Текст книги "Темный карнавал"

Дедушка Том весь вечер только и делал, что отирался в толпе, щекотал молоденьких племянниц, хватал их и мусолил им шеи. При этом чем дальше – тем больше было в его взгляде невыразимого отчаяния. Бедный Дедуля, шутка ли, при такой профессии – и без зубов!

Возле хрустальной чаши для пунша устроили попойку многочисленные юные кузины. Их блестящие оливковые глаза, худые дьявольские лица и кудри цвета бронзы хищно парили над столом с напитками. А едва осязаемые, полудевичьи-полумальчишечьи тела норовили сцепиться друг с другом. Пьянка явно переходила в мрачную стадию.

И тогда Лора и Эллен, сами в винном угаре, вместе с Дядей Фраем разыграли салонную драму. Две невинные девушки прогуливаются, как вдруг из-за дерева (Кузина Анна) выходит Вампир (Дядя Фрай). Вампир улыбается Невинным.

А куда это они идут?

Они идут по дорожке, к реке.

А не мог бы он их проводить?

О да, конечно, мог бы, если бы был так любезен.

Он идет с ними – ухмыляясь тайком и время от времени облизывая губы.

И когда он уже совсем готов напасть на одну из них (у реки), Невинные радостно набрасываются на него, сбивают с ног – и высасывают из него всю кровь. Потом они долго хохотали, усевшись на его тушу как на скамейку, – а вместе с ними и все участники Праздника Возвращения.

Ветер сразу стал дуть сильнее, звезды на небе запылали яростнее костров, гомон усилился, танцы ускорились, а пьянство стало более позитивным. Вокруг Тимоти происходила куча интересных вещей, и все надо было услышать и посмотреть. Тьма бурлила, пузырилось, лица перемешивались, исчезали, появлялись снова – и снова уходили. Мама, казалось, была одновременно везде – высокая, грациозная, ужасно красивая. Она то и дело кланялась гостям и убегала дальше, а Отец следил за тем, чтобы все до одной чаши были полны.

Дети играли в гробики. Гробы были поставлены в ряд, а дети должны были ходить вокруг (и Тимоти вместе с ними). Шагать начинали по звуку флейты. Постепенно, один за другим, гробы убирались, и так же, сражаясь за полированные интерьеры, один за другим выбывали участники. Один, два, четыре, шесть, восемь – пока не остался только один гроб. Тимоти осторожно шагал вокруг него, периодически натыкаясь на своего Кузена Роби. И вот флейта вновь остановилась. Как суслик в нору, Тимоти нырнул в гроб – и все захлопали.

Чаши с вином вновь были полны.

– Ну, как Лотта?

– Лотта?

– Как, вы не слышали? О, это просто неописуемо!

– А кто такая Лотта, мам?

– Тс-с. Это сестра Дяди Эйнара. У нее тоже крылья. Продолжай, Пол.

– Лотта пролетала над Берлином, и по ней открыли стрельбу, приняв ее за британский самолет.

– Самолет?!

И разом все надутые щеки лопнули, легкие вытолкнули воздух, а руки хлопнули по бедрам. Смех обрушился, как Ниагарский водопад в Пещере Ветра.

– А что с Карлом?

– Вы про малютку Карла, что живет под мостами? Бедняга Карл. Как же он будет жить? Во всей Европе не осталось ни одного целого моста. Все разрушены, все. Если Карл еще жив, то уж точно остался бездомным. Сегодня в Европе беженцев больше, чем смертным кажется на первый взгляд.

– Да что вы говорите? Все мосты? Бедный Карл…

– Ой… Вы слышите?

Все затаили дыхание. Вдалеке городские куранты начали отбивать шесть утра. Праздник подходил к концу. Словно по команде, в такт ударам часов, сто голосов затянули песню, которую пели уже лет четыреста, – песню, которую Тимоти не знал и не мог знать. Обнявшись, они пели и медленно кружились в такт, а где-то в холодной утренней дали городские часы отбивали за ударом удар, пока не смолкли.

Тимоти тоже запел с ними.

Он не знал ни слов, ни мотива, но все равно запел, и все у него выходило на удивление ровно и хорошо – и мелодия, и слова. В конце куплета он посмотрел на лестницу и на закрытую дверь наверху.

