Текст книги "Два дня"

Рэндалл Силвис
Два дня
Роман

Посвящается моим сыновьям,

Брету и Нейтану,

сердцу моей души и душе моего сердца

Randall Silvis

Two Days Gone

* * *

Печатается с разрешения издательства Sourcebooks, Inc. и литературного агентства Nova Littera SIA.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Randall Silvis, 2017

© Павлова И., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Дорогие читатели!

Для меня признаком хорошего романа являются его герои, продолжающие занимать мое воображение еще долгое время после того, как я переворачиваю последнюю страницу книги. В романе «Два дня» вы погрузитесь в жизнь Томаса Хьюстона, любимого учениками преподавателя колледжа и популярного писателя, и Райана Демарко, сержанта полиции, карьеру которого разрушили проблемы в личной жизни. На первый взгляд более разных людей трудно себе вообразить… как трудно себе представить и те жуткие, леденящие душу события, которые свели их вместе.

Когда Хьюстон исчезает сразу после убийства его жены и троих детей, он автоматически становится главным подозреваемым. Демарко предстоит расследовать преступление и возглавить поиски Хьюстона, в одночасье ставшего для всех жителей маленького пенсильванского городка чудовищем. Следя за тем, как Демарко расспрашивает студентов Хьюстона и ищет в рукописи его нового романа ключи к разгадке происшедшей трагедии, вы обнаружите, что между этими двумя героями сходства гораздо больше, чем каждый из них мог бы подумать.

«Два дня» – это не просто детективный роман. Это история о двух исстрадавшихся, глубоко надломленных людях, пытающихся поступать так, как верно и нужно, в невероятных, немыслимых обстоятельствах. Это портрет маленького сообщества – вроде бы вполне благополучного, но на самом деле разъедаемого изнутри своими нелицеприятными тайнами, тщательно скрываемыми от посторонних. И это вдумчивое исследование того, что может случиться с нами самими, если вдруг кто-то разом лишит нас всего, что нам дорого.

Я часто думаю о Хьюстоне и Демарко. Их характеры и привычки я знаю теперь так же хорошо, как характеры и привычки своих лучших друзей. Подозреваю, что и вы после прочтения этой книги не скоро о них забудете. Мне было бы интересно узнать ваше мнение.

Пожалуйста, пишите мне на электронный адрес, указанный внизу.

С наилучшими пожеланиями,

Анна Михельс,

редактор Sourcebooks Landmark

[email protected]

Одержимость

Глава 1

Воды озера Уилхелм темны и холодны. В некоторых местах озеро достаточно глубоко, чтобы поглотить целый дом. А в иных тело человека, опутанное паутиной тины и водяных растений, может лежать у самой его поверхности и не обратит на себя никакого внимания. Еще один неясный предмет и только… даровое угощение для большеротых окуней, сомов и краппи, которые будут отщипывать от него по кусочку до тех пор, пока кости скелета не распадутся в разные стороны и не похоронят себя в илистом дне.

В конце октября северный ветер – «Арктический экспресс» – начинает просачиваться через Канадские прерии на юго-восток, вспучивая поверхность озера Эри белыми бурунами и обдавая северо-западную Пенсильванию холодным дыханием уже близкой зимы. С этого времени солнечные деньки случаются редко. Заволоченные пеной пляжи Преск-Айла опустевают, становясь прибежищем для нелюдимых бродяг. Летние магазинчики заколачиваются досками. Растрескавшиеся бревна оголившихся причалов тягуче поскрипывают. А на площадках для гольфа устанавливается кладбищенская тишина. И последующие шесть месяцев, вплоть до апреля, серое небо то плачет дождем, то сыплет вихрящимся снегом. Унылое и мрачное время года…

Райан Демарко, сержант полицейского управления по округу Мерсер в штате Пенсильвания, наблюдал наступление этой поры уже слишком много раз. И отлично знал, что с ее приходом на людей накатывает уныние; потом уныние сменяется безысходностью, и эта безысходность толкает некоторых из них на отчаянные поступки. Или, хуже того, на умышленные, злонамеренные действия, демонстрирующие пренебрежение к хрупкой плоти и презрение к любым возможным последствиям.

