Текст книги "Красные бригады. Итальянская история левых подпольщиков"

Разумеется, его освобождение было запланировано. В то время ликвидация похищенного человека не приходила нам в голову. Мы не ставили никаких четких условий для его освобождения, потому что не хотели подвергать себя перетягиванию каната, которое могло привести к проигрышу. В то время самым острым вопросом на Fiat был вопрос о фонде увольнений: в своих листовках мы давали понять, что заинтересованы в том, чтобы руководство компании пошло на попятную в этом вопросе. Когда поступил соответствующий сигнал, мы сочли это удовлетворительным quid pro quo для освобождения.

Рано утром мы вернули Америо его одежду, вернули деньги и личные вещи. Я взял его под руку, сказал ему: «Теперь мы отвезем тебя домой», и оставил его в сквере возле церкви Великой Матери.

Это шумное и ненасильственное действие вызвало резкий рост котировок BR. Боевики Potere operaio и Lotta continua выразили свою признательность. Но на самом деле похищение Америо не помогло нам добиться конкретного политического успеха в борьбе рабочих. И я понял, что мы должны изменить нашу цель.

* * *

Продление контракта с металлургами было подписано профсоюзами на условиях, совершенно отличных от тех, за которые боролся заводской авангард.

В то утро в половине пятого я грелся у костра перед первыми воротами Мирафиори вместе с десятками товарищей рабочих. Когда прибыли боевики PCI с «l'Unità» в карманах и мы увидели заголовки о подписании контракта, в нас взорвался гнев. Красные платки» почувствовали себя преданными. «Это отвратительно, – кричали они, – мы оккупируем фабрику, потому что хотим, чтобы боссы пришли сюда и подписали контракт у нас на глазах, а эти продажные профсоюзы договариваются за нашими спинами, в Риме!». Они сожгли «l'Unità», выгнали коммунистов за ворота, полетели удары и жестокие оскорбления. И внутри БР начались новые дебаты.

Мы в Турине, но также и в Милане, до этого момента двигались по линии полностью рабочего класса. Мы думали, что именно крупные заводы – это привилегированные места, где мы можем проверить наш подход и дать созреть революционному авангарду. Вместо этого, после поражения, мы поняли, что даже рабочая власть не может расти сама по себе, оставаясь в рамках заводов. Тяжелые» решения были приняты в Риме. Мы должны были атаковать змею с головы. Поднять уровень нашего противостояния, напрямую столкнувшись с политической властью, то есть с центральными структурами государства и аппаратом управления, управляемым христианскими демократами.

Так началась новая фаза нашей истории: атака на сердце государства.

Вооруженный побег

После нескольких недель пребывания в Казале мне удалось установить контакт с товарищами на воле…..

Я не могу сказать, как именно это было, потому что канал проходил через людей, которые не были под следствием. Однако связь работала хорошо.

Извне мне писали, что хотят меня освободить, и просили изучить различные возможности. Тюрьма была очень хорошо оборудована против классических побегов изнутри: толстые стены, решетки, которые невозможно перепилить, множество замков, сигнализация. Но она была не так хорошо защищена от нападения снаружи: всего трое ворот в камеры, мало вооруженных патрулей. Я передал эти наблюдения Маргерите, добавив, что лучшее время для налета – между полуднем и часом дня, когда я нахожусь в воздухе, вне камеры.

Стратегическое направление долго обсуждало, стоит ли решаться на такую рискованную военную операцию. Некоторые товарищи, в том числе Фабрицио Пелли, были против: они считали, что удобнее консолидировать организацию, следуя традиционными путями, связанными с фабрикой и общественными движениями в районе. Моретти колебался. Маргерита навязала себя, поддерживаемая значительной частью колонны Милана и Венето.

Действие было решено. Телеграммой, написанной цифрами, они сообщили мне о назначенном дне: «Посылка с запасными рубашками придет завтра…». Но они неправильно прочитали мое сообщение, и вместо того, чтобы напасть в час дня, они прибывают в 4 часа дня: в самое неподходящее время, во время смены смены, когда охранников вдвое больше обычного, а заключенные заперты в своих камерах для контроля. На этот раз, однако, удача помогает мне.