– Спасибо, Сеси, – прошептал он.

И прислушался. А потом добавил:

– Да ладно, все нормально, Сеси. Я уже простил тебя. Я же знаю, что это ты.

Он просто расслабился и ничего не делал – а его рот двигался сам по себе, и слова выходили из него чисто и мелодично, в нужное время и в нужном ритме.

Вокруг все шуршали и говорили друг другу «до свидания». Мама и Папа, братья и сестры, страшно счастливые, выстроились у двери, крепко жали всем руки и по очереди целовали каждую уходящую щеку. За открытой дверью было видно небо, которое уже розовело и светлело на востоке. Оттуда веяло холодным ветром.

Тимоти прислушался – голос опять заговорил с ним. Когда он закончил, Тимоти кивнул и сказал:

– Да, Сеси. Конечно, хочу. Спасибо.

И с помощью Сеси стал по очереди переходить в разные тела. Сначала его бросило в тело Дяди Фрая (который стоял, склонившись, у двери и прижимался губами к бледным пальцам Мамы), и Тимоти смотрел на нее из его морщинистого лица. Потом Дядя бочком выбрался на улицу, на ветер. Этот ветер подхватил Тимоти и вместе с вихрем осенних листьев унес его и поднял высоко-высоко над домом и утренними холмами. Где-то внизу успел промелькнуть город…

Легкий щелчок – и вот Тимоти уже в другом теле, снова прощается с кем-то у двери. Это оказалось тело Кузена Уильяма.

На этот раз (сидя внутри Кузена Уильяма) Тимоти не вышел из дома, а рассеялся на месте, словно облачко дыма, – и спустя пару секунд уже бежал где-то далеко по проселочной дороге. Глаза его светились красным, на ворсинках меха застыла утренняя изморозь, а мягкие лапы двигались вверх-вниз уверенно и бесшумно. Часто дыша, он вбежал на холм, затем спустился в лощину, после чего кардинально сменил курс…

…Чтобы оказаться в холодных глазных впадинах Дяди Эйнара и выглянуть из его спокойных, веселых глаз. И Эйнар почувствовал в себе крохотное бледное тело Тимоти. Сам почувствовал, оставаясь собой!

– Будь хорошим мальчиком, Тимоти, – сказал он, – еще увидимся, и не раз.

В Дяде Эйнаре Тимоти мчался стремительнее, чем поток унесенных листьев, быстрее, чем волк на проселочной дороге. Он был как крылатая перепончатая стихия и летел так быстро, что внизу, на земле, все расплывалось, а мимо проносились последние утренние звезды. Как камешек во рту у Дяди Эйнара летел Тимоти, хоть ненадолго став участником его невероятного путешествия.

Он вернулся в свое тело.

Крики и смех в доме постепенно стихали. Рассвет уже почти вступил в свои права. Все обнимались, плакали и рассуждали про то, что в этом мире для них остается все меньше места. Что были времена, когда они встречались каждый год, а теперь проходят десятилетия – и никаких взаимодействий.

– Не забудьте, встречаемся в Салеме, в 1970 году! – крикнул кто-то.

Салем. Затуманенный мозг Тимоти попытался осмыслить это слово. Салем – 1970-й. Там будут Дядя Фрай, и Бабушка, и Дедушка, и тысячекратная Прабабушка в своих иссохших льняных саванах. И Мама, и Папа, и Эллен, и Лора, и Сеси, и Леонард, и Бион, и Сэм, и все остальные. Но будет ли там он сам? Сможет ли он так долго прожить? Доживет ли до этого дня?

И вот с последним порывом стихающего ветра все разом улетели вместе с шарфами и шейными платками. Все. Нет больше ни крылатых млекопитающих, ни увядших листьев, ни скачущих волков, ни оваций победителю, ни шума, ни грохота, ни новых идей, ни полночного безумия.

Мама закрыла дверь. Лора взяла веник.

– Нет уж, – сказала Мама. – Уберемся вечером. Сначала надо поспать.

Отец спустился в подвал, за ним пошли Лора, Бион и Сэм. Эллен поднялась наверх, так же как и Леонард.

Понурив голову, Тимоти шел через усыпанный гирляндами холл. В большом игровом зеркале он вдруг увидел себя – свое бледное, как у мертвеца, лицо. Он замерз и дрожал от холода.