В дюжине кампусов, рассеянных между Эри и Питтсбургом, проживают студенты различных колледжей – молодые, задорные парни и девушки, еще мечтающие о счастливом и безоблачном будущем. Но, как бы они ни кутались от кусачего холода, их юные души также страдают от воздействия этого мрачного сезона серости. И Демарко это тоже известно. Он знает, что уже в ноябре в их сердцах начинает нарастать раздражение соседями по комнате и недовольство преподавателями и – впервые с сентября – просыпается тоска по отчему дому… в котором их ждут на каникулы любящие родные и в котором уютно, тепло и светло.

Здесь же, на самой северной оконечности Пенсильвании, озеро Уилхелм тянется длинной, похожей на костлявый палец полосой по пропаханной ледником долине. И его воды темны от сосновой смолы. А по берегам со всех сторон густятся заросли деревьев, кустарников и ползучих лиан – две тысячи акров дремучих дебрей, в которых клубятся мглистые тени и сумрачные химеры, днем рыскают медведи, койоты и рыси, а по ночам пронзительно кричат ястребы.

И вот теперь в этих лесах или где-то поблизости с ними прячется убийца – человек, в одночасье потерявший рассудок.

И студентам колледжей сейчас совсем не до учебы. Их снедает горячее желание поскорее поехать домой, на День благодарения, Рождество и Хануку. Туда, где царят свет, тепло и любовь. И где уважаемые и обожаемые люди не расправляются как мясники со своими домочадцами, скрываясь потом в темном лесу.

Известие о том, что где-то рядом затаился убийца, способно потрясти любую общину – и большую, и маленькую. Но когда этот убийца – один из хорошо знакомых вам людей… тот, кому вы доверяли обучение своих сыновей и дочерей, тот, чье улыбчивое лицо видели во всех книжных лавках городка, тот, кто беседовал с Кэти на шоу «Доброе утро, Америка», чьим успехом гордились и кому тихо завидовали… Тогда у вас в груди появляется тяжесть, и сердце заходится так, что дышать становится трудно. Возможно, вы еще прошлой весной хвастались тем, что играли с Томасом Хьюстоном в одной школьной футбольной команде. Возможно, когда-то, полжизни назад, когда любовь для вас была еще новым и чистым чувством, вы встречались с ним одной волшебной августовской ночью, пробовали на вкус его поцелуй и ощущали блаженство и дрожь ваших тел, лежащих в пышной зелени защитной зоны. Прошлой весной, вдруг возжаждав погреться в лучах его искристой известности, вы напомнили ему о той давней близости. А теперь вы хотите только одного – запереться в четырех стенах. Вы молча сидите и смотрите в окно, смущаясь собственного бледного отражения.

А Клэр О’Пэтчен Хьюстон, одна из самых обворожительных женщин в городке, сравниться с которой в элегантности не могла ни одна местная жительница, лежит на столе в комнате экспертно-криминалистической лаборатории при полицейском управлении штата Пенсильвания в Эри. И в ее горле зияет широкий зев резаной раны – отталкивающая, безобразная брешь, протянувшаяся от края подбородка до противоположной ключицы.

Томас Хьюстон-младший – самый жизнелюбивый, задорный и быстроногий ученик шестого класса, заставивший всех потаскушек средней школы облизывать в предвкушении губы, – лежит рядом с матерью в той же холодной комнате. Нож, обрекший двенадцатилетнего мальчика на непробудный сон, располосовал его горло по изогнутой кверху кривой – быстро и резко, не оставив ему никаких шансов вскрикнуть.