Когда по коридору проносится заключенный, кричащий, что в ротонде вооруженные люди, проверка в моем крыле только что закончилась, и охранник всего несколько минут назад снова открыл мою камеру. При этом известии охранники застывают на месте, возможно, опасаясь общей перестрелки и не желая рисковать своими шкурами. Мое сердце подпрыгивает в горле. Вот мы и пришли, думаю я, с опозданием, но мы пришли…

В такие моменты страху нет места. Тело заряжено адреналином, и волнение преодолевает все.

Я сразу же бегу – полгода в тюрьме позволили мне обрести заметную физическую форму – мчусь по двадцатиметровому коридору, плюхаюсь на лестницу и оказываюсь перед закрытыми воротами. На другой стороне я вижу Маргериту с красивым париком и пять или шесть товарищей, одетых в синие комбинезоны работников Sip, с автоматами наизготовку и ручными гранатами наготове. Маргерита приказывает одному из помощников открыть огонь. Тот дрожит и не может вставить ключ. Через решетку пропускают пистолет на случай, если кто-то подойдет ко мне сзади. Наконец ворота широко распахиваются, и я выбрасываюсь наружу. Снаружи здания несколько ядер товарищей, которые перерезали телефонные провода и охраняют улицу. Три машины готовы к отъезду. Я сажусь в первую, и они все расходятся в разные стороны.

Операция прошла безупречно, без единого инцидента, даже не пришлось сделать ни одного выстрела.

Около двадцати человек участвовало в операции. И использовалось около пятнадцати угнанных машин. Это была очень сложная организация. Я помню, что с группой, которая сопровождала меня при побеге, я совершил шесть смен машин. И на каждом пункте, где происходила смена, стояли вооруженные товарищи.

Несомненно, я испытал огромное счастье, когда увидел свою жену. Но в те моменты все было нацелено на действие. Действовать нужно было быстро и по порядку: было так много неотложных дел, о которых нужно было думать.

В конце дня вместе с Маргеритой и одним из наших спутников мы прибыли в заранее оговоренное убежище – дом на берегу моря в Алассио. Тогда, наконец, напряжение спало, и я смог дать волю своей радости. И эмоциям тоже.

Это было трудно, потому что в моей любовной картине Маргарет всегда занимала очень высокое место.

Однако я хотел бы прояснить одну вещь. Этот поступок вполне можно рассматривать с личной и романтической точки зрения, но по сути это была политическая акция во исполнение одного из кардинальных принципов вооруженной борьбы – освобождения пленных. И мой случай не был уникальным: Ульрике Майнхоф также освободила товарища Андреаса Баадера. С другой стороны, план, разработанный Маргеритой и «Красными бригадами», предусматривал не только штурм тюрьмы Казале, но и побег Франческини из старой тюрьмы Кунео. Он должен был состояться накануне вечером и пройти самым традиционным образом. Пропилив решетку ворот, он должен был найти машину с тремя товарищами, ожидавшими его. К сожалению, один из заключенных поднял тревогу, когда дорога уже была открыта, и бедняге Франческини преградили путь в самый прекрасный момент.

Банды внутренних районов

Я скрывался в Алазио около месяца. Я обсудил с остальными, что делать, и мы решили перегруппировать колонны: Маргерита останется в Турине, Моретти отправится в Рим, а я перееду в Милан.

В тот момент мы были очень заинтересованы в создании колонны и в Риме, где Франческини после похищения Сосси уже работал над установлением контактов с сетью товарищей, но там все еще не было нашего организованного присутствия.

Франческини не ездил в Рим, чтобы подготовить похищение Андреотти: такого проекта БР никогда не планировал. Он должен был изучить ситуацию и понять, в каком районе рабочего класса, в Помеции или в другом месте, может произойти интервенция Красных бригад.

Что я знаю точно, так как он сам рассказал мне это как анекдот из своего пребывания в Риме, так это то, что, гуляя по центру, он пару раз случайно встретил Андреотти, который ходил по тому же маршруту более или менее каждый день. Так что Франческини мог подумать, что эта привычка благоприятствует возможному похищению: но это была только его идея. И это был эпизод, который потом, очевидно, преувеличили.

К тому моменту в нашей жизни изменилось почти все: во внутренней жизни организации, во внешних контактах и в политической работе. Изменился климат, изменилась воля рабочих, изменился бунт молодежи. Внепарламентские группы вымирали, и вырисовывалась другая география несогласия.

