Текст книги "Красные бригады. Итальянская история левых подпольщиков"

Борьба вооружённая

После конференции в Пекориле наши предчувствия сбылись. В Милане все быстро изменилось: Sinistra proletaria была распущена, образовалось ядро Красных бригад, были совершены первые нападения. Но мы по-прежнему действовали полулегально, участвовали в общественных собраниях, снимали квартиры на свое имя.

Лишь примерно через год мы стали подпольщиками. И уход в подполье был не свободным выбором, а обязательным путем, чтобы избежать удушения со стороны полиции. На практике мы стали подпольщиками, потому что все мы были готовы к тому, что нас поймают.

Но прежде чем мы достигли этой поворотной точки, прошли месяцы, полные событий и мероприятий: вооруженная пропагандистская работа на заводах, все более активное участие в социальных столкновениях в рабочих кварталах Милана, устранение группы «Суперклана», наше первое похищение.

Я помню, что в то время я почти не спал, охваченный бешеной активностью, в рамках которой реальные действия «вооруженной борьбы», то есть сжигание машин заводских боссов и другие подобные вещи, составляли минимальную часть моих занятий.

Кварталы, в которых сначала Пролетарские левые, а затем Красные бригады имели наибольшие связи, были следующие: Лорентеджио, обширный пролетарский резервуар старого Милана, где проживало не менее ста тысяч человек; Кварто Оджаро, квартал-общежитие без услуг, который в восемь часов вечера превращался в безлюдную пустошь; Джамбеллино, где мы с Маргеритой жили некоторое время-.

В этих районах были созданы благоприятные ситуации, которые превзошли все наши ожидания. Мы получили восторженные отклики на наши предложения и множество просьб о сотрудничестве с нами. Например, в Кварто Оджаро присутствие фашистских банд, организованных вокруг секции MSI, было очень сильным: они контролировали целые улицы в районе, вводили комендантский час для молодых людей, которые не подчинялись их требованиям, нападали и избивали товарищей и даже вырезали свастику на лбу некоторых из них ножами.

Однажды эскадрильи взорвали машину секретаря секции PCI. Мы быстро вычислили виновных и взорвали машину одного из них, некоего Артони. Взрыв услышал весь район. В тот раз мы использовали пластиковую модель, но она была единственной. Мы решили никогда не использовать взрывчатку, потому что считали ее мерзким инструментом, символом неизбирательного терроризма и, прежде всего, чтобы не смешивать наш образ с фашистским и государственным терроризмом.

Такие инициативы были очень успешными и привлекли сотни сочувствующих вокруг нашей маленькой группы. Затем началась борьба за захват домов, в которой мы часто оказывались на передовой и обрели еще больше сочувствующих. Короче говоря, в тех районах первые Красные бригады не были чем-то таинственным и подпольным: мы знали тысячи людей, которые хорошо знали, что мы проповедовали и делали. И которые, когда появлялся повод, звали нас, чтобы разоблачить их проблемы.

25 апреля 71-го и 72-го годов в Лорентеджио и Джамбеллино мы водрузили на столбах домов советов не менее двухсот флагов БР: красных, с желтой звездой в круге.

Это были флаги, сшитые матерями, сестрами, тетями и бабушками многих наших товарищей в этом районе. В газетах об этом писали, но не понимая или не желая понимать.

Итак, в Лорентеджио развевались флаги БР, а в рабочих кварталах распространялась наша слава.

Рост численности организации был заметен, но в то время нас больше всего интересовало не превращение BR в более обширную и разветвленную группу. Мы стремились к организации революционной власти снизу. Мы хотели, чтобы на заводах и в кварталах был создан авангард, способный автономно консолидировать свой боевой потенциал. В то время мы были кем угодно, только не централизаторами, настолько, что у нас были прекрасные отношения с боевиками Potere operaio, Lotta continua и других мелких формирований.

Именно потому, что они не были согласны с таким «открытым» способом представления вещей, горстка товарищей откололась от нас, чтобы сформировать то, что мы определили как «Суперклан». Это незначительный эпизод, но он породил множество фантазий.

