Текст книги "Апокриф. Давид из Назарета"

7

Кумран, Иудейская пустыня

Мария забралась на плоскую крышу дома, чтобы помолиться. Каждый день утром, вечером и в полдень она разговаривала с Господом. Этот ритуал обычно исполняют мужчины, но ни в коем случае не женщины, дети и рабы.

Так было до Иешуа.

Когда учитель впервые предложил Марии помолиться, он сказал ей:

– Разве тебе не о чем попросить Отца твоего небесного? Разве нечего Ему доверить?

– Разумеется есть, но ведь…

– Но что? Отец не делает различия между своими детьми. А тот, кто слушал бы только своих детей, умер бы от скуки.

Мария улыбнулась, а Иешуа продолжал:

– Если ты, закрывая глаза, слышишь голос Господа, почему бы Ему не ответить?

Этой ночью, завернувшись в талес, молитвенную накидку иудеев, она протянула руки к небу и засыпала вопросами Всемогущего. Почему Он привел в ее дом этого изувера? Он что, подвергает ее испытанию? У ее мужа хватило сил простить своих палачей. А способна ли она на это?

Так было нужно.

Ради Давида.

Она переживала за сына, понимала, что не может больше изолировать его от сверстников. За последние семь лет он ни с кем не общался, кроме своего крестного. Поскольку Шимон виделся с ним два раза в неделю, прекрасно исполняя роль отца, его влияние начинало становиться опасным. Бунтарские высказывания, которые она только что услышала от сына, сильно встревожили ее. Она боялась, что уже не сможет его удержать. За все время, потраченное ею на то, чтобы не допускать ссор между апостолами, она отдалялась от своего сына все больше и больше. В ее собственной семье появилась трещина, и она даже не заметила, как это произошло.

А появление у них центуриона – может быть, это был знак свыше?

Едва переступив порог ее дома, он сказал: «Позволь мне объяснить». О чем он собирался поговорить с ней? Если Петр и в самом деле взялся обращать в истинную веру язычников, значит, у них с Иаковом снова начнутся конфликты, и ей придется отправиться в Иерусалим, чтобы не допустить этого.

– Помоги мне разобраться в этом, Яхве! – пробормотала она, воздев глаза к небу.

– Есть только один выход, – сказал, подходя к ней, Шимон. – Убить его. Я должен был это сделать, как только его увидел.

– Назаряне не убивают, – возразила Мария, поднимаясь.

– А зелоты убивают.

– Я не отношусь к зелотам, как, впрочем, и мой сын. Он уже начинает рассуждать, как ты, и мне хотелось бы положить этому конец.

– Ты же просила меня стать ему отцом, помнишь?

– Но не таким.

– А каким, Мария? Отец должен общаться со своим сыном, рассказывать ему, что такое хорошо и что такое плохо, учить его постоять за себя, защищать свою мать, если это потребуется. Я усердно этим занимаюсь. И он очень быстро учится. Я тренирую его тело и дух тоже.

– Этими бунтарскими идеями?

– Лишь теми, что есть в Священном Писании.

– Ты подталкиваешь его к насилию, Шимон.

– Я рассказываю ему о Мессии. О том, кто освободит нас, чтобы установить Царство Господне.

– Мессия являлся к нам, Шимон. Он освободил наши сердца. Он установил Царство Господне, но в нас самих.

– В это верил и мой брат, и за это он умер.

– Лишь на три дня.

– Пойди объясни это Давиду.

Подавленная, Мария поникла головой. Шимона разозлила эта ее последняя фраза, но он продолжил мягко:

– Конец этих времен близок, Мария. Нашим Мессией будет воитель, каким был царь-пастырь. Он будет не проповедовать любовь к ближнему, а призывать к освобождению Израиля. Мы должны все объединиться: назаряне, зелоты, фарисеи, ессеи, сикарии и даже саддукеи, чтобы вновь обрести власть. Мы можем собрать сильное десятитысячное войско в Галилее.

– Из крестьян и рыбаков.