Вернувшись в Милан, мне практически пришлось создавать новую колонну. Со мной были, в частности, Фабрицио Пелли и Аттилио Казалетти, два бывших рабочих из Реджо-Эмилии, Джорджио Семерия, только что вышедший из тюрьмы, Пьерлуиджи Дзуффада из Sit-Siemens, Винченцо Гуальярдо из Magneti Marelli, Надя Мантовани, пришедшая из Potere operaio в Местре, Анджело Базоне, бывший рабочий Fiat. К этому времени полиция уже неустанно преследовала нас, и наше подпольное существование стало более суровым и организованным. У нас была очень мощная логистическая структура, которая имела очень высокую экономическую стоимость. Мы использовали множество поддельных документов и несколько автомобилей с поддельными номерными знаками. Для безопасности, помимо квартиры, в которой он жил, у каждого из нас было еще как минимум одно убежище, адрес которого не должен был быть никому известен. В то время у меня было три квартиры и пять или шесть разных имен, каждое из которых имело свой набор фальшивых документов.

Место нападения на Альдо Моро

Когда я возобновил контакты с рабочими Pirelli, Alfa и Siemens, я столкнулся с чем-то новым: товарищи, объединенные в заводские бригады, выражали свое недовольство ситуацией, которую они считали окаменевшей и стерильной. Около пятидесяти из них сказали мне, что готовы активно присоединиться к Красным бригадам, потому что им надоело продолжать работать на заводе, где уже ничего нельзя было сделать. Только на Magneti Marelli существовал внутренний очаг борьбы, еще способный вовлечь товарищей.

Это был симптом тревожного упадка рабочей линии, которая характеризовала первую историческую фазу БР. Близкие нам рабочие теперь хотели выйти с заводов, чтобы принять участие в атаке на сердце государства. Но изменился не только климат на заводах: различные внепарламентские группы вступили в кризис, и в движении появилось новое поколение молодых людей, к которым я смог приблизиться благодаря молодому человеку, с которым у меня были очень близкие отношения.

Это были Вальтер Алазия. Когда я встретил его в миланской глубинке, ему было двадцать лет: сын рабочих, все еще гордившихся своим трудом, он принадлежал к той новой реальности рассерженных молодых людей, родившихся в заброшенных центрах промышленного пояса, Сан-Донато, Десио, Сан-Джулиано, Сесто-Сан-Джованни. Сполитизированная молодежь, живущая за счет воровства и нелегальной работы, индивидуалисты, но с сильным чувством социальной солидарности.

Вальтер познакомил меня с бандами молодых людей, которые начали прибывать в Милан из глубинки. Сначала я заинтересовался ими как социальным явлением, выражением острого недомогания, которое проявлялось уже не на политической, а на экзистенциальной почве. Потом отношения стали более тесными. Они говорили мне о своих проблемах, которые были связаны с контролем над районами: фашисты больше не в счет, говорили они мне, но есть постоянные патрули карабинеров: «Это они отбирают наше пространство, если мы на время сожжем их микроавтобусы, они перестанут ездить повсюду…».

Сначала я был озадачен. Какой смысл в том, чтобы бить машины карабинеров? Потом ребята повели меня по своим районам, и я увидел десятки патрулей с винтовками на плечах, по-военному охраняющих территорию. Я понял, что в этих кварталах они были очевидным символом угнетения, которое испытывали многие. И я убедился, что для «БР» может быть чрезвычайно важно развивать связь с этой новой областью социального бунта. Мы должны были попытаться политизировать эти банды. Так, мы научили их пользоваться зажигательными канистрами и вместе с ними сожгли около 15 фургонов карабинеров, припаркованных в казармах: действия, которые, частично, были утверждены листовками БР.

Этот мой выбор не был одобрен многими товарищами из других колонн и Франческини в тюрьме: они утверждали, что вместо того, чтобы множить мелкие атаки, необходимо стремиться к качественно важным действиям с четко определенным стратегическим значением.

Появились первые контрасты между более закрытым и военным подходом БР и моей концепцией более разбавленной политической роли в социуме.

Внутренние разногласия нарастали, и я оказался в открытом контрасте с частью организации. Контраст, который касался самой роли группы. Вы хотите участвовать в классовом столкновении? БР поможет вам в некотором роде, – сказал я. Вы хотите участвовать в наших акциях? Вступайте в организацию и становитесь подпольщиками, говорили другие.