– Тимоти, – сказала Мама.

Он остановился перед лестницей. Она подошла к нему, дотронулась до его лица.

– Сыночек, – сказала она. – Мы любим тебя. Помни это. Мы все тебя любим. Нам неважно, что ты не такой, как все. Неважно, что когда-нибудь ты нас покинешь, – сказала она и поцеловала его в щеку. – Даже если ты умрешь, твои кости никто не тронет, мы позаботимся об этом. Ты будешь спокойно лежать, а я буду приходить к тебе на каждый канун Всех Святых и поправлять тебе одеяло.

Скрипнула и гулко захлопнулась последняя полированная деревянная дверь.

Дом ответил ей эхом – и все стихло. Где-то вдалеке ветер перевалил через холм, унося последнюю партию черных летучих мышей, которые щебетали, перекликаясь друг с другом и со своим эхом.

Ступенька за ступенькой, Тимоти поднимался по лестнице. В глазах его стояли слезы.

Skeleton
Скелет

Поход к врачу назревал уже давно. Мистер Харрис начал бледнеть еще на площадке перед лестницей и продолжил с новой силой, когда, поднявшись на один пролет, увидел стрелку-указатель с именем доктора Берли. Что-то подсказывало ему, что доктор Берли будет не слишком рад его видеть. Это был уже десятый визит за год. С другой стороны, Берли не на что жаловаться – он же платит ему за все обследования!

Завидев мистера Харриса, медсестра как-то по-особому, со значением улыбнулась. После чего на цыпочках подошла к стеклянной двери, открыла ее и просунула внутрь голову. Харрису показалось, что он слышит, как она говорит:

– Угадайте, кто к нам пришел…

И как отзывается ей кислый голос доктора:

– О боже, опять?

Харрис беспокойно сглотнул.

Когда он вошел, доктор Берли слегка прихрюкнул.

– Так-так! Что, опять ноют кости? – Он строго посмотрел на Харриса и поправил очки. – Харрис, дорогой вы наш, мы уже прочесали каждую клеточку вашего организма, применили к вам все уничтожители бактерий, известные науке. По-моему, вы просто излишне мнительны. Покажите мне ваши пальцы. Так-так, слишком много курите. А что с запахом изо рта? Понятно, употребляете слишком много белков. А глаза? Не высыпаетесь! Вывод? Ложитесь вовремя спать, исключите белки и не курите. Все. С вас десять долларов.

Харрис стоял, насупившись.

Доктор оторвался от своих бумаг.

– Вы все еще здесь? Ипохондрик! Теперь одиннадцать долларов.

– Но я хочу знать – почему у меня болят кости? – сказал Харрис.

– Драгоценный вы мой… – Доктор Берли разговаривал с ним, как с ребенком. – У вас бывало когда-нибудь – болит какая-нибудь мышца, а вы продолжаете раздражать, теребить ее, растирать? И чем больше вы ее терзаете, тем становится хуже? А как только вы оставляете вашу мышцу в покое, боль сразу проходит – и становится понятно, что вы сами ее и вызывали. Так вот, дорогой мой, – это именно то, что с вами происходит. Оставьте вы себя в покое. Примите слабительного. И смените обстановку, съездите уже, наконец, в эту поездку в Финикс, о которой вы бредите месяцами. Путешествие точно пойдет вам на пользу!

Пять минут спустя мистер Харрис листал телефонный справочник в аптеке на углу. И то, право, от таких тупых ослов, как Берли, сочувствия не дождешься! Водя пальцем по списку СПЕЦИАЛИСТОВ ПО ЗАБОЛЕВАНИЯМ КОСТЕЙ, он нашел там некого М. Муниганта. Против его фамилии не значилось ни звания доктора медицины, ни каких-либо других признаков академического образования, зато его кабинет располагался совсем неподалеку. Всего три квартала отсюда, максимум четыре…

Месье Мунигант оказался таким же маленьким и темным, как и его кабинет. И так же, как его кабинет, был насквозь пропитан йодоформом, йодом и еще чем-то непонятным. При этом он оказался очень хорошим слушателем – он слушал глазами, активно демонстрируя появляющиеся в них проблески интереса. Когда он заговорил, то у него обнаружился акцент, а кроме того, выяснилось, что при каждом слове он немного присвистывает, что выдавало несовершенство его зубных протезов. Харрис рассказал ему все.