– Мы вооружим их и научим сражаться. Мы сбросим золотого орла Рима, который оскверняет наш Храм.

Но она лишь осуждающе покачала головой:

– «Все, взявшие меч, мечом погибнут»[13]13
  Евангелие от Матфея, 26:52.


[Закрыть]. Разве ты забыл эти слова своего брата?

– Он еще говорил, что пришел для того, чтобы принести на землю не мир, а огонь. Он всегда проповедовал слово Божье, а вы, вы скрываетесь. Вы прячете его послание во тьме!

– Мы храним его, Шимон. Иешуа перенес адские мучения на кресте, чтобы мы спаслись! А этого им у нас не отобрать.

– Им? Кому это «им»?

– Нашим врагам. Римлянам, синедриону, Савлу, возможно, даже твоему Лонгину! Зачем он пришел сюда, а? Если он выполняет наказ Савла, чего же он нас не арестует?

На некоторое время зелот замолчал. Он подошел к краю крыши. В дверном проеме овчарни он увидел силуэт центуриона, который чистил свою лошадь пучком соломы.

– Насколько я его понял, он пришел попросить тебя о том, что только ты одна можешь…

– Я могу прощать мертвым, но не живым, Шимон.

Зелот покачал головой и стал ходить взад-вперед по крыше, раздираемый противоречивыми чувствами.

– Ты считаешь его искренним? – спросила она.

– Он говорит, как назарянин. Он святотатствует, как назарянин. Но это – римский трибун, на чьей совести достаточно смертей, чтобы не быть оправданным.

– Ничто не может оправдать людскую смерть, Шимон. Лишь Яхве решает, кому жить, а кому умереть.

– Яхве и цезарь. Сколько наших собратьев погибло от меча тех, с кем мы сражались? Они не остановятся перед Иешуа, Мария. Пилат и цезарь знают, что его послание еще опаснее, чем он сам, и Савл не успокоится, пока не уничтожит всех назарян, начиная с «избранного ученика», которого любил мой брат.

За этим последовало долгое молчание. Мария раздумывала над его словами. Наконец Шимон добавил:

– Рано или поздно Савл узнает, кто руководит нашей общиной.

– Ты видел иудея, который мог бы хотя бы предположить, что женщина способна чем-нибудь руководить? – возразила она, пожимая плечами.

– Если мы сохраним жизнь этому римлянину, – продолжил Шимон, – ты не будешь в безопасности, сестричка. Ни ты, ни твой сын.

– Я знаю. Мы с Давидом уедем завтра утром.

– Куда?

– Туда, куда нас поведет Всевышний.

– Позволь мне расправиться с Лонгином, и тебе не придется уезжать.

– Я не могу. Это противоречит моей вере.

– Даже если это угрожает жизни твоего сына?

– Я верю во Всевышнего. Если такова Его воля, что ж, пусть так и будет.

8

Иерусалим, Иудея

Для иудеев он был гражданином Рима, а для римлян – иудеем. Савл нигде не чувствовал себя как дома. Его преследовало ощущение отторжения, какое испытывают полукровки. Чтобы подавить это неприятное ощущение, охранник выдумал себе биографию, которую видоизменял в зависимости от того, с кем ему приходилось общаться. Если это были римляне, он утверждал, что стал гражданином империи благодаря тому, что родился в Тарсе Киликийском. Если же он оказывался среди иудеев, то рассказывал, что происходит из колена Вениаминова, а его учителем был Гамалиил Старший[14]14
  Ученый раввин, ставший христианским святым. Учитель святого Павла.


[Закрыть]. Между тем этот знаменитый толкователь Закона учительствовал не в Тарсе, а в Иерусалиме. С другой стороны, как иудей мог почитать языческих богов, что было долгом всякого римлянина?