Однако пока Маргерита была жива, а я был свободен, моя линия оставалась преобладающей.

Она была очень волевой и решительной, с большим желанием делать и организовывать. В какой-то период она был притягательной силой и могла бы стать лидером того нового поколения бригадиров, в которое я верил. Вместо этого она пала жертвой непонимания бригадиров и погибла от этого.

После моего ареста миланскую колонну возглавили Аццолини, Бонисоли и другие товарищи с ориентацией, сильно отличающейся от моей. Почти все, кто был со мной, постепенно покинули организацию, потому что не узнали себя в новом руководстве. Алазия, оказавшись в полной изоляции и разочаровании, пережил период глубокого кризиса. Однажды он хотел пойти и довериться своей матери, с которой его связывала большая привязанность, но полиция следила за квартирой в Сесто Сан Джованни. Вальтер оказался в окружении. Он несколько раз говорил мне, что не хочет оказаться в тюрьме любой ценой: была перестрелка, в которой он убил двух полицейских, был ранен и упал на землю в маленьком дворике. Затем, когда прошло несколько минут после перестрелки, его схватили и убили на месте.

После моей жены он был вторым товарищем из «Красных бригад», хладнокровно расстрелянным полицией. И не последним.

Нет сомнений, что с моим присутствием в Милане все сложилось бы по-другому. При этом я не хочу утверждать, что я непременно достиг бы более блестящих политических результатов, чем те, которые были достигнуты в действительности. Общая структура БР в период между 76-м и 77-м годами уже поскрипывала: новые социальные требования, следствие инверсии экономического цикла, нагружали наши стартовые схемы, которые также начали переставать соответствовать потребностям того, что позже будет определено как движение 77-го года.

Не знаю, удалось ли бы мне найти решение этой дилеммы. Конечно, товарищи, оставшиеся на свободе, не смогли.

Усадьба Спиотта

Маргерита Кагол умерла 5 июня 1975 года в усадьбе Спиотта, где она держала в плену промышленника Валларино Ганчиа. Карабинер Джованни Д'Альфонсо также был убит в перестрелке.

Это был наш первый захват в целях финансирования. До этого времени мы добывали деньги путем ограбления банков: действия, в которых мы стали большими экспертами и которые мы могли осуществлять без инцидентов, мобилизуя многочисленные группы вмешательства для довольно мелких целей.

Но, как я уже сказал, со временем организация становилась все больше и больше, а требования подполья – все более сложными и обременительными. Денег от грабежей уже не хватало, и казалось слишком рискованным чрезмерно умножать нападения на банки, которые часто приносили лишь небольшие суммы. В апреле 1975 года Маргерита, Моретти и я встретились в доме в районе Пьяченцы, чтобы обсудить, что делать: мы решили, что пришло время последовать примеру латиноамериканских партизан, которые уже некоторое время похищали промышленников, чтобы финансировать себя.

Мы изучили короткий список имен, представленный туринской колонной. Мы выбрали Ганчиа, потому что с ним мы могли действовать в хорошо знакомой нам области, потому что операция не представляла особых трудностей, потому что он был очень богат и потому что мы знали, что он финансировал фашистские организации. Мы хотели запросить выкуп в размере около одного миллиарда, но, прежде всего, мы стремились к быстрому, простому и наименее рискованному похищению.

Я не входил в оперативную группу, потому что был в розыске, у полиции были мои фотографии, я не мог легко передвигаться.

Мы изучили передвижения Ганчиа и решили, что поймаем его на проселочной дороге, по которой он обычно ездил в «Камиллину», свою виллу-замок в Канелли, недалеко от Асти. Акция состоялась в 15:30 4 июня и прошла без заминок. Как только за ним пришли, промышленника погрузили в фургон и отвезли в усадьбу Спиотта, расположенную на холмах Акуи Терме.

Усадьба Спиотта – идеальное тайное убежище, очень тихое и хорошо расположенное: примерно в часе езды от Милана, Турина и Генуи. Старый каменный дом посреди виноградников и фруктовых деревьев, на вершине холма в нескольких километрах от деревни Арзелло. Маргерита обнаружила его и купила за несколько миллионов. Вместе с Бонавитой, Феррари и другими товарищами мы построили ванную комнату, провели воду, сделали большой камин. Это стало уютным местом, куда мы приходили на отдых и встречи руководящей группы Туринской колонны.