Все началось со столкновения сил на съезде Pecorile. Коррадо Симиони прибыл с намерением занять гегемонистскую позицию в агонизирующей пролетарской левой: он произнес особенно резкую речь и утверждал, что служба порядка должна быть еще более милитаризирована. Его операция не увенчалась успехом, но, вернувшись в Милан, он не сдался: никого не предупредив, он предложил незаконные действия и немыслимые атаки ответственным лицам службы и нашим «красным змеям» – организации, которая все еще была частью очень обширного движения и, практически, была открыта для всех. Среди прочего, он обратился к Маргерите с просьбой поставить чемодан со взрывчаткой на дверь консульства США в Милане.

В тот момент Маргерита, Франческини и я согласились, что его идеи были опрометчивыми и рискованными. Поэтому мы решили изолировать его вместе с товарищами, которые были ближе всего к нему: Дуччо Бено и Ванни Молинарис. Мы не допустили их к обсуждению вопроса о рождении Красных бригад и не проинформировали их о нашей первой акции – акции против машины Пеллегрини. Когда мы распространили нашу листовку с требованиями, Симиони подошел ко мне и спросил: «Это был ты? Почему ты ничего не сообщил мне?». Я резко ответил: «Мне больше не интересно обсуждать с вами эти вещи, у нас нет общих мнений».

Он понял, что разрыв окончательный, и вопреки тому, что он проповедовал нашей службе порядка незадолго до этого, он предупредил меня, что нас быстро заметят, потому что нельзя приступать к незаконным действиям, не создав предварительно ограниченную и хорошо разделенную организацию.

С того момента я больше не видел Симиони. Вместе с Бено и Молинарисом он собрал небольшую группу из примерно десяти товарищей, включая Просперо Галлинари и Франсуазу Тушер, племянницу знаменитого аббата Пьера. Они откололись от движения, заявив, что теперь они не более чем дикари. Однако у них были общие друзья, которые держали нас в курсе их внутренних дискуссий, и мы знали об их плане создания закрытой и безопасной, сверхконспиративной структуры, которая могла бы начать действовать в качестве вооруженной группы позднее: когда мы, неряшливые и неорганизованные, по их прогнозам, все будем захвачены, как только преодолеем хаотическую переходную ситуацию, в которой мы находились.

На самом деле, в течение примерно года они вели лишь светские беседы в семье, а затем распустились. Не в последнюю очередь потому, что тем временем БР росли, и они становились все более и более опасно изолированными.

Симиони, однако, в интервью журналисту Сандро Аччиари рассказывал совсем о другом: «В вопросе выбора вооруженной борьбы мы разошлись с группой Курчо. На основе общего анализа мы пришли к противоположным выводам: концепция милитаризации власти привела Курчо к плану милитаризации классовой борьбы….. Вместо этого мы даже отказались от политической борьбы, потому что считали, что единственная надежда – это преодоление насилия». В чем же правда?

Независимо от своих первоначальных намерений, на самом деле члены «Суперклана» не встали на путь вооруженной борьбы. Вот что важно. Что касается остального, то мне кажется более чем понятным, что Симиони рассказал журналисту такую сказку, учитывая атмосферу подозрительности, которая висела над ним и его школой.

В Италии их положение осложнилось. Некоторые из их товарищей, например, Галлинари, обратились к нам. Насколько я знаю, выбор Парижа был сделан из практических соображений. У Тушер было много знакомых во Франции. Поэтому ей не составило труда найти большую квартиру и деньги для создания языковой школы «Иперион».

Некоторые магистраты подозревали, что за «Иперионом» скрывается многонациональный подрывной центр. А Беттино Кракси несколько раз говорил о «великом старике» терроризма, предполагая, что это может быть сам Симиони, который дергает за секретные ниточки из Парижа.

Я думаю, что, как говорят в Риме, это все мистификации. Мы разорвали все отношения с представителями «суперклана» еще до рождения детей. В тюрьме у меня была возможность подробно поговорить с Молинарисом, который был арестован после похищения Моро: он сказал мне, что все подозрения в их адрес были основаны на злополучных слухах, которые они распускали во времена Пролетарской левой.

Что касается Кракси, то он представлял Симиони на месте «великого старика» по той простой причине, что хорошо знал его с тех времен, когда они вместе воевали в PSI в Милане, и с полным основанием считал его умным человеком с макиавеллиевской хитростью. Поскольку социалистический секретарь, несомненно, считал, что в области вооруженной борьбы нет выдающихся умов, ему казалось логичным, что такой человек, как Симиони, вероятно, мог бы занять место суперлидера. Короче говоря, это была простая мечтательность, основанная на предположениях.