Что касается своих родителей, то о них Савл никогда не рассказывал, конечно же, чтобы ненароком не разболтать о своих истинных корнях. Были ли они бывшими рабами, привезенными в Тарс откуда-то из империи, как утверждали некоторые, или же могущественными представителями знати, которым было предоставлено римское гражданство за оказанные услуги? Как же человеку, называвшему себя простым пошивщиком палаток, удалось так стремительно оказаться в иудейской аристократической верхушке? Был ли он обязан должностью начальника стражи Храма своему врожденному интриганству или патологическому вранью?

На самом деле Савл был человеком амбициозным и прагматичным. Его одержимость в достижении власти объяснялась стремлением компенсировать собственные физические недостатки и прежде всего малый рост, что особенно заставляло его комплексовать. Стать кем-нибудь значительным – это стало его навязчивой идеей, и не важно, под чьим знаменем он намеревался это осуществить. Ему было все равно, кому служить, – Пилату или Каифе, поскольку все его действия были ради проведения лишь одной политики – его собственной. Чтобы достичь своей цели, он был готов пожертвовать всем. В детстве он выжил благодаря тому, что надевал на себя ту личину, которая устраивала взрослых, и со временем он стал настоящим мастером перевоплощения.

Однако больше всего Савла угнетало то, что он страдал от загадочного недуга. Порой это заставляло его сомневаться в адекватности своих ощущений, поскольку эта «заноза в теле», как он называл свою болезнь, вызывала у него галлюцинации, в результате которых он мог даже потерять сознание.

– Мне очень жаль, что пришлось разбудить тебя, Савл, но прокуратор ждет тебя в прихожей, – сообщил ему дрожащим голосом раб.

– Прокуратор? – переспросил охранник, приподнимаясь на своем ложе.

– Он сказал, что это срочно.

От этих слов пульс охранника забился в бешеном темпе, а руки затряслись. Что могло понадобиться от него самому могущественному человеку в Иерусалиме?

Соскочив с ложа и одевшись, он сказал:

– Пусть подождет.

Когда Савл вышел к своему гостю, тот был уже не в прихожей, а сидел за столом, рассеянно просматривая записи охранника.

– Мне очень нравится твой стиль, – похвалил его Пилат. – У тебя неплохо получается писать на греческом.

– Мне посчастливилось попасть к прекрасным учителям в Тарсе, прокуратор. Чему я обязан такой чести – ты удостаиваешь своим присутствием мое скромное жилище?

– Я давно уже собирался поговорить с тобой, Савл, – начал прокуратор, подходя к охраннику. – Насколько я знаю, ты прекрасно исполняешь свои обязанности. От тебя гораздо больше пользы, чем от тех, кто тебя нанял на эту работу. Ты не прибегаешь к полумерам и при этом соблюдаешь субординацию. Я не считаю, что ты должен всю свою жизнь прислуживать этим шутам из синедриона. А каким ты видишь свое будущее?

– Я вижу его в Риме, но не ранее чем через пять-шесть лет, пока что мне еще страшно.

– А что, если я тебе предложу сократить этот срок до одного года?

По выражению лица Савла Пилат понял, что его слова достигли цели, и тогда он сделал конкретное предложение:

– Я не собираюсь оставаться здесь до конца своих дней. А когда я вернусь в Рим, мне понадобится человек с таким складом характера, как у тебя, который будет обеспечивать мою безопасность.

– Не думаю, что я именно тот, кто тебе нужен. У меня нет осведомителей в столице империи.

– Информаторов там достаточно, в отличие от тех, кто может ими управлять… В Иерусалиме ты ведь тоже никого не знал до своего приезда. Зато теперь ты больше в курсе дел, чем я. Я сведу тебя с кем надо, если, конечно, тебе это интересно…

– Мне это более чем интересно, прокуратор…

– Прекрасно.

– И… я тебе бесконечно признателен за ту честь, которую ты мне оказываешь.

– Быть мне полезным – вот лучший способ подтвердить это.

– Что я должен сделать?

– Ответь на один очень простой вопрос. Почему Каифа не хочет избавиться от назарян?

– Я не могу ответить вместо него, но…

– Можешь. Меня интересует твое мнение, а не его.