Его сестру Алиссу еще неделю назад почти все девчонки четвертого класса считали снобкой. (Хотя лучшие подруги знали, какой застенчивой была на самом деле девочка и с какой неуверенностью подбирала себе одежду в попытке скрыть свою расцветающую красоту.) Похоже, Алисса в самый последний момент дернулась и приподнялась. Потому что кровь, хлынувшая из горла, забрызгала не только подушку, но и залила ей всю грудь, прежде чем девочка снова упала на бок. Успела ли она за те немногие секунды, пока сознание еще не оставило ее, а кровь пропитывала полинявшую розовую фланель ее пижамы, понять, что значит этот красный поток, надрывно булькающий при дыхании? Успела ли вскинуть взгляд и посмотреть в глаза своему отцу, когда тот выпрямлялся и отстранялся от ее постели?

А крошечный Дэвид Райан Хьюстон, спавший на спинке в детской кроватке? Какие видения заплясали в его умирающем мозгу в последние мгновения жизни? Не замер ли поначалу отец, прислушиваясь к его тихому, посапывающему дыханию? Помогло ли оно ему успокоиться? Лезвие ножа при первом ударе не попало в сердце малыша. Но со второй попытки вонзилось точно в пульсирующую мышцу и почти разрезало ее пополам.

Прекрасная семья. Прекрасный дом. Прекрасная жизнь. И всего этого вмиг не стало. Сколько тот миг продлился? Пять щелчков пальцами. Пять легких стуков в дверь. Пять касаний сталью по мягкой, беззащитной плоти ночи.

Глава 2

Звонок в доме Демарко раздался во второй половине воскресного дня, через несколько минут после введения мяча в игру. Сержант не успел и наполовину опустошить свою первую бутылку «Короны». Всего за четыре комбинации коричневые занесли мяч в красную зону противника. Питтсбургский «стальной занавес» оказался в этот раз из алюминиевой фольги. И рядовой Липински, просиживавший штаны за рутинной бумажной работой в полицейском участке, позвонил Демарко в тот самый момент, когда сержант уже начал чертыхаться.

Тела супруги и детей Хьюстона были обнаружены примерно за двадцать минут до этого звонка. Родители Клэр прикатили из расположенного по соседству Онионтауна. Эд и Розмари О’Пэтчен наведывались к дочери каждое воскресенье на протяжении всей осени («посмотреть, как „Стилеры“ сами себя переиграют», как любил приговаривать Эд). Как обычно, Эд, тащивший две упаковки светлого лагера «Пабст Блю Риббон», и Розмари, сжимавшая в руках горшочек со своим фирменным сырно-колбасным соусом, прошли по дорожке к крытому крыльцу. И, как обычно, в дом они вошли не постучавшись. В поисках притихших домочадцев Розмари стала подниматься на второй этаж, а Эд попытался выяснить, как работает дистанционный пульт новенького широкоформатного телевизора «Сони». А потом…

Пока Демарко разговаривал по телефону, коричневые забили. Дальше игру он уже не смотрел.

Остаток дня сержант провел, опрашивая вместе с тремя рядовыми полицейскими соседей выше и ниже по Мэйфилд-роуд. Ни один из обитателей этой обсаженной деревьями улицы не смог сказать ничего плохого о семье Хьюстонов. И никому из них не было известно о каких-либо финансовых или личных проблемах Томаса и Клэр. Все опрошенные были потрясены, и большинство убиты горем.

Правда, одна домохозяйка и один старик сообщили полицейским, что видели мужчину, который мог быть, а мог и не быть Томасом Хьюстоном. Этот мужчина бродил по округе в тусклом свете ложного рассвета. «Он еле волочил ноги», – заявила домохозяйка. «Он выглядел потерянным», – заметил старик.

Оба свидетеля выгуливали собак вблизи собственных домов. И оба видели лишь спину мужчины, удалявшегося от них. Домохозяйка еще не вставила контактные линзы, и ее глаза узрели только мужскую фигуру. «Только фигуру человека, понимаете? Мужскую фигуру». А пожилой джентльмен, видевший его с более близкого расстояния, сообщил, что мужчина, который вполне мог быть Хьюстоном, дважды останавливался и замирал с низко опущенной головой, а один раз обернулся, чтобы окинуть взглядом улицу. Стоявший в двух домах от него старик не преминул поинтересоваться: «Вы потерялись?» Но мужчина не отреагировал на его вопрос и, постояв, продолжил свой путь.