Мы с Моретти проводили в БР две разные политики. Это не означает, как утверждает Симиони, что он был неспособен рассуждать политически.

Правда в том, что в определенный момент, после смерти Маргериты, моего ареста и ареста Франческини, в Красных бригадах возник внезапный дисбаланс между различными компонентами, которые до этого момента работали, дополняя друг друга. Верно, что Моретти обладал технической культурой, но этого недостаточно, чтобы заклеймить его как некультурного: помимо всего прочего, он является глубоким знатоком оперной музыки…

Моретти был членом низового комитета, который руководил первой борьбой в Сит-Сименсе, и мы хорошо знали его со времен Sinistra proletaria. Однажды весной 71-го года, когда мы только начали наши «демонстрационные акции», Маргерита, Франческини и я встретили его у ворот Siemens. В то время мы еще спокойно ходили по заводским тротуарам. Моретти сказал нам, что то, что мы делали и проповедовали, то есть нападения на машины боссов и наши политические предложения, имело определенный успех в его среде, и спросил, может ли он внимательно следить за нашими инициативами. Так он постепенно присоединился к организации, и именно он, чуть позже, предложил похитить инженера Идальго Маккиарини.

После Моретти пришли Маурицио Феррари, работник отдела «сажи» компании Pirelli, и Альфредо Бонавита, опытный сварщик, который приехал за нами из Таранто, где он работал в Italsider.

С самого начала нашим главным ориентиром был Пьерино Морлакки: он знал абсолютно всех и был естественным лидером Lorenteggio. Кварто Оджаро, с другой стороны, дал нам Ариальдо Линтрами, рабочего из Бреды, и Валерио Де Понти, 16-летнего мальчика, который был очень близок с Маргеритой. Был еще один товарищ из того квартала, который сыграл важную роль в создании БР, но я не могу его назвать, потому что в 74-м году по личным причинам он покинул нашу группу и так и не был идентифицирован.

Полиция искала нас, и они также более или менее знали, кто мы такие. Но они не смогли найти ничего против нас. Я помню, что до похищения Маккиарми полицейские несколько раз приходили с обыском в маленькую квартиру, где я жил с Маргеритой. Они искали листовки, мимеографы, но их там не было. Для первых листовок мы использовали старый мимеограф из Sinistra proletaria, который мы прятали в подвале в Бароне, где следователи никогда не появлялись.

Со временем мы поняли, что не можем продолжать сжигать старые автомобили и шины Pirelli. Мы подумали о жесте в стиле «Тупамарос»: короткое демонстративно-карательное похищение особо ненавистной символической фигуры. Чтобы быть увековеченным на фотографии, которая воспроизвела бы наше послание в миллионах экземпляров, во всех газетах».

Маккиарми был директором завода и отвечал за реструктуризацию компании, поэтому он был черным зверем рабочих, которые неоднократно безуспешно пытались противостоять ему и «отдать его под суд» во время внутренних маршей. По нашему обыкновению, мы долго обсуждали, прежде чем начать действовать. Затем мы решили, что схватим его и допросим по вопросам, которые были близки сердцу рабочих.

В том первом похищении образ пистолета, направленного на пленника, был очень важен. Мы размышляли о том, что показать пистолет на полароидной фотографии – значит впервые «показать» предприятие вооруженной борьбы в Италии 1970-х годов. В действительности это было старое ржавое устройство, из которого, возможно, даже нельзя было стрелять. Но само оружие не имело значения. Важен был его образ-послание, распространенный всеми СМИ: борьба вооружена.

Были ли БР на тот момент действительно вооруженной организацией? То есть, приобрели ли они огнестрельное оружие и каким образом?

Несколько единиц оружия начали циркулировать в движении сразу после бойни на площади Фонтана. Мы, однако, поначалу не придавали особого значения оружию еще и потому, что не были подпольными и жили в квартирах, посещаемых многими людьми, где спрятать его было бы невозможно.

Однако, вооружение первого БР представляет собой очень красочный романтико-идеологический роман. Пистолеты и несколько редких пулеметов «Маб» были военными реликвиями, хранившимися у партизан, которые часто передавали их нам с трогательными церемониями. У меня осталось нежное и меланхоличное воспоминание о тех старых коммунистах, которых уже нет в живых и которые испытали горечь разочарования: «Мы верим в вас, – говорили они нам, – и надеемся, что вы преуспеете там, где мы потерпели неудачу». Передать им оружие, с которым они тридцать лет назад сражались против фашистов, было все равно, что передать нам свидетеля.