– В таком случае мне видится, что…

– Не нужно видений, с их помощью никто никогда не побеждал в войнах. Лишь точные сведения помогают выиграть. И точно так же в политике. Поэтому мне наплевать на твои видения, я хочу точно знать, почему он ставит тебе в упрек твое усердие, я хочу понимать, что такого он не делает, что ты, Савл из Тарса, сделал бы на его месте. Если бы это зависело только от тебя, ты бы смог искоренить эту скверну?

– Вообще-то… это зависит от многих факторов…

– О которых ты уже размышлял. Итак? Ты бы смог уничтожить эту свору фанатиков, да или нет?

Прежде чем дать ответ, Савл задумался на некоторое время.

– Да. Я знаю, кто у них главный, и мне известно, где она находится.

– Так это женщина?

– Да. Это Мария из Магдалы. Но Каифа не позволяет производить арест во время Пасхи. И напрасно я убеждаю его, что дня через три она, возможно, уже будет в другом месте, мне не дают позволения ее арестовать.

– Предположим, тебе его дадут.

– Предположения не выигрывают войн точно так же, как и видения, прокуратор.

Пилат усмехнулся, выслушав этот ответ, и окинул взглядом своего собеседника с головы до ног, отчего Савлу стало настолько не по себе, что он с трудом скрыл свое замешательство.

– Отныне помимо твоей официальной работы на Каифу ты будешь официально работать и на меня, – заявил прокуратор. – Когда ты сможешь арестовать их предводительницу?

– Прямо с утра.

– Сколько солдат тебе для этого потребуется?

– Десяток.

– Они будут ждать тебя у Овечьих ворот. Не подведи меня, Савл. Тех немногих, кто так поступил, уже нет на этом свете.

9

Кумран, Иудейская пустыня

Поднялась невероятная буря. Она нарушала покой в том негостеприимном месте, которое могли выбрать для жизни лишь леопарды, прокаженные и безумные. Такое движение песка случалось редко, но, когда это происходило, миллионы крупинок поднимались с места, чтобы отправиться в неизвестном направлении. Летя каждая в отдельности, но единым потоком, они переносились в новые края, о которых совершенно ничего не знали. Некоторые из них падали на пути, попадали в пещеры, другие проникали в щели под дверями жилищ.

Давид приподнялся на кровати, прислушиваясь к завыванию ветра. Ему почудился какой-то шум в коридоре, шорох шагов и чей-то приглушенный голос. Напрасно его глаза пытались рассмотреть кого-то в темноте, угадывались только нечеткие силуэты. Неужели к ним вторгся кто-то посторонний?

Он замер, сердце бешено билось, но ему так и не удалось обнаружить никого постороннего.

Через несколько мгновений еще какой-то шум привлек его внимание. Должно быть, открылась дверь, поскольку Давид почувствовал дуновение ветра и ему показалось, что кто-то вошел в комнату.

– Кто здесь?

Ответа не последовало.

Его охватывала все нарастающая тревога. На двери не было засова, один лишь крючок, на который ее никогда не закрывали. Внезапно его осенило: а что, если это римлянин проник в их жилище? Может быть, он уже лишил жизни маму и Шимона?

Давид вскочил на ноги, стал искать на ощупь свой кинжал и крикнул в темноту:

– Не приближайся или я перережу тебе горло!

Опасаясь, как бы кто-то невидимой рукой не нанес ему смертельный удар, мальчик бросился со всех ног к двери, размахивая перед собой клинком.

В комнате что-то задвигалось, чей-то темный силуэт безуспешно попытался перехватить его на пути к выходу. Охваченный паникой, юноша устремился в коридор, пытаясь улизнуть от своего преследователя. Укрывшись в застенке, он постарался взять себя в руки. Казалось, сердце так и рвется наружу. Убийца вот-вот пробежит мимо него, и Давид сможет воспользоваться эффектом неожиданности. Но никто не появлялся. Тогда юноша отважился осторожно выглянуть из своего укрытия, словно мышь, боящаяся быть замеченной кошкой. Неужели ему все это только померещилось?