Около десяти часов утра по телефону 911 позвонили четыре женщины. За полтора часа до звонка они проезжали на север по федеральной автостраде И-79, намереваясь позавтракать в ресторане «Боб Эванс» и посвятить потом все воскресенье шопингу в «Миллкрик-Молле». На мосту через озеро Уилхелм женщины видели мужчину, перегнувшегося через низкий бетонный парапет и смотревшего в темные воды. Их описания его одежды совпали с показаниями других свидетелей: брюки цвета хаки, темно-синяя трикотажная рубашка, коричневый ремень и легкие кожаные туфли типа мокасин коричневого цвета. Женщины не были единодушны во мнении относительно намерений мужчины – может, он хотел прыгнуть в воду, а может, просто высматривал в ней какую-то упавшую вещь. Из них четырех только одна утверждала, будто заметила в его руке некий предмет до того, как он стал добычей сурового озера. «Он сверкал, – заявила дама. – Как нож. Но только большой нож». Женщины бы позвонили раньше, но они приехали из Нью-Касла и ничего не знали о трагедии, пока одной из них не рассказал о ней продавец магазина.

В зябкой прохладе следующего утра, всего за два дня до Хеллоуина, над озером нависла серая дымка, прильнувшая к воде, как некий дух, не желающий расставаться с памятью плоти.

Демарко стоял у парапета того самого моста, где накануне видели Хьюстона. По обе стороны от сержанта толпились два десятка мужчин и женщин из следственных групп двух отделов уголовного розыска. В основном рядовые сотрудники двух полицейских участков, пораженные фактом злодейского убийства в округе Мерсер и последующим поиском главного подозреваемого в округе Крофорд. На всех поверх черных курток были надеты огненно-оранжевые пластиковые жилеты. Четверо полицейских стояли на коленях возле служебных собак, держа пока своих питомцев на коротком поводке. Собаки были смешанных пород и все прошли аттестацию на выслеживание, поиск и спасение живых людей, а также обнаружение трупов.

От утреннего холода глаза у Демарко болели. Лужица влаги, скопившаяся в нижнем левом веке, затуманивала ему зрение. Левый глаз сержанта давно плохо видел. Когда-то он его повредил, и теперь при малейшем раздражении глаз начинал слезиться; а его раздражителями могли стать и порыв ветра, и дуновение кондиционера, и даже невидимая пылинка. И сколько бы Демарко ни моргал, ему не удавалось смахнуть эту крошечную лужицу воды, искажавшую сержанту целый угол зримого мира. Временами глаз слезился даже без всякой на то причины. Чаще всего это почему-то случалось при полном штиле поутру, когда он садился в своем темном доме перед включенным телевизором с бокалом тепловатого «Джека» в руке. А сейчас, на этом низком мосту, глаза сержанта еще и слипались от недосыпа. Впрочем, к этому Демарко тоже был привычен: глаза у него слипались всегда.

На всем мосту и с обеих сторон от него – всего ярдов на двести или около того – участок автострады 79 из двух полос движения на север был огорожен оранжевыми конусами, а по его краям стояли полицейские машины с включенными желтыми мигалками. Полоса обгона, правда, еще не была перекрыта. И голос Демарко в разговоре с патрульными часто срывался на крик в попытке заглушить гул подъезжающих и проезжающих мимо автомобилей.

– Если Хьюстону удалось заполучить какой-нибудь брезент или покрывало, – сказал Демарко, – тогда он сможет протянуть в лесу недели две. Возможно, и орудие убийства все еще при нем. Не забывайте об этом. Тем более что со слов экспертов это не пустяковый складной ножичек. А что-то вроде мачете, охотничьего ножа или даже сувенирного меча. Куда Хьюстон может направиться и что еще ему взбредет в голову, предугадать трудно. Поэтому не пытайтесь его задержать. Вы здесь для того, чтобы оказывать содействие в поиске человека, подозреваемого в нескольких убийствах. Поиск – ваша основная и единственная задача. Любые иные действия вы должны согласовывать. За самодеятельность придется отвечать.