Меня глубоко тронул один из них: ему было шестьдесят пять лет, он был партизаном в горах Новары. Он вложил мне в руку очень старый пистолет времен испанской войны и сказал: «Смотри, я хранил его много лет, он все еще хорош, но будь осторожен…». И он очень настаивал на том, чтобы принять участие в акции вместе с нами. Мне пришлось приложить немало усилий, даже против себя, чтобы отговорить его.

История с Маккиарми это была акция, над которой мы много работали. Нужно было схватить человека в центре города и как можно быстрее доставить его в безопасное место. Нам пришлось изучить различные техники. Нам очень помог предыдущий опыт ограбления в Милане…

Затем было одно из наших самых первых самофинансируемых ограблений. Вместе со мной действовали Маргерита, Франческини и многие другие товарищи. Нашей целью было также изучить технику, с помощью которой можно остановить человека посреди толпы, не вызывая тревоги. В тот раз целью был банковский служащий, который шел по одной из центральных улиц Милана.

Операция сработала настолько хорошо, что создала нам проблемы. Совершенно неопытные и к тому же довольно боязливые, мы образовали явно переполненную группу: несколько рабочих «Пирелли», разбросанных по тротуарам и перекресткам, один за рулем машины, которая должна была нас подхватить в случае необходимости, я и еще один товарищ с задачей посадить камердинера и доставить его сумку.

В предыдущие дни мы тщательно проанализировали передвижения нашего человека. И вот утром, когда мы увидели, что он уходит, я подхожу к нему справа, а другой – слева. Мы почти берем его за руку, и я очень тихо говорю ему: «Слушай, ты должен отдать нам сумку, которую держишь в руках, не делая никаких жестов, потому что мы вооружены». «Да, да, ради бога, не стреляйте», – бормочет он. И тут же отдает нам сумку. Мы продолжаем идти вместе несколько шагов: «Теперь мы идем дальше, но вы не должны звонить, вы не должны ничего делать, пока не увидите, как мы исчезнем». Потому что позади вас есть несколько наших вооруженных друзей, которые наблюдают за вами». «Хорошо, хорошо….».

В этот момент мы расходимся. В сумке находится около двадцати пяти миллионов, которые мы кладем на хранение в моем доме. Затем мы идем на Пьяццале Лоди, где должны были собраться все товарищи, принимавшие участие в акции. Мы ждем час, два часа. Никто не приходит. Мы очень волнуемся: неужели хотят, чтобы после нашего ухода произошло что-то плохое, думаем мы. В конце концов, появляется один из людей Пирелли и раскрывает нам факты: мы действовали так незаметно, а перевозчик денег был так осторожен после ограбления, что никто ничего не заметил. Даже наши товарищи, разбросанные по улице, которые долго стояли и ждали окончания акции.

Очень помог опыт Маккиарми, потому что он помог нам понять, как двигаться среди людей. Мы поймали его на выходе с фабрики, среди множества рабочих. К нему подошли два товарища: «Не делай жестов, мы вооружены, ты должен следовать за нами и сесть в этот фургон». Это был фургон «Фиат 850». Он повиновался. И все прошло гладко. Его продержали несколько часов в фургоне, который продолжал курсировать по Милану. Не причиняя ему никакого насилия, мы сказали ему, что захватили его только для того, чтобы он мог объяснить некоторые аспекты жизни компании и реструктуризации, которая происходила в Siemens. Он был весьма напуган и сразу же решил ответить на наши вопросы. Когда пришло время направить на него пистолет, чтобы снять поляроид, мы объяснили, что этот «символический» жест не представляет для него никакой угрозы. Он на мгновение вздрогнул, не поверив нам, но потом понял, что мы говорим ему правду.

Фотография заключенного с пистолетом у головы и табличкой на шее появилась на всех первых полосах газет. На табличке, под инициалами «Красных бригад», мы написали: «Кусай и беги. Ничто не останется безнаказанным. Бей одного, чтобы воспитать сотню. Вся власть вооруженному народу». Импортные лозунги, но они стали известными и в Италии.