Давиду не пришлось долго ждать. Чьи-то руки крепко схватили его сзади.

Дальше события развивались стремительно.

Выкрутив ему руку, незнакомец вынудил мальчика выронить меч. Давид почувствовал, что ноги оторвались от пола. Он стал брыкаться, пытался вывернуться, чтобы укусить чьи-то крепкие руки, не выпускавшие его. Однако от этого ему только стало больно. Еще мгновение – и он уже лежал на полу. Чуть подняв голову, Давид узнал своего обидчика.

Лицо Лонгина выражало непоколебимую решимость. Его светлые глаза были как у мертвеца.

Меч трибуна заскрежетал, когда тот вынимал его из ножен. Заметив кровь на лезвии, Давид стал бледным как полотно.

– Ты что, убил их? – Мальчик всхлипнул.

В ответ центурион схватил его за волосы, приставил меч к горлу и…

– Не-е-е-ет! – завопила Мария, резко сев на кровати.

Все ее тело, покрытое холодным потом, гудело, она едва дышала. Безумным взглядом обводя комнату, она пыталась понять, где находится. Она сидела на кровати, снаружи бушевала буря.

Все, как во сне, что мне приснился, – подумала женщина.

Она вскочила на ноги и бросилась в коридор, думая, что увидит там труп своего сына. Но там ничего не было. Тогда она вернулась в комнату и увидела, что его постель разобрана и пуста.

– Давид! – завопила она, бросившись к лестнице.

– Что происходит? – встревожился Шимон, разбуженный ее криком.

– Давид исчез!

Размахивая факелами, Мария и Шимон выбежали во двор, где разгулялась непогода.

– Давид! – звали они, приложив ладонь к глазам, закрывая их от тысяч колющих песчинок.

Неровным шагом они направились к овчарне. Ревел порывистый ветер, не пуская их туда, словно желая избавить от ожидавшего их зрелища. Когда Мария распахнула дверь, она поняла, что ее ночной кошмар стал реальностью.

Лонгина в овчарне не было.

Тогда она при свете факела стала обыскивать каждый закоулок, ожидая обнаружить труп своего сына.

– Что ты делаешь? – крикнул, выходя из себя, Шимон, следующий за ней, как тень.

Но Мария боялась высказать свои опасения. Обшарив всю овчарню, она повернулась к нему, едва дыша:

– Римлянин похитил моего сына!

– Подожди, подожди! Я дал ему два часа на сон. Он, должно быть, уже ушел. И с чего ты взяла, что он похитил Давида?

– А где же он тогда?

– Понятия не имею, может быть, он сбежал! Он хотел уйти на празднование Пасхи в Иерусалим. Еще утром он мне говорил об этом, зная, что ни ты, ни я не дадим ему на это согласия. Смотри-ка! Его верблюда тоже нет.

– Им, без сомнения, воспользовался центурион, чтобы увезти тело сына.

– Его тело? Да что ты такое говоришь?!

– Мне только что приснился сон, я проснулась от ужаса, – ответила она, заливаясь слезами. – Я видела, как Лонгин… убивает Давида…

Шимон знал, что избранная ученица не стенала бы перед ним, она бы сохраняла достоинство. Он также знал, что творится у нее внутри, она, вероятно, разрывалась между отчаянием и жаждой мести. Ему хотелось обнять и утешить ее, но лучшее, что он мог сделать, – это найти доводы, с помощью которых можно достучаться до ее рассудка.

– Выслушай меня, сестричка. Выслушай! Это был не просто сон, а безумный кошмар! Если бы миссией этого римлянина было уничтожение назарян, разве он пощадил бы нас с тобой? Лонгин пошел своим путем, а Давид – своим. Учитывая то, как разбушевалась буря, он не мог уйти слишком далеко. Наверняка он укрылся в одной из пещер Кумрана. Я пойду за ним и верну его.

