый боец», или боец «невидимого фронта», что в общем-то одно и то же. С единственным уточнением, статус «невидимости» ношу только я, все остальные участники группы вполне видимы, внешне активны, совершенно «не засекречены». Это нелепо, это rɪ’dɪkjuləs, как у нас любят говорить, но вздорная прихоть «неоднозначной» женщины стала моей реальностью – официально меня нет в переговорах с партнером по проекту, меня словно и не существует, но я выполняю всю кропотливую и сложную работу по нему: пишу документы, разрабатываю формы, участвую в согласованиях с дочерними компаниями и пытаюсь находить компромиссы с ними, хотя с каждым днем это становится всё сложнее. Необходимые сводки «с фронта», «ценные» рекомендации и четкие инструкции надлежащим образом и своевременно (как и обещала) поставляет мне Елена. Работы у меня стало больше раза в три, и с каждым день я все более совершенствуюсь в своем искусстве быть «незаметной» рабочей лошадкой.

Тимур в курсе моей эксплуатации, но он не просто так закрывает глаза на всю эту офисную «несправедливость». Он сам просил меня остаться частью процесса (пусть и невидимой), быть в курсе всех изменений и сообщать о любых рисках. Он не доверяет Елене, но доверяет мне. Меня радует его доверие, хотя от этого нелегче.

Ситуация по проекту принимает всё более динамичные обороты, сроки задач сокращаются, а объёмы с каждым днем растут. Рабочего времени категорически не хватает, и всё чаще мы покидаем офис в 11 часов вечера, в полночь или даже под утро. Мы – это участники проекта, а чаще «мы» – это я и Елена. В нас с ней, объединенных огромным количеством свалившейся работы, появился дух сотрудничества. Она не может без моей правовой поддержки, я не могу без её специальных знаний. И когда мы покидаем офис в тот момент, когда за окном уже начинает светать, каждая из нас невольно чувствует уважение к работоспособности другой. Я думаю о ней: «Какая же она большая и выносливая!». И она, наверное, думает обо мне: «Какая стойкая рабочая лошадь!». Несмотря на всё, что между нами случилось, все эти мысли друг о друге больше похожи на взаимоуважение, чем на что-то другое. Если бы вся страна работала как мы, мы бы уже точно замыкали какой-нибудь десяток из развитых стран.

Я не то, чтобы забыла об её подлости, я перестала болезненно относиться к ней. Я впервые задумалась о том, что может думать другой человек. В её случае официально убрать меня из переговоров, это исключить сложные радикальные пути, это возможность облегчить её собственные задачи. Она исходит из собственных интересов, что в общем-то естественно для человека – думать только о себе.

А я, о чём думаю я, когда вместе с ней «надрываюсь» над проектом?

Если смотреть неглубоко на мою мотивацию, то первое, что лежит на поверхности – это моя «д-о-б-р-о-с-о-в-е-с-т-н-о-с-т-ь», она такая же неотъемлемая, как, например, мой интеллект. Да, да, не пугайтесь, у девочек, рожденных в период социализма, часто бывает такой недостаток. С ним ничего нельзя сделать, это данность, которая портит жизнь самим таким девочкам, но весьма удобна для других. Здесь я, наверное, должна сказать: «Привет маме!», а ещё я должна сказать «привет» октябрятам, пионерам, и всей этой пусть и прошлой, но вполне успешной системе для промывания мозгов. Что говорит мне моя добросовестность? Она говорит: «Ты же работаешь, ты же получаешь зарплату. Поэтому, даже, если ты с чем-то не согласна, ты всё равно должна выполнять свои поручения в срок. Ты же не можешь просто так тратить деньги работодателя. Это по меньшей мере не хорошо».

Другая часть мотивации, которая тоже расположилась недалеко от поверхности, ещё хуже, чем первая. Она не от мамы, не от октябрят с пионерами, самое грустное – она от меня самой. Как говорится, мой личный вклад в усложнение собственной жизни. Называется она «перфекционизм». Это самый большой враг, который может случиться с Вами. Его логика проста и ужасна одновременно: «Ну раз уж ты взялась за это, то сделай это максимально хорошо. По-другому нельзя».

В итоге, в силу своей добросовестности я перелопачиваю горы файлов, а в силу перфекционизма – стараюсь делать это наилучшим образом. И всё это в конечном счете для результата Елены, бесцеремонно заявившей акционерам о моей профнепригодности. Так что, если искать полную идиотку, то далеко ходить не надо. Это я.