Мимо проехал восемнадцатиколесник, и дрожь от вибрации моста, перекинувшись на ботинки Демарко, пробежала по его ногам до самых колен.

– Ни при каких обстоятельствах вы не должны терять визуальный контакт с ближайшими к вам патрульными. Увидели что-либо – все, что угодно, подчеркиваю, – тут же сообщаете об этом по рации мне. Увидели следы – сообщаете мне. Нашли кострище – сообщаете мне. Увидели Хьюстона – сразу же отступаете и связываетесь со мной. К нему не приближаетесь! Приказ о его окружении и задержании буду отдавать я и только я. Кроме того, имейте в виду, что по всему периметру лесного массива дислоцированы старшие офицеры из комитета по охоте, задача которых не пропускать в лес людей. Но это не значит, что мимо них не проскользнет ни один человек. И этот человек может выйти на вас. Поэтому проявляйте должную сдержанность.

Демарко посмотрел на бурую воду, а потом вперил взгляд в зыблющийся клочьями туман: что еще он им должен сказать?

Стоит ли ему упомянуть о дискомфорте, который он ощущал в своих кишках все утро? Или о том, что с того самого момента, как он зашел в дом Хьюстонов днем раньше, его не покидало странное ощущение неустойчивости, потери равновесия, как будто пол под ним кренился, а земля уходила из-под ног. А может, ему попытаться описать патрульным ту особую, саднящую боль, которая накатывала на него разрушительной волной всякий раз, когда он думал о самой маленькой жертве Хьюстона – ползунке, приходившемся ему тезкой? Или признаться в том, что он прочитал все романы Хьюстона и их первые издания с автографами автора стояли аккуратным рядком в стенном шкафу, доставшемся ему в наследство от жены, а один из них был даже посвящен лично ему, Демарко. И эти книги делили в шкафу почетную верхнюю полку с другими ценными изданиями (в большинстве своем подарками Ларейн), в числе которых были такие жемчужины его коллекции, как «Имя розы» Умберто Эко и «Скачущие к морю» Джона Миллингтона Синга.

А может, ему следует рассказать патрульным о трех ланчах с Томасом Хьюстоном? О нараставшей симпатии и восхищении, которые Демарко испытывал к этому человеку, и о надежде на то, что он наконец-то – впервые за многие годы – нашел в нем настоящего друга?

Принесет или эта информация кому-нибудь пользу? Ему – так навряд ли…

– Если кроме надетой на нем одежды у подозреваемого ничего с собой не было, – продолжил Демарко, – он едва ли продержится в лесу долго. Он уже сейчас, наверное, продрог, промок и проголодался. Так что давайте просто делать свою работу, договорились?

Мимо Демарко пролетел красноплечий трупиал. Да так близко, что, будь сержант чуть-чуть порасторопней, он смог бы изловчиться, схватить его и зажать в руке. Перестав махать крыльями, птица спланировала над водой и уселась на макушку камыша у самой кромки озера. Камыш покачнулся под ее тяжестью сначала в одну сторону, а потом в другую – «изящно, как волна», подумал сержант.

А потом в его сознание проник, словно материализовавшись из ниоткуда, рев грузового автофургона, переезжающего мост. Грохот машины отозвался в сержанте дрожью страха. Почему-то на ум пришла жена, Ларейн, и в сердце всколыхнулась надежда, что с ней все в порядке. И какого бы незнакомца она ни пустила к себе в постель прошлой ночью, он был к ней добр, нежен и не дал ей того, что она так истово жаждала. Демарко повернулся спиной к грузовику, но волна холодного воздуха все равно обдала его тело. И он вытер слезу в уголке глаза.

Патрульные смотрели на него, ждали его команды. Их спокойствие разозлило Демарко. Но он подавил свою злость. Это была давняя злость. Демарко это понимал. Как понимал и то, что он не должен вымещать ее на подчиненных.