Мунигант понимающе кивал. Да, он уже сталкивался с подобными случаями. Это кости вашего тела. Обычно человек очень мало знает про свои кости. Да-да, и про кости в целом. Про сам скелет. Случай очень непростой. Здесь можно говорить о дисбалансе, об антипатической координации между душой, плотью и костью. Сложный случай, проникновенно свистел месье Мунигант. Харрис завороженно слушал. Вот доктор, который понял его болезнь! Психологический, добавил месье Мунигант. Затем проворно подошел к обшарпанной стене, с грохотом обрушил с нее полдюжины рентгеновских снимков и изображений человеческого скелета и принялся показывать их мистеру Харрису, чтобы тот «глубже осознал свою проблему». Указал на одну кость, потом на другую и третью, а еще вот на ту, и вот на эту, и, конечно же, вон ту, а также на ряд других.

Снимки выглядели абсолютно чудовищно. Ощущение гротескного и запредельного ужаса, которое они оставляли, роднило их с картинами Дали. Харрис невольно содрогнулся.

Между тем месье Мунигант продолжил обсуждение. А что, не хотел бы мистер Харрис полечить свои кости?

– Возможно, но… – сказал Харрис.

Извините, месье Мунигант не сможет помочь Харрису, если Харрис сам этого не захочет. Чисто психологически нужно хотеть получить помощь – иначе врач бессилен. А впрочем (месье Мунигант пожал плечами), давайте. Можно «попробовать».

Харрис с открытым ртом лежал на столе. Свет был выключен, шторы задернуты. Месье Мунигант подошел к своему пациенту.

Что-то коснулось языка Харриса.

А потом у него возникло чувство, что из него пытаются вытащить челюстные кости. Они так трещали и хрустели, что одна из картинок на мрачной стене едва не подпрыгнула. Харриса стала колотить дрожь, и его рот непроизвольно захлопнулся.

А! – вскричал месье Мунигант, которому чуть не откусили нос. Ничего не получилось. Ну что ж – значит, сейчас не время. Месье Мунигант поднял шторы. Вид у него был весьма расстроенный. Вот когда мистер Харрис почувствует, что он психологически готов к сотрудничеству, когда мистер Харрис будет действительно нуждаться в помощи и доверять месье Муниганту, тогда, возможно, что-нибудь получится (месье Мунигант протянул ему свою крохотную смуглую ручку). Ну, а пока гонорар – всего два доллара. Мистер Харрис должен серьезно подумать. Вот этот рисунок мистер Харрис должен забрать домой и изучить. Чтобы познакомиться со своим телом поближе. Ему следует хорошо знать все по поводу себя. И быть осторожнее. Скелеты – странные и непредсказуемые. Месье Мунигант выразительно сверкнул глазами. Доброго дня, мистер Харрис. О, кстати – а хотите хлебные палочки? Он протянул Харрису банку с длинными твердыми солеными хлебными палочками, тут же сам взял одну и принялся жевать. Знаете ли, жевание хлебных палочек очень помогает… э-э-э… тренироваться. До скорой встречи, мистер Харрис. И мистер Харрис пошел домой.

На следующий день было воскресенье. Утро мистера Харриса началось с того, что он ощутил все возможные виды болей во всех уголках своего тела. Некоторое время он просматривал комиксы, а потом принялся с интересом разглядывать небольшой, но анатомически точный рисунок скелета, который всучил ему месье Мунигант.

Во время обеда его жена Кларисса вывела его из равновесия тем, что начала по очереди хрустеть костяшками своих тонких пальцев. Это было до того невыносимо, что Харрис зажал руками уши и заорал:

– Хватит!

Остаток дня он просидел, запершись в своей комнате. Вечером Кларисса, а с ней еще три дамы, непринужденно болтая и смеясь, играли в бридж в гостиной. А в это время Харрис со все более нарастающим любопытством прощупывал и взвешивал конечности своего тела. Спустя час он резко вскочил и крикнул:

– Кларисса!

Ее тело было так устроено, что она не просто ходила, а будто исполняла на ходу какой-то танец, с легкостью паря над полом (и, кажется, не касаясь даже ворса ковра). Извинившись, она оставила подружек в гостиной, а сама побежала к Харрису. С самым сияющим видом. И увидела своего мужа сидящим в углу комнаты с анатомическим рисунком в руках.