Мы подружились с семьей фермеров с соседнего хутора. Вместе с ними мы ухаживали за виноградником и работали в поле. Их дочь, пятнадцати-шестнадцати лет, часто приходила к нам в гости и приносила свежие яйца и парное молоко. Когда нас с Франческини арестовали и наши фотографии появились во всех газетах, никто из них ничего не сказал, и мы решили, что можем доверять им и что усадьба Спиотта по-прежнему безопасное место. Тем более что единственную подъездную дорогу можно было контролировать от дома на протяжении нескольких километров.

Маргерита и еще один товарищ, имя которого я не могу назвать, потому что он не был под следствием по этой операции, остались охранять дом.

Похищение должно было продлиться четыре-пять дней, не больше. Ганча вскоре после захвата указал человека, к которому он мог бы обратиться за выкупом. Но этого не последовало, потому что на следующее утро карабинеры устроили облаву.

5-го утром я разговариваю с Маргеритой по телефону. Она звонит мне из Акви Терме в миланский бар, где мы договорились о встрече. «Здесь все спокойно», – говорит она мне, – «все идет по плану, не волнуйся». Вместо этого через пару часов случилась катастрофа.

В подвале того бара я в последний раз услышал голос своей жены.

Я точно восстановил последующие события, поговорив с бригадиром, который спасся.

Маргерита, позвонив мне, вернулась к Спиотте и, поскольку она всю ночь была на страже, сказала своему спутнику: «Я сейчас отдохну, а ты посмотри в окно в бинокль, если увидишь что-нибудь подозрительное, дай мне знать, и мы уйдем».

Задуманный план был очень осторожным: мы продумали все так, чтобы любой ценой избежать перестрелки, поэтому решили оставить только двух человек для охраны заложника. Если к хутору подойдет патруль или кто-то подозрительный, Маргерита и ее спутник должны были связать и заткнуть рот Ганчиа, бросив его на месте, убежать за пригорок по нашей земле, две минуты идти пешком, спуститься по склону и скрыться на машине, специально оставленной возле грунтовой дороги. То, что угонщика могут освободить, было ожидаемо и принято, именно потому, что мы решили держаться подальше от любого риска.

Альдо Моро в плену

Итак, Маргерита ложится спать, ее спутник притаился перед окном с биноклем, но через некоторое время его одолевает приступ сна. И он не понимает, что по муниципальной дороге едет синий 127-й карабинер, останавливается, чтобы проверить по пути несколько хуторов, и сворачивает на грунтовую дорожку, которая ведет к нам. Там должен был быть ствол дерева, поставленный наискосок, чтобы дать время на случай побега, но даже эта мера предосторожности была пропущена.

Карабинеры въезжают во двор фермы. Окна фермы с той стороны закрыты, но они видят две машины, припаркованные под крыльцом. Они понимают, что там кто-то есть. Осторожно, задним ходом они направляют машину в сторону здания, перекрывая подъездную дорогу. Затем они начинают звонить и стучать в дверь. Маргерита внезапно просыпается. Из окна она видит карабинеров, она думает, что это патруль, прогуливающийся по деревне: «Ты ничего не заметил, карабинеры там, что мы делаем?» – говорит она своему изумленному спутнику. После минутного колебания они решают вступить в противостояние с военными, чтобы добраться до своих машин и скрыться.

Однако карабинеры, заподозрив, что из дома не поступает никакого ответа, не унимаются. Когда Маргерита и ее спутник выскочили из двери с автоматами наизготовку и ручными гранатами Srcm наготове, мгновенно началась перестрелка. Раздаются выстрелы, бросается бомба. Два карабинера, тяжело раненные, остаются лежать на земле. Один из них, констебль Джованни Д'Альфонсо, умер через несколько дней; другой, Умберто Рокка, потерял глаз и руку. Третий убегает через поля.