– Ладно, за работу, ребята! – прокричал сержант. – Я хочу, чтобы Томас Хьюстон сидел на заднем сиденье моей машины, живой, здоровый и в наручниках, прежде чем солнце начнет заходить в этот чудный октябрьский день.

Глава 3

На низком холмике почти в ста ярдах от воды, в небольшой пещере – а по сути впадине под нависающим утесом, шириной всего пять футов, высотой в два фута и глубиной не более трех футов – за тремя ветками ели, которые он наломал и притащил в пещеру в сумерках прошлой ночи, Томас Хьюстон лежал, свернувшись в плотный клубок и прижимая колени к груди. Сквозь пахучие еловые иголки он видел слабый свет, пронизывавший лес. Его ноги онемели без движения, ступни покалывало. Но он сознавал: стоит ему вытянуть их, и зябкий холод разольется по всему телу, пробираясь до самых костей. И тогда ему придется выползти из своей норы, встать на ноги, как подобает человеческому существу, и попытаться осмыслить свое положение. А этого ему делать совсем не хотелось. Он не чувствовал себя способным принимать сейчас серьезные решения или что-либо предпринимать. И боялся, что, начав двигаться, спровоцирует у себя новые приступы рвоты. А в желудке у него уже не осталось ничего, что можно было бы изрыгнуть. В нем остались только кровь, желчь да сами внутренности. Хотя Хьюстон уже ощущал себя полностью опустошенным – таким же выпотрошенным, как те маленькие тушки четырех цыплят, которые он приготовил на ужин субботним вечером (последний, приготовленный им ужин), ополоснув холодной водой, насухо протерев, начинив сухариками и грибами и приправив шалфеем, базиликом и тмином. Нет, Хьюстон даже порадовался бы рвоте, если бы она привела его в бессознательное состояние, лишила бы его всякой чувствительности, способности ощущать и переживать. Потому что стоило ему позволить одному из четырех жутких образов всплыть на поверхность сознания, как ужасная, невыносимая боль, которой он прежде никогда не испытывал, снова завладевала им, стискивала, заставляла скрючиться в страдании, единственным спасением от которого – да и то болезненным и кратковременным – был пронзительный звериный вопль.

«Подумай об ужине, последней пище, которую ты съел. Вернись к его началу и припомни все во всех подробностях», – сказал себе Хьюстон.

Четыре маленькие ощипанные птички лежали в ряд на разделочной доске со вспоротыми грудками. Немного начинки. Вот ты кладешь ее в тушки. Плотно их набиваешь. Запахи камфорного базилика и мелко порубленного лука щекочут тебе нос. Из духовки вырывается жар. В гостиной, сидя по-турецки за журнальным столиком, Клэр, Томми и Лисси играют в «Монополию». Томми – просто ас в операциях с недвижимостью: он скупает все, на что накладывает руки. А малыш Дэви, такой сладкий, неугомонный Дэви, снова и снова дергает веревочку в своем «Скотном дворе». И корова говорит «Му-у», а петух кричит «Ку-ка-ре-ку!».

Так оно все и было. Субботний вечер был реальностью. А вот все, что потом… Как такое могло случиться?

«Фрикативы… Аффрикаты… Дифтонги…» – мелькает в голове.

Все эти слова крутились у него в мозгу и той ночью – сначала за ужином, потом уже в постели с женой. Он собирался записать их, добавить в список для главного героя своего нового романа. Тот был словофилом – человеком, которому нравились слова не за значение, а за звучание, и который мог расхаживать туда-сюда и приговаривать «фрикативы» только потому, что это доставляло ему удовольствие. Странные слова полезли в голову Хьюстону, еще когда он только попытался представить себе нового героя и составить его подробный портрет. Так уж повелось. Стоило Хьюстону нарисовать в своем воображении очередного персонажа и «залезть к нему в голову», как нужные слова сами приходили к нему, будто выскакивая изо рта героя. Эти слова Хьюстон мог даже не знать, а если и знал, то не понимал их смысла. Он слышал и записывал их, а потом уточнял в словарях их значение – ему нужна была уверенность, что он использует их правильно. И каждый раз он обнаруживал, что таинство сочинительства, это проникновение в новую историю, ее прочувствование было ему даром свыше. И убеждаться в этом было так приятно!