– Господи, ты все еще мучаешь себя? – спросила она. – Ну не надо, милый, прошу тебя.

Она села к нему на колени. Однако на этот раз ее красота не возымела никакого действия. Харрис взвесил на руках ее легкое тело, после чего с озабоченным видом коснулся ее коленной чашечки. Ему показалось, что чашечка под белой глянцевой кожей как-то странно сдвинулась.

– А она так и должна… того? – глухо спросил он.

– Что – так и должна? – засмеялась она, – ты про мою коленку?

– Про коленную чашечку. Она так и должна там… двигаться?

Кларисса обследовала свою чашечку.

– Надо же, и правда – двигается, – удивленно сказала она, – ну и дела. – Она задумалась. – Да нет, ерунда. Ничего она не двигается. По-моему, это просто оптическая иллюзия. А на самом деле это кожа перемещается по кости. А не наоборот. Вот, видишь? – Она продемонстрировала.

– Слава богу, у тебя тоже скользит, – с облегчением вздохнул он, – а то я начал волноваться.

– Насчет чего?

Он похлопал себя по ребрам.

– Ребра. Представляешь, у меня ребра идут не до самого низа – а прямо вот здесь кончаются. А некоторые вообще какие-то странные – как будто торчат в воздухе!

Кларисса сложила руки под изгибом своей маленькой груди.

– Ну, ты даешь. Это же у всех людей ребра заканчиваются вот здесь. А те, коротенькие – это плавающие ребра.

– Понятно, будем надеяться, что они не заплывут куда не надо, – натужно пошутил он.

Он вдруг захотел, чтобы Кларисса ушла. Как она смеет насмехаться над важными открытиями, связанными с его телом?

– Собственно, я уже в порядке, – сказал он, – спасибо, что зашла, дорогая.

– Всегда пожалуйста, – она поцеловала его и потерлась своим маленьким розовым носиком о его.

– Боже правый! – Он коснулся пальцами своего носа, затем ее. – Ты знала, что носовая кость проходит только вот здесь, а весь остальной нос – один сплошной хрящ?

Кларисса поморщила свой хрящ.

– Ну и что такого? – сказала она, уже уходя (вернее, утанцовывая).

Харрис почувствовал, как все впадины и резервуары на его лице заливает волна пота, и весь этот соленый прилив стекает по щекам вниз. Следующими на повестке дня были спинной мозг и позвоночный столб. Он принялся нажимать на свои позвонки – примерно так же, как нажимал на кнопки для вызова посыльных, которые были в его рабочем кабинете. Однако путем нажатия на «кнопки» позвоночника мистеру Харрису удалось вызвать лишь собственные страхи и фобии. Они будто разом выскочили из миллиона дверей в его мозгу с одной только целью – сбить его с толку и напугать. Его позвоночник вдруг показался ему ужасно костлявым. Как только что съеденная рыба на фарфоровой тарелке, от которой остался один скелет. А кроме того, Харрис нащупал там какие-то маленькие круглые бугорки.

– О господи… – От волнения у него начали стучать зубы.

«Боже всесильный, – подумал он, – как я мог прожить столько лет и ни разу не подумать об этом? Жить и не осознавать, что внутри у тебя находится СКЕЛЕТ! – Он посмотрел на свои пальцы – они подрагивали, как изображение на экране старого кинофильма. – Как это возможно, что мы всю жизнь воспринимаем себя как должное? И никогда не задаемся вопросами о своем теле и его внутреннем существе?»

Скелет… Для нас это нечто, собранное из белоснежных, твердых сегментов, страшно противное, высохшее, хрупкое, с дырками вместо глаз, с черепом вместо лица и с болтающимися пальцами. Нечто, которое, покачиваясь и дребезжа, висит, прихваченное цепочкой за шею, в затянутых паутиной шкафах. Или валяется в пустыне – успев развалиться на части – гладкие, словно игральные кости!