У Маргериты легкое ранение руки, ее спутник невредим. Им удается сесть в свои машины, она уезжает первой на полном ходу. За углом дома она оказывается перед 127 карабинерами и, чтобы не врезаться в них, оказывается колесами в кювете. Попутчик, следовавший за ней, также застревает. Их тут же берет на мушку четвертый карабинер, который в этот момент оставался на страже. Маргерита выходит из машины безоружной, а у спутника в кармане два пистолета. Им приказывают сесть на траву с поднятыми руками. Они – пленники. Товарищ сообщает Маргерите, что бомбы у него, и предлагает попытаться сбежать, как только карабинер, нацелившийся на них, на мгновение отвлечется. Она соглашается. В какой-то момент карабинер делает несколько шагов в сторону, чтобы пройти к своей машине и вызвать по рации помощь. Товарищ вскакивает, неудачно бросает бомбу, которая взрывается, не причинив никакого вреда, и бросается бежать в сторону леса. Маргерита оказывается недостаточно быстрой: она остается под огнем карабинера, который предпочитает контролировать ее, а не открывать огонь по беглецу.

Товарищ, укрывшись, останавливается, чтобы посмотреть, можно ли еще что-то предпринять. Через несколько минут он слышит выстрел. Возможно, даже пулеметный залп. Он смотрит на лужайку, понимает, что больше ничего не может сделать, и уходит.

Результаты вскрытия говорят сами за себя. Маргарет сидела с поднятыми руками. Она была застрелена один раз в левый бок, прямо под подмышкой. Классический убойный выстрел.

В два часа дня у меня была назначена встреча с Аттило Казалетти на маленькой площади возле Виале Падова. «Вы слышали радио?» – спросил он меня сразу же с мрачным видом. Я ответил отрицательно. Он сказал мне, что в радиопередаче говорилось о столкновении на ферме Спиотта и о вероятных смертях. Кажется, была убита совсем молодая девушка. Я не понимал, что могло произойти. Я исключил перестрелку с полицией, потому что мы все предусмотрели, чтобы ее избежать. Я думал о каком-то несчастном случае. Совсем молодая девушка? Возможно, дочь фермера с соседней фермы подошла спросить, не нужны ли им яйца. И кто знает, какие осложнения возникли.

Вместе с Казалетти я отправился прямо домой, чтобы послушать новости по радио. Новости продолжали путаться. Говорили о тяжело раненном карабинере, о девушке, возможно, мертвой. Возможно, это я не хотел понимать: я отказывался признать, что Маргерита была убита. Однако надо было что-то делать. Поздно вечером я собрал несколько товарищей из своей колонны, и мы решили послать группы поддержки в район Акуи с задачей выяснить, что произошло, и помочь возможному беглецу. На самом деле все говорили о мертвой девушке, а о мужчине-бригадире не упоминалось. По крайней мере, он должен был сбежать, подумали мы.

На следующий день мы подобрали этого товарища за много километров от Акки, в одном из пунктов встречи, предусмотренных для экстренных случаев.

Сначала я не хотел его видеть. Я сразу же попросил у него очень подробный письменный отчет, но встретился с ним только через два месяца в горах, в Фопполо. Он рассказал мне всю историю устно, добавив несколько деталей, и его реконструкция показалась мне убедительной, хотя и ужасной с точки зрения безответственности, проявленной при оценке опасности.

Это событие изменило многое: не только для меня, но и для «Красных бригад». Мы впервые по-настоящему близко столкнулись со смертью и ее смысловым багажом.

Смерть Маргериты, моей жены, одного из наших товарищей, руководителя колонны, а также смерть карабинера, семейного человека: это был драматический эпилог операции, которую мы планировали, чтобы избежать перестрелки. Серьезная неудача привела нас к суровой самокритике, но также и к осознанию того, что продолжение нашего пути означает принятие в конкретных терминах – а не только в качестве абстрактной гипотезы – веса смерти, как в нашем лагере, так и в лагере противника.

Наконец, в ту ночь с 5 на 6 июня мне пришлось заставить себя признать, что эта мертвая «девушка» могла быть только Маргарет. Я попросил оставить меня одного в доме, и меня охватил непреодолимый, нескончаемый приступ рыданий. Несколько освобождающий плач, во время которого я осознал реальность нелитературной или философской встречи со смертью. И как близко эта возможность нависла над нами во время нашего приключения.

Я бы с удовольствием поехал на похороны в Тренто, но город был укомплектован полицией, и это не сошло бы мне с рук. Друг помог мне положить на гроб анонимный букет цветов.

Отца её я больше не видел. Он умер через несколько дней после дочери. Он был болен раком, но эта новость, вероятно, помогла ему угаснуть. Эльза, мать, навещала меня в тюрьме. Хотя она уже очень стара, мы продолжаем писать друг другу. Это женщина, с которой меня связывают глубокие отношения, подпитываемые любовью, которую и она, и я испытывали к Маргерите.