Но после этого похищения и после смерти Фельтринелли через несколько дней расследование усилилось, и полиция практически обрушилась на нас. Нам пришлось бежать как черти, чтобы не попасться. И с этого момента мы стали нелегальными иммигрантами.

Полиция вышла на нас по следу Джорджио Семерии и при частичном содействии Марко Пизетты.

Семерия был товарищем по Столичному политическому коллективу, который служил в армии, когда мы основали «Бр». Как только его демобилизовали, он попросился работать с нами, но, очевидно, полиция следила за ним. Мы предложили ему снять магазин на улице Боярдо, где мы хотели устроить что-то вроде секретной базы, оборудованной для того, чтобы спрятать похищенного человека. Для каменной кладки и ремонтных работ Семерия привлек Пизетту, который, как я уже упоминал, разыскивался полицией за взрывы в Тренто и просил меня помочь ему скрыться.

Однажды полиция пришла в магазин, где в качестве каменщика стоял только Пизетта. Следователи узнали его и, поскольку на его плечах лежало довольно тяжелое обвинение, подставили его и убедили сотрудничать. Но он мало что знал и даже не рассказал им всего, что знал. Как только его выпустили, он позвонил нам и сказал: «Послушайте, я должен был поговорить, я говорил им эти вещи, но я не сказал им; извините, не принимайте меня за информатора, но вы доставили мне много неприятностей, я не хочу попасть в тюрьму из-за вас…». И с этого момента он исчез.

Однако того, что раскрыл Пизетта, было достаточно, чтобы в нескольких наших квартирах, где полиция пыталась устроить засады. Но они всегда прибывали на место происшествия слишком рано или слишком поздно. Сосед, знакомый в этом районе, каждый раз вовремя предупреждал нас о полицейском движении вокруг наших домов. И нам удавалось проскользнуть сквозь сеть. Арестовали только Семерию.

Нам повезло, но мы понимали, что нужно немедленно бежать». Маргерита, Франческини, Моретти, Морлакки, я и другие товарищи по группе – в то время нас было дюжина человек, но вокруг нас было несколько сотен сочувствующих – бросили свои дома, машины, одежду, все имущество и, практически без гроша в кармане, бежали из Милана.

Силы порядка в том мае 72-го года были на волосок от того, чтобы поймать нас всех. Если бы они это сделали, то БР были бы пресечены в зародыше. Вместо этого, с того момента, они стали вооруженной группой, временно находящейся в бегах, но по-настоящему подпольной.

Марио Моретти

Мы все бежали из Милана. Каждый сам по себе, или, как в моем случае, небольшими группами. Вместе с Маргеритой я встретился с Франческини на площади Наполи: «Полиция у нас дома, – сказали мы ему, – мы едва спаслись». «Они пришли и ко мне», – ответил он. Тогда мы решили сразу же отправиться, все трое, на автобусе в район Лодиджано, где жил один из наших товарищей, Пьетро Бертолацци, в то время еще не действующий бригатист. По пути мы также подобрали Пьерино Морлакки, который также был спасен из ловушки благодаря наводке пожилого консьержа.

Бертолацци забрал нас в старом Millecento, в который мы едва влезли: «За нами гонится полиция, мы в ваших руках, у вас будет хижина для нас, чтобы спать…». Он отвез нас в свой старый фермерский дом в Пьянелло Вальтидоне, в глубинке Пьяченцы. Переведя дух и восстановив связь с остальными через нашего провиденциального спасителя, который мог свободно передвигаться, так как был неизвестен полиции, мы начали думать, что делать.

Над нашими этой проблемами мы стали размышлять и колебаться уже в изгнании. Это продолжалось в течение трех месяцев: до июля 72-го.

С одной стороны, ситуация была однозначно мрачной: Фельтринелли мертв, «Зазор» практически исчез, французские товарищи из «Нового сопротивления» разбиты, Андреас Баадер, Ульрике Майнхоф и другие немецкие боевики «Раф» почти все арестованы… Разумная оценка заставляла нас думать, что опыт вооруженной борьбы в Европе более или менее провалился, и у нас не было другого выбора, кроме как тянуть весла в лодке, пока мы еще могли.

С другой стороны, именно в то время распространенная в движении позитивная реакция на убийство комиссара Луиджи Калабрези создала благоприятный контекст для вооруженной борьбы. И, прежде всего, мы получали настоятельные просьбы не сдаваться с заводов, Pirelli, Siemens, Alfa, где мы активно работали. Кроме того, группа рабочих из Fiat Mirafiori попросила о встрече с нами.