Он встал и выпрямился – ему не сиделось на месте. Что у меня внутри? Вот здесь, – он схватился за живот. Или здесь, – он схватился за голову. Здесь, в голове – череп. Круглый контейнер, панцирь, за которым прячется электрический студень моего мозга. В нем две большие дырки – как будто по нему выстрелили из двуствольного дробовика! Он снабжен костяными гротами и пещерами, перегородками и специальными отделами – для плоти, обоняния, зрения, слуха, мышления! Он обнимает мой мозг со всех сторон, но в нем есть окошки, через которые можно выйти и увидеть внешний мир! Череп…

Ему захотелось ворваться в этот их вечер бриджа и похозяйничать в нем, как лиса в курятнике, разорить его, чтобы карты, как куриные перья, вспорхнули с игрального стола и улетели в небо ко всем чертям! Лишь ценой невероятных усилий он уговорил себя отказаться от этой затеи. Ну же, держи себя в руках, ты мужик – или кто? Ну да, на тебя снизошло откровение – так прими его с достоинством, осмысляй, смакуй. А как же СКЕЛЕТ? – вопило его подсознание. Нет, я этого не вынесу… Ничего страшного. Вернее, наоборот. Очень страшно, ужасно и вульгарно. Скелеты – это ужасы из старых замков. Они свисают с тяжелых дубовых балок. Гремят, стучат и брякают, покачиваясь от сквозняков…

– Милый, может, ты выйдешь познакомиться с дамами? – проговорил нежный и звонкий голосок его жены.

Мистер Харрис встал и приосанился – все благодаря СКЕЛЕТУ. Этот внутренний обитатель (можно сказать, захватчик), этот ужас из замка поддерживал его руки, ноги и голову. Странное ощущение, как будто сзади тебя кто-то идет, хотя, по идее, там никого не должно быть. С каждым шагом он все больше осознавал, насколько зависим от этого другого Существа.

– Да, дорогая, я скоро буду, – слабеющим голосом отозвался он.

А себе самому сказал: «Все, хватит. Соберись. Завтра ты выходишь на работу. А в пятницу едешь в Финикс. А это путь неблизкий. Сотни миль. Ты должен быть в хорошей форме для этой поездки, иначе мистер Крелдон не станет вкладывать свои деньги в твой керамический бизнес. Выше голову».

Через пять минут он стоял в окружении дам (представленных как миссис Уизерс, миссис Абблематт и мисс Кирти), у каждой из которых внутри был скелет – что, впрочем, ничуть их не смущало. Ведь природа тщательно скрыла от взгляда все их ключичные кости, бедренные кости и кости голеней – с помощью грудей, бедер и икр соответственно. Той же цели служили сатанинские прически и брови. А также губы (раздутые, словно их только что ужалила пчела), которые… «О БОЖЕ! – вскричал мистер Харрис внутри себя, – когда они разговаривают или едят, то их скелет частично виден и показывает зубы! Как я не замечал этого раньше…»

– Простите… – пробормотал он и выбежал из комнаты – как раз вовремя, чтобы успеть выпростать наружу свой обед в петунии за садовой оградой.

Перед сном, сидя на кровати, пока его жена раздевалась, мистер Харрис тщательно остригал ногти на ногах и руках. Мало того, что это тоже выпирающие из тела части скелета, так они имеют обыкновение агрессивно (и даже с каким-то негодованием) отрастать! Наверное, в процессе остригания он что-нибудь бормотал себе под нос по поводу этой теории, потому что его жена в неглиже скользнула к нему по кровати, недвусмысленно обняла его и, зевая, сказала:

– Ну, милый… Ну, ногти – это же не кость, а всего лишь затвердевшие кожные новообразования.

Харрис с облегчением отбросил ножницы.

– Ты не представляешь, насколько я рад это слышать. Просто гора с плеч. – Он одобрительно посмотрел на спелые изгибы ее тела. – Надеюсь, все люди устроены одинаково?

– Сдается мне, что кто-то у нас законченный ипохондрик, – сказала она, крепче прижимаясь к нему. – Ну что такое случилось? Расскажи мамочке.

– Э-э-э… Что-то такое внутри, – сказал он, – наверное, съел что-нибудь.

На следующее утро (и потом в течение всего дня), сидя в своем офисе в центре города, мистер Харрис то и дело ловил себя на том, что его не устраивают размеры, форма и строение той или иной кости в собственном теле. В десять утра он обратился к мистеру Смиту с просьбой разрешить ему дотронуться до его локтя. Мистер Смит разрешил, хотя и нахмурился с подозрением. Когда же после обеда мистер Харрис попросил разрешения дотронуться до лопатки мисс Лорел, то она прикрыла глаза и с кошачьим мурлыканьем немедленно прильнула к нему, решив по ошибке, что он не прочь попробовать и другие ее анатомические деликатесы.