Но это про поверхность. А если говорить об истинных, глубинных желаниях, которые мы иногда даже не осознаём…

Официально меня нет в переговорном процессе с партнером. Меня нет в приглашалках, меня не ставят в них даже в копии. Я не просиживаю на долгих встречах. Но… я всё равно знаю, когда и где они проходят. Я знаю, что Он присутствует на каждой такой встрече. Мне даже известно Его мнение по тем или иным возникающим в ходе переговоров вопросам. Я знаю, в какую встречу Он был зол, а в какую – лоялен. Да, из-за проекта я делаю очень много дополнительной работы, но, оставаясь в проекте, у меня есть эта, очень тонкая общность с Ним. Она невидимая ни для кого, и для Него тоже. Она существует только для меня и моего неравнодушного воображения, но она продолжает греть. А ещё… Я очень верю, я почти предчувствую, что настанет момент, и мы всё равно каким-то образом пересечемся в рамках проекта, пусть на мгновение, на что-то совсем несущественное, но мы обязательно увидимся. Однажды так невзначай сойдутся звезды. Я посмотрю Ему в глаза и пойму, помнит ли Он про ту встречу, чувствует ли Он это притяжение. Притяжение, которое не покоряется, которое не подвластно никакой логике, никаким внешним обстоятельствам. Я не знаю, зачем мне всё это. Вернее, я понимаю, что мне всё это ни к чему. Только это всё равно случится. Потому что ничего не бывает случайным.

***

Душный мартовский полдень в офисе. Ситуация с проектом накалена до предела, что мы уже перестали расстраиваться из-за того, что ничего не успеваем. Задачи сыплются откуда-то сверху, сбоку, снизу, и тут же вываливаются из наших рук, потому что невозможно охватывать одновременно столь большое их количество.

Сейчас я сконцентрирована только на одной из них. Для этого мне нужно найти Елену и просто «прижать» её к стенке. Она скрывается. Не только от меня. От многих. Она не справляется со своей миссией, напоминает готовый взорваться баллон, но она, видимо, ещё сама не знает предела своих возможностей.

Как только её полосатый балдахин «нарисовывается» в офисе, я угрожающе кричу на весь опен-спейс: «Е-ле-на!!!», вскакиваю и несусь в её сторону с максимальной скоростью на 12-сантиметровых каблуках. Секунды три она ещё в замешательстве по поводу того, удастся ли ей меня избежать или нет, но, видя мою скорость, понимает, что не удастся. Поэтому она останавливается, наспех одевает на лицо дежурную улыбку и лучезарно улыбается ею мне навстречу.

Мне наплевать на её дежурные ужимки, её загруженность и её стремление сбежать. Меня интересует только мой вопрос.

– У энергетиков и Баталова полная истерика! – сразу ввергаю её в степень проблемы. И чувствую при этом, как истерика энергетиков может прямо сейчас трансформироваться в мою личную истерику.

– По поводу? – вопрошает она, с невозмутимой улыбкой.

Какая же она все-таки умница с этой своей способностью спокойно улыбаться, даже в состоянии полной ж…ы!

– По поводу?! Вы меня сейчас спрашиваете об этом?! Я Вас неделю назад ставила об этом в известность. И уже тогда это было «critical», очень «critical»! И Вы сейчас меня спрашиваете!

– Прости, но так много инфы в последнее время. Можешь напомнить?

У неё привычка во время разговора брать собеседника за край одежды. Я сейчас не в своем ультрамодном костюмчике, я сейчас в каком-то бесформенном вязаном балдахине, как и она. Поэтому она берёт меня не за воротник, а за край рукава, и начинает внимательно разглядывать его, словно изучая структуру вязки. И я невольно переключаю на это своё внимание. И вот уже образ взъерошенного Баталова с огромными от негодования глазами сменяется мыслями о том, сколько изнаночных петель следует за двумя лицевыми петлями в вязке моего рукава. Я продолжаю говорить про энергетиков, но уже без излишней эмоциональности:

– Энергетики должны выйти с нашим вопросом на своё правление. Правление в понедельник. Уже в понедельник. А сегодня пятница, если Вы помните. При этом у них проблемы. Аудиторы выкатили им замечания по нашему проекту, и они, то есть, мы должны обоснованно ответить на все их замечания. Без нашего «успокоительного» ответа на замечания аудиторов они не смогут выйти на правление. Если не пройдут правление в понедельник, они не уложатся в поставленные им сроки. И акционер… Вас убьёт, – подытоживаю я, окончательно убедившись, что за двумя лицевыми петлями следует три изнаночных.

Елена оставила мой рукав, задумалась, видимо, представляя, как акционер будет «убивать» её. И поскольку угроза эта такая же реальная, как то, что завтра наступит утро, она вынужденно переходит к конструктивному диалогу.

– Да, я понимаю. И припоминаю, что у их аудиторов, действительно, серьёзные замечания. Над ними нужно хорошо поработать. Ты, конечно же, всё красиво напишешь. Но тебе нужна суть. И чтобы эта суть не противоречила нашим текущим переговорам с партнером…

Я молча слушаю ход её мыслей, успокоившись, что она наконец-то ощутила всю серьёзность.

– Но я так занята, немыслимо занята, – продолжает Елена. – Сегодня до конца дня я точно не выберусь… А завтра у меня целый день встреча с Тарановым в их офисе…

Она уже было решилась отрицательно мне ответить, но тут картинка об «убийстве» акционером опять всплыла в её многослойном мозге, и она повелась.