Это был решающий стимул. Я отправился в Турин вместе с Маргеритой. Мы долго беседовали с двумя «делегатами», которые очень настойчиво убеждали нас открыть новый фронт в Fiat. «Вы не можете больше ездить в Милан, потому что там о вас слишком много знают», – так они рассуждали: «Так приезжайте сюда, где нас много и мы полны решимости двигаться».

Вернувшись в свое убежище – из Пьянелло мы переехали на небольшую виллу недалеко от Римини, – мы обсудили предложение и решили попробовать еще раз. Мы с Маргеритой должны были переехать в Турин, а Франческини и Бертолацци, разыскав Моретти, который все еще числился пропавшим без вести, должны были попытаться поставить организацию на ноги в Милане.

Итак, летом 1972 года Красные бригады прибыли в город, где заправлял Fiat.

Сначала приехали только я и моя жена. Мы поселились в квартире рядом со стадионом «Филадельфия»: первый подпольный дом, снятый под вымышленным именем. В течение нескольких месяцев мы изучали ситуацию. Мы изучали неровную географию самоорганизации рабочих в Мирафиори. Мы установили контакты с Potere operaio, которая была внепарламентской группой, наиболее представленной в Fiat.

Мы убедились, что вокруг нас есть рабочий район – единственный, который интересовал нас в то время – действительно очень воодушевляющий и боевой, что привело нас к новому типу размышлений. Если мы хотим двигаться вперед на этой территории, подумали мы, мы должны изменить понимание нашего присутствия на фабрике и наших отношений с другими компонентами движения. Так начался пересмотр роли «бригад» внутри и вне завода, разделение на «полюса» и «колонны» с развитием настоящей подпольной групповой компартизации.

Вначале мы посвятили себя организации практически ежедневных «листов борьбы». Написанные изнутри отделов, они рассматривали рабочий цикл и его критические точки, информировали о росте борьбы рабочих, выпускали призывы и повестки о собраниях. Мы распространяли многие сотни таких листков, которые затем собирались в «дневники борьбы», опубликованные в контр-информационных газетах. Тем временем некоторые «синие комбинезоны», близкие к Potere Operaio, такие как Кристофоро Пьянконе и Лука Николотти, стали нашими боевиками. К нам также присоединился Анджело Басоне, один из молодых лидеров секции PCI внутри Fiat.

Марио Моретти в тюрьме

В то время туринская фабрика приближалась к своему самому жестокому циклу борьбы, кульминацией которого станет великая оккупация Мирафиори осенью 1973 года. Власть рабочих на фабрике проявлялась в постоянных внутренних маршах, которые часто перерастали в настоящие столкновения. Красные платки», наиболее политизированные и активные рабочие, были выделены и наказаны, с увольнениями и переводами, ненавистными контролерами и боссами. Желтый профсоюз на службе у начальства считался самым коварным врагом, которого нужно было победить. Мы работали прежде всего над тем, чтобы попытаться разрушить систему контроля и шпионов на конвейерах и вокруг маршей протеста.

В кипящем климате тех дней было легко перейти к реальным действиям. Так, в Турине мы сожгли десятки машин шпионов и провокаторов. Излишне говорить, что эти микро-атаки быстро сделали нас популярными среди широких слоев работников Fiat. Настолько, что в течение очень короткого времени мы получили настоятельные просьбы «сделать что-то большее».

В феврале 73-го мы схватили на улице Бруно Лабате, главу фашистского профсоюза Cisnal. Мы отвели его в квартиру и допрашивали несколько часов. Он рассказал нам о механизме, с помощью которого Fiat нанимает сотрудников правого крыла, чтобы шпионить за протестующими рабочими и создавать провокации. На следующий день, вместе с Маргеритой, Феррари и Бонавитой, я отвожу Лабате к машине перед первым выходом на Мирафиори, когда заканчивается смена. На глазах у сотен рабочих мы вытаскиваем его из машины, приковываем наручниками к фонарному столбу и вешаем ему на шею обычный знак. Затем, с открытым лицом, мы спокойно раздаем наши листовки BR и уходим, не вызвав аплодисментов. Лабате стоит на столбе до приезда полиции, больше часа, окруженный рабочими, которые говорят ему всякие гадости. И никто не открывает рта, чтобы предоставить какую-либо полезную информацию для нашего опознания.