– Мисс Лорел, – осадил ее Харрис, – немедленно прекратите!

Оставшись один, он принялся размышлять о природе своих неврозов. Его психологическое состояние было вполне объяснимо – только что закончилась война, нагрузки на работе, неуверенность в будущем. Давно пора уйти из офиса, завести собственное дело. Его художественный талант вполне очевиден, он всерьез увлекается керамикой и скульптурой. Надо как можно скорее съездить в Аризону и занять денег у мистера Крелдона. Тогда он сможет построить печь и открыть свой магазин… Одно лишь тревожило его. Этот его сложный случай. Конечно, хорошо, что он нашел месье Муниганта, который смог его понять и хочет ему помочь. Но он должен справиться с этим сам. Нет, он не пойдет больше ни к месье Муниганту, ни к доктору Берли – разве что его приведут туда силой. А это странное чувство должно пройти само. Он еще долго сидел, глядя в никуда…

Увы, странное чувство чужого присутствия в его теле не прошло. Оно только усилилось.

Во вторник и среду его стало мучить ощущение, что его внешняя дерма, эпидермис, волосы и другие придатки пребывают в плачевном состоянии, в то время как покрытый ими скелет представляет собой гладкую и чистую высокоорганизованную конструкцию. А иногда, при определенном освещении, когда уголки его губ были мрачно опущены в приступе меланхолии, мистеру Харрису казалось, что он видит, как его череп… улыбается ему из-под слоев плоти. Это уж была просто вопиющая наглость!

– Уйди! – кричал ему он. – Слышишь – отстань от меня! Ты что – поймал меня и захватил в плен? Хватит уже сдавливать мне легкие, как тисками! Говорю же тебе, отпусти! – Он задыхался, как будто ребра давили на него изнутри и перехватывали дыхание. – Эй, там же мозг! Перестань его сдавливать! – Страшная головная боль обожгла его мозг, зажатый между костями черепа, как двустворчатый моллюск. – О, нет! Только не мои жизненно важные органы! Умоляю, не трогай мои органы, ради бога! Не приближайся к моему сердцу!

Ему показалось, что его сердце замерло и сжалось, почувствовав близость ребер. А ребра, как бледные пауки, присели, напрыгнули и принялись теребить добычу. В тот вечер Кларисса ушла на собрание Красного Креста, и он, весь взмокший от пота, лежал на кровати один.

Снова и снова он пытался собраться с мыслями, ища аргументы в споре между его несовершенной внешней оболочкой и тем холодным кальцинированным, безупречно симметричным образованием, что было у него внутри.

Итак, лицо: жирная кожа и тревожные складки.

И (для сравнения) то, что под ним, а именно – безупречное белоснежное совершенство черепа.

Нос: явно слишком большой.

Особенно если посмотреть, какими миниатюрными и изящными были носовые косточки – до того, как над ними вырос этот чудовищный хоботовидный хрящ.

Теперь тело: ну разве не очевидно, что оно толстовато?

То ли дело скелет – вот где истинная стройность и грация, скупость линий и чистота контура. Он словно вышел из-под резца восточного мастера по слоновой кости. Он совершенен и тонок, как тростник.

Наконец, глаза. Тусклые, выпуклые, ничего не выражающие.

А теперь взгляните на глазницы черепа, эти круглые черные озера – глубокие, мрачные, тихие, вечные и всезнающие. Сколько бы вы в них ни заглядывали, вы все равно не доберетесь до дна их темных глубин. Вся ирония, весь садизм, вся жизнь, все всего вообще – таится в этой сумрачной тьме.

Сравните… Сравните… Сравните…

В этих бесконечных сравнениях Харрис проводил часы, фонтанируя потоками красноречия. И все это время скелет, этот костлявый философ, тихо и торжественно, не говоря ни слова, висел внутри Харриса, как хрупкое насекомое внутри куколки, терпеливо ждущее своего часа.

В какой-то момент Харриса вдруг осенило.