– Нет! – возразила она с присущей ей решимостью. – Я пойду с тобой.

10

Рим, Италия

Много месяцев ушло на его розыски. Он потратил целое состояние на шпионов и прочих осведомителей, прежде чем удалось его разыскать. Подозреваемый проживал в Субурре, районе Рима с самой дурной репутацией. Покинув темной ночью Палатин, Гай встретился в Субурре со своим осведомителем.

Зловоние, распространявшееся по всему кварталу, было невыносимым. Влажность только увеличивала гнилостные испарения, исходившие из слишком высоких домов, грозивших в любую минуту рухнуть. Бродячие собаки дрались за объедки со свиньями. Их рычание в сочетании с жужжанием мух и зазываниями торговцев создавали привычный гам.

Как можно жить в такой грязи? – удивлялся Гай.

Внучатый племянник императора позаботился о том, чтобы быть одетым как обычный человек и не выделяться в толпе. Капюшон плаща не позволял увидеть его узнаваемый профиль, как на монете. Что касается его безопасности, ее обеспечивал гладиатор, следовавший за ним по пятам.

Выждав момент, когда подозреваемый пойдет вдоль рядов бродячих торговцев, он отправился за ним по полным притонов улочкам, где ранее никогда не ступала его нога. Они кишели дешевыми худосочными проститутками, на которых было жалко смотреть, отпрысками порядочных семейств, пришедшими сюда якшаться со всяким сбродом, и зажиточными стариками, жаждущими пробуждения чувств.

Два подростка вызывающей внешности направились к Гаю, переступая через нечистоты. В их взглядах не было ничего детского, да и вряд ли уже появилось бы. Они стали демонстрировать неприличные жесты, которым их научили, чтобы возбуждать клиентов, но им удалось лишь вызвать усмешку у Гая. Телохранитель оттолкнул юных представителей древнейшей профессии и догнал своего хозяина.

Подозреваемый теперь шел вдоль ряда притонов, выходивших на улицу. Голые девушки отталкивающей внешности мимикой и жестами показывали, что они могут делать. Мужчина замедлил шаг и скрылся за дверью одного из замызганных домишек. Гай со своим сопровождающим незаметно последовал за ним.

Поднявшись на самый верхний этаж, подозреваемый прислушался. Он был более чем уверен, что до него донесся какой-то шум. Он осторожно выглянул на лестничную клетку, всматриваясь в полутьму. Но ничто не привлекло его внимания. Тогда он распахнул дверь одной из квартир и закрыл ее за собой на засов.

Гай и его сопровождающий также поднялись на последний этаж и остановились на лестничной площадке. На двери висело объявление, предупреждавшее посетителей, что им не рады: «Попрошаек, незнакомцев и бродячих торговцев просьба не беспокоить. Анания».

Гай откинул капюшон, открыв свое юношеское безбородое лицо, негромко постучал в дверь, затем повернулся к своему рабу и приказал:

– Подожди меня в сторонке.

Раб отступил, а его хозяин прижался ухом к двери. Не услышав ни звука, он постучал несколько раз уже гораздо громче.

Наконец за дверью послышался чей-то голос:

– Одну секунду, ради всех святых!

Владелец квартиры отодвинул задвижку и приоткрыл дверь. В дверном проеме стоял мужчина лет сорока, которого явно что-то тяготило, – об этом говорило выражение его лица. Волосы у него были коротко подстрижены, щеки гладко выбриты, что свидетельствовало о его стараниях ничем не отличаться от римлян, но не могло скрыть цвет его кожи, характерный для жителей Палестины.

Он смерил взглядом своего юного гостя.

Находясь под впечатлением этого пытливого взгляда, Гай не смог связать и двух слов.

– Чего ты хочешь, мой мальчик? – рявкнул хозяин. – Или ты не видел объявление? Я полагал, что все патриции умеют читать. Я не принимаю посетителей, тебе ясно?

Дверь уже начала было закрываться, когда Гаю наконец-то удалось выдавить из себя:

– Я привез твое любимое вино, Иуда.