Но в минувший субботний вечер ему так и не представилась возможность проверить значения новых слов, сообщенных его героем. А теперь тот упорно хранил молчание. А Хьюстон коченел в пещере от холода, голода и неверия… человек, оказавшийся в ситуации, которую мог измыслить изощренный писательский ум, но которая оказалась слишком ужасной для того, чтобы в ее реальность было легко поверить.

Ход истории изменился. И у Хьюстона теперь не было ни компьютера, ни ручки. Ни чернил, ни бумаги. «Фрикативы, – прошептал он оранжевому свету, проступавшему сквозь еловые дуги. – Аффрикативы. Дифтонги…»

Как вдруг щелчок в голове. И кадр во все поле зрения.

Хьюстон вздрогнул, отпрянул и обратил лицо к черной земле. Но ее чернота не застила ужасный кадр… Образ боли… одной сплошной боли… А потом несвязные обрывки записи. Колющий удар… колотая рана… тысячи синхронизованных лезвий. Его разум распался на множество разрозненных, нескладывающихся частей. Стал похож на огромный разобранный пазл, фрагменты которого кто-то безжалостно раскидал по всему полу пещеры. Вот кусочек голубого неба. В том кусочке уголок чьего-то глаза. А это крыло птицы? А там что… бурая трава или прядь шелковистых волос?

Сейчас-сейчас… Сейчас все пройдет… Он сможет… он избавится от этого кошмарного наваждения…

«Да очнись же ты! – снова призвал себя мысленно Хьюстон. И потряс головой с такой силой, что левый глаз пронзила боль, а из недр желудка к горлу поднялась новая волна тошноты. – Очнись ради всего святого!»

Он вспомнил, как заходил после ужина в сеть, на сайт «Таймс». И она там была! Книга «Отчаянное лето» через семь недель выхода в свет все еще занимала восьмую позицию в рейтинге! Это было в реальности. «Она лучше, чем „Зима тревоги нашей“ Стейнбека? Думаю, да!» – написал Митико Какутани.

У Хьюстона тому было и подтверждение – статья в папке в его картотеке, хранившей все газетные вырезки. Время от времени он доставал эту папку и читал вырезки с одной-единственной целью: напомнить себе, что они были реальными и что блистательный успех ему не снился. Да, они были реальными. В чернилах и бумаге из хлопчатобумажного сырья или древесной пульпы слова обретали реальность. Полную, материальную и осязаемую…

Собака говорит «Гав!».

Утка говорит «Кряк!».

А затем перед его глазами снова всплыл образ Дэви, спящего сном младенца. Хьюстон закрыл глаза и услышал его дыхание – это сладкое сопение маленькой жизни. Увидел, как поднимается и опускается его грудка. И ощутил в своей руке тяжесть ножа. Но была ли это его рука? Как такое могло случиться? «Откуда ты, кинжал, возникший в воздухе передо мною?..» Кто же это сказал? Вроде бы Макбет? Да-да, полубезумный Макбет. «Хватаю – нет тебя. Рука пуста. И все ж / глазами не перестаю я видеть / тебя, хотя не ощутил рукой. / Так, стало быть, ты – бред, кинжал / сознанья и воспаленным мозгом порожден?»[1]1
  У. Шекспир. «Макбет» (Акт II, сцена 1). Пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]

Так?

– Ты вправду мозгом воспаленным порожден? – спросил в голос Хьюстон. Его тело сжалось в порыве горя и напряглось, а из груди наружу вырвался сдавленный стон – такой же напряженный, как натянутая тетива, и такой же острый, как отточенная сталь.

– Господи, пожалуйста! – выдохнул в землю Хьюстон. – Пожалуйста, прошу Тебя, Господи! Позволь мне прийти в себя!