– Минуточку-минуточку!.. – воскликнул он. – Ты же в сущности беспомощен. Это я тобой двигаю. Я могу заставить тебя делать все, что захочу! И ты не отвертишься! Скажу я тебе – а ну-ка, подними запястья, пястные кости и фаланги, и они сразу – хоп! – поднимаются, и я кому-нибудь машу! – Харрис хохотнул. – А прикажу двигаться малоберцовой кости и бедренной кости, и что? Ать-два, ать-два! Добро пожаловать прогуляться по району![5]5
  Не исключено, что здесь присутствует аллюзия на песню Let's Take A Walk Around The Block («Ну а пока прогуляемся по району») – шлягер из бродвейского мюзикла «Жизнь начинается в 8:40» (1934): «Когда-нибудь мы поедем туда, / Где новые земли и новые лица. / В тот день, когда мы перестанем работать от звонка до звонка, / Будущее покажется нам светлым, / Ну а пока – давай прогуляемся по району». – Прим. пер.


[Закрыть] Так-то! – Харрис ухмыльнулся. – И это честный поединок. На равных. Один на один. В конце концов, я – та часть, которая думает! – Это был триумф, ему хотелось запомнить это ощущение. – Да, черт возьми, да. Я – та часть, которая думает. Даже если бы тебя у меня не было, думать-то я все равно бы смог!

И в ту же секунду его голову пронзила боль. Как будто в ответ на это дерзкое заявление Харриса у него внутри разбух череп.

Поездку в Финикс в конце недели пришлось отложить по состоянию здоровья. Взвешиваясь на дешевых весах, Харрис обнаружил, что красная стрелка доползла лишь до семидесяти че-тырех.

У него вырвался стон.

– Я не весил меньше восьмидесяти последние десять лет! Не мог же я похудеть сразу на шесть килограммов…

Он осмотрел свои щеки в засиженном мухами зеркале, и его охватил леденящий первобытный ужас.

– Постой-постой… Кажется, я понял, к чему ты клонишь… Каков гусь! – Он погрозил пальцем своему костлявому лицу, точнее, его верхней и нижней челюстям, черепной коробке и шейным позвонкам. – Надеешься уморить меня голодом, чтобы я исхудал? Красивая победа, ничего не скажешь. Вычищаешь мякоть – и от меня остаются только кожа да кости. Угробить меня, значит, захотел, чтоб править самому? Нет уж, не выйдет!

Харрис метнулся в кафетерий.

Он заказал индейку, соус, картофельное пюре, четыре салата, три десерта… но очень быстро обнаружил, что не может есть. Его тошнило. Тогда он решил есть через силу. В ответ на это у него началась зубная боль.

– Что – зубки заболели? – злобно уточнил он. – Ну-ну. Так вот, я все равно буду есть, независимо от того, что вздумается делать моим зубам – будут ли они стучать, лязгать, расшатываться или вообще выпадут и свалятся в тарелку с подливкой.

У него болела голова, прерывалось дыхание из-за давления в груди, в зубах пульсировала боль – и все же ему удалось вырвать одну маленькую победу. Уже почти собравшись выпить молоко, он вдруг остановился и… вылил его в вазу с настурциями.

– Фигушки тебе, а не кальций, костистый мой. Отныне – никакого кальция. Больше не притронусь к продуктам, содержащим кальций и всякие там минералы для укрепления костей. Буду есть для одного из нас, а не для обоих.

– Шестьдесят восемь килограмм, – сказал он жене на следующей неделе, – ты заметила, как я изменился?

– Изменился к лучшему, – сказала Кларисса, – ты всегда был немного толстоват для своего роста, милый, – она провела рукой по его подбородку. – Так мне нравится больше. По-моему, тебе очень идет, линии лица стали такие твердые, сильные…

– Но это не мои линии, а его, черт возьми! Ты хочешь сказать, что он тебе нравится больше, чем я? – искренне возмутился Харрис.

– Он? Кто это – он?

Харрис увидел, как за спиной у Клариссы, в зеркале гостиной, его череп ехидно улыбнулся в ответ на гримасу ненависти и отчаяния, которую скроила его плоть.

В ярости он забросил в рот горсть солодовых таблеток. Это был один из способов набора веса, если нельзя употреблять другие продукты. И Кларисса заметила, что он принимает солод.