Дверь замерла и снова начала медленно открываться. Было заметно, как по лицу хозяина промелькнула тень беспокойства.

– Ты ошибся адресом, мой мальчик. Меня зовут Анания, как здесь написано. Я – такой же римский гражданин, как и ты. Так что вино не пригодится.

Он снова затворил дверь, и Гай стал говорить громче:

– Ты – один из Двенадцати. И не важно который, ты – казначей, предавший учителя за тридцать сребреников, – Иуда Искариот.

Дверь открылась еще раз и оставалась приоткрытой, пока Гай продолжал свою речь:

– Измученный угрызениями совести, ты попытался повеситься, что подтверждает шрам на твоей шее. Однако кто-то или что-то тебе помешало.

Анания приподнял ворот туники и, пронзив посетителя взглядом, выпалил:

– Послушай, детка, я не понимаю, к чему ты клонишь, но я не могу терять из-за тебя время. Так что проваливай, пока я не позвал стражников.

– Зови, если хочешь, – улыбаясь, согласился Гай. – Уверен, они обрадуются, узнав, что в Риме проживает назарянин под чужим именем.

Хозяин квартиры долго рассматривал этого наглеца, которому едва исполнилось двадцать лет, чье высокомерие могло сравниться разве что с напускной непринужденностью. Напускной, поскольку Гай уже начал спрашивать себя, а не нашептали ли ему осведомители то, что ему хотелось услышать.

– Можно ли узнать, кто ты, мой мальчик?

– Мое имя – Гай Август Германик, но друзья предпочитают называть меня Калигула.

Взгляд Анании становился все более обеспокоенным по мере того, как он понимал, с кем имеет дело.

– А, Сапожок[15]15
  Так переводится слово «калигула». Будущего императора легионеры называли так за то, что он носил форму легионера, что им очень нравилось. Сам же Калигула не любил, когда его так называли.


[Закрыть]!

– Для иудея ты прекрасно говоришь на латыни.

– Я не иудей, – утомленно вздохнул его собеседник, снова закрывая дверь.

Но Калигула не дал ему это сделать, выставив ногу в проем.

– Племянник императора просто желает поболтать с тобой несколько минут. Ты примешь его у себя?

Анания засомневался, но, впечатленный упоминанием императора, все же позволил посетителю войти.

Квартира пропахла парами спиртного и дешевым опиумом, здесь царил полумрак, и это соответствовало его представлению о том, какой может быть жизнь бедного человека, живущего в одиночестве. Никаких признаков роскоши, ничего, выходящего за рамки обыденного. Очень скромная обстановка, по которой юный Калигула пробежался взглядом в поисках подтверждения того, что подозреваемый является галилеянином или, по крайней мере, палестинцем. Но ничего подобного он не нашел.

Лишь портрет какой-то юной римлянки вносил нечто человеческое в этот безликий мир, который можно было бы покинуть в любой момент.

– Это портрет моей жены Луциллы, – явно волнуясь, пояснил Анания. – Три года тому назад холера забрала ее у меня. С того момента мое существование утратило смысл.

– Ты что, не смог ее воскресить? – сыронизировал Калигула. – А ведь апостолы Иешуа из Назарета творят чудеса повсюду, где только появляются.

– Я не понимаю, о чем ты собирался поговорить со мной.

– Ну как это ты не понимаешь, Иуда Искариот?

– Меня зовут Анания, мой мальчик. Я – римский гражданин. Сколько еще раз я должен это тебе повторять? Или эти игры в цирке совершенно лишили тебя мозгов?

– У римских граждан нет обрезания.

– А с чего ты взял, что я обрезан?

– Я так решил после посещения бани.

– Ты что, шпионил за мной?

– Точнее говоря, я приказал за тобой следить. Мне нужно было подтверждение того, что ты – иудей.

– Я сделал обрезание не из религиозных соображений, а из плотских потребностей. Оно продлевает половой акт, да и женщина получает большее удовольствие, а значит, и мужчина тоже. Тебе бы также следовало попробовать, детка. Но может быть, ты еще девственник?