К тому моменту круг наших единомышленников в Fiat стал очень большим.

Отношения с лидерами Potere Operaio у нас не складывались.

При различии позиций между нами существовала открытая конфронтация и широко распространенная солидарность. Я помню, как несколько раз встречался с Тони Негри на роскошной вилле его друга Карло Саронио, 11 недалеко от Турина. Он довольно критически относился к нашему способу представления о конспирации внутри движения, но наибольшие расхождения касались его мнения о PCI. Негри очень резко относился к Коммунистической партии, которая, по его мнению, оставалась полностью встроенной в доминирующую систему власти. Мы с товарищами из БР были решительно более эластичны, не столько из-за идеологических разногласий или различий в анализе, сколько по практическим причинам: рядом с нами на заводе работало много рабочих, которые все еще были членами профсоюзов и секций PCI.

Мы не могли позволить себе плохо относиться к партии Берлингуэра.

В конце 73-го года на заводе Fiat и других связанных с ним туринских заводах у нас было около двадцати бригад, каждая из которых состояла из четырех или пяти человек. Однако вокруг этих «завсегдатаев» была целая зона сочувствующих, состоящая из сотен рабочих.

Осенью оккупация Мирафиори стала грандиозным событием: непрерывные внутренние марши, перекрытые все отделы, ворота, сотни красных флагов на стенах по периметру, вся фабрика на три дня практически в руках рабочих. Чтобы дойти до этого момента, потребовалось более десяти лет роста автономной борьбы. Каким-то образом движение «массового рабочего» – неквалифицированного, недовольного работой, почти всегда южного – завершило путь, начатый в 62-м году первыми забастовками, не объявленными профсоюзом, и столкновениями на площади Статуто.

В тот момент борьба за продление контракта с металлургами, энергетический кризис, угрозы массовых увольнений – все это вместе взятое создало взрывоопасный климат. И именно этот взрывоопасный климат и наши предыдущие успехи убедили нас сделать шаг вперед.

Мы выбрали кавалера Этторе Америо, потому что, будучи главой отдела кадров Fiat Auto и старым менеджером на заводе со времен Валлетты, он был символом «босса» и знал все секреты вербовки того резервуара шпионов и провокаторов, которых мы избрали своими прямыми противниками…

Сообщения о том, что всё это якобы делают правительственные провокаторы, были ложью.

Прежде всего, механизм был подтвержден и описан нам Лабате. Но у нас была уверенность благодаря собственному эксперименту. По указанным им каналам нам удалось нанять внешне деполитизированного молодого человека, которого устроили работать в литейный цех – адское место. Вскоре после его прибытия к нашему другу осторожно подошли «желтые боссы» и предложили ему, в обмен на улучшение условий труда, следить за «горячими головами» и докладывать об услышанных речах.

Короче говоря, сомнений не было: Америо был правильным человеком.

Похищение было подготовлено мной, Маргеритой, Феррари и Бонавитой, но некоторые товарищи из миланской колонны также пришли нам на помощь. Мы поймали Америо утром, под его домом, прямо в центре Турина. Обычное «следуйте за нами», «садитесь в машину», затем вата на глаза, и все по сценарию, никаких проблем. Мы отвезли его в квартиру, где подготовили небольшую звуконепроницаемую комнату. Никакого насилия над ним не применялось, наоборот, поскольку было холодно, мы купили ему подходящую одежду.

Накинув на голову капюшон, я допросил похищенного. На самом деле это был долгий разговор. Я попросил его рассказать мне о стратегии компании, о технике внутреннего контроля, о критериях отбора при приеме на работу. Он также начал обсуждать политику. Но как, – воскликнул он, искренне удивляясь, – Fiat пытается открыть заводы в СССР, у нас там все идет очень хорошо, никогда не было забастовок, рабочие работают без протеста. И вы говорите мне, что хотите революции, чтобы создать общество по образцу советского!

Временами он выглядел скорее озадаченным и пораженным, чем ожесточенным своей судьбой. Я объяснил ему, что нам нужна социальная система, способная жить по идеальным принципам коммунизма, а не общество по советской модели. Но, в конце концов, бедный кавалер Америо был прав, когда повторял мне: «Я просто не понимаю вас».