– Если только… ты не придешь завтра в офис к партнерам, и я, в перерывах обсуждений с Тарановым, не попробую обсудить с тобой нашу позицию по энергетикам. Знаешь, мы ведь завтра должны с Тарановым окончательно выработать все альтернативные варианты и представить на согласование акционерам…

…С момента, как она произнесла Его имя, как будто острый светлый луч пронзил меня с макушки и до пяток. Охватил каждую клетку своим золотым излучением. А потом, когда она сказала «придешь в офис», ударная доза адреналина ворвалась в кровь, сметая всё на своем пути. Сердце заколотилось, заколотились виски, и румянец предательски полез на лицо…

Я делаю над собой нечеловеческое усилие, чтобы казаться равнодушной, чтобы продолжать дальше членораздельно изъясняться.

– Конечно, я смогу подойти к ним в офис. Когда будет лучше? Мне кажется, с утра. Я тогда к десяти подойду?

– Да, наверное… Думаю, да…

Она отвечает неуверенно, видимо, уже пожалев, что предложила мне этот вариант.

Но я, не дав ей опомниться и передумать, моментально завершаю наш разговор:

– Хорошо, тогда я буду у них в офисе в десять часов… ждать Вас. До встречи.

Разворачиваюсь и с таким же максимальным ускорением покидаю её.

Сажусь на своё рабочее место. Чувствую, как горит моё лицо, и стараюсь спрятать его за экраном монитора. От неё, от финансиста Анечки, от других коллег.

«Господи! Как же это возможно?! Я завтра Его увижу?! Поверить не могу! Какое же это счастье!»

Значит, всё было не зря. Эти сумасшедшие дни, эти ночи на работе. Я вымучила для себя эту возможность. Каких-то два месяца, и это стало возможным. Я увижу Его!!! И я люблю всех, и Елену с её хитрой физиономией, и грустных энергетиков, и Баталова с его истерикой. Я люблю весь этот мир, в котором есть Он! И эта потрясающая возможность видеть Его!

***

Утро субботы. Разлилось безудержным солнцем по горизонту и призывает к неге, расслаблению. Призывает забыться о любых заботах. Но я уже собранная и натянутая.

– Ты опять на работу? – спрашивает муж. Он просто недоволен, это обычное недовольство мужчины. Но в его голосе мне слышатся недоверчивость и подозрительность.

– Да, – отвечаю тихо и осторожно.

– Это уже третья суббота подряд.

– Да. Я знаю. Помнишь, я говорила, что так может быть. Пока не завершим проект. Мне, возможно, завтра тоже придется выйти, – стараюсь привлечь в свой голос максимум мягкости.

– Слушай, они тебе уже должны три премии выдать за твои подвиги. Я бы на твоём месте пошел бы прямо к этому твоему Тимуру и сказал бы: «Давай уже премию!». И поверь мне, он бы никуда не делся. За одни переработки сколько он тебе должен. Нам ипотеку нужно закрывать, а ты просто так даришь своё время работодателю.

Я смотрю на мужа и завидую его спокойствию и этому простому взгляду на жизнь. Если бы в моей голове всё было так же просто и понятно. Но у меня всегда всё сложнее. А сейчас я готова сама платить премию Тимуру и Елене, лишь бы они почаще отправляли меня в офис к партнерам.

– Ты довезёшь меня? – это весь мой ответ на тираду мужа.

В девять сорок пять я уже в холле их бизнес-центра.

…31 декабря прошлого года я не только нашла во вселенском пространстве свою Любовь. Со мной, видимо, случилась ещё одна вещь. Я утратила легкость во всём, что касается Него. Мне теперь невероятно сложно, услышав Его имя, сохранять прежний цвет лица. Я теперь не представляю, как можно спорить с Ним на переговорах, доказывая свою правоту. Я элементарно не представляю, как подойти к Нему, просто сказать: «Здравствуйте» и не выглядеть при этом как взволнованная до предела, бальзаковская дура. Я хочу выглядеть естественно и просто, так, как раньше, но это вдруг стало недоступно.

Я сижу в холле бизнес-центра, респектабельного, чопорного, в самом центре города, и чувствую, как от страха дрожат руки. Степень моей досады на саму себя сложно передать.

«Ну вот, приехали. Совсем хорошо. Давай ещё разрыдайся, как увидишь Его. У Елены как раз появятся новые впечатления, ей хоть будет над чем поржать».

Как раз приходит сообщение от этой женщины: «Привет! Ты уже на месте? Я задерживаюсь. Подожди меня там. Таранов уже в офисе».

Когда я понимаю, что мне придется встретиться с ним один на один, страх как дикий рыжий лев набрасывается на меня с удвоенной силой. И теперь …отнимаются ноги. И, всё чего искренне хочется, это взять себя и ноут, и уйти отсюда. Как можно быстрее. Туда, где нет волнения, и жизнь течет понятным размеренным течением.

Тут в мыслях возникает взъерошенный Баталов с полным «Всё пропало!» на лице, и я понимаю, что у меня нет другого выхода, что мне необходимо решить этот вопрос, а, значит, не избежать встречи с Ним. Поэтому я сейчас встану, соберу в кучу остатки своего благоразумия, возьму на ресепшене полагающуюся мне прокси-карту, и мои ватные ноги каким-то образом донесут меня до лифта, потом до шестого этажа, до их красивого стеклянного офиса…