Задетый за живое, внучатый племянник императора сразу лишился своего надменного вида. Внезапно он почувствовал себя уязвимым. Оставшись без своего телохранителя, он оказался один на один с разоблаченным изгнанником, который, несомненно, был заинтересован в том, чтобы поскорее отделаться от него. Поэтому молодой человек решил принять меры, чтобы защитить себя:

– Я должен предупредить тебя, что гладиатор, который обеспечивает мою безопасность, ждет меня за дверью. Стоит мне только вскрикнуть, как он высадит дверь и сотрет тебя в порошок.

– А зачем тебе кричать? Насколько я понимаю, мы оба намерены просто поболтать.

Калигула опустил голову. Он с трудом вернул себе самообладание. Он был настолько напряжен, что, когда подозреваемый протянул к нему руку, он инстинктивно отпрянул.

– Может быть, нам не помешало бы выпить этого вина для начала, – добавил Анания, объясняя свой жест.

Римлянин разозлился на себя за такую дурацкую реакцию. Он передал бутылку хозяину, и тот пошел в кухню. Ему ни в коем случае нельзя было терять самообладание.

– Когда ты кого-нибудь обвиняешь, мой мальчик, нужны доказательства, – поучал его Анания, повысив голос, чтобы его было лучше слышно. – И я очень опасаюсь, что для суда обрезание будет недостаточным аргументом, если можно так выразиться.

– У меня есть два свидетеля, которые тебя опознали. Один из них, Захария, нанял тебя счетоводом, прежде чем ты распродал все свое имущество, чтобы пойти за галилеянином. Что же касается второго, так это один из той когорты стражников, которых ты привел в Гефсиманский сад, чтобы выдать им своего учителя.

Анания вернулся из кухни с ножом. Увидев направленное в свою сторону лезвие, Гай побледнел. Они мрачно смотрели друг на друга, и каждый спрашивал себя, к чему клонит собеседник. Понимая, что его жест неправильно истолкован, Анания лишь ухмыльнулся и стал откупоривать ножом закрытую терракотовой пробкой бутылку, а потом наполнил вином две чаши.

– Что-то у тебя руки дрожат, – подметил Калигула.

– Только у мертвых они не дрожат. Это та цена, которую приходится платить за прожитые годы. Спроси у своего деда, Тиберия, и он пояснит тебе, что значит стареть. Кстати, а он в курсе того, что ты решил меня навестить?

– Такие вопросы задает разоблаченный преступник, чтобы понять, сможет ли он избавиться безнаказанно от того, кто его обвиняет.

– В твоей головке слишком много фантазий, мой мальчик. И, без сомнения, немало укоренившихся представлений. Уверен, ты считаешь, что, раз я иудей, значит, я где-то у себя наверняка прячу деньги. Ну что ж, рискуя тебя разочаровать, скажу: я не иудей, и если бы у меня были деньги, я бы не жил в такой конуре.

– Твои деньги меня не интересуют, – холодно отозвался молодой человек. – У меня их больше чем достаточно. Меня интересуют твои воспоминания.

– Мои воспоминания? – с удивлением переспросил Анания.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне все.

– Что тебе рассказать?

– О Иешуа из Назарета, – в чрезвычайном возбуждении пояснил Калигула. – Все, что прямо или косвенно касается его, представляет для меня интерес. Я хочу понять природу его могущества. Ты был рядом с ним. Ты видел, как он творил свои чудеса. Кто же лучше тебя может открыть мне это? Я готов заплатить тебе целое состояние за это и вытащить из твоей конуры.

Изумленный подозреваемый долго пристально смотрел на своего посетителя, прежде чем ответил ему:

– Как может Анания сделать то, что ты просишь?

– Ты не Анания. Римский гражданин сразу вызвал бы стражников и не позволил бы войти к нему. Открой мне это, Иуда Искариот, и никто не узнает твоего настоящего имени.