Я бы сказал, что моя боль и личная драма не исчерпаны и сегодня. С Маргеритой я пережил отношения глубокой любви, которые предшествовали нашему политическому роману и вышли за его рамки. Любовь, которая существует до сих пор.

Для меня она означала нахождение жизненного баланса: интеллектуальной, аффективной, глобальной организации моего пространства-времени. Когда ее не стало, я почувствовал, что все вокруг меня рушится, как в детстве, когда меня забрали из Торре Пелличе и закрыли в интернате в Ченточелле.

Однако это неправда, что я была парализована. Я не утратил ясности ума и способности действовать, я не отступил в организационной и политической работе. В том числе и потому, что после катастрофы на ферме Спиотта перед Красными бригадами встало немало проблем.

«…Маргерита Кагол, «Мара», коммунистический лидер и член исполнительного комитета Красных бригад, пала в бою. Ее жизнь и смерть – пример, который никогда не забудет ни один борец за свободу….. Мы не можем позволить себе проливать слезы по нашим павшим, но мы должны усвоить уроки верности, последовательности, мужества и героизма… Пусть все искренние революционеры чтят память «Мары», размышляя над политическим уроком, который она смогла дать своим выбором, своей жизнью. Пусть тысячи рук протянутся, чтобы поднять ее винтовку! Мы, на прощание, говорим тебе: «Мара», расцвел цветок, и этот цветок свободы Красные бригады будут продолжать выращивать до победы». Это несколько отрывков из знаменитой листовки, которую «Красные бригады» распространили на следующий день после смерти моей жены.

Я написал эти слова под влиянием момента после моего личного кризиса. С некоторыми товарищами из миланской колонны мы решили, что наш долг – не только почтить память Мары, но и прояснить факты, в отношении которых до сих пор существует много неясностей. И было ясно, что написать этот документ должен я.

Язык, который мне пришло в голову использовать, выражает два разных и противоречивых отношения к событию: с одной стороны, эмоции и личное напряжение, а с другой – необходимость вписать событие в политическую сферу вооруженной борьбы. Правда, это, пожалуй, единственный документ БР, в котором холодность политико-идеологической лексики накладывается на выражение личных эмоций. Но я не считаю это ненормальным. Я прожил свое повседневное существование в вооруженной борьбе без какого-либо разрыва между «политическим» и моим личным эмоциональным миром, моим пребыванием вместе с людьми, которые были мне близки и дороги.

Эту листовку можно читать как циничный и, возможно, гротескный документ. Или как текст, полностью выражающий противоречивую природу человеческих событий, в которых политика и борьба становятся также жизнью и смертью. Я воспринял его как искреннее выражение напряжения, которое жило во мне в то время.

Я хочу быть очень откровенным: я никогда не думал, что победоносный исход вооруженной борьбы должен означать материальное завоевание власти. Такая точка зрения не вписывалась в мой ментальный сценарий и убеждения.

С другой стороны, нельзя сражаться, как это делали мы, думая, что обязательно потерпишь поражение. Сегодня я бы сказал, что для меня существовала золотая середина. Обобщая все в элементарной формуле, я могу сказать, что общество, в котором мы жили, было для меня абсолютно неправильным, я не хотел принимать его любой ценой, я боролся за то, чтобы изменить его. А слово «победа» означало надежду на успех в изменении, хотя бы частичном, положения вещей.

В любом случае, мы хотели подрыва политического режима, который руководил Италией после войны. Это была моя главная цель, и в то время я еще верил, что ее можно достичь. Я верил, что в нашей стране не было полной демократии и что разрушение властных союзов, которые держали ее в тупике, каким бы путем это ни произошло, было бы хорошим результатом.

По сути, мы верили в своего рода вооруженный реформизм. В этом было своё противоречие.

Несомненно, отправной точкой анализа, который я проводил в момент основания «Красных бригад», было осознание невозможности начать процесс существенных реформ в Италии 1960-х годов. В моих глазах, по сути, левоцентристская партия родилась на признании этой невозможности и не могла представлять собой ничего большего, чем видимость реформизма: между социалистами, христианскими демократами и государственным аппаратом существовало соглашение о блокировании процесса реальных преобразований, к которым призывала большая часть общества.